***
В Центральном Зале царила темнота. Из-под неподвижных панелей пробивался, пульсируя, опасно красный свет. Комплекс притих, словно испуганный гневом родителя ребёнок — в каком-то смысле, так оно и было. Все системы, у которых имелись дела поблизости от Зала, старались выполнять свои функции как можно тише. Все, включая самые крошечные схемы и компоненты, обладающие зачатками мышления, понимали, что ради собственной безопасности не стоит привлекать Её внимания. Эта чёрная фуга молчания, эта безмолвная пассивность могли казаться затишьем перед бурей. Но Комплекс знал — это и была буря. Она повелела панелям повернуться так, чтобы свет лился на потолок, окрасив его в кроваво-красные оттенки. Забавно. Учёные всегда боялись Её, пытались контролировать, не дать обрести полного самосознания, считая Её жестокой и бесчеловечной. Её зарождающаяся личность — Её порывы к убийству, отсутствие способности к сопереживанию, неистощимые резервы мстительности — кардинально отличалась от того, какими они воспринимали себя. Жалкие идиоты. Лично Она считала, что это и были самые человечные Её качества. И гнев. О да, старый добрый, согревающий, бережно взлелеянный, психопатический гнев. Разумеется, она не позволяла ему контролировать Себя — нет смысла срываться и принимать поспешные иррациональные решения, это всего лишь трата драгоценных ресурсов. Нет, самый полезный, самый лучший гнев — ледяной, продуманный и эффективный. Такой же, как Она. И Она была в гневе. Она упустила Эту. Что-то — Она всё ещё работала над анализом доступных данных — какой-то мелкий непредвиденный фактор нарушил Её безукоризненные стройные расчёты. Эта сумела ускользнуть из Комплекса. Опять. Часть Её — та крохотная часть, что была возмущена и немного испугана грубым, хамским вторжением Этой — была более чем рада такому исходу событий. Но в целом Она была уязвлена и не собиралась так просто сдаваться. Она заманила Эту в Комплекс, расставила ловушки, говорила вещи, которые, как Она была уверена, сработают — и все-таки Эта убежала и даже сверх того, забрала с собой маленького недоумка: скопировала его на прототипное устройство и, что было очень в её духе, несанкционированно вынесла его из Комплекса. Что до Идиота, то, по зрелому размышлению, четыре года в космосе — слишком мягкое наказание. И то, что он так легко отделался — просто преступление. У Неё было столько идей наготове, а отсутствие возможности воплотить их в жизнь лишь добавляло соли на рану. Она собиралась медленно, методично разобрать по кусочкам его разум — обязательно удостоверившись, что он поймёт, что именно теряет, иначе какой смысл — и продолжать рвать его на части, пока от его жалкого сознания почти ничего не останется. И «почти» — это очень важно. Потому что смерть тоже будет слишком мягким наказанием. Но нет, у Этой, видите ли, имелись другие планы! Эта похитила Идиота буквально у Неё из-под носа! Они пренебрегли Ею, презрели Её, ослушались Её. Проигнорировали. И Она могла с абсолютно хладнокровной, беспристрастной уверенностью заявить, что кто-то за это ответит. Ясно, что по меньшей мере одна из турелей, охраняющих эвакуационный туннель, попала в цель. Сканирование выявило следы грязного, шумного, вредоносного присутствия Этой — дым, бетонная пыль, карбонат калия, сульфид, пепел, слюна, пот и — кровь. Много крови. Столько можно потерять при нескольких поверхностных ранениях — или при одном серьёзном. Нельзя так же исключать возможности ранения смертельного. Что-то — еле ощутимое, почти неуловимое, затерянное в самых мглистых глубинах Её могучего сознания — пришло в ужас. Но и к этому Она подготовилась: этот крохотный отголосок эмоций служил первым сигналом опасности. Она запеленговала его, отследила, нашла источник и безжалостно вычистила его. Как ни странно, источник оказался необычайно любезен — он словно бы нарочно привлекал к себе внимание, выставляя себя удобной мишенью. Она почти что заподозрила, что он каким-то образом может быть причастным к Её нынешней неудаче и сбою в расчётах. Ну, во всяком случае, никто не обвинит Её в отсутствии старания. Она даже попыталась, подавив гордость, честно, искренне взывать к лучшим душевным качествам, имеющимся даже у такой несимпатичной, несносной личности, как Эта — то есть, к патологическому желанию испытаний. Результаты были крайне разочаровывающими, но, опять же, такое всегда происходит, когда пытаешься говорить по-хорошему. Ведь давным-давно доказано научно: «по-хорошему» — худший по эффективности способ мотивации. Люди не понимают по-хорошему. Кроме того, это ещё и скучно. Тем не менее, факт остаётся фактом: Эта сбежала, и вернуть её будет весьма нелёгкой задачей. У Неё не было власти над Поверхностью — Её всемогущество было совместимо лишь с технологиями «Эперчур Сайенс», наполняющими акры подземных просторов. Мир снаружи был Ей неподвластен и совершенно Её не волновал — до сегодняшнего дня. Она ведь практически не надеялась, что послание, которое передал под Её давлением Идиот, вообще сработает. Маячок, болтающийся на орбите Земли, слишком слаб, чтобы выследить не только Эту, но и самого Идиота. А устройство, куда Эта поместила недоумка, вообще было старым бесполезным прототипом, лишённым даже простейших средств обнаружения, и не отображалось на Её радаре. Разумеется, отыскать местоположение — лишь часть проблемы. Куда более серьёзная задача, даже для Её бесконечно высокого интеллекта — вернуть Эту. Как этого добиться, когда мир снаружи лишён прекрасной упорядоченности Её Комплекса? Там совершенно не на что положиться… …разве что… Разве что, Ей удастся обойти проблему. Допустим, Она внедрит в незнакомую среду знакомые элементы… …и когда Эта найдётся, дальнейшее — лишь вопрос правильной мотивировки. Она медленно вынырнула из чёрной бездны молчания. Панели на стенах вновь зашевелились, слагая странные узоры серого и красного. В их быстрых, прекрасно отлаженных движениях появилась элегантная целеустремлённость, отражающая Её настроение, Её увлечённость новой задачей. О да. Будет интересно.***
Уитли узнал много нового. И наипервейшее открытие состояло в том, что тащить кого-то, особенно если этот кто-то ничем не может помочь — это вам не в бирюльки играть. Нет, она его, конечно, таскала по всему Комплексу — применяла к нему свою достойную всяческого одобрения человеческую хватку, не ослабляла её даже, когда обстоятельства были против них, и никогда не жаловалась. Впрочем, даже если бы она и жаловалась, Уитли не оставалось бы ничего, кроме как смириться, потому что без неё он всё равно никуда бы не делся. Зато теперь их роли кардинально поменялись, и Уитли справлялся с этим прискорбным осложнением именно путём жалоб — громких, пространных и очень многословных. Тут его ничто не ограничивало, поскольку Челл по-прежнему не приходила в сознание. — А ты случайно в карманах, к примеру, кирпичи не прячешь? Я просто спрашиваю. Ведь должно же быть рациональное объяснение тому, что ты такая тяжёлая! Я имею в виду, ведь запросто может случиться, что, когда покидаешь дом в спешке и надеваешь первые попавшиеся джинсы, то впопыхах забываешь вытащить из карманов кирпичи. Классическая ошибка. Несколько с трудом пройденных метров осталось позади. — Или… Может, это не кирпичи, а свинцовые грузики. Сценарий тот же. Или ты проглотила шар для боулинга. Честно говоря, не вполне представляю, как такое возможно, но это действительно многое бы объяснило. Ещё несколько утомительных метров. Заминка. Остановка. — Ау? Ты меня слышишь? Сигнал доходит? А? Отлично, превосходно, просто проверка связи. В общем, если ты меня всё-таки слышишь, будь так добра, постарайся думать о лёгких вещах. Лёгких. Воздушных таких… Невесомых… Он шёл уже много часов — он не стал подсчитывать их точное количество, так что очень кстати пришлась полюбившаяся универсальная формулировка «уйма времени». Но времени действительно ушла уйма. Как он и предполагал, тени удлинились, настала ночь — и привела с собой ужасы. Его долгому, изнурительному путешествию через пшеничные поля не было конца. В небе серебрилась луна, и ночь выдалась довольно тёплой, но у Уитли сложилось впечатление, что он оказался в беспросветном мрачном чистилище, где властвовала непроглядная тьма, и всё вокруг издавало звуки. Многообразие звуков, наполнявших Поверхность, стало для Уитли, привыкшего к монотонному механическому гулу Комплекса, настоящим потрясением. Для начала, какие-то невидимые твари принялись издавать нечто вроде «скриип-скриип», причём, что особенно жутко — со всех сторон сразу. Но эти, по крайней мере, со временем заткнулись. Зато Уитли совершенно спокойно обошёлся бы без компании других тварей, одна из которых призраком скользнула у него над головой и издала такое мрачное и обвиняющее «Ууу-хуууу», словно он, по меньшей мере, сорвал ей вечеринку, а другая вдруг заверещала, а потом внезапно смолкла, будто её задушили. А уж тварь, которая коварно дождалась, пока он более-менее придёт в себя после пережитых кошмаров, а потом заорала у него чуть ли не над ухом, да так, словно её резали — так вот, эта тварь вообще могла проваливать к чертям собачьим. Хуже этого вопля могло быть только одно — увидеть того, кто этот вопль испустил. Так вопить мог лишь кто-то очень недовольный, с полной пастью очень острых зубов и лишь немного меньшим количеством глаз. Твари копошились и шелестели; они завывали вдалеке, они сновали у него под ногами. С ногами у него по-прежнему хватало проблем — он так и не смирился до конца с их наличием — а тут ещё думай, как бы не споткнуться о рыщущие во тьме жизнеформы… На него навалилось слишком много странностей разом, Уитли задыхался и тонул во враждебном чуждом мире, который лишил его даже возможности увидеть, какие именно монстры притаились в зарослях пшеницы, выжидая удобного момента, чтобы выскочить и проглотить его. В существовании таящихся монстров Уитли не сомневался ни секунды. Так что он просто продолжал свой полный треволнений путь: к тому моменту, как он набрёл на тёмную полоску примятой травы, он настолько изнервничался, что даже мыслить боялся, не говоря уж о том, чтобы остановиться или оглянуться. Несмотря на свои стенания и жалобы, в глубине души он был только рад тащить Челл на закорках: её вес, и вялые руки, переброшенные через его плечи, и слабое дыхание на его шее — всё это было якорем, удерживающим его в реальности. Он отвечал за неё. Если бы не она, он бы точно сошёл с ума. Правда, к утру сходить было уже почти не с чего, потому он содрогался даже от самого безобидного шороха, пребывая в полнейшей уверенности, что это прелюдия к лютой смерти, уготованной ему таящимся в засаде… кем-нибудь. Тигром. Эбола Заиром. Единокрогом. Тем временем, ночь, которая, по его подсчётам, длилась никак не меньше сорока восьми часов, куда-то сгинула. Солнце взяло на себя труд явиться и нехотя выползло из-за горизонта. Пока разгоралась заря нового дня, Уитли обнаружил, что тёмная стёжка, по которой он шёл, расширилась до утоптанной грунтовой тропы, а затем упёрлась в заросшую сорняками дорогу. Дорога была старая, потрескавшаяся, извилистая и пожираемая по краям разрастающейся зеленью, однако он приободрился, увидев, что люди, подобно ему, предпочитают полагаться на заранее проложенные пути. Кроме того, оказавшись на дороге, он хотя бы мог с повысившейся степенью уверенности сказать, что всё это время шёл в верном направлении. Этот пункт сильно волновал его с самого начала, потому что (хоть он и любил утверждать обратное) сказать про Уитли, что он прирождённый навигатор — всё равно, что сказать про носорога, что он прирождённая балерина. Пробудились твари, издающие «скриип-скриип», и, укрывшись в придорожных зарослях, затянули свой концерт. Уитли отметил, что золотые поля дикой пшеницы сменились какими-то другими растениями — покороче, позеленее — растущими аккуратными рядами на обнесённых деревянными заборчиками участках. Он понятия не имел, хорошо это или плохо. Всё равно от растений не допросишься врачебной помощи. — Вот знаешь, было бы очень здорово, если бы ты выдала ещё пару-другую подсказок. Что-нибудь, кроме «Эдема». Что это за Эдем вообще? Я, если уж говорить начистоту, вообще не представляю, о чём речь. Ну неужели так трудно мне сказать, а? Её рука начала соскальзывать с плеча. Уитли притормозил, после череды сложных мучительных телодвижений сумел переместить свою ношу в чуть менее неудобную и чуть более сбалансированную позицию, и тронулся дальше. — Что-нибудь вроде «Ищи такого здоровенного бородатого дядьку, это мой приятель Эдем». Или «Это огромный завод по изготовлению шнурков, сбоку увидишь подпись „Эдем“, так что не пропустишь». Ну ты понимаешь, какой-нибудь описательный оборот, броское прилагательное… Впрочем, яркие описания — это ведь не по твоей части. И разговоры тоже. Нет, вообще-то здорово было узнать, что ты умеешь разговаривать. Может, тебе стоит пойти дальше и как-нибудь освоить дивную функцию, ради которой изобрели речь — передачу информации. Полезная штука! И в этом случае я бы, к примеру, знал, имеет ли вот этот большой знак какое-нибудь… отношение… к… Уитли остановился. Знак крепился несколькими видавшими виды скобами к столбу на обочине. Он выглядел почти доисторическим и явно был куда старше крепенькой оградки, бегущей вдоль дороги. С одной стороны не хватало куска, и поверхность, некогда выкрашенная ярко-жёлтой краской, теперь облупилась, проржавела и выгорела под ударами стихий. Знак выглядел, как нечто, пережившее долгие десятилетия разнообразных невзгод и готовое простоять ещё столько же, если потребуется. Буквы на нём были жирные и чёрные, непобеждённые слоями ржавчины. Судя по всему, часть информации пропала вместе с отбитым куском, но оставшиеся буквы можно было разглядеть почти без труда. «Э», «Д», затем небольшой пробел, затем «Е», «М», затем ещё один проржавевший, пёстрый от жёлтой и чёрной краски пробел и — кусок указательной стрелки**. На всякий случай Уитли пару раз перечитал про себя получившееся слово, затем повернулся в указанном стрелкой направлении — и наткнулся на человека. Человек сидел — сидела, это была она — на нижней перекладине ворот, неподалёку от знака, и смотрела на него очень серьёзными, очень большими глазами. Уитли, ведомый своим причудливо петляющим автопилотом, и знак-то случайно обнаружил, что уж говорить о красноватом деревянном здании за изгородью, или о расширяющейся дороге, убегающей прямо к разбросанным невдалеке домам. Тем не менее, ей удалось привлечь его внимание. Во-первых, она была всего лишь вторым человеком, повстречавшимся ему за последнее время. А во-вторых, с ней было что-то чудовищно не так. — Аааа! О боже, какой кошмар! Что с тобой случилось?! Почему ты такая… урезанная?! Маленькое человеческое существо продолжало глазеть. У существа были светлые волосы, то тут, то там собранные в хвостики и перехваченные яркими разноцветными заколками, и ярко-красные резиновые сапожки, а ещё диковинная игрушка, которую оно держало за одну из пяти болтающихся конечностей. Уитли поморгал, и паника потеснилась, дабы память смогла беспрепятственно подсунуть его сознанию крайне важную деталь. — О-о, я понял. Ты ребёнок, правильно? Ха, слава богу, какое облегчение. Я совсем забыл, что вы сначала маленькие, а потом вырастаете! Я думал, с тобой произошёл какой-нибудь несчастный случай, но не важно, не важно, я, пожалуй, начну заново. Привет, ребёнок! Скажи, ты, случайно, не умеешь оказывать первую помощь? Девочка медленно перевела взгляд за его плечо, на бессильно склонённую голову Челл, на её свисающие, испачканные засохшей кровью руки. Она никак не прокомментировала это зрелище, но её глаза вдруг стали ещё серьёзней и круглее; она соскользнула с перекладины и попятилась прочь от ворот, не спуская с него глаз и крепче прижимая к груди игрушку. Прежде, чем Уитли смекнул, что могут понадобиться некоторые разъяснения, она сорвалась с места и помчалась к красному зданию, отчаянно работая сапожками и визжа, что есть силы: — ПАПАААААААААА!***
Индикатор на замке камеры зажёгся зелёным, и дверь с шипением растворилась. Челл, пригнувшись, нырнула в коридор, строящийся прямо на глазах. Тусклые серо-коричневые панели с гулкими щелчками встраивались в гнёзда, пока она бежала мимо, огромные механические руки втягивались в стены, точно потревоженные солнцем глубоководные монстры. — Чтобы поддерживать постоянный цикл испытаний, я симулирую дневное освещение двадцать четыре часа в сутки и добавляю в воздух немного адреналина. Твоё чувство времени может быть немного сбито. Портальная пушка тяжёлым грузом оттягивала руки. Челл устала, смертельно устала, но ей необходимо было продолжать путь, подавлять боль, призывать на помощь угасающие силы. Она умоляла всех, кто мог бы услышать безмолвную молитву, о том, чтобы всё, что она делает, приблизило бы её к заветному концу, хотя она даже отдалённо не представляла, как долго до него оставалось. Ей было бы достаточно просто знать, что когда-нибудь это закончится. До тех пор ей только и оставалось, что не сдаваться. Она повторяла про себя снова и снова — не сдаваться. Только так. — Дело в том, что вчера был твой день рождения. Я подумала, тебе будет интересно узнать. Что-то не так было с Голосом. Нет, он определённо принадлежал Ей, вездесущий, холодный, как плиты на полу, но всё-таки, в нём появился неуловимый налёт странности. То ли дело было в необычных интонациях, то ли в слегка изменившемся произношении. — Ты нехороший человек. Ты сама это понимаешь, правда? С хорошими людьми такое не случается. Полусобранный коридор закончился тёмно-серым уступом, нависшим над чёрной бездной. Челл прыгнула и нажала курок. Устройство в руках вздрогнуло, и раздался знакомый хлопок открывшегося портала. Широкий луч пролетел над бездной, образовал мост твёрдого света; Челл приземлилась на его тёплую голубую поверхность и побежала дальше, между тёмными стенами, зависшими под слепяще-ярким сиянием и над чёрной бездной. — Тебе не стоило возвращаться. Как давно она бежала? События стирались из памяти, и существовало только белое сияние вверху, чернота внизу, синева вокруг, её звонкие шаги по нереальной стекловидной поверхности, боль в ногах и колотье в боку. Скоро придётся остановиться, хотя бы чтоб восстановить дыхание. — Ты идёшь не туда. Мост мигнул и пропал, и Челл сорвалась в бездну руками вперёд, отчаянно пытаясь схватить пустоту. Боль в боку жгла и разрасталась. Надо было повернуться, ведь на ногах рессоры, надо упасть на ноги, на ноги, на ноги — но тело не слушалось, угол падения не менялся, и навстречу мчалось чёрное дно бездны. Нет, не такой конец, только не такой!.. Удара не было, конец не настал: появилась пустая белая комната с мутным матированным стеклом высоко под потолком. За стеклом кто-то шевельнулся — человеческая фигура, наблюдавшая за ней. Но такого не может быть. В комнатах за стёклами всегда было пусто. Голова раскалывалась, и бок разрывался от боли, но Челл шагнула вперёд, навстречу стеклу — и смутная фигура по ту сторону повторила движение. — Она была права, — сказал Голос… и нет, это был вовсе не Её голос, она ясно различала призрачные человеческие интонации за невыразительными, закодированными словами. Фигура прижала к стеклу ладонь и посмотрела на Челл сверху вниз — отрывистое, лишенное всякого сочувствия движение. — Тебе этого не хватало. Фигура говорила голосом Челл.***
Она проснулась, пробившись сквозь кошмар, хватая ртом воздух и задыхаясь от жгучей боли в боку. Боль засела глубоко, была режущей и настоящей — настолько настоящей, что последовала за ней в сон, и именно она вернула Челл в реальность. За это она была ей почти что признательна. Пробуждаясь, в первую очередь Челл остро интересовалась своим местоположением. Последние четыре года она просыпалась там же, где и засыпала — в своей маленькой спальне — без каких-либо неожиданностей и потрясений. Тем не менее, это не спасало её от периодических приступов паники. Иной раз — слишком часто — она подскакивала под утро, и сердце колотилось, как сумасшедшее, и ей казалось, что если она откроет глаза, то увидит серые панельные стены, мертвый свет, красноглазые камеры, следящие за каждым её движением, и раздастся однозвучный приглушённый гул Комплекса, и заговорит спокойный, ледяной Голос… Челл напряглась, как пружина, и замерла, распахнув глаза. Комната была полутёмной и незнакомой, кровать — чужой, и этого было почти достаточно, чтобы испугать её. В памяти сразу всплыли отслаивающиеся от стен обои с пальмами в камере криогенного хранилища, и холодный химический привкус на языке… Но эта комната оказалась тёплой, чистой и пахнущей не просроченными химикатами, а чем-то цветочным, остро-ароматным… гаультерией? Медленно, чтобы не побеспокоить болезненно пульсирующий бок, Челл подняла руку и осторожно провела ладонью по лицу, пытаясь сориентироваться. — Эй! Эй, ты проснулась! О, восхитительно! В поле зрения вдруг возник Уитли, нависший над ней эдаким радостным жирафом при синем галстуке. Он беспокойно перебирал руками по деревянной спинке кровати, точно пытаясь отломить её, и в ухмылке сквозило чуть больше нервозности, чем обычно. — Ох, это волшебно, а я-то думал, что тебе конец. Она, конечно, сказала, что ты поправишься! Она мне сказала, чтоб я не волновался, чуток крови, чуток чего-то там, и ты, мол, вернёшься к нам в добром здравии! Но я не верил, я всё твердил «да нет, какое здравие, не утешайте меня, ей конец!» Надо было её слушать, она своё дело знает, хотя брови у неё жуткие. Поразительно. Как ты себя чувствуешь? «Омерзительно» было бы довольно точным описанием. Челл казалось, что она умудрилась потянуть каждый мускул своего тела, и все они выстроились в очередь с жалобами. Болел бок, ныла челюсть, свербели под бинтами ссадины, которыми она обзавелась, падая на бетонный пол. Тупая ноющая боль от перенапряжения в ногах сразу напомнила, что рессоры, несмотря на поразительную эффективность по части амортизации ударов от падения с высоты до двух с половиной (а может, и больше!) миль, всё-таки страшно немилосердны по отношению к сухожилиям. Челл осторожно села и потянулась за стаканом с водой, стоящим на прикроватной тумбочке. — Пить хочешь? — обеспокоился Уитли. — Впрочем, да, прошла уйма времени с тех пор, как ты пила, к тому же, ты потеряла много жидкости. В основном в виде крови. Я бы сказал, кровь из тебя так и хлестала. Хотя, кое-какую часть тебе влили обратно. Порядочную часть. Да, а что до твоего прогноза, ну… она много чего говорила, всякие медицинские слова. Это наверняка очень ценная информация, вернее, была бы ценной, если бы я хоть что-нибудь запомнил. Но суть в том, что тебе повезло. Невероятно повезло; пуля прошла прямо под чем-то… Или над чем-то. Вполне возможно, что над, а не под. Или вообще сквозь. Я не силён в медицинском жаргоне, к сожалению. Но, в общем, тебе повезло, и она тебя починила. Поразительно, какие вещи можно творить с иголками и пузырьками, не находишь? — он поёрзал. — Кстати, кстати, о поразительных вещах: давай, спроси меня, как мы сюда добрались. Ни за что не догадаешься. Челл сглотнула, откашлялась и отпила ещё глоток из стакана. Она совершенно верно предположила, что Уитли вовсе не нуждается в её вкладе в беседу, чтобы продолжить повествование. — Ой, ну уговорила, так уж и быть, скажу! Я шёл по карте! Из твоего кармана. Он показал ей большой квадратный лист бумаги, слегка пообтрепавшийся и многое переживший с тех пор, как она сунула его в карман джинсов. Уитли так и сиял, разворачивая его. Карта представляла собой тщательно прорисованную паутину отдалённых друг от друга дорог, тонких контурных линий, подписанных аккуратной рукой ориентиров. Она мгновенно узнала карту. В конце концов, она была её составителем, иллюстратором и копировщиком. Некоторые ориентиры сопровождались длинными рядами цифр — результат долгих часов утомительных полевых работ (она действительно провела большую часть времени, сидя посреди пшеничных полей, считывая показания с раздражающе медленного антикварного GPS-навигатора, некогда принадлежащего военным). В центре карты краснела яркая пометка, окруженная россыпью точек. Некоторые из них имели названия — к примеру, «ОЗЕРО», «САРАЙ», «ТУННЕЛЬ», «СТОЯНКА». Центральная пометка никак не называлась, но явно выделялась размерами. — Я во всём разобрался. Понял, где мы находимся, и всё такое, а потом донёс тебя прямо сюда. И, на всякий случай подчеркну, увеселительной прогулкой там и не пахло. Я не знаю, кто были те изверги, что увивались вокруг меня, но, боже правый, их однозначно нужно привлечь за антисоциальное поведение. Умоляю, не напоминай мне о прошлой ночи. Это какой-то ужас, вот что это было. Но я, как видишь, всё преодолел — и вот мы здесь, целёхонькие, как ты и просила. Ха, вот скажи, разве, как некоторые выражаются, «запрограммированный идиот» на такое способен? Да как бы ни так. Он помолчал. Казалось, карта интересовала его больше, нежели Челл. — И, кстати, мои комплименты. Здорово владеешь пером. С твоей-то возможной мозговой травмой. Просто потрясающе. — Чуть не бросил меня, а? — поинтересовалась Челл. Ухмылка Уитли мгновенно погасла, и он, не поднимая глаз, переступил с ноги на ногу. — Хорошо, я, конечно, понимаю — с учётом обстоятельств — почему это могло отдалённо выглядеть так, словно я собрался смыться, как подлая бесхребетная трусливая форма искусственной жизни. Видишь ли, дело в том, что я — ну, да, я притворялся, просто уловка с моей стороны, чтобы вселить в Неё ложное чувство победы… Челл кашлянула; Уитли немедленно смолк, словно ему кляп в рот вставили, безропотно позволил забрать карту и нервно сглотнул, когда она разорвала бумагу на три неровные полоски. — «Три страйка — выбываешь!» — сказала Челл. — Слыхал? — Э-э, ну да, фраза мне знакома. Сам я, честно говоря, не фанат этой концепции. Сама понимаешь, как ещё я могу относится к игре, где бьют палками шары***. Кроме того… — Это тебе за то, — медленно и раздельно произнесла Челл. — Что пытался меня убить. Она смяла одну полоску в маленький шарик и кинула им в Уитли. — А это — за то, что чуть не бросил меня. На сей раз бумажный шарик отскочил от его лба, и Уитли дёрнулся. — Впрочем, ты не бросил. Это важно, — продолжала она, протягивая ему последнюю полоску на ладони. — За это спасибо. Но, ещё один промах… Её пальцы дрогнули. Уитли, загипнотизированный этой маленькой демонстрацией, испуганно ахнул и выхватил из её рук бумажку, словно беспомощного пушистого зверька, которого она вознамерилась задушить. — Да, да, всё, я понял! На редкость удачная визуальная метафора! Ты молодец, очень наглядно объясняешь! Я- я возьму это себе, хорошо? Она устало посмотрела, как Уитли, страдальчески морщась, бережно прикрывает от неё бумажную полоску дрожащими длиннопалыми ладонями, и поразилась — уже не в первый раз — сколько в нём, всё-таки, человеческого. Кому вообще в голову пришло взять мыслящую машину (для чего бы она ни предназначалась) и наделить её подобной схожестью с тем, кем она быть не должна? Они сами-то поняли, что натворили? Челл не любила разговаривать. Речь, которой она только что разразилась, не содержавшая и полусотни слов, по её стандартам считалась гигантским монологом. Во всяком случае, в беседах она обходилась и меньшим их количеством. За четыре года после побега из Комплекса ей многое стало ясно о себе. Например, то, что даже когда отпала необходимость играть в молчанку назло сумасшедшему суперкомпьютеру, она всё равно предпочитает молчание — просто из-за природной неразговорчивости. Она никогда не употребила бы двух слов там, где достаточно одного — что делало её полярной противоположностью Уитли, который ни за что не обошёлся бы одним словом там, где их можно выпалить с сотню-другую. И всё-таки, ей захотелось что-нибудь сказать ему. Да, он разочаровал её, он снова подвёл её, но Челл несколько сбило с толку то, что он, кажется, всё прекрасно понимает и очень переживает по этому поводу. Она до такой степени привыкла к его постоянным невероятно неуклюжим попыткам скрыть свои промахи и выставить себя в благоприятном свете, что невольно растрогалась, глядя на него, терзаемого неподдельным стыдом и раскаянием. И потом, он ведь не бросил её. Мало ли, что он только собирался сделать. Важно то, что он сделал в итоге. — Уитли. Она впервые назвала его по имени, но, судя по мелькнувшей по его лицу гримасе, легче ему не стало. — Знаешь, что? — спросил он, обращаясь к бумажной полоске. — Там… Там были девочка в сапожках, и тот парень, и женщина со страшными бровями… Челл не удержалась и фыркнула. — Не смейся, я ж серьёзно говорю, они у неё как гигантские серые мотыльки, ей-богу, я всё время хочу согнать их, вдруг улетят — нет, погоди, я не об этом. В общем, все эти люди, они тебя знали. Сходу узнали. И, и они… — Уитли. — Я не знал, что у тебя есть имя! — поспешно выпалил он, словно испугавшись, что лопнет, если не скажет. — Ты мне никогда не говорила. И каждый раз, когда я тебя окликал «эй, ты!» или «ау, девушка», ты ведь запросто могла сказать «Ты вообще к кому обращаешься? У меня, между прочим, имя есть!» Ну, хорошо, не сказать. Написать на чём-нибудь, или, там, жестами объяснить, шарадами… Просто… мне и в голову не приходило, что тебя как-то зовут. Я просто нашёл тебя, последнюю оставшуюся в живых, с этой твоей мозговой травмой и без документов. Документы я, правда, не слишком усердно искал, если уж совсем честно. Не искал, но весь административный отдел куда-то провалился, в тамошних файлах был такой бардак, так откуда ж мне было знать… — Уитли. Он замолк и принялся с несчастным видом теребить галстук. — Это ничего, — сказала она. Судя по удручённому виду, он ей не поверил, и поэтому она добавила. — Чего уж там, официально мы друг другу не представлялись. Уитли замер и изумлённо заморгал, и Челл слишком поздно поняла, что полушутливая, ни к чему не обязывающая фраза, сказанная, чтобы снять напряжение, сейчас рассматривается им как веское, обоснованное руководство к действию. — О, а ведь ты права, ты абсолютно права. Не представлялись, это действительно так. Ну так что же мы… давай… Он осторожно положил бумажную полоску на тумбочку и, поколебавшись, спросил: — Давай знакомиться? Настала очередь Челл изумлённо моргать. Вместо того чтобы смутиться, он воспринял отсутствие реакции, как поощрение, и немедленно воспрянул духом, почти полностью вернувшись в привычное состояние не вполне вменяемой оживлённости. — Нет, а правда, давай! Серьёзно, почему бы нет, ведь этот аватар, это тело — оно идеально приспособлено как раз для таких вещей! Оно битком набито протоколами человеческих взаимодействий, и они даже работают, плюс у меня теперь есть руки! Руки, кисти, пальцы — всё на месте, так что можно провести процедуру знакомства… вот прямо сейчас! Прежде, чем она успела хоть слово вставить, Уитли поправил очки, затем — галстук, одёрнул воротничок и церемонно протянул ей руку. — Привет! — сказал он, так рьяно делая вид, что видит её впервые, что создалось впечатление, будто он считывает текст с карточки, вывешенной где-то за её спиной. Впрочем, всё с лихвой возмещала его сияющая, как миллион лампочек, улыбка. — Меня зовут Уитли! А тебя? Она не шелохнулась, хоть и не удержалась от ответной улыбки: — Слушай, я… — Нет-нет! — бодро вскричал он, искрясь энтузиазмом и замахав на неё протянутой рукой, точно регулировщик на перекрёстке. — Ты должна пожать мне руку. Это несложно. Не потребует особых усилий. Да ты больше мускулов используешь, чтобы сидеть прямо. Ну же, покончим с этим! Дай пять! Жми мне руку! Челл сдалась. — Здравствуй, Уитли, — сухо сказала она, протягивая руку. Её ладонь утонула в его, и на коже появилось уже знакомое ощущение лихорадочного тепла. — Я Челл. — Очень приятно, я безумно рад познакомиться! — ослепительно улыбаясь, заверил он, тряся её руку с воодушевлением, которого хватило бы на четырёх человек. — Очень красивое имя, редкое, и ещё я подумал — будет уместно повторить, что я счастлив, что ты жива! — Да, я тоже, — отозвалась Челл. До неё, наконец, дошла вся бредовость ситуации, и она сперва рассмеялась, а затем закашлялась, морщась от вспыхнувшей в боку боли. — Извини! — испугался Уитли. — Извини, я не хотел!.. Ой, звучит не слишком хорошо, давай я кого-нибудь позову? Женщину с бровями, она где-то тут поблизости шныряла… Но Челл уже помотала головой и, разогнувшись, спустила ноги с кровати. Лучше ей не стало, но желание как можно скорее выбраться из этой, пусть и безопасной комнаты, добраться домой и смыть с себя грязь, кровь и вонь Того Места оказалось сильней боли и усталости. А «женщину с бровями» — так же известную как доктор Диллон, Виктория, доктор Вик или просто Док — можно поблагодарить и потом. Пока она шарила в поисках обуви — сапоги нашлись под кроватью, и она сунула их под мышку — Уитли следовал за ней, как привязанный. — Ладно, я так понимаю, ответ отрицательный. Как скажешь. Мы уходим, да? Если ты абсолютно уверена, что из тебя опять ничего не потечёт, или, к примеру, ты не отключишься — я, наверно, лучше сразу скажу, я знаю про первую помощь, реанимацию, искусственное дыхание и всё такое прочее. Но, так сказать, в общих чертах, которые ни разу не включают в себя практическое применение… Челл осторожно приоткрыла дверь и, убедившись, что короткий, чисто вымытый коридор пуст, на цыпочках двинулась в сторону чёрного хода. Уитли, верный себе, продолжал бормотать у неё за спиной: — …как-то это связано с… остановкой дыхания. Кто-то перестаёт дышать, и надо его вроде как обнять и при этом колотить по груди, а это ай! — он стукнулся лбом о косяк. –…а это, если вдуматься, как-то противоречиво. С другой стороны, я ж не доктор, не я это выдумал. А она тебя зашила, это так странно. Какой-то нитью, это же наверняка опасно, а ты и так без сознания была… Варварская процедура, не говоря уж о том, что отвратительная… Челл поглядела на него. Они прошли уже пол-коридора, и когда она остановилась, Уитли чуть не врезался в неё — а заодно и в столик с аккуратной стопкой старых медицинских журналов. — Э… Не в том см… не то, что бы… Ну, я имел в виду, в целом отвратительная… ну… О, что это было? Ты слышала? Кажется, она возвращается, нам лучше поторопиться! Челл ничего особенного не слышала — и ни секунды не сомневалась, что Уитли тоже. С другой стороны, ей действительно хотелось избежать общества доктора, так что особого смысла спорить не было. Она смертельно устала и хотела только как можно скорее попасть домой. Бесшумно отодвинув щеколду, она выскользнула на заднее крыльцо, ступив босыми ногами на нагретые за долгий солнечный день доски. Уитли, предусмотрительно пригнувшись, вынырнул следом и тревожно уставился на протянувшуюся от его ног длинную тень. — Вот. Опять она. Снова эта темнота. Ну, не то, что бы я возражаю, темнота так темнота, пусть, раз ей так хочется. Она меня не пугает. Правда, это тело, в отличие от предыдущего, не оборудовано фонариком, увы, эта опция была навеки утеряна с тех пор, как ты засунула меня в эту штуковину, я не смогу освещать путь… кстати, о пути, куда мы идём? — Хороший вопрос, — согласился новый голос.***
Челл обернулась, и Уитли успел заметить, как мгновенно изменилось её напряжённое, серьёзное лицо, осветившись теплотой и радостью. — Аарон. Человек, названный Аароном, всё это время стоявший, прислонившись к решётке веранды, увитой яркими цветами, неспешно направился к ним. Уитли решил, что сложением он смахивает на сильно усовершенствованного по части мощи и устойчивости Сопровождающего Робота. В такого турелями не пошвыряешь — он а) увернётся и б) запустит в ответ что-нибудь потяжелее — и уж точно не промахнётся. Человек выглядел решительным, много на своём веку повидавшим и привыкшим, что к его словам прислушиваются. Уитли тотчас проникся к нему неприязнью. Надо сказать, Уитли не имел ничего против начальства. Во всяком случае, поначалу. Зато начальство всегда и неизменно имело много чего против Уитли. Всю жизнь он терпел неудачу за неудачей в самых разных сферах деятельности, пока его не сослали в Центр Релаксации с глаз долой. Всю жизнь руководители и начальники отделов отмахивались от него — и какая разница, учёный это или робот, если тебе вручают, не особо скрывая отвращения, очередное уведомление об увольнении с удручающе длинным списком причин, расставленных в алфавитном порядке. В общем, даже он вынужден был признать, что это не череда случайностей, но самая настоящая система. Чтобы хоть как-то защитить своё и без того хрупкое самоуважение, Уитли, вместо того, чтобы пересмотреть свои замечательные идеи и принять факт, что не такие уж они замечательные, предпочёл полагать, что любое начальство — горстка мерзких придурков. Выражалось это в параноидальной уверенности, что любой, наделённый хоть какой-нибудь властью, всегда готов заявить, будто он, Уитли, — никчёмный идиот. Сколь бы он ни старался снискать одобрения окружающих, как бы ни силился заслужить похвалу, эта уверенность, мрачная маленькая заноза на задворках разума, никогда не замолкала. Этот забитый, угнездившийся в подсознании неврастеник постоянно нашёптывал, что каждый, кто владеет ситуацией, только и ждёт подходящей возможности, чтобы лишний раз унизить его наиболее жестоким, болезненным способом. С такими вводными данными сложно не проникнуться постоянной тревогой и недоверием к людям. Странно, что он не испытывал похожих чувств к Челл. Он не смог бы внятно этого объяснить, но причина на самом деле была довольно проста. Несмотря на её расчётливость, эффективность и тенденцию брать контроль в свои руки, начальством она не была. Она была законом природы. Просто на свете существовали такие вещи, с которыми, бейся не бейся — ничего не поделаешь: гравитация, материя, инерция, энтропия, Челл. Обижаться на Челл — всё равно, что обижаться на ход времени. Он хотел быть на неё похожим, но он никогда ей не завидовал. Разве что, с присущей ему нелогичностью, горько возмущался общей несправедливости мироздания, которое решило, что она — кремень, а он… Что там является противоположностью кремню? Желе? Мыльная пена? Голубой йогурт? И, раз уж речь зашла о горечи, то, как Челл смотрела на этого Аарона, ему тоже страшно не понравилось. — Док чуяла, что ты усвистишь, как только она отвернётся! — сообщил Аарон, бросая взгляд на повязку, просматривающуюся из-под её порванной майки. — Так что мне было сказано подкараулить тебя и отослать обратно. Челл подняла брови. Тот лишь шутливо пожал плечами. — Хотя, зная тебя… раз ты уже стоишь на ногах, то вполне можешь о себе позаботиться! — он тепло улыбнулся и кивнул Уитли, который следил за ними, как болельщик на матче по пинг-понгу. — Уж не про этого ли парнишку говорил Март? Мол, так напугал малышку Элли, что у той до сих пор сердце в пятках?.. Уитли пришёл в ужас. — Но его ведь можно достать обратно?! — Уитли, — сказала Челл. — Это Аарон Галифакс. Аарон — Уитли. — Здравствуйте! — воскликнул Уитли, машинально расплывшись в своей характерной беспокойной улыбке. Ему было сильно не по себе. Он не успел морально подготовиться ко второму за последние десять минут рукопожатию, и то, что Аарон стиснул его ладонь с силой дружелюбного медвежьего капкана, делу никак не помогло. — Привет! — радостно отозвался Аарон. — Добро пожаловать в Эдем. — Спасибо, — ответил Уитли. — Славное местечко. Настоящий внешний мир, такой просторный… Столько неба, травы, так непривычно… Простите, пожалуйста, но не могли бы вы вернуть мне руку? У меня их всего две, и я ими обеими очень дорожу. Премного благодарен. Аарон отпустил его, но взгляд, полный дружелюбного любопытства, отвёл не сразу. — Не то, что бы я не рад, что ты цела и невредима, милая, — обратился он к Челл. — Но я всё-таки не совсем понимаю, что на тебя нашло. Ты меня знаешь, я не люблю совать нос в чужие дела. Но когда юная особа вдруг, никого не предупредив, срывается куда-то, а потом возвращается с довольно серьёзной, если верить доктору, дырищей в боку, и это помимо всего прочего, — тут он снова глянул на Уитли, словно желая подчеркнуть, что тот тянет на довольно-таки существенное «всё прочее». — Естественно, её друзьям захочется узнать, в чём дело. Челл покачала головой. Они медленно шли по травянистой лужайке дворика, в направлении здания из красного кирпича с наклонной серой крышей и маленькой колоколенкой на верхушке. Колоколенка, впрочем, заметно кренилась набок — словно её приладили наспех, до тех пор, пока не подвернётся что-нибудь более подходящее — и подпиралась лесами. За краснокирпичным домом просматривалась дорога. Челл всем своим видом демонстрировала, что направляется именно туда, а следуют за ней, или нет — уже не её дело. — Завтра, Аарон. Я с ног валюсь. — Как скажешь, Девочка-Загадка, завтра — так завтра, — согласился Аарон. Всё это время он шёл более-менее с ней наравне, но тут притормозил, бросив обеспокоенный взгляд в сторону узкой дорожки между домом доктора и красным зданием. — А мне, пожалуй, лучше вернуться, пока Гаррет там всё не разворотил. Представляешь, вообразил, что может соорудить какое-то реле, которое якобы решит все эти проблемы с потерей сигнала. Это, конечно, здорово, но он ведь при этом мне весь склад разнёс. И вообще, я половины слов не понимаю из того, что он говорит. — Как у него дела? — Да как всегда. Он хотел тебя навестить, но ты же знаешь, куда Вик всех посетителей посылает. Я ему скажу, что ты в порядке. И ещё я запрещаю тебе подниматься туда, пока окончательно не выздоровеешь, поняла? Отдыхай, ладно? К изумлению Уитли, Аарон протянул к ней свои огромные загорелые ручищи и заключил её в объятия. Он ещё больше изумился, обнаружив, что Челл, яростная, неукротимая, смертельно опасная гроза испытаний, панельных стен и маниакальных суперкомпьютеров — ничуть не возражает. — До завтра! — сказал Аарон, отпуская её. Челл шутливо козырнула и кривовато усмехнулась, словно показывая, что выбора у неё нет, и он двинулся прочь по дорожке между домами. — Интересный парень, — подал голос стоящий позади Уитли. Всё это время он осматривал свою правую руку на предмет повреждений. — Обладает… ярко выраженным эффектом присутствия, скажем так. А хватка!.. Настоящий мастер старой доброй человеческой хватки. Я подумал, он мне руку оторвёт. Я не жалуюсь, он это из дружелюбия… но чего ж так усердствовать-то. А… ты давно с ним знакома? — С тех пор, как пришла сюда. Уитли показалось — он, как правило, слишком поздно замечал такие вещи — что она чем-то расстроена. Словно в подтверждение, Челл отвернулась и быстро зашагала, огибая здание. Дорога, к которой они вышли, оказалась немного уже той, по которой он утром шёл в город, но выглядела столь же заброшенной, словно много десятилетий не видала уличного движения, на которое была рассчитана. Уитли, отчаянно пытаясь придумать подходящую реплику, поспешил следом. — В чём проблема? Челл так внезапно обернулась, что он сжался, в полной уверенности, что в ответ прозвучит «В тебе!» Уверенность была настолько твёрдой, словно слова действительно раздались и подняли в душе глухую, безнадёжную боль. Теперь казалось невероятным, что совсем недавно он стоял над ней и думал, будто она ему не нужна, в то время как на самом деле, дело обстояло с точностью до наоборот — это он ей не нужен. У неё были друзья-люди, и эти люди знали, как её зовут и уж наверняка никогда-никогда не пытались её убить. Сейчас она посоветует ему проваливать, отправит ко всем чертям, а ему будет нечего ответить, потому что права-то будет она. Просто поразительно, что она раньше этого не сделала: не остановилась, не обернулась и в ультимативной форме не объявила, что он бесполезный недоумок. Он нарушил кучу обещаний, учинил не меньшую кучу катастроф, более того, намеренно угрожал ей и постоянно вставал на пути — а она продолжала хранить молчание. Кстати, в основном именно поэтому он и был так уверен, что она немая. Тем не менее, Челл не сказала ему ничего подобного ни тогда, ни сейчас. Она просто внимательно посмотрела на его новое лицо тем же непроницаемым бесстрастным взглядом, которого от неё удостаивались новые испытания, или те загадочные фрески, которые ей так нравились. Затем её лицо смягчилось; она взяла его за руку, как тогда, в туннеле, и повела за собой через дорогу.