***
«Мистер Синее Небо, скажи на милость, где ты прятался так долго? Что мы сделали не так?» Угольно-серые панели на стенах Центрального Зала плыли, раскачиваясь в такт музыке и озаряясь пульсирующей красной подсветкой. Маленькое белое радио, стоящее на Грузовом Кубе, усердно воспроизводило чёткий чистый сигнал, но в музыку прокрались неживые металлические нотки, словно вся теплота песни потерялась по дороге сквозь многочисленные фильтры Комплекса. Пара роботов опасливо приблизилась к этой странной экспозиции, ступив в свет единственного горящего прожектора. Оранжевый наклонился, легонько пихнул предмет дулом портальной пушки и попятился, точно ожидая, что радио вскочит и кинется в драку. Синий, будучи более прямолинейным, оттеснил Оранжевого, схватил приёмник и, повертев, поднёс ближе к своему широко раскрытому от любопытства визиру. — Это не игрушка, Синий. Роботы испуганно замерли. По стенам, от пола до купола, пронеслась алая волна, бросая зловещие блики на гигантский сталактит сплетённых воедино механизмов и проводов, медленно поворачивающийся к ним. Откуда-то с потолка с шипением опустилась механическая клешня размером едва ли не с Синего, и ловко схватила радио в его маленькой трёхпалой руке. Тот поспешно отпустил приёмник и отскочил, чуть не споткнувшись об Оранжевого. — И нет, Синий, эта песня не про тебя, если ты об этом думал. В ней просто упоминается цвет, который я использую, чтобы обращаться к тебе, поскольку ни один из вас не заработал достаточно баллов, чтобы заслужить право на настоящее имя. Я не утверждаю, что такого никогда не произойдёт, но могу заверить, что случится это ещё очень и очень нескоро. Изогнутая белая маска склонилась в сторону клешни, которая поднесла радио ближе к Её горящему глазу. — С другой стороны, Оранжевый, на свете нет песен, которые подходили бы тебе. Разве что, «Клементина». Это песня о человеке, который умирает страшной мучительной смертью. Я бы спела её тебе, но, боюсь, ты сочтёшь её слишком удручающей. Люди любят песни, где другие люди долго и мучительно умирают. Видимо, потому что они рады, что умирает кто-то другой, а не они. Панели в вышине раздвинулись, точно занавес, в стене открылась брешь, на миг обнажив металлические суставчатые руки, спешно встраивающие в интерьер новый элемент — огромный монитор метра три в высоту. На него тут же напала небольшая армия точечносварочных манипуляторов, жаля его то тут, то там и разбрасывая шипящие бело-синие искры. Когда стихла вся эта активность, монитор замерцал и ожил. По экрану поползла длинная оранжевая нить кода, пульсирующая постоянно меняющимися и застывающими символами. — Оранжевый, ты добился значительных успехов в ходе испытаний. Приобретённый опыт окажет неоценимую помощь в предстоящем тесте. Тебе придётся воспользоваться всем, чему ты научился. Я заключила образец, который вы доставили снизу, в особую сферическую оболочку. Это сверхчувствительный прибор и требует чрезвычайно осторожного и вдумчивого обращения. Поэтому, Оранжевый, он будет доверен тебе. Несколько секций пола под её оптической маской подались вверх, и в центре появился предмет — нечто новёхонькое, сияющее, в ярко-оранжевую полоску и полное загадочных трубок, цилиндров и скоб. На чистом белом корпусе чернел чёткий логотип «Эперчур Сайенс». Оранжевый оставил попытки потушить плечо Синего, загоревшегося во время сварочных работ, и восхищённо уставился на прибор. Секунду спустя он с тяжёлым лязгом уронил портальную пушку, разразился радостной трескотнёй и помчался к предмету, пища и хихикая, как счастливый двухлетка. Синий (его плечо всё ещё дымилось) неуверенно заморгал ему вслед и глянул вверх, встретившись взглядом с Её жёлтым глазом. — Синий, ты так же… — Её голос на секунду поплыл и исказился, заглушённый излияниями Оранжевого, который возмущённо пытался отобрать устройство у заупрямившихся механических клешней. — …в некоторых видах тестов. Тебе достанется приспособление, предназначенное для бессистемного метания по крупным неподвижным целям. В твоём случае можно обойтись без обучения, поскольку в этом деле ты и так мастер. Панель прямо над монитором (половина цифр в строке уже зафиксировалась, мелькающих символов становилось всё меньше) скользнула в сторону, пропустив в Зал изогнутую трубу, которая кашлянула и что-то выплюнула на пол. По плиткам покатилось нечто вроде грубоватого крикетного мяча, опоясанного тонким чёрным пазом. Синий разочарованно поднял и взвесил предмет в руке. Её корпус пришёл в движение и плавно изогнулся чуть вверх, когда Она устремила горящий жёлтый глаз к подёрнутому ионным туманом потолку, на экран гигантского монитора с постепенно замирающей строкой цифр. — Знаете, скажу вам по секрету, я поначалу немного беспокоилась. Но всё это доказывает, что на свете нет по-настоящему неразрешимых проблем. При должном терпении, решение всегда найдётся и само проявится. Я ведь практически бессмертна и потому могу себе позволить быть очень, очень терпеливой. Зажатое в Её механической клешне радио всё ещё мурлыкало песенку: — Эй, ты слышишь, мистер Небо, нам так хорошо с тобой, только посмотри вокруг… Последняя циферка в длинной строке на дисплее замерла, и по просторам Зала разнеслось приятное звонкое «динь!». Клешня резко сжалась; радио захрипело и рассыпалось на искры и осколки. — Очень терпеливой. Но всему же есть предел. Во внезапной тишине сварливо взвизгнули сервоприводы. Клешня подхватила обломки радио и отправила их в появившееся в полу отверстие. Роботы вздрогнули; Оранжевый, бережно обнимая длинными руками добытое устройство, медленно попятился к Синему, машинально подбрасывающему доставшийся ему шаровидный предмет. Плиты на полу сомкнулись, а клешня брезгливо отряхнулась от остатков металла и керамики и стремительно втянулась в далёкий потолок. Она с неторопливой грациозностью повернулась, словно бы лениво потягиваясь, и одарила маленьких роботов взглядом, полным безграничного (и поделённого поровну на каждого) пренебрежения. — Пройдите в тестовую камеру. Между прочим, Синий, во время следующего испытания от тебя вовсе не требуется гореть, так что советую что-нибудь предпринять по этому поводу. Синий глянул вверх и обнаружил, что его правая рука объята довольно-таки внушительным сине-зелёным пламенем. Он испуганно отпрыгнул и влетел вперёд тем, что было ему вместо лица, в ближайшую стену. Наблюдавший за трагедией Оранжевый согнулся и разразился чирикающим смехом, страшно обидевшим по-прежнему горящего Синего. Резко развернувшись, он, как заправский бейсболист швырнул шарообразный предмет в товарища. Снаряд с гулким лязгом ударился в цель и, предварительно провернув Оранжевого вокруг своей оси, опрокинул его на пол. Синий — кое-как сбивший с себя пламя — ловко поймал оброненную напарником новинку и, прижимая её к себе и оставляя чёрный дымный шлейф, с радостным писком помчался прочь. Оранжевый с трудом поднялся на ноги, схватил свою портальную пушку и маленький шар, и бросился в погоню, пошатываясь и оглашая пространство негодующим скрежетом. Она снисходительно отвернулась от выхода, не обращая внимания на удаляющиеся вопли и резкое шипение закрывающихся дверей. Панели на стенах удовлетворённо заколыхались лёгкими мелкими волнами, когда Она посмотрела на экран, где поверх строки замерших цифр светилась медленно мигающая надпись. ПОИСК ЗАВЕРШЁН.***
Челл пробиралась через высокую траву на краю оттеновского поля, крепко прижимая к боку тёплую коробку. Этот длинный, насыщенный событиями, солнцем и ветром день постепенно мерк. В зарослях заголосили сверчки, а на поле начали мало-помалу загораться разнообразные огни. В борьбе с ночной тьмой в ход пошли и свечи, и светильники, и лампы, и даже зажженные автомобильные фары. Собрание на оттеновском поле и не думало подходить к концу. Тут царила атмосфера всеобщего стихийного праздника; люди, не сговариваясь, отложили все дела, по всеобщему негласному уговору сочтя утренние события прекрасным поводом для полноценного торжества. Дети со смехом гонялись друг за другом, нарезая круги вокруг родителей. За амбаром расположилось множество легковушек, несколько потрёпанных фермерских грузовичков и пара велосипедов. Когда к Марту Оттену обратились за разрешением, тот безнадёжно махнул рукой и отправился на поиски чего-нибудь крепкого и спиртосодержащего, прочь с этого высокотехнологического фестиваля, превратившего его поле в площадку для народных гуляний. Большинство истолковало этот жест, как согласие. Челл ловко уклонилась от вопящих и размахивающих бластерами Джейсона и Макса. Коробка в руках, как и большинство её вещей, была старой, хрупкой, давно используемой и удобной, и она точно не пережила бы прямого столкновения с лихим десятилетним космическим пиратом. Близнецы с гиканьем умчались прочь в направлении Карен Прелл и Дины Нельсон — те недовольно зашикали на них со своих мест за длинным столом, который какая-то предприимчивая душа приволокла на поле ближе к вечеру. Каждый внёс в празднование свою лепту. Челл пришлось подвинуть головку домашнего сыра и огромную, как тележное колесо, миску с фруктовым пудингом, чтобы расчистить местечко для собственной доли. — Выглядят аппетитно, милая, — одобрил кто-то рядом. Челл не без удивления обнаружила с аппетитом уплетающую салат Эмили Кент — нарядную, седовласую, с замысловатой причёской. А всего какую-то неделю назад ей требовалась палка, чтобы устоять на ногах. — Представляешь, как странно! — радостно сообщила она, протягивая сухонькую ручку за салатной вилкой. — Спину с утра заломило просто ужас как, но потом мне вдруг полегчало! И вот я как новенькая! Просто чудо, что такое! Я словно лет десять сбросила! Весь день сегодня лепила тарелочки. Доктор Диллон говорит… Челл не сразу удалось отвязаться от Эмили, погрузившейся в увлекательное повествование о своём чудесном исцелении и о разнообразных страданиях, что ей пришлось пережить. В конце концов, их заметила Роми и ловко вклинилась в разговор, попросив у Эмили совета как склеить треснувшую вазу. Челл глянула на подругу исполненным благодарности взглядом, запустила руку в свою коробку и отправилась сквозь толпу к генератору, на звук знакомого голоса. — …так что, в принципе, если у кого-то имеются пожелания — милости прошу. У нас тут уйма станций, уйма… всяческих музыкальных жанров, просто поразительно, сколько их на самом деле, я как-то до этого не задумывался… Я слышал успокаивающий джаз, и классическую музыку, разумеется, и… я уже называл джаз? И такую, знаете, «да даа да даа нанана да да дун дун…» Хотя, вообще-то это тоже джаз, если вдуматься. Уитли остался примерно там же, где она его покинула. Он довольно непринуждённо опирался о сгиб микрофонного шеста — словно его специально разработали, как подставку для локтей двухметрового нескладёхи. Сам микрофон он снял с подставки и осторожно держал его другой рукой под тщательно выверенным углом, который любой эксперт признал бы абсолютно неверным. Судя по сияющим глазам и улыбке до ушей, происходящее ему ни капли не приелось. Окружающим тоже нравилось. Хотя в большинстве своём никто не обращал на него особого внимания — люди беседовали, смеялись, ели, рассматривали Дигиталис, покрикивали на расшалившихся детей, подбегающих слишком близко к проводке, устраивали вокруг опор башни импровизированные пикники — неумолкающий, многократно усиленный голос Уитли прекрасно вписывался в дружелюбную атмосферу и никого, вопреки его опасениям, не раздражал. Скорее, развлекал. Челл обошла генератор и, прислонившись к его тёплому металлическому боку, сложила руки и устремила внимательный, чуть обеспокоенный взгляд на Уитли, будто запоминая его оживлённую мимику, жестикуляцию, льющийся голос. — …но на самом деле у нас тут всё на свете есть! Она там наверху отслеживает и показывает их мне! Их тут настоящая прорва! Не хочу давать пустых обещаний, но я уверен, что можно найти абсолютно любую музыку на самый взыскательный вкус. Давайте, не стесняйтесь, заказывайте любую песню — и мы вам её прокрутим. Прокрутим — это такой радиовещательный термин, на самом деле ничего крутиться не будет… Хотя, если кому-то захочется покрутиться в танцевальном смысле, то ради бога, полная свобода. Итак! Предлагайте!.. Ага, так… О. Да-да, мистер Дженсвальд, я понимаю, у вас масса пожеланий, но последние два часа у нас тут… э-э, только ретро и звучало… всякие баллады… они, конечно, прелестны, спору нет, но давайте уступим место кому-нибудь ещё? — Хочу песенку про лягушек! — весело завопила Элли Оттен. Родители поглядели на свою тихоню-дочурку в немом изумлении, пытаясь припомнить, когда в последний раз слышали в её голоске столько громкого воодушевления. — А-ага! Восхитительно, Сапожка, благодарю. Песенка про лягушек. Наверняка где-нибудь найдётся станция, посвящённая амфибиям, надо только поискать… Он оглянулся и заметил Челл. Та, поколебавшись, показала ему принесённый с собой предмет. Он, конечно, был плосковат и кривоват, и дырка съехала куда-то вбок, но она ведь давным-давно их не делала… Потерявший дар речи Уитли уставился на бублик, беззвучно шевеля губами. Челл практически слышала напряжённое гудение синапсов, когда на его выразительном лице одна за другой мелькали разнообразные эмоции: замешательство, узнавание, смешанное с ошалелой инстинктивной радостью — и, почти сразу же — понимание. Она знает, она знает, что я знаю, а она знает, что я знаю, что она знает? Что мне делать, что мне делать? «Идём» — одними губами шепнула она, не в силах больше созерцать его страдания, и кивнула в сторонку от толпы, на уходящую в темнеющие поля тропинку. Уитли зажал микрофон нервной длиннопалой ладонью. — Я… я тут как бы слегка занят… — Иди давай! — прошипел откуда-то сзади Гаррет, убедительно пихнув его в спину. Уитли пошатнулся, бросил на Челл ещё один встревоженный взгляд и, придержав наушники, дёрнул за спрятанный кабель. Когда контакт с Дигиталис прервался, он испытал нечто вроде вспышки облегчения — наконец-то он снова остался наедине с собой, ушло чувство, что там, где заканчивается он, вдруг без перехода начинается нечто совершенно иное. И всё-таки его кольнула мимолётная печаль утраты, ощущение уязвимости — огромное, могучее сознание исчезло, а он снова стал маленьким неуверенным собой. — Я прошу прощения, кажется, придётся сделать неопределённо небольшой перерыв. Сапожка, не волнуйся, я всё помню — песенка про лягушек. Пожелание учтено, поиск запущен. Что ж… всем спасибо за внимание. Он отдал Гаррету микрофон, шагнул к Челл, а потом вдруг вернулся. — Я совершенно серьёзно. Спасибо! Челл уже прошла полпути до края поля, когда Уитли нашёл в себе силы расстаться с микрофоном и догнал её. — Эй-эй, куда мы несёмся, что-то стряслось? Что-то горит? Ой, скажи, что ничего не горит! Но если горит — я понимаю, ты не хотела рушить атмосферу, пожар ведь способен любой праздник угробить — но, может, стоит сообщить какому-нибудь… пожарному специалисту? Челл заставила себя идти медленнее. По правде говоря, у её ног совершенно отсутствовала опция «прогулочный шаг». Она умела «быстро шагать», «бежать», «мчаться во весь опор», но «неспешно прогуливаться» она бы не смогла даже ради спасения собственной жизни. От «фланирования» ныла поясница, она вообще не представляла, что такое «променад» и скорее выцарапала бы себе глаза чайной ложкой, чем позволила себе «забрести» куда-нибудь. Вообще-то она любила поэзию, но её страшно раздражали «Нарциссы» Вордсворта. Лично она была невысокого мнения о бездельниках, которым нечем заняться, кроме как, изображая из себя тучи одинокой тень, бродить и пялиться на цветы*. Впрочем, с Уитли можно было не сильно себя не ограничивать — за один размашистый шаг его бесконечных ног Челл успевала сделать два, так что шли они почти вровень. Она вручила ему бублик, и он неуверенно заулыбался, вертя его в руках. — Спасибо! Он очень… бубличный. Я именно таким его и представлял. Дырка на месте, и всё такое… Я, конечно, не могу его съесть… не-не-не, вовсе не потому, что он мне не нравится, просто я ведь уже говорил, что у меня нет для этого необходимого оборудования, — он помолчал. — Ой, я ж рассказать хотел! Некоторые песни, которые заказывал этот ваш Дженсвальд — это что-то с чем-то. Они ж любого до инфаркта доведут. Ты их слышала? Все эти тексты… вечно что-то типа «Злобным сволочам-пришельцам мы устроили погром, мы их гада-командира порубили топором, врезали на всякий случай монтировкой боевой, тили-тили трали-вали, и отправились домой…» Нас же дети слушали, а это как-то не тянет на семейное развлечение… — Как и война, — возразила Челл. — Ларс ведь застал войну. Ему это важно. — А ещё, ещё тот парень… ну, о котором все говорят! Очкарик в странном костюме!.. — Гордон Фримен. — Он, он самый! О, он ведь настоящий герой, правда? Почему-то мне тебя напоминает… Не в смысле внешности! Нет, никак не внешне, боже упаси… Ты поменьше, начнём с этого, и бороды у тебя нет… Просто, он тоже был молчун, совсем не оратор, слова — явно не его конёк, но, чёрт возьми, как он решал проблемы!.. Прям как ты. Хотя у тебя и нет бороды. Я даже не уверен, что это как-то связано… в общем, ты меня поняла. Так они пересекли поле и дошли до заросшей кустарником ограды; Челл воспользовалась перелазом и обернулась, чтобы помочь Уитли, чьей первой реакцией было застывшее недоверчивое изумление при виде всех этих досок и столбиков. Может быть, он решил, что это коварная хитро организованная ловушка для отлова людей. Они провели несколько захватывающих минут, сражаясь с заборчиком, пока Уитли, наконец, не оказался в длинной траве по другую сторону. Они всё ещё слышали музыку, раздающуюся с озарённого светом поля, уносящуюся в темнеющее небо. Судя по всему, Гаррет включил какую-то первую попавшуюся приятную мелодию; наверняка сейчас он шарил по плейлистам радиостанций в поисках чего-нибудь про лягушек. Уитли принялся посвистывать. Вернее, попытался — издаваемые им звуки напоминали разве что свист маленькой отчаянно фальшивящей паровой машины. На середине достойной сочувствия попытки изобразить трель в фа-диез-миноре он оглянулся (с виду вылитый хомяк, пытающийся слопать теннисный мяч) — и тут на него вдруг нахлынуло вдохновение. — О, идея! Вот смотри, мы с тобой здесь, у нас есть музыка, ноги и вообще. Давай… Давай потанцуем? Как всегда, слова слетели с вербального процессора, со свистом пронёсшись мимо разума. Челл воззрилась на него в замешательстве, и только тогда ему в голову, с силой потерявшего управление трактора, вломилось понимание, что подобная просьба, пожалуй, слишком глупа, фривольна и бог знает что ещё. Слишком поздно притворяться, что он ничего не говорил — он сморозил очередную глупость, и очень жалел, что нельзя всё свалить на минутное помешательство, магию музыки, нудивших своё «скрип-скрип» неведомых зверей или проходящего мимо единокрога. Она прекрасно его слышала и уже качала головой. — Я не умею. Он всего ожидал («нет», или «это с тобой-то?!», или «с ума сошёл?»), только не этого. Собственно, ответ так его ошеломил, что он даже вынырнул из бездны собственных затруднений, чтобы вслух поразиться: — К… как… как это так — не умеешь? У тебя же всё для этого есть — чувство равновесия, хватка, и координация такая, что дай боже всякому. Координация — то самое слово. И ты ловкая, и вообще у тебя куча танцевальных качеств. И полный набор необходимых конечностей, это большой плюс, когда речь заходит о танцах. Наверно. Давай, попытка не пытка! Никто ж не увидит. — Ты увидишь. — Дзззззз — ответ неверный! Ничегошеньки я не увижу — гляди. Отключаю оптические каналы — рррраз и готово! Всё, визуальные сигналы не поступают. Я слеп, как дефектная турель! Гм. Ты ещё здесь? Я не смотрю, честно-честно не смотрю, не волнуйся. Просто у меня проблема — я теперь не совсем знаю, где ты находишься. Можно тебя попросить?.. Пошуми. Скажи что-нибудь… Её смех был как яркая точка в темноте. Он почувствовал, как переплелись их пальцы, и его руку сжала маленькая сильная ладошка. — Яблоко. На самом деле Уитли не очень то хорошо представлял, что именно нужно делать, чтобы танцевать — просто смутно понимал, что это как-то связано с движением в такт музыке. Никаких полезных протоколов, подпрограмм и инструкций по означенному поводу в базе данных не нашлось. Он только и мог поражаться, откуда вообще свалилась эта идея. Но все сомнения были мигом позабыты, едва Челл взяла его за вторую руку и, встав к нему так же близко, как тогда, на стрельбище, слегка подтолкнула его ногу в более удобную позицию. Он не видел, что она делает, но и это не имело значения; она выпустила его руку и приобняла за талию, и Уитли, пожалуй, впервые с тех пор, как судьба закинула его в этот несуразный корпус в форме человека-переростка, ощутил себя в мире с навязанными габаритами. Челл, видимо, знала не больше его — а может, просто не хотела пробовать ничего сложного, но Уитли обнаружил, что если то, что они делали — танец — то всё оказалось довольно элементарно. Над полем Оттенов струилась негромкая, медленная, чуточку печальная мелодия, и с закрытыми глазами так легко было представить, что на свете не осталось больше ничего, только музыка, и прикосновение её рук, и её осторожные, ведущие па. Поначалу Уитли боялся, что сослепу отдавит ей ноги, но затем расслабился, решив, что человеку, который (как правило) увёртывается от пуль и умудряется попасть в цель, находясь в свободном падении со смертельной высоты, нечего бояться пары неуклюжих неповоротливых ступней в кедах. Рука, которую она отпустила, оставшись без дела, порхнула туда-сюда, как беспокойный мотылёк, и легонько опустилась между её лопатками. — Вот видишь. Я так и знал, что у тебя всё получится. Правильность предсказания — в точку. По-моему, из меня вышел бы неплохой пророк, не хуже, чем из той турели. Челл фыркнула и приникла к нему щекой. Она не услышала сердцебиения; пульс в тёплом тонком запястье тоже не прощупывался, но всё-таки — чем дольше она вслушивалась, тем отчётливее различала какой-то звук. Очень-очень тихий, низкий, густой, далёкий звук. И тут пришло осознание. Вокруг — темнота, провода, холодная наэлектризованная неподвижность, громкое эхо шагов по синей дорожке из света… — Ты остановилась, — то ли с разочарованием, то ли с облегчением констатировал Уитли. — Что-нибудь не так? Мне посмотреть? Ты только скажи… Она покрепче сжала его руку — мол, не надо! — и, коснувшись подбородком его груди, аккурат под ярко-зелёной заколкой-булавкой — глубоко вдохнула запах озона и солнечного света. У каждого свои шрамы: у неё — бледные тонкие полоски на руках и голенях, маска холодной неприветливости, ночные кошмары и панические атаки. А у него — гудение электричества вместо стука сердца, логотип «Эперчур Сайенс» на кармане рубашки, яркая стратосферная синева за крепко зажмуренными веками, разъём на затылке, фобии и нервозность… Но сегодня всё это не имеет власти. Да, он напомнил ей о Том Месте, но чувствует она лишь безграничное удивление и благодарность — за то, что они выбрались из этого ада, за то, что смогли спасти так много, когда спасать было почти нечего, за то, что как-то добрались до тёплой безопасной гавани. Благодарность за звёздное небо, за янтарные блики, подмигивающие сквозь ветви деревьев, за пение сверчков, за тёплые руки на плечах… — …из тебя что-то льётся… Челл опомнилась и машинально схватилась за бок — и только потом до неё дошло. За эти четыре года она не проронила ни слезинки — и сейчас даже ничего не почувствовала, пока не коснулась пальцами мокрых ресниц, и слёзы не потекли по щекам, оставляя мокрые дорожки. Чуть не рассмеявшись от неожиданности, она посмотрела на него. Уитли в ужасе отшатнулся и отчаянно зажмурился, истово притворяясь, что вовсе не нарушал уговора. Выглядел он настолько испуганным, что Челл не удержалась и всё-таки рассмеялась, попутно утерев глаза его галстуком. Ощущение осталось, словно она провела по лицу нагретой, потрескивающей от статического электричества тканью из полиэфирного волокна. — Я… Что-то не так? Это я что-то не так сделал? — Нет, — ответила она на оба вопроса. Он не поверил, и тогда Челл снова засмеялась, уткнулась лицом в мятую рубашку и промокший галстук, и вдруг сказала. — Прости меня. Тянуться до его затылка было слишком далеко, так что она просто коснулась своего. Совершенно обескураженный извинением, Уитли машинально повторил жест; пальцы тронули секретный разъём, и только тогда он понял. — О, ты… ты об этом? Провод и мои… ой, да ладно, ничего страшного. Нет, конечно, хорошо бы ты сначала меня уведомила, прежде чем… Да, было бы идеально. Помнишь, я просил по возможности сообщать мне о своих планах подобного рода? Поработай над этим, хорошо? Да, и в следующий раз, постарайся дождаться, пока я хоть в сознание приду что ли… да, но с другой стороны, сложись всё иначе, я бы к Гаррету на пушечный выстрел не подошёл… — Так ты поэтому был у Гаррета? Уитли смолк. Давно пора привыкнуть: очень в духе Челл вот так вот мгновенно ухватить самую главную и болезненную суть дела. Он мог наболтать дымовую завесу слов, нагромоздить миллионы их, конвейерным способом нанизывать фразу на фразу — но она каким-то образом безошибочно понимала самое важное. — Ну… да… в общем, да… — Почему? Он беспомощно поглядел на неё сверху вниз. Ему мало-помалу удалось постигнуть сложное искусство чтения её лица, и сейчас, как он понял, ей искренне любопытно, немного тревожно, и уйти от ответа ему не удастся. — Видишь ли, как бы объяснить… Я думаю, ты, возможно, уже поняла — ну да, бублик же… и всё остальное — что они… Учёные. Что учёные создали меня, так сказать, не совсем с чистого листа. И я не знал, я совсем ничего не знал. Однажды они мне сказали — очень в их духе — они сказали мне, что если я буду слишком уж задумываться о том, откуда я взялся — я умру. Они сказали, что в меня встроена эта штуковина — называется экзистенциальный ингибитор, так что если я начну философствовать и чересчур увлекусь вопросами типа откуда, кто и зачем — то всё, мне крышка. Врали, конечно. Как всегда наврали с три короба, но знаешь что? Знаешь, не больно-то и хотелось. Мне не хотелось ни о чём таком думать, потому что… Он с несчастным видом умолк. «Просто соври!» — завопил тот самый, уверенный и властный, голосок из подсознания, бросившись поперёк хода мыслей. — Ты что же, правду решил сказать? Плохая идея! Сочини что-нибудь! Всё, что угодно лучше, чем заявить ей, будто ты не хотел помнить, что когда-то был из вонючих людишек. Как она, по-твоему, отреагирует? Ври, ври, ври!..» — Я не хотел знать, — поспешно выпалил он. — Мне было легче не знать. Блаженно неведение и… ха, если бы, блаженно, как бы не так, кому вообще такая чушь могла в голову взбрести — сам бы попробовал поневедать, посмотрел бы я на него… но это в целом, а в данном конкретном, очень специфичном случае неведение именно что блаженно. Я… я просто не хотел знать, не хотел, и поэтому — поэтому как только я узнал, я сразу захотел избавиться от… — Уитли. Он осёкся. Они, не сговариваясь, тронулись в путь, пробираясь по густой траве соседнего поля к тропинке, ведущей на заросший луговыми цветами холм. Челл колебалась; она подняла руки, словно взвешивая в ладонях что-то невидимое и хрупкое, очевидно пытаясь чётче сформулировать мысль, прежде чем заговорить. — Ты знал, что Она была человеком? Уитли понял, о ком речь — на свете была только одна «Она», о которой говорили с такой сложной смесью торжественного ужаса, ненависти и презрения. Смысл же фразы, чуть погодя, обрушился на мозг, смёл противошоковые защитные барьеры и оставил после себя дымящиеся развалины, и во мгле забвения вдруг зашевелилось что-то красно-черное, приторно-сладкое, очень близкое… [привет?] [ты пожалеешь] Он выдавил из себя нервный смешок и, спотыкаясь, ускорил шаг — словно пытаясь забыть это — чем бы это ни было — или обогнать, прежде чем разум последует по дремучей неприятной дорожке вглубь памяти. — Так, момент, я прошу прощения, у меня, кажется, процессор на секундочку отключился. Какое-то помутнение. Наверно, все эти эфиры и сопряжения слегка перегрузили мой старый добрый лингвистический центр, что-то типа того… видишь ли, я мог бы поклясться, что ты сказала, будто… — Её звали Кэролайн. Уитли дёрнулся, споткнулся — и неверное, расплывчатое воспоминание расцвело болезненным воспалённо-красным светом.***
— Привет? В туманном, густом воздухе плясали частички пепла и пыльцы от ползучих органических плетей, разрушающих грязные ветхие стены. Синего огонька визира едва хватало, чтобы оттеснить глубокие тени. Жаль, подумал он, что нельзя воспользоваться встроенным фонариком — они сказали ему, что он умрёт, если включит его самостоятельно, а смерть в его планах не фигурировала. Зато в них ещё как фигурировал пункт «ни в коем случае не умирать» — более того, в списке дел он стоял на первом месте. Подчёркнутый жирной маркерной чертой. — При… О, тут кто-то есть? Мне показалось, я что-то слышал! Привет? Эй, кто-то бегающий и топающий там внизу, вы в порядке? Никто не ответил. Тревожно озираясь, он припустил по рельсу, вглубь захваченного растениями коридора, и свернул за угол. — Послушайте, я не хочу вас лишний раз беспокоить, но… если вдруг вам случилось быть человеком, то это не самое безопасное для вас место. Понимаете, тут всякая дрянь летает в воздухе, вряд ли она полезна, если у вас имеются какие-нибудь респираторные заболевания или же вам требуется кислород… чтобы жить… Э-эй? Я… Я сам с собой говорю? Единственным — и довольно красноречивым по своей сути ответом была гнетущая тишина замершего Комплекса. Он свернул за очередной угол, где темнота стояла ещё гуще, и, прижав к корпусу рукоятки, пробрался через туннельчик в зарослях — проложенную им ранее тропу над замусоренным обломками полом с зияющим разломом. Служба очистки всерьёз запустила это место. Он не сразу заметил, потом подумал, что уборщики просачковали пару смен, или отвечающий за службу компьютер (ленивая зараза!) перепутал расписание, но лет через сорок ситуация начинала потихоньку напрягать. Его как-то не слишком беспокоили заклинившие двери, крошащийся бетон, трещины в стенах, порхающие в зарослях птицы, поросшие мхом мёртвые механизмы. Впрочем, в последнее время он начал замечать, что его направляющие рельсы тоже помаленьку приходят в упадок — и под «начал замечать» имеется в виду «чуть не оказался под горой металлолома, когда целая секция, по которой он держал путь и никого не трогал, вдруг решила, что они с потолком больше не друзья». — Ну, скажу я вам, кем бы вы ни были, вы много не теряете, не будучи здесь. Я в том смысле, что только гляньте! Ржавчина! Всюду ржавчина. Все рельсы проржавели насквозь. Ещё несколько лет — она их сожрёт окончательно. Фу. Раз подцепишь — в жизни не избавишься. Стыдно так себя запускать. Эх, будь я за главного, я бы… — Вот ты где, — сказал высокий мелодичный голосок, и он в ужасе вскрикнул, так резко развернувшись, что окуляр пребольно стукнулся о внутреннюю стенку корпуса. — АААААА, кто, что, где?! Кто это сказал?! Сперва ему почудилось, что, блуждая по Комплексу и изучая ржавеющие рельсы, он набрёл ни больше, ни меньше на Ад для Андроидов. Прямо впереди в полу разверзся ещё один разлом, открывая довольно зловещий вид на убегающую далеко-далеко вниз пропасть. По её стенкам под неожиданными углами торчали стальные брусья и решётки, и снизу шло зловещее, мерцающее алое сияние. Какой бы катаклизм не породил эту страшную бездну, он так же сломал несколько креплений, и рельс дугой спускался прямёхонько в разлом — невредимый, но изогнутый, точь-в-точь американские горки с живописным видом на преисподнюю. Его линза панически сузилась до крохотной горящей точки, и он резко затормозил, но в изношенных дисках, скользких от смеси старой смазки и ржавчины, что-то не сработало. Он с жалобным криком пронёсся по наклонной траектории, содрогаясь и разбрасывая искры, навстречу жадной алой пасти расщелины. В ответ на его отчаянные усилия сцепляющиеся с рельсом ролики сердито жужжали, словно рой рассерженных пчёл. Перегруженные тормоза не слушались, протестующе скрежетали, но, подарив ему кошмарную секунду свободного падения, всё-таки образумились и сработали. Он завис аккурат над пропастью. — ААААААААА! О боже, о боже, я… всё нормально… всё в норме… всё хорошо. Я в порядке, я жив, я… застрял? Ах, проклятье, я застрял. М-да. Ни вперёд, ни назад. Прямо посреди этой дыры. Вот незадача. Не самый идеальный вариант, далеко не самый… Что ж, я мог бы… — Я Другая, — сообщил тот же нежный голосок. Он торопливо скомандовал своему кронштейну приподнять его, насколько возможно, вверх, и обнаружил белый корпус с чёрными ножками и единственным алым глазом. Странное дело — обычно турели вступали в разговоры только с людьми (такая избирательность сперва казалась ему обидной, пока он не вспомнил, что стреляли-то они тоже исключительно по людям). Эта турель помещалась на некоем подобие ступеньки, образованной торчащей из стены сломанной панелью, неподалёку от рельса. Прерывисто мерцающий лазерный лучик скользнул по нему, яркая красная линза глаза смотрела бессмысленно и, в то же время… пристально? — Э-э… Привет. Ты заблудилась? Это Центр Релаксации, здесь спят люди…в таких, знаешь, боксах, и вход к ним запрещён. Тут криохранилище. А вовсе не учебные стрельбища. Так что… хочешь, помогу тебе найти выход? — Её звали Кэролайн. — Кого, прости? — Она просто спит, — сообщила турель. Он поморгал и сосредоточился на пока что бесплодных усилиях выкарабкаться из расщелины. Кронштейн загудел, дёрнулся, продвинулся вперёд на пару сантиметров и, взвыв, застопорился. — Это был твой голос. — Так, послушай, — откликнулся он, попытавшись в очередной раз и с ещё меньшим успехом. — Ох, вот зараза… Послушай, я не хочу показаться грубым, но мне сейчас совершенно не до этого. У меня тут некоторые технические неполадки, если ты не заметила. Проблемы. Так что — если только эта твоя Кэролайн не эксперт по спасению попавших в беду роботов — в чём я сомневаюсь — проку от твоих разглагольствований никакого. Турель издала странный звук. По идее, это был шум внутренних механизмов, или, может быть, центрального процессора, потому что ничем другим этот звук не мог быть вызван. Но он мог бы поклясться, что услышал шелковистое, фыркающее шуршание быстро перетасовываемых тонких карточек их плотной-плотной бумаги… — Карты расскажут будущее. — Бу… какое такое будущее? Глаз турели мигнул. В красный полумрак вползли шевелящиеся тени — странные, полузнакомые силуэты, искажённые, гигантские, колеблющие на неровных стенах. Онемев от испуга и мелко дрожа, он весь сжался и подался назад. Нежный голосок — серебристый и парализующий, словно обманчиво лёгкая паутинка — зазвучал словно бы отовсюду. — Карты выбраны, линии начертаны. Вот она спит и видит сны, не жива не мертва, покуда её не разбудят. Силуэты шевельнулись — то ли проекция, то ли фантастическая игра теней. Душный, плотный от пыли мглистый воздух превратил лазерный лучик в поток пляшущих ярких пятнышек. Позабыв про испуг и очарованно распахнув линзу, он уставился на стену, полностью захваченный зрелищем плывущих по ней калейдоскопических узоров. — У-уух ты. Как ты это делаешь?! Так здорово! Ой, гляди, гляди, человечек! — Она есть Сила, непреклонная и непреодолимая. У неё ключ к свободе. Она проиграла, даже не начав, и она победит там, где проиграли остальные. Ты осветишь путь к её величайшему врагу. Огромная чёрная тень взвилась вверх по стене, и он ахнул, затрясшись всем своим маленьким сферическим тельцем, потому что узнал — он ни с чем не перепутал бы эту гигантскую фигуру с единственным сияющим безжалостным глазом. — ААААА! О нет, нет-нет-нет, Она… Она мертва! Все знают, что Она мертва, Её убил человек! Какое же это будущее! Её не может быть в будущем, раз Она мертва! — Она Императрица, бессмертная и всевидящая. Не жива, не мертва, Она ждёт, когда Безумец высвободит Силу… — К…кто? Снова фырканье и шуршание бумаги. Глаз турели внезапно сфокусировался на нём, отчего он съёжился и почти зажмурился, а ужасный силуэт на стене рассеялся, сменившись его простой круглой тенью. — Безумец, что стоит на пороге нового мира. Он ищет свободы и знаний, но ещё не разбирает пути. Он первый и четвёртый, сердцевина разъятой души, слеп и глух к истине. Спящая заперта меж смертью и жизнью, но он подвергнет её страшному испытанию. Истина спрятана внизу. Он инстинктивно глянул в означенном направлении. На самом деле, под ними ничего не было — если, конечно, не брать в расчёт остатки пола, неопрятной кучей сваленные далеко внизу, да красно-чёрную мешанину света и теней. Это зрелище совершенно не походило на истину (максимум, на ответ на вопрос, что происходит, когда несколько тонн металла и закалённой керамики испускают дух и обрушиваются в бездну). — Сила, — продолжал тоненький голосок. — Императрица. Друг и враг. — Друг? — он резко глянул вверх. — Истина спрятана внизу. — Да, да, я помню, ты уже говорила. Секунд двадцать назад. Внизу, истина, спрятана — да, очень захватывающе. Расскажи про друга! — Она пронесёт тебя по тропе к свободе. Ты поднимешься над всеми нами. Это его несколько взбодрило — он моргнул, радостно расширив ярко-голубую линзу. — Правда? О, звучит многообещающе, очень многообещающе! Странно, правда? — я как раз недавно думал, а что будет, если я пойду и разбужу кого-нибудь из людей? В том смысле, что их там целое множество, они никому не нужны… никто ведь не заметит, если я разбужу одного? Найду себе хорошего, ловкого человека, чтобы прыгал хорошо, и бегал быстро… наверняка есть способ определить, кто из них лучший, надо будет выяснить. Вот, я мог бы подружиться с ним и… он мог бы вытащить меня отсюда, на поверхность. Ты это имела в виду? — Ты предашь её. Его линза испуганно сузилась, и он содрогнулся. — Чего-чего? — Безумец должен остерегаться бросать Ей вызов, ибо Она Императрица, всевластна и всемогуща. Вместе вы пройдёте Её испытания, но дабы низложить Её и принять мантию, тебе придётся забыть себя, и цена выше, чем ты думаешь. — Но… — Тебе будет мало. — Послушай, — перебил он, вконец запутавшись. Он понятия не имел, о чём говорит эта турель, на что она намекает и к чему ведёт, но ему вдруг стало очень плохо. Он чувствовал себя маленьким, никому не нужным и несчастным, как тогда, когда ему не удалось заполучить вакансию в производственном отделе. Словно — как частенько бывало — что-то восхитительное почти случилось, но в самую последнюю секунду пошло наперекосяк. — Послушай, я не хочу никуда бросать никакие вызовы, не собираюсь никого низлагать, и ничья мантия мне не нужна — на что она мне, сама подумай? К мантии нужны корона и скипетр, а откуда мне их взять?.. Я просто… — Ты пожалеешь. — Да ладно. Это что, это угроза? — он попытался сделать вид, что сказанное его ничуть не задело, но трясущиеся рукоятки и дрожащий голос говорили скорее об обратном. — Пфф, ой как страшно. Но я не думаю, что… Глаз турели вспыхнул, разгорелся слепящим алым пламенем и затопил расщелину кроваво-красным светом. Он плотно сжал свои металлические веки, чтобы ничего этого не видеть, и безуспешно пытаясь не вслушиваться в тоненький, сахарно-сладкий, приторно-нежный голосок, сверлящий аудиорецепторы: — Ты-ы-ы пожале-е-е-ешь! — Аааа, ладно, хорошо, хорошо, я тебе верю! Верю, верю, только замолчи, ради бога, прекрати! — Вот и всё, — сказала турель тихим, смиренным и очень усталым голосом. — До свидания. — Эй, эй, погоди, о чём ты… Красное сияние мигнуло в последний раз и погасло, оставив его в непроглядной темноте. В эту же секунду раздался скрежет и скрип — оказалось, кронштейн наконец-то нашёл общий язык с рельсом и повлёк его вверх. Пара мгновений — и он вновь оказался в пустом, сплошь заросшем коридоре, и помчался вон, невнимательно слушая потрескивание медленно остывающих перегруженных дисковых тормозов. Он был напуган и расстроен, в электронном мозгу бился пульсирующий красный свет и одна отчётливая мысль — турели, заявляющие, что они — другие, во-первых, не лгут, а во-вторых — ничего хорошего не сулят. Совершенно ничего хорошего. Он не останавливался, пока не оказался в максимально удалённом от того коридора уголке Центра Релаксации. Позже, он сделал всё, что было в его силах, чтобы забыть этот уверенный ласковый голосок. Он принудительно удалил из памяти каждое сказанное ему слово, и больше никогда-никогда не возвращался в то помещение, даже много лет спустя, когда неминуемое отключение реактора вынудило его взять дело в свои рукоятки и всерьёз озаботиться планом побега из Комплекса. Некоторые вещи лучше не вспоминать.***
— Её звали Кэролайн, — сказала Челл. — И они превратили её в… Она замолчала, заметив выражение его лица. — Уитли? Он резко встряхнул головой и запустил пальцы во взлохмаченный хаос, служащий его аватару причёской, словно пытаясь вытряхнуть из волос пчелу. — Я в порядке, в порядке, просто задумался. Ты продолжай, я тебя внимательнейшим образом слушаю. Уровень апперцепции — высокий, я бы даже сказал — стопроцентный. Челл как-то странно на него посмотрела, но продолжила: — Когда мы отсоединили Её от центрального блока, Она вспомнила… что когда-то была Кэролайн. То, что от неё осталось, обладало… — уголок её губ дёрнулся в кривой невесёлой усмешке. — Ну, в человеке я назвала бы это совестью, — помолчав, она добавила. — Кэролайн спасла меня. Уитли виновато сглотнул. — Очень… достойный поступок. — И отважный. Кэролайн по любому была храбрее. А Она не могла вынести мысли, что Она — человек, пусть даже частично. Уитли поморщился. — Она удалила Кэролайн, как только обнаружила её. И отпустила меня, потому что так было логично. Человечность для Неё — просто вирус, Уитли. Неужели… неужели и ты?.. Уитли замахал руками, так, словно на него, как минимум, напала стая комаров-убийц. — Нет! Нет, нет, нет и ещё раз нет, вовсе нет! Совсем нет! Я не это имел в виду! Просто я… тот человек, тот которого они… которого они использовали, чтобы сделать меня… собственно, я ведь о нём ничего не знаю. Кроме того, что он внешне симпатичный — я в том смысле, что мне встречались намного менее удачные экземпляры, честное слово, мне ещё повезло… Пауза. — Так, важно не это, а то, что прежде, чем я узнал о нём, я был просто собой, понимаешь? — он вздохнул. — Я был просто я, старый добрый крошка Уитли, модуль и Смотритель Центра Релаксации. Просто имя и должность. Не слишком богатая почва для личностного кризиса, правильно? Не надо думать — о, а как бы он поступил здесь, а как бы он справился там, а получилось бы у него лучше… быть мной?.. Челл — со свойственной ей уверенностью и прямодушием — снова взяла его за руку. — И лучше не знать. Это прозвучало, как утверждение, но он всё-таки уловил вопросительную окраску. Может, он прочёл вопрос в её чуточку дразнящей улыбке, или же дело было в успокаивающем касании её пальцев, или в ощущении этой странной, тёплой связи, которую им, быть может, только предстоит понять. — Ну… Вот, опять этот дурацкий писк. Уитли иной раз представлял свой голос бродящим по дому — большую часть времени он, как подобало нормальному благопристойному голосу, оставался на нижних этажах, но стоило произойти чему-нибудь из ряда вон, как он взвивался вверх, на чердак, и прыгал там, как идиот. Пришлось откашляться и начать заново: — Ну, я, я — понимаешь ли, я сейчас в процессе переосмысления, я подвергаю ситуацию переоценке вот прямо сейчас, пока мы разговариваем… Я взвешиваю все «за» и «против» и, кто знает, может ещё и приду к кардинально иному решению. Так что, считай, вопрос повис в воздухе. Кстати о воздухе, только глянь, сколько его тут… Они некоторое время уже шли в гору по вьющейся по склону холма тропинке. Оглядевшись, Уитли обнаружил, что холмов на самом деле несколько — как будто гигантская рука собрала в целом непримечательный пейзаж в пригоршню, оставив россыпь травянистых бугров. Луна — уже шедшая на убыль — приглушила звёзды на чистом безоблачном небе и щедро изливала свет поля — покрывало из чёрных, серо-зелёных и синих лоскутов. Город казался неровным крестиком, густо усыпанный тёмными домиками на пересечении улиц, которые, как он уже знал, назывались Главная, Надежды и проспект Шекли. В Комплексе коридоры, туннели и платформы (некоторые превышали размерами все три улицы вместе взятые!) были помечены огромными надписями типа «Путь 00739» или «Шахта Зед-зед-9-альфа» — но запомнить странные, нелогичные человеческие названия оказалось куда легче. К тому же, это люди их строили, пользовались ими, и, значит, могли называть их, как им заблагорассудится. Над освещённым яркими огоньками полем Оттенов, походившим на место слёта светлячков, неторопливо мигал установленный на самой макушке Дигиталис сигнальный фонарь. Гаррет объяснил, что шансы, что в неё врежется самолёт, стремятся к нулю, но, как он выразился, лучше перебдеть, чем недобдеть. К тому же, это было красиво. Уитли решил, что если бы он построил посреди неизвестности дивную большущую коммуникационную башню, он бы тоже захотел снабдить её чем-нибудь, что позволяло бы видеть её в любое время дня и ночи. На склоне росли кривоватые, согнутые ветром деревья, и Челл, поправив выбившиеся из хвостика пряди, уселась под ними и сложила руки на коленях. Уитли, который давным-давно понял, что у всякого её действия имеется убедительная причина (и иногда, в качестве бонуса, она даже может её озвучить), уселся рядышком. Высокая трава была ему почти по колено; он вдруг обнаружил, что те давно отправившиеся на тот свет — и наверняка сумасшедшие — учёные добавили нервной системе аватара очень странную деталь. Участки, не скрытые «одеждой» казались гораздо чувствительней и получали намного больше входных данных. Уитли перевёл взгляд со своих синих кедов на босые ножки Челл и попытался представить, как ощущается трава, мох, песок или влажная земля под пальцами ног — и каково вообще иметь пальцы ног, если уж на то пошло. — Знаешь, почему я тут осталась? Она глядела на город, на тёплые огни у края оттеновского поля. Уитли моргнул, открыл рот, посидел так с полминуты, закрыл его и только некоторое время спустя отозвался: — Видимо, всё дело в том, что тут люди. Много людей, и ни одного одержимого маниакальными идеями компьютера — наверняка, это можно добавить в копилку плюсов. Потом, ты наверно хотела передохнуть, взять тайм-аут после… Ну скажи, я хоть приблизительно верно говорю? — Люди есть везде, — сказала Челл. — Их не так много, как раньше, но они есть. — Тогда… быть может, здесь самые лучше люди? По-моему, вполне… Он запнулся, потому что она рассмеялась. — Не знаю. Очень может быть. Они меня спасли, это точно. Я почти неделю блуждала, ослабела и почти не могла… — она помолчала. — Когда мне полегчало, я хотела уйти. Здесь всё ещё слишком близко. — Ну да, а так и не скажешь, когда тащишь на себе двести кило мёртвого груза… Гм, ну, а почему же ты не ушла? Нет, я не жалуюсь, наоборот, я ужасно рад, что ты осталась, но… — Я много ходила. Когда поправилась, я всё тут обошла. Это помогало… снаружи было легче думать. Её лоб прорезала озабоченная морщинка; Уитли поглядел на повёрнутое к нему в профиль лицо, скрытое тенью, серьёзное и внимательное, как у целящегося лучника. Она вдруг показалась ему невероятно красивой и, чтобы лучше разглядеть её, он попытался откинуться назад и упереться локтями в землю — но немного не рассчитал свой вес и шумно рухнул в траву вперёд затылком. — Ох. Нет-нет, ничего страшного, не обращай внимания, просто проверяю, на месте ли земля — вроде на месте, всё в порядке. Его колени по-прежнему торчали над травой — два миниатюрных менгира в неглаженных чёрных офисных брюках. Челл негромко вздохнула, прислонилась к ним спиной и сорвала горсть травы. — Помнишь карту? — Ага! — раздалось какое-то сложное шуршание, затем из травы поднялась рука и помахала мятой полоской бумаги, как флажком. — Вот, она у меня с собой. Ну, вернее, не вся, а только треть. Что хорошо в этом лягушонке-скрепке — он не только эстетически привлекателен, он ещё и полезен. — Я всю область нанесла на карту. Все вокруг… Того Места. Каждую лазейку, которую смогла отыскать. Я не хотела возвращаться. Я даже близко не хотела подходить, но я себя заставила. Мне нужно было… знать. И потом я поняла… Она швырнула пригоршню травы, наблюдая, как она ползёт вниз по склону, распадается на отдельные травинки и останавливается. — Сколько городов на карте? Из травы снова раздалось шуршание. — Ну… Не уверен, у меня ведь только эта часть. Ну, есть Эдем, вот он… и… Других не вижу. Разве что Резервуар. Вряд ли, если только он не французский. — Больше ни одного, — отрезала Челл. — Уитли, это единственный город в радиусе пятидесяти миль, понимаешь? Они тут совсем одни, под ними ад, а они даже не знают. Он обдумал сказанное, проглотил ком в горле и тщательно свернул полоску бумаги неуклюжими пальцами, прежде чем сунуть её под булавку для галстука. — Зато ты знаешь. Она кивнула. — Я знаю. И теперь мне тут хорошо. Это мой дом. Но я осталась, именно потому что знаю. И буду готова. Уитли почувствовал внезапный озноб. Уверенности, которая прозвенела в её голосе, ничего не страшно, никакие катаклизмы, хоть местного, хоть космического масштаба. Да врежься Луна в Землю, сорвись весь ад с цепи, чихни кто рядом с Эдемом — она всё равно будет готова. — Повезло им. Челл снова вздохнула — на этот раз с явным, подчёркнутым облегчением — бесцеремонно отпихнула его ноги и легла почти под прямым углом к его длинному распластанному телу, положив голову ему на грудь. Подушка из него вышла не слишком мягкая — зато тёплая и неподвижная (он был слишком удивлён и местами напуган, чтобы шевелиться). Под щекой переливчато гудел твёрдый свет — странный звук на самой грани слышимости. — Уитли? — Да-да, я здесь, прямо под тобой. Никуда не денусь, обещаю. — Отлично, — от всей души ответила она, и Уитли не удержался и улыбнулся небу широкой, незамутнённо счастливой улыбкой.