Рóковые меренги

Все вокруг стало серым. Когда Кайо, в очередной раз погрузившись в переживания, резанул себя ножом по пальцу, даже кровь и та, казалось, была без цвета и жизни. Текла из рассеченного, раскрывшегося мясом пореза, а Кайо стоял, смотрел и ничего не делал… Может, так бы — да не по пальцу, а по запястью?.. По его внутренней стороне, там где под тонкой кожей синеют вены и бьется птичкой пульс?.. Чтобы кровь шла и шла, унося с собой боль и воспоминания… — Ты чего стоишь? — заорали вдруг над ухом. — По ходу, шок! — гаркнули над вторым. — Тащи аптечку! Первый — Кайо вяло вспомнил, что этого смешливого и еще совсем молоденького бету зовут Дарелом — убежал с дробным топотом. Второй — тощий, нескладный и высоченный, а потому странно похожий на какого-то дикого кузнечика, альфа по имени Пол Уотсон — ухватил Кайо за пострадавшую руку и задрал ее вверх, одновременно подушечкой большого пальца зажимая порез. — Ты как? — Дарел вернулся и теперь вытаскивал из принесенной аптечки перекись, квадратные упаковочки со стерильной марлей и пластырь. — Даже не зеленый, а серый стал! — Серый… — подтвердил Кайо и прикрыл глаза. Серый… И серое… Все. А ведь еще совсем недавно в жизни было столько красок! Ярких, живых, влекущих. Кайо не принадлежал к числу тех омег, вокруг которых, казалось, крутилось все. И они крутили всем. Причин на то было много. И все со сплошным «не»: и нестервозный характер, и неяркая внешность, и невыразительный запах… Настолько, что Кайо зачастую принимали за бету. А он и не разубеждал. Так было в определенной степени проще и спокойнее. Соревноваться с другими омегами по части привлечения толп поклонников казалось глупым. Иное дело доказать что-то соперникам-поварам на кухне, где Кайо справедливо считал себя первым после бога! И гордился тем, что под его руками самые обычные продукты становились блюдами… Нет, не так, а с большой буквы: Блюдами, способными удовлетворить самый взыскательный вкус и доставить максимум удовольствия. «Гастрономический оргазм» — так называл наивысшую степень, пароксизм кулинарного довольства папа Кайо Густаво Герреро. Он заслуженно считался одним из лучших поваров современности, а его ресторан высокой кухни не зря в течение многих лет никуда не исчезал из десятки самых топовых заведений, отмеченных всеми без исключения критиками. Шеф Герреро был мастером своего дела и любовь к вкусной и красивой еде сумел передать сыну. Правда, тот, получив лучшее из возможных профильных образований, все же склонялся не к общей кулинарии или новомодной молекулярной кухне, а к кондитерскому искусству. Папа сердился, считая, что так сын искусственно ограничивает себя, ставит в рамки. Кайо не спорил, но и не соглашался, продолжая действовать по-своему. Он вообще, несмотря на внешнюю мягкость, обладал тем тихим, молчаливым упрямством, которое редко кому удавалось переломить. И Густаво Герреро в конце концов смирился, позволив сыну идти своим путем. А после того, как понял, что у наследника его кулинарного трона есть явный талант, пригласил сына работать к себе. Но и тут Кайо проявил свой нрав: улыбнулся, нежно поцеловал папу в щеку и сказал: «Нет». Объяснения тому были. И если первое — желание добиться всего самостоятельно — выглядело достойно и по-взрослому. То второе… Второе более подошло бы сопливому школьнику в период гормональной перестройки накануне первой течки. Просто потому, что звалось оно Пауль Зиверс, Мёб, Мёбиус… Сначала влюбленность в известного рок-певца из другой страны была совсем детской. Юный Кайо Герреро в компании таких же юных омег и бет психотипа «о» слушал его песни, и сердечко его замирало от сладкого восторга — этот альфа был таким смелым, таким непохожим на других, таким ярким и притягательным. Одноклассники-омеги заходились от восторга, зачитываясь отчетами о скандалах, эпатажных поступках и вывертах, которыми регулярно баловал аудиторию Мёбиус. А вот Кайо, в отличие от всех прочих почитателей, на фотках, которые постоянно мелькали на страницах глянцевых журналов и в социальных сетях, видел, что фронтмен группы MobiuStrip бывал очень разным — веселым и грустным, азартным и ленивым, энергичным и усталым! В последнее время чаще усталым… Да и сами фотки были разными — красивыми и выверенными из разных профессиональных фотосессий, где Пауль Зиверс играл роль суперальфы, и забавными, живыми из числа тех, что делали его фанаты или друзья. Там Мёб представал совсем другим… По фото в сети Кайо, помимо прочего, с трепетом следил и за тем, как Пауль сначала разрисовал себе татуировками руки, как потом краски выплеснулись на грудь и спину альфы. Юный омега с томным трепетом наблюдал, как на светлой коже альфы — куда более белой, чем у по-южному смуглого, темноглазого и черноволосого Кайо — сначала возникали лишь контуры рисунков, как потом они начинали заполняться цветом и тенями, как оживали и вплетались в то, что уже имелось на теле Пауля Зиверса. И опять, как и в случае с фотографиями, Кайо казалось, что все это несет какое-то послание именно к нему, какое-то важное откровение, которое стоит только понять, чтобы… Чтобы «что», оставалось неясным, но так приятно было мечтать! О тех омегах, с которыми Мёбиус появлялся на светских тусовках, с кем в обнимку фотался для «глянца» и все тех же социальных сетей, Кайо и думать себе запрещал. Их просто не было! А если и были, то временно. И частая смена пассий лишь подтверждала то, что ни к одному из них Пауль не относился серьезно, не выделял из общей массы воздыхателей. С ним, с Кайо Герреро, все будет не так! В итоге свою первую течку юный омега, как и мечтал, провел с Паулем. Точнее, если честно, с его самым удачным портретом — с тем, где Мёб смотрел так нежно и в то же время жестко, страстно — узким альфьим взглядом из-под густых бровей, пряча в модной русой бороде насмешливый излом губ. Кайо не сводил с него взгляда и ласкал себя — гладил член, сминал и перекатывал яички, просовывал пальцы в приоткрывшееся, истекающее смазкой отверстие ануса… А кончая, выдыхал: «Пауль, любовь моя!» Подобная влюбленность сына в недостижимого альфу, звезду и идола для миллионов, Густаво Герреро поначалу лишь забавляла — какой подросток не пережил что-то вроде того? Потом стала тревожить, потому что все ровесники Кайо уже давно обзавелись реальными, а не плакатными героями своих течных снов, а сын на альф из соседних домов, параллельных классов, а потом и курсов и не думал смотреть. Но потом затянувшаяся детская влюбленность Кайо отошла для его папы на второй план — врачи сделали слишком пессимистичный прогноз в отношении отпущенных Густаво Герреро лет. Рак, четвертая стадия. Ирония судьбы: проклятая чума двадцать первого века накрыла величайшего повара современности с особым цинизмом — опухоль поселилась в желудке. — Рак желудка часто вообще не болит, — объяснил потом хмурый врач совершенно уничтоженному Кайо, который пришел узнать, как же получилось, что папа так запустил болезнь. — До момента наступления уже неоперабельной стадии ничто может не указывать на наличие опухоли. Теперь же — увы! — время ушло. Метастазы уже везде. Густаво Герреро держался мужественно, не жаловался, но усыхал прямо на глазах. Сначала просто стал есть очень мало, потом мог только пить — и то после каждой порции бульона его мучительно рвало. Кайо ухаживал за ним, ставил капельницы после того, как наступил тот страшный момент, когда питать папу можно было уже только внутривенно, держал за руку, рассказывал всякие глупости. Густаво же, если и заговаривал, то лишь о деле своей жизни — о ресторане. И слова его тяжким грузом ложились на плечи Кайо… Он ведь так мечтал уехать! Поселиться где-то рядом со своей несбыточной любовью, попытаться как-то познакомиться с ним… А теперь… Теперь мечта — пусть и глупая, но мечта! — прямо на глазах начала осыпаться сухой листвой… Густаво Герреро умер через два месяца после того, как ему был поставлен диагноз — тихо, у себя дома на диване перед телевизором, который уже давно не просил включать. В последние дни сознание его мутилось, но перед самым концом он пришел в себя и твердым, сильным голосом вдруг сказал Кайо: — Продай его к рогатому, сынок! Продай этот проклятый ресторан! Не вешай себе на шею эту бесконечную нервотрепку и ответственность. Мне это было надо, тебе, вижу, нет. Не хочу, чтобы из-за меня, из-за моих глупых просьб и амбиций ты начал жить чужой жизнью. Да и моя жизнь… Знаешь, близкая смерть на многое открывает глаза… Что я получил оттого, что работал как вол? Ресторан лишил меня семьи. Альфа, которого я любил, ушел к другому, и сейчас я понимаю, что иначе и быть не могло. Даже ты появился на свет случайно. Я совершенно не собирался беременеть — каждый раз это казалось мне делом слишком несвоевременным… К чему я все это? Не иди по моим стопам, Кайо! Живи нормальной жизнью, в которой должно найтись место всему: и любви, и семье, и путешествиям по миру, а не одной лишь работе. Так что продавай ресторан, пока он на пике, пока его у тебя с руками оторвут! Найди себе хорошего, надежного альфу, который будет любить тебя сильнее, чем ты его, роди ему парочку хорошеньких детишек, работай в удовольствие, а не до каменной усталости и ненависти ко всему сущему, не отказывай себе в отдыхе — в том числе и от семьи, и от своего альфы, — люби себя и будь счастлив! Это мой тебе предсмертный наказ! И Кайо, выплакав все, что у него скопилось на сердце за те два месяца, пока он, сидя у постели умирающего папы, пытался быть мужественным и показно оптимистичным, сделал все именно так: продал ресторан, дом, в котором все равно жить бы не смог, приложил вырученную сумму к и без того весьма круглому банковскому счету, оставшемуся после папы и, пристроив все это под хорошие проценты, уехал. В тот момент ему казалось, что юношеская влюбленность в Мёба Зиверса осталась позади. Слишком быстро и трагически Кайо повзрослел за время болезни папы. Но в тот момент, когда он стоял у билетной кассы и думал о том, куда ему податься, в голове словно сработала давно установленная программа: Кайо и сам не понял, как получилось, что билет он купил именно в родной город Пауля… А там, стоило ему попасть на концерт группы MobiuStrip, увидеть этого альфу вживую, впитать в себя сумасшедшую энергетику, которой тот щедро одаривал зрителей, как все чувства вернулись. И стали настоящими, серьезными, совсем не детскими. Как Мёб пел! Сколько в, казалось бы, простых словах и рифмах было дикой, какой-то звериной силы — той, что и делала настоящих альф альфами!

Этот тёмный город светит нам огнями, Дышит в наши лица чёрным дымом труб. Отрывайте, други, туши от диванов, Пялиться нам хватит в порно и ютьюб! Эй, скорей, камрады, надевайте куртки, С рёвом выгоняйте байки из ворот. По горящей ленте лунной автострады Понесёмся к звёздам под весёлый рок!

Кайо, который никогда в жизни даже не сидел на мотоцикле, но каждый раз с легким сожалением и даже завистью смотрел вслед проносящимся байкерам, просто-таки заболел мыслью купить себе двухколесного коня. И даже походил по салонам, выбирая. И… так и не выбрал. Потому что понял, что на самом деле мечтает не о том, чтобы управлять этим мощным, но опасным зверем, а о том, чтобы сидеть сзади, крепко обнимая за талию своего альфу… Вполне конкретного альфу по имени Пауль Зиверс. Кайо, будучи омегой стеснительным и, пожалуй, неуверенным в себе, если речь, конечно, не шла о кухне, наверно, так бы и ходил на концерты и вздыхал издалека. Но случилось так, что судьба в лице симпатичного альфы по имени Люкá, который, как оказалось, был большим поклонником кулинарного искусства Густаво Герреро, дала Кайо в новом для него городе новую работу. И не где-нибудь, а на кухне в доме самого Мёбиуса! Стал ли Кайо после этого ближе к своему кумиру? И да, и нет. Ведь Пауль, как вскоре стало ясно, на ту сторону своего немаленького дома, где размещались технические помещения и кухня, не заходил вообще никогда. Так что Кайо оставалось лишь по-прежнему мечтать о том, что наступит время, когда Мёб Зиверс заметит его, заговорит с ним, начнет как-то выделять среди прочих. А пока всю свою любовь, всю страсть и нежность он вкладывал в то, что готовил. И как же Кайо бывал счастлив, когда Пауль еду хвалил, когда тому приготовленное новым поваром нравилось! Установленная самим же омегой традиция — посылать укатившему в очередное гастрольное турне Мёбу коробочки с обожаемыми им меренгами — в какой-то момент стала казаться чем-то особым, почти интимным, медленно, но верно, сближающим Кайо с его мечтой, его альфой… А потому на кухне в особняке Пауля Зиверса омега не готовил — он священнодействовал! Придумывал новые рецепты, дорабатывал старые… И раз за разом совершенствовал свои фирменные маленькие меренги, которые альфа полюбил особо. Кайо выпекал их и, толком не признаваясь в этом даже себе, все ждал, когда любимый, отведав новые, совершенно необычные пирожные — дополненные невесомым легким кремом, обсыпанным колотыми орешками и карамелью или облитые черным ароматным шоколадом — вызовет усладившего его вкус кондитера к себе, чтобы поблагодарить лично, улыбнуться… Хотя бы улыбнуться не кому-то, а именно ему… Друзей в новом городе у Кайо пока не образовалось. Так что посидеть посплетничать, обсудить чисто омежьи проблемы, просто поплакаться на собственную глупую влюбленность и наивные надежды, было некому. И некому оказалось вправить Кайо мозги! А ведь это стало бы делом исключительно полезным! Быть может, если бы это было сделано вовремя, мир теперь не казался бы Кайо таким серым… А льющаяся из радиоприемника песня в исполнении Мёба не вызывала бы желание полоснуть себя по венам! А ведь все в тот черный день начиналось так… мирно. Кайо с трепетом просмотрел по телевизору всю трансляцию награждения лауреатов премии Хрустальный шар. Засмеялся, глядя на торжество Пауля, который размахивал над головой только что полученной статуэткой и улыбался широко и счастливо. Посидел немного, размышляя о том, что Мёб с друзьями по завершении церемонии наверняка отправятся в клуб — отмечать; что после утром альфа долго будет спать; а к завтраку, который по времени правильнее будет назвать обедом или даже ужином, попросит себе меренги… А их и нет! Так и получилось, что взбудораженный, понимающий, что все равно не заснет, Кайо приехал в дом к Паулю Зиверсу не ранним утром, как обычно, а поздним вечером, почти ночью — так, чтобы успеть сбить белки с сахаром, сформировать на противнях аккуратные вензеля малюток-меренг, а после задвинуть их в едва-едва нагретую духовку — так, чтобы к тому моменту, когда альфа проснется, его уже ждало свежее лакомство. То-то он будет рад! Тихонько напевая себе под нос тот самый сингл MobiuStrip, который сегодня и был награжден Хрустальным шаром, («Я зверем покорным сдаюсь твоей власти, меренговый мальчик-мечта…» Аххх!) Кайо проделал все, что и задумал. Из всех возможных рецептов сегодня он выбрал наиболее сложный — тот, по которому белково-сахарная масса взбивается на водяной бане, при постоянном нагревании. Сложность состояла в том, что надо было очень четко следить за температурой — чуть недосмотрел, и все пришкварилось к дну так, что останется только выкинуть. И таких тонкостей, связанных и со скоростью взбивания, и с температурой, и даже с качеством яиц, было множество. Мало кто из кондитеров знал, что свежие яйца прямо из-под курицы для взбивания просто не годятся! Белок яйца недельной давности суше и сделать из него безе — снежно-белый крем, из которого и выпекались меренги, — проще. Да и конечный результат будет лучше. Меренги не готовят в духовке на сильном жару, как иные пирожные, их, скорее, подсушивают при очень невысокой температуре. Только так они не опадают, не меняют цвет и становятся хрустящими и одновременно нежными, буквально тающими на языке. Но для того, чтобы все случилось, требуется еще одна важнейшая составляющая — время. А точнее, несколько полновесных часов до готовности. Так что ставить меренги в духовой шкаф нужно сильно загодя, чтобы они сначала запеклись, а потом там же в духовке, при закрытой дверце, которую ни в коем случае нельзя открывать, и остыли. Кайо, который уже давно приладился к духовому шкафу в доме Пауля и прекрасно знал все его особенности, установил время, нужный температурный режим, после чего задвинул внутрь пару противней с меренгами. Завершив все, он, вполне довольный собой, вымыл руки, снял аккуратную поварскую шапочку, под которую всегда на кухне прятал свои длинные темные волосы, фартук и заторопился на выход — еще вполне можно было вернуться домой и поспать. Но ничего из этого не вышло. Потому что в коридоре Кайо нос к носу столкнулся с тем, о ком так давно мечтал. Пауль, который непонятно как и, кажется, впервые в жизни забрел в ту часть своего дома, где располагалась кухня, был пьян настолько, что даже его личный запах стал совсем другим — слишком сильным, раздражающим, диким. Смокинг, в котором Пауль блистал на церемонии вручения Хрустального шара, отсутствовал, как, впрочем, и атласная бабочка. У нарядной рубашки был полуоторван ворот. Да и пуговиц, похоже, не осталось ни одной — белоснежная ткань, распахнувшись до самого пояса брюк, открывала изрисованную цветными узорами грудь. — Опа! — протянул альфа и повел в сторону Кайо носом. — Так вот кто у нас тут такой сладкий! Иди сюда, малыш! Тебя-то мне и надо! И с этого момента мир для Кайо потерял краски. Сначала он пытался с Паулем говорить. После, поняв, что альфа не в себе и все это может закончиться совсем страшно, попытался сопротивляться и начал кричать. Но в доме было пусто, а вот Пауль, получив отказ, вдруг как-то разом озверел. Глаза загорелись хищным голодом, рот оскалился, открывая белоснежные клыки, в груди родился низкий, вибрирующий рык. Двуногое разумное в какие-то секунды, прямо на глазах у шокированного и насмерть перепуганного Кайо обратилось в алчущего крови зверя. Жестокого и безумного. Омега упирался, царапался и даже укусил альфу, но тот был несопоставимо сильнее. И к тому же если Кайо даже в самый скверный для себя момент все еще на что-то надеялся, пытался говорить, убеждать, а в конце и просто умолять, не желая верить в происходящее с ним, то Пауль, похоже, шел к намеченной цели самым коротким путем — путем силы. Он заволок растерянного от ужаса и неверия Кайо наверх в свою спальню, где с легкостью содрал с него одежду. Среди ночи, отправляясь в пустой дом, чтобы поставить в духовку меренги, Кайо не стал менять на что-то приличное мягкие домашние брюки на резинке и любимую уже сильно растянутую майку с надписью MobiuStrip. Так что со всем этим, как, впрочем, и с бельем, альфа разделался в два счета — даже пуговицы и молнии расстегивать не пришлось. А потом Кайо оказался на кровати, а разгоряченный Пауль навалился сверху, тиская и сжимая. Запонка на манжете рубашки альфы, когда он заламывал своей жертве руки, прижимая их к матрацу, неудачно зацепилась за сережку в ухе Кайо, тот, не почувствовав это, мотнул головой, уворачиваясь от жадных губ, и тут же взвыл от боли — украшение с висюлькой-жемчужинкой выдралось из мочки, разрывая ее. Хлынула кровь, но и это альфу не отрезвило и не остановило. Он рычал и возился, то прикусывая омеге шею и грудь, то тиская свободной рукой ягодицы, а после пытаясь пробраться пальцами к анусу. Кайо извивался, поддавал бедрами, норовя скинуть с себя насильника, брыкался и выл. Тоже по-звериному. Но не зло и победительно, как Пауль, а с тоской и безысходностью. Продолжая одной рукой удерживать запястья омеги, альфа расстегнул себе штаны, еще повозился, отираясь заголившимися бедрами и действуя коленями, словно домкратом, и в итоге устроился у Кайо между раздвинутых ног — жаркая, влажная кожа прижалась к такому же разгоряченному телу, полностью возбужденный член ткнулся Кайо в яички, потом ниже. Но попасть в узкий, нетронутый анус альфа все равно никак не мог. И от этого взбесился, кажется, еще больше. Приподнялся, вздернул Кайо, словно он не был живым существом, а лишь тряпичной куклой, перевернул его на живот и тут же навалился, вдавил лицом в матрац, лишая воздуха и зрения, рыча диким зверем: — Лежи смиррррно! Смирррно, говоррррю! Мыслей в голове не было. Лишь ужас и полное, шокированное изумление — Кайо по-прежнему никак не мог поверить, что весь этот кошмар происходит с ним. Что его жестоко насилует альфа, в которого он был влюблен большую часть своей жизни. Что это зубы Мёба жадно впиваются в плечи, его руки сжимают до боли, мешая дышать, а член того и гляди ворвется внутрь тела, разрывая нежное и беззащитное… Кайо начал задыхаться, зашарил беспомощно, нащупал руку насильника, которая давила на затылок, по-прежнему вжимая лицо в матрац, вцепился в нее, рванул ногтями. Альфа, которого уже не получалось называть по имени — таким чужим и страшным он стал, — рыкнул еще более яростно, руку отдернул, а после ударил ей Кайо. В затылок, затем еще раз в висок… …В себя омега пришел, когда за окном уже светало. Альфа спал рядом — как был в порванной, заляпанной кровью рубашке и спущенных ниже колен штанах. Вялый член мирно покоился в гуще русых паховых кудрей. Кайо глянул на него и, испытав жестокий приступ тошноты, вскочил с кровати. Комната крутанулась, и пол подло кинулся в лицо. Омега грохнулся на четвереньки, сбивая колени и ссаживая ладони, зато после, к счастью, стало легче — кружение прекратилось. Но тут на пол прямо перед носом тяжело шлепнулась капля крови. Кайо глянул на нее с ужасом, вдруг вспомнив о разорванном в начале всего этого кошмара ухе. И сразу после того, как пришло это воспоминание, навалилось все: дико заболела травмированная мочка, голова, все тело… Дрожащей рукой Кайо потянулся назад, к анусу. Там было влажно, и омега торопливо глянул на собственные пальцы. Нет, не кровь. Хоть там не кровь — только обильная, уже начавшая густеть сперма. Наверно, продолжи Кайо сопротивляться, было бы хуже. А так, пребывая в отключке, он расслабился, и альфа не порвал… Не порвал… Альфа… Альфа по имени Пауль… Тот самый Пауль Зиверс, ради которого он и приволокся в этот проклятый дом посреди ночи. Порадовать меренгами хотел… Опять остро затошнило. А еще навалился страх. Кайо вдруг показалось, что альфа шевельнулся, просыпаясь. Подвывая от леденящего ужаса, омега нашел в себе силы встать. Схватил одежду и, прижав ее к груди, кинулся прочь, поминутно оглядываясь на распростертое посреди кровати тело. Выплеснувшийся в кровь адреналин донес его до задней двери особняка. Там, в темной прихожей, где обслуга, приходя на работу, оставляла личные вещи, Кайо оделся, с облегчением нащупал в кармане ключи от машины и выскочил в предрассветные сумерки. Думать сейчас он мог только об одном — отмыться, счистить с себя все то, что довелось пережить только что. Сонная охрана на воротах особого внимания на него не обратила — примелькался, да и ехал из поселка, а не в него. Так что никто к машине даже подходить не стал — с пульта открыли шлагбаум и все. Кайо надавил на газ и рванул прочь. О том, чтобы обратиться к врачам или тем более в полицию, и мысли не возникло. Истерика гнала в самое надежное место, в норку, домой. Спрятаться, забиться, закрыться. Ума хватило первым делом попытаться остановить кровотечение из разорванного уха — и так перед глазами уже все плыло. И от удара, которым его вырубил слетевший с тормозов альфа, и, вполне возможно, от потери крови. Кайо, трясясь и неровно всхлипывая, залил рану перекисью, взвыл, зажмуриваясь, и вновь невольно скатился в следующий виток судорожных рыданий. Выглядела поврежденная мочка ужасно, но было видно, что кровь уже начала свертываться, организм постепенно латал повреждение. Ну, значит, с остальным можно и позднее, а теперь под воду, смыть с себя… Все смыть, слюну, запахи, прикосновения. И сперму! Проклятую сперму проклятого альфы… Кайо намылил руку и осторожно, готовясь к острой боли, сунул ее между ног. Провел, прощупал и… замер, прикусив губу и вновь зажмурившись. Анус не был распухшим и никакой особой болезненности там не ощущалось. А вся эта сперма, которую сейчас с отвращением смывал с себя омега, была лишь снаружи. Выходило, что Пауль не стал?.. Или не смог?.. Кончил просто в расселину между ягодиц пребывающего в обмороке омеги и после отрубился?.. Избил, измучил, лишил счастья, растоптал мечту, но сексуально так и не надругался? Голова опять закружилась, и Кайо присел на корточки, привалившись в уголок душевой кабины. Струи воды барабанили по склоненной голове, по искусанным плечам… Метка! А вдруг один из кроваво-красных следов от зубов на шее и ниже — это метка?! Кайо подхватился на ноги и, придерживаясь за что попалось, добрался до зеркала. Выглядело все ужасно: малиновые отпечатки клыков альфы были везде. Вся грудь — вокруг сосков чаще, чем где-то еще, — плечи, спина до лопаток. Изгиб шеи — то самое место, куда любящие альфы ставили своим омегам метку, чтобы скрепить отношения не только юридически, но и на уровне запахов, никому не видимой эмоциональной связи… Здесь повреждения тоже были. Но ни одна из этих отметин на полноценную метку не тянула… Или все-таки Кайо теперь действительно помечен? Помечен тем, кого так долго любил, тем, кого теперь боялся и ненавидел?.. Подонок! Тварь! Как теперь со всем этим жить? Как?! Кровь из уха все еще шла, и Кайо залепил ранку пластырем. Придется ведь зашивать… Ехать в больницу прямо сейчас? Но просто соврать про то, что неудачно майку снимал и зацепился за сережку, не выйдет — от виска к глазу уже начал растекаться здоровенный синяк, да и, как ни мойся, а полностью запах альфы с Кайо сойдет только через несколько дней. Так что медики совершенно точно начнут задавать вопросы… Грязные и липкие, как руки насильника… Рассказать все как есть? И развязать этим дикий скандал? Сделать не только Пауля Зиверса центром массового навязчивого внимания, но и себя самого? Нет! Ни за что! Только не это! Что-то подобное Кайо бы точно не перенес. Фото в газетах, звонки с наглыми просьбами об интервью, папарацци на деревьях напротив окон квартиры, любопытствующие на улице… Нечто подобное в свое время пережил папа Кайо, когда недобросовестные конкуренты обвинили его в том, что в его ресторане посетителей травят зараженным мясом. А ведь Густаво Герреро был всего лишь шеф-поваром в крупном ресторане, а не фронтменом знаменитой на весь мир рок-группы! Нет. Ни за что! Если бы альфа довел дело до конца, изнасиловал бы Кайо по-настоящему, он бы, наверно, мог решить иначе и выдвинуть обвинения, но сейчас… Нет! Сил на всю эту грязь просто не было. Вообще, казалось, что если бы сейчас кто-то поставил Кайо перед выбором: или рассказать о том, что с ним только что произошло, посторонним равнодушно-профессиональным людям или даже кому-то понимающему и близкому, или молча разбить себе глупую голову о ближайшую кирпичную стену, он бы точно выбрал второе. Из жесточайшей депрессухи его вытащил сосед — высоченный омега по имени Филипп. Он сидел дома с ребенком, а потому постоянно встречался с Кайо то во дворе, то возле лифтов, то в соседнем магазине. Его сынишка — маленький альфочка лет трех — оказался существом исключительно общительным. Так что с Кайо сначала познакомился он. А уж потом начали общаться и омеги. После Филипп представил Кайо своего мужа — здоровенного типа устрашающего вида с сильно изуродованным шрамами лицом и взглядом профессионального вивисектора — и даже неожиданно пригласил на чай. Кайо, чувствуя определенную неловкость, счел нужным ответить чете Шефер симметрично и тоже зазвал к себе — на ужин. Готовясь к приему гостей, понятно, расстарался. Накормил так, что Эрих откровенно стонал от восторга, а после, смеясь, попросил у Кайо политического убежища — мол, дома шаром покати, потому что муж вечно в своих писательских фантазиях витает. Фил лишь глянул в ответ, но сразу после альфа ойкнул, выронил вилку и присмирел. Из чего Кайо заключил, что омега, судя по всему, одним лишь укоризненным взглядом не ограничился и треснул мужа под столом ногой. Филипп же кулинарными талантами Кайо заинтересовался с иной стороны, задал несколько вопросов, сделался задумчив, а на следующий день спросил Кайо, кем он приходится недавно умершему Густаво Герреро… Так вот именно Филипп Шефер, который, как выяснилось позднее, был довольно известным писателем, а кроме того активно работал в созданном им Центре помощи омегам — жертвам насилия, стал тем якорем, который не позволил Кайо после того, что произошло в доме Пауля Зиверса, рухнуть из мира серого в совсем уж черный. Уйти по другую сторону. Переступить черту. — Можешь мне ничего не рассказывать, если не хочешь, но я же вижу, что у тебя что-то произошло. На работу не ходишь, сидишь дома один как сыч и вид у тебя такой, что краше в гроб кладут. — Я уволился, — пытаясь минимизировать откровения, буркнул Кайо. — Больше там… не мог. — Жить есть на что? — Есть, не волнуйся. — Я не могу не волноваться, когда человек, который мне симпатичен, того гляди в петлю влезет. — У меня осенняя депрессия, — начиная раздражаться, огрызнулся Кайо. — Ага! Вижу! И это от депрессии у тебя синяк на лице, который ты старательно волосами прикрываешь! Откуда это? — Мои глупые мечты разбились о мою же глупую голову. Фил, я действительно не хочу об этом говорить. — Ладно. Как хочешь. Но и одному сидеть и до бесконечности варить в себе все, что с тобой случилось, я тебе тоже не позволю. А потому завтра же ты пойдешь со мной и устроишься на новую работу! Кайо сопротивлялся и возражал, но и Фил оказался омегой с характером. Да и какой другой ужился бы с таким альфой, как Эрих? Так что в позиционных боях Кайо пришлось сначала отступить, а после и вовсе капитулировать — тихое упрямство, перед которым пасовал даже папа, не помогло. Возможно, потому, что Кайо и сам понимал: так дальше нельзя. Так одна дорога — в петлю. Или в ванну с теплой водой… И чтобы бритва рядом была… В серую воду потечет серая кровь… Навалится серая муть и все наконец-то станет безразлично-хорошо… Нет! Так и получилось, что через несколько дней Кайо припарковал свою машину возле небольшой кондитерской в совсем не элитном, а самом обычном спальном районе. И что, ему теперь здесь работать?! Отец перевернется в гробу! — Давай, давай! Вылезай и пошли! — словно прочтя мрачные мысли Кайо, прикрикнул с заднего сиденья Филипп. Кайо вяло завозился, выбираясь из машины. Филипп вылез куда ловчее и быстрее. Но все же первым в дверь кондитерской ворвался Руди — сын Фила и Эриха, которого папа взял в эту поездку с собой. Здесь маленького альфу явно хорошо знали. Веселый, чуть полноватый бета, назвавшийся Дарелом, тут же стал угощать Руди плюшками, а Фил тем временем повел Кайо куда-то вглубь заведения. Как выяснилось, в небольшой, но дорого и со вкусом обставленный кабинет, где и подтолкнул к сидевшему почему-то не за столом, а на подоконнике, темноволосому красавчику омеге, сказав: — Это сын Густаво Герреро, и ему нужна работа. — Брешешь, — сказал красавчик, потом прищурил глаза и качнул кудрявой головой: — Впрочем, похож. — Вы знали папу? — удивился Кайо. — Его все знали, — отмахнулся хозяин кабинета, спрыгивая на пол. — А я у него еще и учился в свое время. Тони Делардье, — омега протянул руку, представляясь, и Кайо ее пожал. — Покажешь, на что способен? С тех пор у Тони Кайо и трудился. От черной черты впереди это омегу действительно отвело, но мир вокруг так и остался серым. А получившая Хрустальный шар песня MobiuStrip, которую не крутили разве что по каналу «Охота и рыбалка», и вовсе всякий раз ввергала в приступ разрушительного отчаяния — дома телевизор Кайо уже разбил, кинув в него тяжелый стакан с виски.

Ты сладкий, как грёзы, и хрупкий, как счастье, Меренговый мальчик-мечта…

Подумать только: когда Кайо впервые услышал эти слова, сердце в груди, кажется, даже биться перестало! Показалось — вот оно! Наконец-то! Заметил! Да не просто заметил — песню посвятил! О ком еще-то, если не о Кайо, это «меренговый мальчик-мечта»? Но то, что произошло после… То, каким на самом деле оказался этот «покорный зверь» из песни… Кайо аккуратно поинтересовался своим запахом у Пола, взяв с него страшную клятву о просьбе этой молчать. Нужно было узнать: появилась ли после той ночи на теле метка, или укусы были именно укусами, проявлением жестокости, а не желанием альфы сделать омегу своим. Пол Кайо обнюхал с видимым удовольствием и, довольно жмурясь, сообщил, что «мальчик чист, как тихое весеннее утречко». Тут можно было бы начать радоваться, но Кайо почему-то еще больше загрустил. Тони был своим новым сотрудником бесконечно доволен и даже стал поговаривать о том, чтобы открыть отдельную кофейню для вип-клиентов — именно под марку Кайо Герреро. Изящное сладкое творчество молодого кондитера действительно пользовалось огромным спросом. Дарел даже устроил мини-забастовку перед кабинетом хозяина с требованием нанять еще как минимум одного администратора на приемку заказов — иначе ад. Все чаще Кайо приглашали и в торговый зал — покупатели желали лично выразить свои восторги автору кулинарных шедевров. Не удивился он такому приглашению и в этот раз. И даже вызвавший его клиент поначалу никаких подозрений не вызвал — и действительно, чем может быть подозрителен священник-бета с открытым, улыбчивым лицом? — Простите за назойливость, — сказал тот, склоняя русую голову к плечу и изучая Кайо внимательным, полным искренней заинтересованности взглядом, — но я хотел бы с вами поговорить, господин Герреро, приватно. После того, как вы закончите работу. — Я не… — начал Кайо, но посетитель его сразу перебил: — Забыл представиться. Меня зовут Мартин Зиверс. Как Кайо не грохнулся в обморок, он и сам не понял. Ведь сразу стало понятно, что перед ним не однофамилец, а тот самый бета — родной брат Пауля, про которого довелось читать. Автор статьи, которая называлась как-то броско — кажется, «Демон и Ангел» — как раз распинался о том, как могло получиться, что два столь разных человека были воспитаны в одной семье. — Пожалуйста. Это очень важно, — священник шагнул ближе и осторожно коснулся пальцев Кайо, нервно вцепившихся в прилавок. — Я не займу много времени. Мне просто нужно… Нужно знать. И Кайо согласился. Почему? Быть может, просто хотелось наконец-то выговориться, излить душу хотя бы кому-то, выпустить из себя то, что распирало болезненно, мешая дышать? Казалось, что этот человек с добрыми, понимающими глазами, способен понять. И кроме того, он был братом Пауля, а раз так, может знать, что же случилось тогда, почему тот кинулся на Кайо диким зверем?.. Ведь не потому же, что зверем и был?..