***
[СПЯЩИЙ РЕЖИМ АКТИВИРОВАН] [ОШИБКА: НЕСФОРМИРОВАННЫЙ ФАЙЛ] [ПОДКЛЮЧЕНИЕ…] Крошечная холодная кабинка была ещё меньше, чем душ в его квартире, что, в своём роде, могло считаться достижением. Он весь покрылся гусиной кожей (кроме тех мест, к которым крепились довольно-таки неприятные присоски с проводами). Он пробыл здесь достаточно времени, чтобы потерять ему счёт, и уже начинал уставать от отрывистых указаний, изредка поступающих по невидимому интеркому, спрятанному где-то в потолке. Он был уверен, что где-то там, наверху, люди в белых халатах изучают данные, которые он им поставляет — то ли эти дурацкие присоски считывают какие-то параметры, то ли что-то анализирует его ответы на вопросы, то ли всё вместе. Он только надеялся, что всему этому есть причина, и кто-нибудь извлечёт из этой нелепой процедуры что-нибудь полезное, потому что лично он уже начинал злиться и сильно — очень сильно нервничать. — Послушайте, а долго ещё? Мы тут уже несколько часов торчим и делаем всякую ерунду… то есть, я делаю, чем вы там у себя занимаетесь, я понятия не имею, но это наверняка очень научно и технично. В общем, как правило, меня задержки не раздражают, но мне как-то… — Вы услышите короткий сигнал, — заговорил интерком. Кажется, на том конце скучали. — Когда вы услышите сигнал, встаньте на синий круг. — Ладно, хорошо, как скажете. Наверно, произошла какая-то административная путаница, потому что меня никто не предупредил, что это всё намечается, а у меня, знаете ли, планы были… — Встаньте на синий круг! — огрызнулся интерком. — Ладно, ладно, не кипятитесь! Он сделал шаг вперёд. Мгновенно стало темно, а потолок кабинки залил бледный голубой свет. Он инстинктивно присел. — О… О, тут всё стало синее. Так и должно быть? — Объект обнаружен, — сообщил дружелюбный электронный голос с гнусавинкой. — Сонограмма готова. Результаты электроэнцефалографии скалиброваны. Объект готов для модульного сканирования. — Прошу прощения, сканирование? Какого… Эй, шутки в сторону, мне бы очень хотелось узнать вот прямо сейчас, какова цель сканирования? И будет ли больно. Это немножко очень важно, потому что в последний раз, да, в последний раз меня втянули в эти обязательные тесты по поводу этих, как их, биометрических данных, и я точно помню, там тоже присутствовал термин «сканирование». И — было очень больно, это я тоже помню! У меня болевой порог невысокий, чтоб вы знали, и второй раз проходить через подобное я совершенно не хочу! Особенно если учесть, что у меня были планы! Очень важные — чрезвычайно важные, так что, чем скорее я отсюда выберусь — тем лучше, благодарствую. А ещё — а ещё тут жуткая холодина! И пахнет странно! Он прислушался. — Эй? Интерком молчал. Тогда он, поглядев на освещённый синим потолок, тихонько и неуверенно постучал по стене. — Кто-нибудь слышит меня? Или вы там, я не знаю, кофе пить ушли? Ау? Ничего. Как типично для этих яйцеголовых. Вечно шляются туда-сюда, важничают, будто весь Комплекс им одним принадлежит, а всё потому что у них есть настоящие учёные степени по квантовой механике, или робототехнике, или какой-нибудь ядерной физике из МТУ, а не просто диплом программиста, полученный после курса вечерних занятий в маленькой комнатушке за прачечной. Их часто видели– и в последнее время всё чаще и чаще — рыщущих по коридорам, пустоглазых, в белых форменных халатах, и откуда-то становилось ясно, что именно им нужно. Каждый сотрудник был сам по себе и горе тому, кто не успел юркнуть куда-нибудь в сторону, не заметил опасность вовремя или обладал заметностью выше среднестатистической. Пустые взгляды останавливались на этом бедолаге. И дальше… боже помоги ему. Поскольку он безнадёжно возвышался над толпой людей более-менее среднего роста, ему приходилось прибегать к различным тактикам спасения: «Ой! Только что вспомнил, у меня есть одно очень важное дело совершенно в другом месте!», «Ух ты, глядите какая прелесть позади вас!» и, в особо отчаянных обстоятельствах, «Вы чувствуете, что-то горит?!» Ни одна из этих тактик, как правило, не срабатывала. Впрочем, у него всё равно не было шансов. Они искали именно его. Они даже знали, как его зовут. Жаль, негде посмотреть, который час. Они забрали его часы тогда же, когда спросили, носит ли он украшения, пирсинг, пломбы, протезы, кардиостимуляторы и так далее. Кроме того, они отобрали его очки, так что, даже будь у него часы, он всё равно ничего бы не увидел, особенно в этом голубоватом, странно пахнущем сумраке. Видимо, вернуться в офис ему ближайшее время не светит. Чёрт, так не честно! Почему именно сегодня, именно в этот день, когда он, после всех этих недель ожидания, наконец-то решился!.. Он уже несколько раз порывался сказать ей, когда шёл вдоль длинного ряда офисных кабинок к столику у ксерокса, в кармане — сумма под расчёт, а в голове — весёлые, остроумные шутки. И каждый раз возвращался к себе в закуток с ненужным в общем-то бубликом, ярким воспоминанием о её быстрой ослепительной улыбке и ощущением собственного беспросветного идиотизма. Но сегодня — сегодня всё было иначе! Он знал, что всё получится. Он даже написал коротенькую речь на клейком листочке — в его случае это считалось серьёзной продуманной подготовкой! — а потом нагрянули эти чёртовы учёные и решили, что вот именно сегодня тот самый день, когда позарез нужно это проклятущее сканирование! — Ладно, народ, это уже не смешно. И, правда, что это за запах? Горелый миндаль… Слушайте, если вам так уж срочно приспичило устроить перекур, могли бы мне хоть свет, что ли, включить. Интерком слегка затрещал, и он расслышал далёкие, неясные голоса — словно говорили не в микрофон, а куда-то в пространство. — Как это он ещё в состоянии разговаривать? — Понятия не имею. К этому времени уже должен был отрубиться. — Ну, он и по жизни каким-то укуренным выглядел, так что трудно… эй, погоди, микрофон ещё включён?! — Что? — паническое шуршание. — Вот чёрт!.. Он метнулся к выходу ещё до того, как отключился интерком, шаря и натыкаясь в темноте на гладкие керамические стены. В горле поднялся холодный, липкий ком, по языку расползся тошнотворный привкус миндаля, сердце заколотилось как бешеное, и дышать вдруг стало тяжело. Одурманивающий сладковатый воздух наполнил лёгкие, как свинец; он задыхался и пытался кричать, но тут его погребла чёрная волна головокружения, и ноги подкосились, и… [УДАЛЕНО; ФАЙЛ ПОВРЕЖДЁН][ЗАПРОС ОТКЛОНЁН][ПЕРЕЗАГРУЗКА]***
— Держи меня, держи меня, держи — уффф! Уитли рухнул на пол затылком вперёд — чрезвычайно неудобная для нормального функционирования поза. Он спал, как всегда, свернувшись в клубок, но видимо выпрямился и соскользнул вниз. Ноги при этом остались на диване и ничем не могли ему помочь. Он застрял. Постепенно, путём неловкого болтания всеми доступными конечностями, он как-то умудрился сползти с дивана окончательно. Процесс оказался настолько трудоёмким, что к тому времени как он целиком — с ногами и всем прочим — очутился на полу, Уитли показалось, что он завершил чрезвычайно сложную миссию. Некоторое время он лежал неподвижно, ожидая, когда выветрятся ощущения тошноты и клаустрофобии, оставшиеся от кошмара. О чём же он был? Тесная белая коробка и… что-то плохое там случилось. И ещё было что-то связанное с Челл, в этом он был почти уверен. Но самым отчётливым было ощущение той самой смещённости: что-то на задворках разума слабо царапалось и пыталось наладить с ним контакт. Над диваном горело единственное в темноте пятнышко красного света — словно крошечный алый глаз, и Уитли на мгновение пришёл в ужас, но тут же понял, что это радио. Вчера днём, когда они вернулись, оно, потеряв сигнал, шипело себе под нос, и Челл рассеянно выключила его. Она большей частью молчала вчера, после их случайной встречи за амбаром, и казалась какой-то отстранённой. Складывалось ощущение, что она сболтнула что-то лишнее на тему, вспоминать о которой ей не хотелось, и теперь решила компенсировать это ещё более упорным, чем обычно, молчанием. Уитли, разумеется, с лёгкостью заполнял любую паузу собственной вдохновенной болтовнёй — словесным эквивалентом праздничной мишуры и конфетти — но даже он немного сник под конец. Вряд ли она была чем-то огорчена — после сказанного он не думал, что дело в огорчении — но что-то грызло её, и Уитли в очередной раз столкнулся с собственной беспомощностью в толковании человеческих эмоций. Он понятия не имел, что её беспокоит, а Челл, разумеется, не посчитала нужным снабдить его подсказками. И он до сих пор не мог поверить, что она сказала то, что сказала. «Я скучала по тебе». Да, она, конечно, добавила, что ненавидела его, но она ведь употребила прошедшее время, а это ведь что-то, да означает, верно? «Я скучала по тебе». Жаль, что она решила оставить без объяснений причину. Если бы ему удалось выяснить, почему она скучала, он бы приложил все усилия, чтобы и в дальнейшем вести себя соответственно. — Ну уж точно дело не в моём умении призывать аварийные лифты, — вслух вздохнул он. — И не в способности эффектно превращаться в бешеного маньяка при получении неограниченной власти. И не в… нет, знаете что, это бесполезно, метод исключения не сработает. Слишком уж много возможностей придётся исключить. Я так всю ночь тут проторчу. Он снова вздохнул. Лежать на коврике было куда удобнее, чем на диване — не так мягко, но в мягкости он и не нуждался, зато ноги никуда не свисали. Он поднёс руку к глазам; в комнату через окно косо падали лунные лучи, и было достаточно светло, чтобы на сероватом фоне распростёршегося над ним побелённого потолка он мог без особого труда разглядеть тонкое, костлявое запястье. Он повернул ладонь, рассматривая её со всех сторон. Пять пальцев, простейший, если вдуматься, набор инструментов. Ничего особенного, но если тебе посчастливилось обладать таким комплектом, возможности творить разнообразные вещи становились буквально неограниченными. Он, надо сказать, быстро учился им управлять — хотя, опять же, в этом была не столько его личная заслуга, сколько работа встроенных в новое тело протоколов. Они исправно действовали, регулировали его передвижения, старались создать впечатление, словно он владел руками и ногами не три дня, а лет тридцать. Интересно, подумалось ему, смогла бы Челл узнать его, если бы он каким-то образом нашёл это устройство, выбрался из Комплекса самостоятельно, подделал акцент? Догадалась бы она, что он не человек? Догадалась бы она, что это он? Он решил, что вполне возможно. Она бы догадалась — с её-то проницательностью. К тому же на рубашке аватара предательски чётко вышит логотип «Эперчур Сайенс». Да и не сказать, что он так уж хорошо вписывается в людское общество. Термином «хорошо» тут и не пахнет. Если вспомнить события последних дней, на ум придёт другая фраза — «абсолютно не вписывается» — и вот она-то довольно точно отражает ситуацию. Он вздохнул в третий раз, уже громче. Маленькую прихожую наполняли темнота, тепло и — какой резкий контраст с его первой ночью на поверхности, в пшеничных полях! — полнейшая тишина. Его всегда беспокоило разнообразие звуков — в Комплексе, если только не происходило ничего из ряда вон выходящего, всегда стоял только монотонный серый гул. Он никогда не менялся, его вообще легко было не замечать и не обращать специального внимания. Он просто был, этот звук — ровный фон, воплощение надёжности. А здесь, снаружи — никакого постоянства, сплошь непредсказуемость. То гробовая тишина, то стрекотание неведомых тварей. Здесь отсутствовала упорядоченность. Тут Уитли, не особо следивший за ходом своих мыслей и направлением, которое они избрали, вдруг спохватился и осознал страшное. Он скучал по Комплексу. Открытие потрясло его неимоверно, и он в ужасе сел, широко распахнув глаза. Его блуждающий разум словно наткнулся на невидимую электроизгородь. Это невозможно. Он так долго — невообразимо долго — ждал, строил планы, мечтал, надеялся, молился в попытках выбраться оттуда. О возвращении туда он боялся даже думать. Он не мог скучать по Комплексу! Уитли вспомнил одну прочитанную им книгу. Ну, не столько прочитанную, сколько поспешно просканированную: у Неё в файлах хранилось несусветное количество книг, а он немного торопился. В общем, в книге рассказывалось о парне, чья благоверная слетела с катушек, а он, вместо того, чтобы подыскать ей квалифицированного психиатра, способного прописать что-нибудь эдакое от помешательства, взял и запер её на чердаке. Так вот, прямо сейчас это решение показалось Уитли идеальным. Он поспешил бесцеремонно затолкать опасную, сумасбродную идею в глубины подсознания. На всякий случай он навалил сверху кучу всего, что пришло ему в тот момент в голову — чтоб безумная мысль не вырвалась и не пустилась блуждать, подобно вышеупомянутой чокнутой супруге, по тропкам его разума, нападая на нормальные вменяемые мысли и ломая мебель. В одном он был абсолютно уверен: он ни за что, никогда, ни за какие коврижки и словом не обмолвится Челл о том, что поймал себя на подобных настроениях. Страшно представить, что она тогда о нём подумает. После побега — а он до сих пор не знал, как именно ей удалось сбежать четыре года назад, и, по правде говоря, не решался затрагивать эту тему — она совершенно точно не желала возвращаться к прошлому. Уитли невольно поморщился. Но ей пришлось — из-за него. Раздался приглушённый стук. Уитли вздрогнул и опасливо уставился в потолок. Одним из главных недостатков его нового тела было отсутствие источников внешнего освещения — что особенно обидно, учитывая, что само оно как раз состояло исключительно из света. Луна тем временем скрылась за облаками, и Уитли, в отсутствие оптической подсветки, остался в полнейшей темноте. Стук повторился. Поколебавшись, Уитли поднялся на ноги, едва не задевая макушкой низкий потолок, на ощупь пересёк комнату и направился на второй этаж. Деревянные ступени узенькой тесной лестницы скрипели и трещали под ногами, как целый легион тех неведомых обитателей пшеничных полей. Второй этаж оказался чуть ли не вдвое меньше первого, зато куда выше. Видимо, это было типичным признаком архитектуры Эдема — верхушку дома словно случайно уронили сюда, а она зацепилась и прижилась. Уитли обнаружил крохотный коридорчик с двумя дверями. В щель из-под одной из них пробивался мягкий свет. — Эй? Ты здесь? Да, и ещё — с тобой всё в порядке? Стук. Ошибки быть не могло — странный звук доносился из этой комнаты. Уитли нерешительно толкнул дверь — та поддалась. — О, здорово. Не заперто. Повезло. Правда, повезло, потому что, признаюсь, я ещё не совсем на «ты» с этими вашими дверными ручками. И не знаю, что бы я стал делать, будь эта дверь заперта… или запаролена. И я по-прежнему не слишком рад вот так вот вторгаться к тебе, если только — э-эй? Никакой реакции. -Ладно. Видишь ли, если бы это было моё прежнее тело, я бы просто проиграл несколько раз аудиофайл «стук в дверь». Но, э, к сожалению, это одна из тех многих опций, что были утеряны при переносе меня на новый носитель… Ты не подумай, я тебя ни в чём не упрекаю, я уверен, ты сделала всё, что могла в условиях ограниченного времени, ресурсов и технических навыков. Это я просто объясняю, что в списке вещей, которые я больше не могу делать, теперь есть пункт о способности издавать звук стука в дверь. Такая жалость. Ты… ты вообще меня слышишь, или… Он напряжённо вслушался в тишину, а затем отпрянул, когда в ответ помимо стука раздалось какое-то царапанье и удар. — Что за… Так, ладно, хватит. Я захожу. Спальня оказалась небольшой комнатушкой с невысоким потолком и голыми стенами. Челл была из тех, кто отдаёт предпочтение так называемому спартанскому стилю, но что до этой комнатки, то тут не было даже того, что люди называют «самым необходимым». Ни стола, ни стула, ни книжного шкафа, не говоря уж о картинах или зеркалах. Ничего, кроме матраса на полу, кучи одеял и подушек. В свете маленькой беспроводной лампы — на вид она казалась округлым, светящимся белым камешком — Уитли заприметил Челл. Она свернулась калачиком у изножья матраса в гнезде смятых простынь и подушек, вжавшись спиной в угол. Глаза её были закрыты, лицо поблёскивало от пота, и тут он увидел, как её тело судорожно дёрнулось и ударилось о стену. Стук. Что ж, одной загадкой меньше. Уитли был уверен, что всё понял правильно. Неразумно помещать тяжеловооружённых боевых андроидов в помещение со стеклянными стенами — точно так же неразумно оставлять спящего, склонного лягаться эксперта по разгромам в комнате с бьющимися и ломающимися предметами. Присмотревшись, он разглядел выбоины в штукатурке и плинтусе, и занавесь на маленьком окошке, сделанную из какой-то тяжёлой мягкой ткани, которая вполне могла бы смягчить удар об стену. Да и лампа-камешек, при ближайшем рассмотрении, выглядела так, будто её в своё время хорошенько пошвыряли по комнате. Внезапно Челл резко повернулась во сне, почти наполовину скатившись с матраса, и на её лице он увидел до боли знакомое выражение. Только одно могло заставить её, бодрствующую или спящую, выглядеть столь сосредоточенной, мрачной, настороженной и напряжённой, как до предела натянутая струна. Испытания. Она проходила Испытания. Она согнула колени и вцепилась в простыни. Уитли инстинктивно понимал, что мрачные тропы, по которым её уводил спящий разум, находятся там, откуда они с таким трудом сбежали — в аду, по которому он, как выяснилось, скучал. В мире, состоящем из серых панельных стен, просторных белых камер, в мире, где царит Её Голос, спокойный, неживой и ледяной… Он в ужасе наблюдал, как напряглось её тело, готовясь к очередному броску через видимое ей одной препятствие. Видеть её в подобном отрыве от реальности было страшно — подобный страх он испытал, когда её подстрелили, и она смотрела на него мутными, ничего не понимающими глазами, и он понятия не имел, как и чем помочь. Замешательство было привычным для Уитли состоянием. Он пребывал в нём практически перманентно. Но когда в это состояние приходила Челл — это означало, что с вселенной что-то не так — происходит деление на ноль, апокалипсис выходит на финишную прямую, Четыре Всадника просыпаются и нашаривают свои косы в подставке для зонтиков… Любой другой наверняка попытался бы растолкать её, но в памяти Уитли ещё свежа была боль от оплеухи, полученной, когда он в последний раз попытался её разбудить. К тому же, он до сих пор не свыкся с концепцией физического воздействия на кого бы то ни было, не говоря уж о данном конкретном случае. Так что сделал то единственное, что всегда делал. Он упал на колени у гнезда из одеял и простыней — и затараторил. — Эй! Ау! Стой, слышишь меня, стой, стой, остановись! К его величайшему изумлению, она послушалась. Не сказать, что она расслабилась — скорее наоборот, она по-прежнему лежала скорчившись, сжав челюсти, и на шее у неё отчаянно билась жилка, но она всё-таки остановилась, словно некая внутренняя пружина зацепилась за зубья шестерни и обездвижила её. Уитли сглотнул — испуганно, хоть и не без облегчения — и понял, что не имеет ни малейшего представления о том, что делать дальше. — О. Ладно, хорошо… я как-то не рассчитывал, что это сработает, но… знаешь что, погоди секундочку, я сейчас пытаюсь что-нибудь придумать. Он лихорадочно размышлял, а её лицо было таким неподвижным, сосредоточенным, словно она просчитывала миллионы операций в секунду, готовая выслушать его совет и одновременно — позаботиться о себе, побежать, решить головоломку, драться… — А! Вот, я всё придумал. Только не знаю, будет ли от этого какая-то польза, сразу предупреждаю. Но выбор-то у нас невелик, верно? Я хотя бы попытаюсь. Итак… ах ты ж чёрт, я ж совсем забыл — ты ведь не будешь мне отвечать, правда? Ты думаешь, что ты сейчас в К… а, ладно, не важно, это вовсе не проблема. Видишь ли, в чём дело. Я не вижу то, что видишь ты, так что могут возникнуть кое-какие сложности, если ты мне не поможешь. Но ты поможешь, правда? Просто кивни, если слышишь меня. Просто кивни. Её подбородок слегка дёрнулся. — Сойдёт, сойдёт. Так. Самое главное: всё в порядке, не волнуйся. Я понимаю, что в это сложно поверить, но Она ничего не может нам сделать, по причинам, которые… э-э… очевидны мне, но, быть может, не столь явны для тебя. Так вот, самое главное — ничего не происходит, и… и нам никуда не надо бежать, сломя голову, никуда не надо торопиться. И что бы там перед тобой не находилось… дай угадаю, это пропасть? Бездонная пропасть? Просто кивни. Она кивнула, на сей раз чуть более явно. — Я почему-то так и думал. Ну, тебе совершенно не обязательно идти этим путём. Я абсолютно уверен, есть другой. О, глянь-ка, вот и он! Он сел поудобней и указал (жест, конечно, бессмысленный — разве что она умела видеть сквозь опущенные веки, но попытаться всё равно стоило) в сторону светящегося камушка. Свет он источал весьма приятный и обнадёживающий — не слишком яркий, просто ровный, тёплый и дружелюбный. Наверняка поэтому она и держала его в спальне. — Отличный прямой коридор, никаких турелей, пропастей, только удобные портальные поверхности, если они нам понадобятся… Кстати, портальная пушка у тебя с собой? Её пальцы на миг сжались на простыне. — Вот и отлично, расчудесно, так даже легче. Предсказываю приятную и лёгкую прогулку. Никаких опасностей не ожидается. Ну да ладно, чего мы тут зря время теряем, в путь! Иди вдоль моего рельса. Ничего более странного ему ещё не доводилось делать, а ведь странностей в его жизни было хоть отбавляй: к примеру, он побывал на Луне, и даже держал в руках собственный обгоревший труп… Челл, судя по всему, и впрямь видела то, что он описывал ей вслух, следовала за его голосом, как когда-то в реальности, и он, осмелев, уже с большей уверенностью взял на себя роль провожатого. — Давай, сворачивай сюда. Осторожно, тут ступеньки — не споткнись. Представляешь, как будет неловко, если после всего, через что мы прошли, ты упадёшь и выбьешь себе зуб. Вот, молодец. А теперь сюда, тут у нас… что тут у нас? Хм, большая… да, большая пустая комната. Просто огромная пустая камера, классика минимализма, вход, выход — и никаких препятствий. Не знаю, зачем она тут нужна, если честно. Видимо, комната отдыха, или зал ожидания или… о-о-о, огромный теннисный корт!.. Гм, неважно, в принципе, нам какая разница — главное, тут безопасно. Видишь? Пойдём. Комплекс, который он описывал, отмечая, как с течением минут медленно слабеет её хватка на простынях и расслабляется тело, был светлой, едва ли правдоподобной фантазией. Это был мир, имеющий слабое отношение к воспоминаниям, которыми он так не хотел делиться сегодня утром с Аароном, безобидный, добрый близнец мрачного запутанного кошмара. Воображаемому Комплексу, может, и не хватало реализма, зато стены оставались неподвижными, полы не обваливались под ногами, турели никогда не работали, а лифты, напротив, работали исправно. В этом Комплексе она могла с чудесной лёгкостью идти наверх, всегда наверх, за его зовущим голосом. Может быть, таким и должен был стать его Комплекс — вменяемое, безопасное место, которое он мечтал сотворить для Челл четыре года назад, когда верил, что мог бы быть лучшим руководителем, чем Она. Когда он оказался в гигантском всемогущем теле суперкомпьютера, ощущение, что он наконец сумеет Изменить Всё к Лучшему [КОГДА ОНИ ЗАМЕТЯТ МЕНЯ И МОИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ИДЕИ] как ему всегда хотелось — настолько вскружило ему голову, что он совсем забыл, что единственный шанс изменить всё к лучшему для Челл — был у него под носом, в лёгкой досягаемости и состоял всего лишь в том, чтобы помочь ей выбраться оттуда. А может, он просто мечтал о месте, где от него была бы хоть какая-нибудь польза. О месте с понятными ему законами, через которое мог бы провести её в целости и сохранности. Пока что всё было ровным счётом наоборот. Поверхность была странной, непонятной, пугающей, и здесь у него не существовало функций. Он только и мог следовать за Челл через мир, родной для неё и абсолютно чуждый ему. По большей части Уитли не обладал даром упорно добиваться претворения в жизнь планов, которые не срабатывали с первого раза. Его глубоко удручал факт, что здесь он не может даже сделать вид, будто рассуждает с позиций опыта и знания. Обманывать её, да и кого-либо ещё бессмысленно. Он не пытался продлить её сон, даже сумев уболтать её спящий рассудок и превратив кошмар в нечто вроде быстрой линейной экскурсии. Подобное даже в голову ему не пришло. Мысль, что он может задержать и контролировать её, привела бы его в восторг тогда, когда он стоял во главе Комплекса и назначал Испытания. Теперь же его разум инстинктивно отбивался от подобных помыслов, избегал их, уклонялся от них с чем-то, что изрядно походило на отвращение: ведь так могла бы поступить разве что Она. Но на короткое время, сидя в этой маленькой комнатке с единственным источником тёплого света, он впервые почувствовал в своём присутствии какой-то смысл. Он вызволял её из кошмара. Он приносил пользу. — Почти пришли, — сообщил он, приваливаясь спиной к стене, вытягивая руки и переплетая пальцы. Твёрдо-световые костяшки, вопреки ожиданиям, не хрустнули, и он почему-то немного огорчился. — Отлично, вот и умница. И… дзынь! Вот он, лифт. Вынесет нас прямиком на поверхность. Не будет никаких задержек, обходов, остановок для любования пейзажами, нет, только вертикальный путь из точки А в точку Б. Точка А — это там, где мы сейчас, а Б — это уже поверхность. Самый верх. Чудесный открытый воздух. Кстати, подвинься, — безопасность прежде всего. Осторожно, двери закрываются, поехали. Она медленно расслаблялась, пока он вёл её прочь из путаницы сна. Она уже не выглядела так, словно в любую секунду готова кидаться на стены, и болезненная напряжённость схлынула, и упрямая судорога отпустила сжатые челюсти. Теперь она повернулась в своём гнезде из одеял, и её пальцы выпустили простынь — и тот предмет, который она держала во сне. Уитли поёрзал, осторожно подтянув колени к груди. — И-и… приехали. Выход. Он немного опасался, что Челл проснётся, но, к его облегчению, она лишь вдохнула, пробормотала что-то неразборчивое и погрузилась в спокойный, глубокий сон. Он выждал несколько минут, вертя в руках беспроводную лампу-камушек (он поднял её, когда в его воображаемом Комплексе погас воображаемый свет, и пришлось срочно прибегнуть к помощи воображаемого фонарика). На стенах этой комнаты не было странных рисунков авторства неизвестного сумасшедшего художника. Здесь было теплее и чище. И Уитли не лежал на деревянном ящике в своём компактном сферическом корпусе, а сидел у стены в угловатом долговязом теле ростом с молодой тополь, но присутствовало в этой ситуации что-то странно знакомое. — Ты знаешь, что? — тихо сказал он. — Нет, конечно, откуда тебе знать, ты ж меня не слышишь, потому что спишь, слава богу. Просто фигура речи. Но всё-таки. Я хотел сказать — ты помнишь Кевина? Маленький такой, кругленький, с жёлтым глазом, и не слишком, что называется, эрудированный собеседник. Он был из тех повреждённых модулей, которых ты прицепила ко мне, когда… э-э, м-да, не то, чтобы мне прям хотелось ворошить прошлое, но назовём это так — когда у нас с тобой возникли отдельные незначительные разногласия. По поводу того, жить тебе или у… так, ладно, я ещё раз извинюсь — прости меня! — и закроем эту тему. Он положил светильник на колени, бесцельно накрыв его ладонями. — У Кевина, если честно, с головой беда была — полнейший вакуум вместо мозгов. Но я за него вступлюсь — он знал, чего он хочет. У него ведь даже не было продуманного сложного плана, как у нас с тобой. Замыслы, планирование, стратегия — да он и слов таких не слышал, бедняга Кевин, но он твёрдо знал, чего хочет. Он хотел в космос. И, как ни странно — ведь вполне простительно думать, что, в его случае цель, мягко говоря, нереальная! — как ни странно, именно там он и оказался. В космосе. Вместе со мной. И мы с ним… ну, ты знаешь, дрейфовали… вокруг Луны. Смотрели по сторонам… И он всё твердил «Я в космосе!», а я отвечал «Да, мы оба в космосе, спору нет!». Но знаешь, что ещё он иногда говорил? «Надоело». Да, так и говорил. «Мне надоел космос, космос слишком большой, хочу на Землю. Хочу домой». Дословная цитата. Уитли вдохнул, уткнувшись носом в сложенные на коленях руки. — То есть, он всю жизнь мечтал о чём-то, а потом получил, и всё оказалось совсем не так, как в рекламных брошюрах. А в итоге он… Ну, в итоге появился здоровенный кусок камня и расколошматил бедного Кевина в пыль, и это не совсем та мораль, которую я пытаюсь донести этой историей, но… в общем, я хочу сказать, что… не знаю, сумею ли я… Этот мир, он… Я не знаю, я понятия не имею… Я не знаю, что я тут делаю. Ни малейшего представления. Для тебя это нормально, ты человек. У вас всегда так — вы блуждаете по жизни, поедаете растения и, и этих, коров, и всякое такое. Контачите с другими людьми, собираетесь в эти ваши маленькие общины… Челл внезапно шевельнулась, повернулась на другой бок. Уитли замер, надеясь, что ей не придёт в голову делать ничего сложного — просыпаться, к примеру, и выяснять, какого чёрта он засел в спальне и пялится на неё. К счастью, она всего лишь устроилась поудобней и замерла. — Ты не пойми меня неправильно, — продолжал он после долгой паузы. — Я не хочу назад. Ни за что. Никогда. Официально заявляю и прошу отметить в протоколе — назад я не вернусь. Ноги моей там не будет. Даже части ноги. Даже пальца. Даже кончика пальца. Вообще ни за что и никогда. Но просто… Он поправил галстук, и голос стих до едва различимого шёпота, когда его длинные нервные пальцы остановились у серого логотипа на кармане рубашки. — Я ведь устройство «Эперчур Сайенс». И здесь нет… и здесь я… Я ни с чем не совместим. Тебе, наверно, это кажется вздором, но это правда. Тут у меня нет назначения, понимаешь? Извини, конечно, не понимаешь, ты же спишь, это очевидно. Но, всё-таки, если бы ты не спала, ты бы поняла. Вряд ли, но возможно. Уитли опять вздохнул, выпрямился, и аккуратно положив на пол камень-светильник, поднялся на ноги, отбросив на потолок огромную содрогающуюся тень: со стороны казалось, что кто-то зверски убивает гигантского паука. Челл больше не двигалась, свернувшись калачиком и отвернувшись лицом к стене. — Ну… спасибо, что выслушала, — сказал он.***
Челл слушала, как он удаляется, неуклюже переступая через подушки и одеяла на пути к выходу. Убедившись, что он покинул зону слышимости, она перекатилась на спину, поднялась на локтях и устремила пристальный взгляд в сторону лампы. Это была батарейка из заряженных водорослей, она могла работать без подпитки до смешного долго. Челл уже некоторое время бодрствовала — проснулась она ровно в тот момент, как он завершил её сон, и не слишком гордилась собой, прикидываясь спящей. Просто к тому времени, как она окончательно пришла в себя, он заговорил о вещах, которые на самом деле не предназначались для её ушей, и на которые она не знала, как реагировать. Её изумило, что он одним своим голосом сумел рассеять её кошмар — один из тех жестоких, страшных снов, что преследовали её последние четыре года. Её спящий мозг просто принял его, как часть сценария, даже позволил ему менять окружение — любому другому, отважившемуся на такой шаг, пришлось бы ползать по полу в поисках выбитых зубов. Но удивительней всего было то, что, не смотря на всё, что произошло с тех пор, как она в первый раз позволила водопаду его весёлой жизнерадостной болтовни увлечь её за собой — какая-то её часть по-прежнему верила ему. И ей искренне хотелось помочь — отчасти, чтобы отблагодарить, и отчасти потому, что она прекрасно знала, каково это — чувствовать себя потерянным, беспомощным и сбитым с толку. Кроме того, ей совсем не понравилось, как, мало-помалу угасали нотки привычного кипящего оптимизма в его голосе. Голос, которым он говорил в конце, принадлежал кому-то, кто абсолютно не в восторге от собственной персоны и не особо понимает, почему он должен хоть кому-то на свете нравиться. И ей нечего было ответить ему в утешение — разве что, рассказать, как тяжело ей самой пришлось, когда она вынуждена была приспосабливаться к миру, о котором практически ничего не знала. Да и то, вряд ли это успокоило бы его. Она ведь, как он отметил, была человеком. Пусть поначалу её социальные инстинкты и были критически атрофированы… но они ведь были. Уитли был таким странным. И чем дальше, тем отчётливее она понимала, как, в сущности, мало она о нём знает. В нём оказалось столько типично человеческих чёрточек и человеческих же изъянов. Он тянулся к людям, жаждал их одобрения и внимания. Сегодня утром она вынудила его заговорить о Комплексе, воспользовавшись одной ярко выраженной его особенностью: его эмоции имеют полную власть над языком, а он, в свою очередь, совершенно не властен над своими эмоциями. Между прочим, если задуматься — весьма необычное поведение для машины. Ей в голову пришла смутная… Впрочем, «смутная» — не совсем точное слово. У Челл никогда не было времени на смутные раздумья, праздность была абсолютно чужда её стилю мышления. Ход её мыслей был подобен марафонскому забегу с передачей эстафеты — хорошо спланированный, ритмически выдержанный и быстрый переход от идеи к идее. Она работала с тем, что было известно — а в этом случае, известно было… Глубоко в мёртвом пространстве под Комплексом она столкнулась с результатами последнего проекта Кейва Джонсона. Она знала, что проект заключался в последнем приказе, отданном смертельно больным, полусумасшедшим погибающим хозяином «Эперчур Сайенс» своим инженерам — найти способ поместить человеческий разум в компьютер. Она знала, что учёные в этом преуспели, и что по крайней мере один раз эту процедуру успешно провели. Челл, так сказать, лично знакома с результатом. И, разумеется, Она, всесильное создание, в которое превратилась верная помощница Кейва Джонсона, Кэролайн, не знала — не помнила — что когда-то была человеком, пока они с Ней не забрели в Испытательную Шахту 09, где к Ней вернулись воспоминания. И Она выжгла свою оставшуюся человечность, вырезала её, как опухоль, как только обнаружила источник. На этот счёт Челл не питала никаких иллюзий — если она кому и была обязана своим спасением по завершению той кошмарной битвы четыре года назад, то вовсе не Ей, а человеку в Ней, сколь бы мало от него не осталось. Её спас не кто иной, как Кэролайн. И раз процедура увенчалась успехом один раз, то всегда существовала вероятность, что её впоследствии повторяли. В конце концов, Она могла солгать. Она почти всегда лгала; лживость была неотъемлемой частью, надёжной константой Её бессердечной, жестокой, логичной и убийственной природы. Она сказала, что Уитли появился в результате сотрудничества величайших умов поколения, объединившихся с единственной целью — создать самого глупого дурака на свете. Челл показалось, что это звучит как-то слишком складно. Она понятия не имела, что сделало Уитли таким, какой он есть, но она всё больше сомневалась, что это было умышлено. Несмотря на Её заверения, с трудом верилось, что во всём мире нашёлся бы кто-то — даже если речь о команде учёных «Эперчур Сайенс»! — способный сознательно сотворить кого-то с таким несусветным сумбуром в голове. Совершенным идиотом Уитли не был — слишком уж непоследователен и непостоянен его идиотизм. Эпитет «совершенный» к нему вообще не применим. И да, ей поначалу тоже пришлось нелегко, но Челл, по крайней мере, обладала мощнейшим инстинктом выживания; её непоколебимой жизнестойкости и помощи добрых, понимающих людей оказалось вполне достаточно. К тому же, она-то знала, что как бы трудно не было приспособиться к новой жизни, оно того стоило. Она не нуждалась в заверениях, что этот мир — её дом, и что она имеет право здесь находиться. Она твёрдо знала это, и у страха не было власти над этой уверенностью — пусть иногда она и ощущала его отголоски, слышала этот слишком знакомый голос, нашёптывающий ядовитое «тебе этого не хватало». К сожалению, у Уитли ровно столько же непоколебимой жизнестойкости, столько у стеклянного молотка в кузнице. Совершенно ясно, что он давным-давно махнул рукой на попытки научиться чему-нибудь из обширного списка вещей, которые ему не удавались, и вместо этого большую часть своего времени проводил в бесконечных попытках притвориться, будто они ему удаются. Если бы он направил хотя бы десятую часть затрачиваемых при этом усилий на то, чтобы действительно чему-то научиться… если бы ей удалось заставить его попытаться… сделать так, чтобы ему самому захотелось… Ну, это было бы неплохим началом. Челл откинулась на подушки и, притянув лампу поближе к себе, поглядела на освещённый мягким светом потолок, по которому замелькали тени от её быстрых пальцев: птица, кролик, сфера с ярким мерцающим глазом… Она улыбнулась улыбкой, столь же милой, сколь и решительной, и которая наверняка ужасно встревожила бы Уитли, увидь он её и выясни, что именно он стал её причиной. В этой медленной спокойной улыбке явственно и безошибочно обозначилась нежность, но всё-таки сквозило в ней нечто, что подсказывало — скоро одной головоломкой на свете станет меньше.***
— Вам предстоит нестандартное испытание. Два маленьких робота вышли каждый из своей сборочной кабинки. В дальнем конце камеры открылась круглая дверь, ведущая на платформу, убегающую в тёмную, безликую темноту. — Просьба учесть, что любые воспоминания о том, как я приостановила Совместные Испытания и безжалостно демонтировала вас, являются ложными и вызваны стрессом от безжалостного демонтажа. В честь вашей успешной реактивации я создала серию новейших испытаний, которые необходимо завершить согласно графику. Надеюсь, я не утомила тебя, Оранжевый. Синий робот поспешно пихнул мечтательно уставившегося в даль Оранжевого. Тот подпрыгнул и сердито пискнул. — На начальной стадии испытаний вы должны обнаружить и доставить некоторое количество нестандартного материала. К сожалению, лифт на дальнем конце платформы вышел из строя. Вам придётся использовать как портальные пушки, так и встроенные рессоры, чтобы благополучно спуститься на дно шахты. Добежавшие до края платформы роботы с опасливым интересом посмотрели в гулкую темноту, затаившуюся в шахте лифта. Их оптические датчики осветили оранжево-синим светом небольшой вертикальный участок исчезающих в черноте потрескавшихся керамических плит. — Вы будете рады узнать, что я уже послала вниз робота-разведчика для проведения рекогносцировки, чтобы вы знали, чего ожидать. Он так и не вернулся, но я уверена, причина в том, что ему там очень нравится. Роботы переглянулись. К счастью — к их счастью — их безмятежные умы совершенно не воспринимали концепцию лжи. — Продолжайте испытания. Оранжевый с энтузиазмом поднял большой палец, Синий воодушевлённо закивал, и оба, разбежавшись, с готовностью бросились в бездну.