Blue Sky

Прозрачная спираль Экскурсионной Воронки мягко подхватила прыгнувшую вперёд ногами Челл, убив инерцию движения и покрывшись при соприкосновении с её телом мелкими завихрениями. Голубоватый поток лениво повлёк её прочь, овевая кожу, как суховатый пыльный ветерок. Чтобы разом пресечь зарождающиеся сомнения, Челл вскинула пушку и наугад выстрелила в темноту. Голубая вспышка на мгновение озарила далёкую стену, раздался короткий вздох открывшегося портала — а над её головой исчез овал с серебристой травой, звёздным небом и дорогой домой. Она не могла думать — запретила себе думать — о Уитли, о том, что он пытался сказать, об ужасе, отразившемся на его лице в самую последнюю секунду перед прыжком… Она мысленно вычеркнула случившееся, как того требовала ситуация. Здесь необходима предельная сосредоточенность, здесь нельзя позволять себе прислушиваться к эмоциям — ценой малейшего колебания может стать собственная жизнь. Так что Челл собрала волю в кулак, полностью задействовав свои выдающиеся способности к распределению приоритетов, и прежде всего затолкала в самый дальний, изолированный и холодный уголок сознания ту воющую, страдающую, привязанную к нему часть. Покончив с этой помехой, она обратила внимание на окружение — сплошь мглистые, сумрачные просторы. Её нёс длинный, перевитый неспешно крутящейся спиралью луч света, стрелой протянувшийся над бездной между антрацитово-чёрными стенами. Где-то далеко позади сверкал излучатель, без устали сплетающий, словно паутину из света, бесконечную воронку. — Вот ты где. Луч мигнул и погас, отправив Челл в свободное падение в тускло светящееся марево внизу. Она собралась, готовясь к неизбежному. Внизу проглядывались панели, укрытые толстым слоем серого пуха — тридцать футов, двадцать, десять… В последнее мгновение панели с молниеносной быстротой разошлись, и в заклубившихся тучах пепла и пыли как будто открылась чёрная зияющая рана. Челл провалилась в неё, пронеслась сквозь непроглядную темень и — рессоры громко лязгнули, поглотив удар — приземлилась на чистую тёмно-серую поверхность. Она выпрямилась и оглядела тускло освещённое, до омерзения знакомое помещение. Падение завершилось в стандартном лифтовом отсеке с опоясывающими комнату жидкокристаллическими мониторами, складывающимися в один гигантский дисплей. На таких частенько можно было увидеть местные аналоги скринсейверов, видеоинструкции, машущие безликие фигурки и дразнящие видеозаписи травы и солнечных полей. Челл затошнило от отвратительного пластикового привкуса, наполнившего рот — потревоженная пыль, жидкий асбест, бог знает что ещё. Она закашлялась и сплюнула, вытирая губы свободной рукой. — Мне хотелось бы верить, что на твоём языке это означает вежливое приветствие, но какой смысл тешить себя самообманом, — сказал Голос. — Нет, ну правда. Стала бы ты так делать у себя дома? Даже если бы стала, тут тебе не дома. Тут серьёзный научный комплекс, и твоя мокрота никоим образом не является желанной деталью интерьера. В глазах Челл тускло горела ненависть, когда она поглядела в объектив ближайшей камеры. Всего их в этом крохотном отсеке было три — красноглазых, внимательно следящих за каждым её движением. Видимо, Она что-то пыталась этим доказать. Челл, покрепче перехватив пушку, обежала комнату вокруг пустующей площадки для лифтовой кабинки, в поисках портальной поверхности, какой-нибудь щели, знака, чего-нибудь, с чего можно было бы начать. — Тебе, я вижу, не терпится приступить. Это хорошо. Мне тоже. Но прежде я хотела кое-что прояснить для тебя. Дело в том, что наши с тобой картины мира не вполне совпадают. А жаль, потому что моя картина мира — чрезвычайно занимательное зрелище. Потому что она научная. В то время как твоя картина мира нарисована лишённой чувства юмора немой психопаткой с деструктивными наклонностями. Я считаю, что моя лучше, и её-то и надо придерживаться. Столь прямолинейное предложение нуждалось в не менее прямолинейном ответе. Не спуская пристального взгляда с камеры, Челл сделала преувеличенно медленный, очень демонстративный шаг назад и от души вдарила по монитору прикладом портальной пушки. Раздался греющий душу всхлип повреждённых кремниевых микродисплеев и треск статического электричества. — Важное оборудование уничтожено, — с готовностью прокомментировал синтезированный голос. — Хорошо, признаю, — вздохнула Она. — В этом ты непревзойдённый мастер. Кстати, это не комплимент — просто констатация факта. Суть в том, что перед лицом неодолимых обстоятельств отчаяние — совершенно естественная реакция. Прочие люди сдавались, когда понимали безнадёжность ситуации. В отличие от тебя. С тобой определённо что-то не так, и это делает тебя идеальным испытуемым. Забраковав площадку для лифта как потенциальный выход, Челл принялась ощупывать стены — мониторы тихонько шипели под ладонями. Камеры, нагло уставив ей в спину алые глаза, бесстрастно отслеживали её манёвры.  — Забавно, если задуматься. Это качество делает тебя не только бесценным экземпляром для проведения тестов, но и самой значительной угрозой моему существованию. Теперь, когда у меня появилась возможность наблюдать тебя вблизи — поверь, гораздо ближе, чем мне хотелось бы — я поняла одну вещь. Твои разрушительные наклонности проявляются, только если ты пытаешься защитить то, что ценишь. До сих пор, как правило, это была твоя жизнь. Я ничего не могу поделать с этим фактором — мы обе знаем, что ты нужна мне живой. Боль тебя не пугает. У меня есть доступ к результатам испытаний сотен людей, и потому я могу со всей ответственностью заявить — вот ещё одно доказательство твоей патологии. Наступила короткая задумчивая пауза. — В общем, я приводила в порядок свои файлы, которые Идиот вверх дном перевернул, и наткнулась на любопытную цитату. Знаменитый философ сказал, что тот, кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его снова. Правда, меткое наблюдение? Прочитав его, я поняла: я всё время ходила по кругу. Я подвергала твою жизнь опасности, а ты варварски, бесчеловечно пыталась убить меня в ответ. Мне действительно стыдно — ведь я упрекала тебя в эгоизме и сумасшествии, в то время как на самом деле во всём виновата я сама. Челл медленно подняла голову. Камеры уставились на неё с беспощадной, алчной бесстрастностью. — Я просто не предложила тебе верной мотивации. Кольцо мониторов вдруг воскресло, замерцало и покрылось сетью изображений. На первый взгляд это была одна и та же размноженная картинка — размытое серое видео с камер наблюдения, панорама маленькой комнатушки. Всего лишь тесная безликая комната с блеклыми стенами, кроватью… Челл окаменела, обессиленно уронив руку с пушкой. Страшная мозаика искорками отражалась в широко распахнутых глазах. Одинаковые кровати, одинаковые стены — но разные комнаты, а в них… Вот Мартин и Хэзер. Вот малышка Элли — едва заметный бугорок на огромной кровати криокамеры. Ларс. Эмили. Билл, Дина, Карен, Линдси. Близнецы, немногим превосходящие ростом Элли, замершую в бог-знает-скольки камерах от них. Роми. Гаррет. Аарон… И многие-многие другие. Она не сомневалась, что сосчитай она камеры — их окажется ровно сто четырнадцать, потому что они здесь все, все до единого… В груди поднялся болезненно-беспомощный жгучий ком. Челл прикусила ссадинку на языке, и во рту медленно разлилось тепло с медным привкусом. Резкая свирепая боль быстро привела её в чувство; в желудке застыла холодная тяжесть, а глаза будто наполнились раскалённым песком, но Челл скорее целиком откусила бы себе язык, чем позволила себе расплакаться перед камерами, перед Ней… — Признаться, я удивлена, — заметил Голос. Сотня камер слежения в комнатах криохранилища одновременно и неторопливо поворачивалась слева направо и обратно, и экран в лифтовом отсеке словно колыхался, наполняя тесное помещение иллюзией тошнотворного движения. — Когда я приказала роботам поймать всех, кто попадётся, я была больше, чем уверена, что они вернутся с Идиотом или, может быть, с тем кубиком, который ты так любила. Удивительно, как такая неприятная особа, как ты, сумела обзавестись столькими друзьями. Конечно, не все они твои друзья, но тем веселее будет это выяснять, правда? Челл всё слышала — в озарённой внутренним инфернально-багровым светом голове фиксировалось каждое слово, сказанное ненавистным Голосом — но на лице не отразилось ни тени эмоций. Она просто смотрела на экран, остановив взгляд на картинке из комнаты Роми. Она и за милю узнала бы это бледное спящее лицо в обрамлении пламенно-рыжих кудрей — как всплеск огня на фоне мертвенной серости. — Я думаю, мы поступим следующим образом. Ты будешь проходить испытания — и не будешь ломать оборудование, лезть в зоны ограниченного доступа, покушаться на мою жизнь и вступать в преступные заговоры с целью засунуть меня в корнеплод. И не спеши. Я серьёзно: я очень старалась, создавая эти новые испытания, так что я не требую от тебя их немедленного решения. Я отремонтировала Центр Релаксации, все криокамеры исправны, так что срок годности спящих составляет что-то около трёх тысяч лет — плюс-минус сотня-другая. Не волнуйся, ни один не протухнет. С ними всё будет в порядке. В отсек с шипением ввинтилась прозрачная капсула лифта, и за спиной Челл разъехались створки двери. — Если ты будешь хорошо себя вести. Дисплей погас, и отсек погрузился в темноту. Челл автоматически шагнула назад, пятясь от мониторов. Шаг, другой… на третий она пересекла порожек кабинки, и двери лифта сомкнулись, как кулачок любопытного ребёнка, поймавшего бабочку. Лифт остался прежним — тесный стеклянный цилиндр, неярко освещенный пульсирующими голубоватыми лампами, встроенными в сероватые панели где-то на уровне бёдер. Кабинка дрогнула и с сытым мурлыканьем скользнула вниз по шахте. Ни одной камеры не было видно, что никак не означало, что их не было вообще — Челл давно поняла, что вряд ли в Комплексе найдётся хоть одно место, где гарантированно можно спрятаться от Её взгляда. Она прислонилась к стене, прислушиваясь к тихому гулу мотора. Из головы никак не шло белое неподвижное лицо Роми — и прежде, чем она спохватилась, ей вдруг вспомнилось, каким оно было тогда, четыре года назад, тем светлым летним утром… Роми, первая живая душа, увиденная сквозь пелену боли и усталости… — Тише, милая, всё хорошо, ты поправишься… — Мам, а что это такое синее у неё на лице?.. — Макс, Джейсон, живо бегите в город и приведите доктора Диллон. Скажите ей, что… Тихо, тихо, миленькая, не двигайся, здесь ты в безопасности. Всё хорошо… …Роми и её нежный певучий голос, её обстоятельная деловитость, доступная лишь матерям буйных десятилетних мальчишек, неустанно ищущих на свою голову приключений погромче и повеселее. Роми и её запальчивость, взрывной характер, глупые прозвища и ещё более глупые влюблённости в давно погибших актёров минувшего века. Роми и её дети, её друзья, её соседи — все они, весь Эдем — теперь здесь, в гудящей темноте, заперты в саркофагах собственных спящих тел. Холодные, неподвижные, не совсем мёртвые, но и не живые… Вечный сон. Она смутно поняла, что больше не стоит, прислонясь к стене, а сидит на полу, вытянув ноги; свитер задрался, пока она сползала вниз, и теперь спину холодила ледяная гладкая поверхность. Со стороны Челл казалась тряпичной куклой, которую кто-то небрежно бросил на пол лифта, марионеткой в старом вязаном свитере, с ссадинами на коленках, с пустым оцепеневшим лицом и мёртвыми глазами — и с портальной пушкой, прижатой к груди. Ровная глянцевая поверхность пушки была холодной на ощупь, но где-то в глубине пульсировало притаившееся тепло — быть может, на пару градусов выше температуры её тела. Под ровный гул мотора Челл рефлекторно стиснула пушку покрепче и оставалась в этой позе, пока лифт проваливался всё глубже под землю.

***

Светало. С бледнеющего серебристо-серого неба одна за другой пропадали звёзды. В любое другое время Уитли не преминул бы задуматься, куда это они попрятались в такой спешке, но сейчас ему было откровенно не до того. Он сидел, сгорбившись, на земле, обхватив плечи длинными руками, уткнувшись лбом в колени и ничего вокруг не замечая. Даже если бы он и открыл глаза, то увидел бы разве что синее пятно смятого галстука да логотип «Эперчур Сайенс» — серый мазок на белом кармане. она бросила меня она бросила меня она бросила меня она бросила меня она бросила меня она бросила меня Да, она его бросила, и это само по себе невыносимо больно, но что ещё хуже — в десять, в сто, в сто-в-бесконечной-степени-пока-нули-не-кончатся раз хуже — так это её прощальный взгляд. Она как будто суммировала всё, чем он для неё был — и раз и навсегда вычеркнула его, смяла ту последнюю драгоценную полоску, оторванную от карты — и швырнула в пустоту. И, что самое ужасное — так справедливее всего. Он знал — прекрасно, чётко, ясно осознавал, что заслужил это. Потому что таков закон жизни. Цена ошибок — одиночество. Он содрогнулся, впился пальцами в плечи, оцепенел. В голове заевшей пластинкой прокручивалась эта унылая формула, жалкая спиралька причины и следствия, без конца преследующая его в течение безрадостной жизни, по которой он карабкается, как паучок по стенкам скользкой раковины. Стремится вверх изо всех сил, но вечно, неизменно, неизбежно сползает вниз. Всегда. Это окончательный приговор, награда за все его промахи — самое ненавистное, самое страшное… За ошибки расплачиваются здесь. И неважно, что до недавних пор он это «здесь» в глаза не видел — в глубине души, он изучил это место вдоль и поперёк, как маршрут своего направляющего рельса. Это «здесь» всегда с тобой, оно гнездится в голове, оно следует по пятам, где бы ты ни очутился — посреди раскинувшегося под светлеющим небом поля или в темноте пустой задымлённой камеры, в гулком жерле туннеля или в звёздном вакууме космоса. Потому что «здесь» — это никакое не место, а состояние. Это глубокая студёная яма. А ты валяешься на самом дне — продрогший, несчастный, бесполезный, никому не нужный, маленький и абсолютно одинокий дурень. Ты не человек. Челл всегда говорила ему правду. Она пыталась объяснить ему, что даже если истина причиняет боль, совершенно необязательно отрицать её. Можно попытаться исправиться, стать лучше, храбрее, умнее — стать кем-то, кто не боится показаться глупым и потому не притворяется кем-то, кем он не является. Вчера ему почти удалось понять, каково это, удалось увидеть — словно чьё-то тёплое дыхание ненадолго растопило иней на замёрзшем стекле. Если постараться, можно даже вспомнить это дивное ощущение безмятежности, чувство, что всё на своих местах, что всё в порядке, что беспрестанно гложущая паника и сомнения отступили… Он прижал колени к груди, спиной упёршись в твёрдый изгиб металлической опоры Дигиталис. Его буйному воображению всегда особенно удавались картины мрачного будущего, и оно решительнейшим образом вознамерилось — пусть даже против его воли — живописать самые колоритные версии поджидающего ада. Перед мысленным взором Уитли обезлюдевший, пустой, как запавший рот с вырванным языком, Эдем погибал, как когда-то Комплекс — ветшал, дряхлел и распадался. Растения жадно расползались по городу, вгрызаясь в здания, подтачивая их со всех сторон. Фундаменты крошились, краска лупилась, металл ржавел, цвета тускнели, кирпичи вылезали из стен, стёкла падали из рам и взрывались тучами осколков. Он видел, как улицы утрачивают форму из-за выпирающих повсюду корней, как площадь превращается в потрескавшееся пыльное пятно посреди безымянных руин; годы идут, а он всё так же сидит, укрывшись в тени Дигиталис. А потом и она падёт. А он всё равно останется — потому что, пока работают его микрочипы и пока солнце встаёт над горизонтом — он будет жить. Когда-то его грела эта мысль. Теперь она вызывала глухую тоску. Все они были так добры к нему — Гаррет, Аарон, Роми, даже малютка Элли Оттен. Может, и он сам когда-то был добрым — давным-давно, когда ещё был человеком, прежде чем Наука, время, страх и боль превратили его в малодушного гада, который на всё готов ради спасения собственной шкуры. Доброта Челл и вовсе не поддавалась описанию — она рисковала ради него жизнью и свободой, невзирая на его предательство. Она оставалась ему верным другом, хотя всем вокруг, а уж ей-то и подавно — было яснее ясного, что ему никогда не стать таким же сильным и замечательным, что он навсегда останется самим собой — неуклюжим, болтливым, эгоистичным придурком. Он мечтал помогать ей, мечтал показать, что тоже может быть храбрым, что она может на него рассчитывать. Он мечтал быть с Челл до конца — но едва он увидел портал, эту холодную синюю дверь в Её мир, как вся его непоколебимая решимость развеялась в дым, и что-то с оглушительной, гранитной убеждённостью завопило «плохая идея!», и ему стало так страшно… «…страх?» — сказал он ей однажды. — «Но ты же ничего не боишься!» Она сперва подумала, что он шутит, а потом её лицо неуловимо изменилось, и она ответила «Да нет…» И тогда Челл тоже не соврала. Он ведь видел, как она смотрела на мир по ту сторону портала. Он ведь научился понимать выражения её лица, и он прекрасно видел, что она ещё как боялась. Она была напугана до полусмерти, как положено любому нормальному человеку. Она знала, что её ждёт, знала, что ей предстоит сделать, и ей было безумно страшно. Но она всё равно пошла. Уитли медленно поднял голову. Это и есть храбрость. Можно бояться и всё равно быть храбрым — когда в тебе есть стержень, дающий силы обернуться к своим страхам, врезать им по морде и заявить «Да, чёрт возьми, мне страшно, но я всё равно это сделаю!» Такова Челл. Но не он. Страх всегда был его главной движущей силой, страх, от которого он предпочитал бежать неизвестно куда, лишь бы оказаться подальше. Он её полная противоположность. И почему-то уже не важно, в чём дело — в его собственном характере или программировании, в нём самом — или в тех, кто сделал его таким. Когда-то у него имелось удобное оправдание, что не он виноват в своих многочисленных фиаско, что так и должно быть, никто и не ждёт ничего большего. Всегда можно было свалить вину на что-нибудь ещё — на всё, что угодно. Теперь же не осталось ничего, кроме тупой осуждающей боли в твёрдо-световой груди — и мысли, что Челл потеряна для него, потеряна навсегда, и на этот раз бесполезно надеяться, что где-то там далеко с ней всё в порядке, и однажды они снова встретятся. Она потеряна — и он один во всём виноват и вынужден доживать свою бессмысленно долгую электронную жизнь и делить компанию с холодной болезненной дырой на месте сердца… — Я… Он осёкся. — Я мог бы… Уитли опять замолчал. В хриплом, срывающемся голосе обозначились вопрошающие интонации. Вопрос действительно был, но словно сам не решался прозвучать. — Я всё ещё мог бы… Не мог бы! — громко, властно, настойчиво рявкнуло в голове. — Ничего я не мог бы. Плохая идея. Всё всегда кончается таким вот образом. Всё всегда идёт наперекосяк. Всё равно слишком поздно. Три страйка, забыл что ли? Три страйка — выбываешь. Пытайся не пытайся, уже ничего не изменить. Медленно, чрезвычайно осторожно, будто добавляя последние две карты десятиэтажному карточному домику, Уитли вытащил из-под булавки-лягушонка во много раз сложенную измочаленную полоску бумаги. Развернув её, он невидяще уставился на паутинку тонких линий, ориентиры, россыпь координат и ярко-красную центральную отметку. Голос в голове прав, как всегда прав. Третий страйк. Она дала ему возможность всё исправить. Он мог загубить хлебопекарный процесс, прострелить ограду и даже случайно обидеть её сравнением с самым ненавистным врагом — вовсе не в этом заключались промахи, потому что на самом деле она хотела от него только одного — элементарной порядочности. Вот и всё. Ей просто хотелось знать, что в трудную минуту он поддержит её — что бы ни случилось, он будет рядом. Даже если, к примеру, он упустит свой последний шанс. Даже если она отчается и махнёт на него рукой. Даже если она больше не захочет иметь с ним дела. Просто иногда друзья должны быть рядом — и всё. Потому что на то они и друзья. Да что ты говоришь, умник, — с явной издевкой переспросил внутренний голос. — Ну раз уж мы так воодушевились, может быть скажешь, как теперь туда добраться? Даже если мчаться со всех ног — бежать придётся много часов! — Но… Ну хорошо, допустим, вот он Комплекс. Как внутрь-то попасть? Тук-тук, добрый день, вам срочная посылка, кто тут заказывал Модуль Смягчения Интеллекта, слегка б/у, специальная модель, теперь в комплекте с ногами! Слишком поздно! — Но… Никаких «но»! Толку от этих «но»! Ты только хуже сделаешь! Плохая идея! Он замолк, сжав губы в скорбную линию. Конечно, голос снова прав. В конце концов, именно в этом его предназначение. Даже если когда-то ему в голову и приходили удачные мысли, они удалили эту способность. Ведь так? […перемаршрутизация…] […перемаршрутизация когнитивных процессов…] Нет, не так, подумал он. Медленная, вкрадчивая мысль опасливо обрисовалась сквозь стекловидную вязкость застарелого умственного бардака. Ничего они не удаляли. Способность придумывать удачные идеи… чтобы избавиться от столь важной части такого всеобъемлющего, основополагающего процесса, как мышление, потребовалось бы очень, очень много времени. А как раз времени у них не было. Учёные спешили — что вполне понятно. Им надо было экстренно смастерить смирительную рубашку для непрерывно набирающей силу разумной машины, которую они ненароком наделили могуществом божества и неуравновешенностью обозлённой осы. И, чтобы не тратить драгоценное время, когда они приступили к проекту «а давайте-ка сделаем полезный модуль смягчения интеллекта из бесполезного сотрудника», то просто… …то просто написали одну умненькую изящную программку — специально для него. И внедрили ему в мозг, в число прочих протоколов и модификаторов, и задали ей максимальный приоритет. Им попался настоящий талант по части диких, нелепых, бесполезных, откровенно абсурдных замыслов, и учёные выделили — нет, не ту часть, что их выдумывала. А ту, что безо всяких на то оснований считала эти замыслы удачными. Именно эту наивную, увязшую в самообмане часть они сделали доминантной, наделили её непрошибаемой уверенностью в своей правоте, прицепили к колесу его психики и пожелали счастливого пути. И она великолепно справлялась с поставленной задачей — с энтузиазмом одобряла каждую из его многочисленных бредовых, типично уитлиобразных завиральных задумок, но… …но… Но всякий раз, когда в голову приходило что-нибудь действительно разумное… НЕТ! Нет-нет-нет, даже думать забудь! Плохая идея! Ужасная идея! Зачем ты об этом думаешь, прекрати немедленно, размышлять в этом направлении вообще не… эй, эй, что, что ты делаешь, остановись, СТОЙ!.. Он встал. Голос в голове ревел как оглашенный, и Уитли был очень близок к тому, чтобы присоединиться, но колени послушно разогнулись, и он выпрямился, хватаясь за шероховатый металл, сделал пару неверных шагов и обернулся, задрав голову. Над ним нависала башня — старая пёстрая пирамида из крапчатой стали и цветных проводов. Он нервно теребил полоску бумаги, вспоминая вчерашний день — как давно это было! — когда он вскарабкался на головокружительную высоту и увидел, как Челл смотрит на него, только на него… Перемаршрутизатор Когнитивных Процессов громко увещевал его остановиться, но Уитли показалось, что вопли звучат потише. Он почти жалел его — надо же так бездарно спалиться после стольких лет у руля. Его наполнило очень странное, с каждой секундой крепнущее чувство… анализировать его было страшновато, к тому же его по-прежнему глодали стыд, раскаяние и тревога за Челл, но… Где-то в самых тёмных глубинах его разума, на каком-то забытом наноуровне вспыхнул, заискрился и ожил забитый силикатной пылью, никогда не использовавшийся заблокированный узел, и… …Так вот они какие — хорошие идеи.

***

Под рессорами бряцали плоские металлические ступени. Узор мелкоячеистой гофрированной решётки напоминал жадно разинутые маленькие рты. Челл промчалась по узкому коридору, выложенному покоцанной серой плиткой, и оказалась в аванкамере с высоким матовым экраном; при её появлении тот замерцал и осветился белым. На экране зажглись аккуратные графические символы информационно-упреждающего характера, но поле, где обычно стоял номер испытательной камеры (и их общее число) осталось пустовать. Челл решила не обращать внимания. Приглушённый гул Комплекса нарастал по мере приближения к круглой раздвижной двери. Циклический замок провернулся, створки с шипением разъехались, и Челл оказалась в просторном, гулком, ярко освещённом серо-белом помещении размерами раз в десять превосходящем самое большое здание Эдема. — Поздравляю, ты прекрасно справляешься. Если ты успешно пройдёшь это испытание, я, может быть, скажу, сколько камер тебе осталось пройти до той камеры, в которой я решу, говорить тебе или нет, сколько камер осталось пройти. Над полом камеры пересекались три лазерных луча. Так же здесь имелись две высокие платформы с разбросанными по ним кубами, длинный узкий провал и высоченный, выгибающийся зазубренной аркой потолок — словно купол собора, созданного психически нестабильным архитектором с болезненным пристрастием к прямым углам. — Я должна отметить, что возможное ярко выраженное чувство ностальгии абсолютно нормально и предусмотрено данным испытанием. Видишь ли, в качестве основы взята первая камера, в которую нас отправил Идиот, когда мы выбрались из шахты. Во всяком случае, я сохранила структуру. Головоломки пришлось переделать, чтобы они представляли интерес для человека с хоть сколько-нибудь функционирующим мозгом. Челл выстрелила в потолок, поставила второй портал под ногами, переместилась на самую высокую платформу и пинком спихнула Преломляющий Куб. Тот с глухим лязгом стукнулся об пол, от удара линзы по бокам — изготовленные из некоего маслянисто поблёскивающего, зеркального зеленовато-синего вещества — на секунду покрылись рябью. — Кстати, об Идиоте. Где же он? — с притворной заботой, от которой у Челл свело скулы и зачесались кулаки, спросил Голос. — О. Он тебя подвёл, да? Всё, как я сказала. Я предупреждала, а ты меня не слушала. Лазер озарил Преломляющий Куб изнутри алым пламенем, и жар лизнул её голые руки. Ей пришлось оторвать рукава свитера в предыдущей камере — она и забыла, какой помехой может стать свободная, легковоспламеняющаяся ткань. Перенаправленный луч зашкворчал и вгрызся в гнездо-приёмник на дальней стене. Пол камеры начал двигаться, изменяться, складываться в ступени. Челл молча наблюдала за трансформациями, а Голос с кротостью святого страстотерпца вздохнул: — Однажды ты поймёшь, что всё, что я когда-либо говорила тебе — для твоего же блага. И тогда ты почувствуешь себя очень, очень глупо. Челл с привычной лёгкостью миновала смертельно опасные лазерные лучи и глубокий провал. Прежде, чем взбежать по ступеням, она на несколько секунд закрыла глаза. Сделала вдох. Сосредоточилась. Пошла вперёд.

***

— Нет, ну почему нельзя было сделать что-нибудь более плоское?! Только благодаря нечеловеческим усилиям Уитли удалось зацепиться за перевитую проводами балку. Ноги отчаянно заболтались в пустоте в поисках хотя бы отдалённо надёжной опоры. Кое-как справившись с данным осложнением, он повис над землёй, переводя дыхание, устремился было дальше, но тут же больно стукнулся о спутниковую тарелку и взвизгнул. — АЙ! Это знаешь, что? Показушничество, вот это что такое. То есть, да, я понимаю, отличная башня, очень впечатляет и всё такое, но зачем, зачем, боже правый, она у тебя такая высокая?! Процарапавшись ещё на пару метров вверх, он чуть не соскользнул и вцепился в балку руками и ногами, как человек, который вдруг наотрез отказался от мысли спускаться по пожарному шесту. Протесты окончательно застращанного Перемаршрутизатора Когнитивных Процессов слились в монотонный вой — впрочем, Уитли довольно сносно его игнорировал (хорошо, когда знаешь, что игнорировать!) и сконцентрировался на собственной болтовне. — …с моей стороны, наверно, не слишком учтиво вот так вот критиковать, ты ведь не можешь мне ответить… Ты теперь ТАМ, и бог знает что с тобой сделали, а я вот здесь, карабкаюсь… но неужели от тебя что-нибудь отвалилось бы сделать башню более досягаемой? Вот как-то сомневаюсь. Повозившись, он натянул на голову оранжевые наушники. Сначала он честно пытался наладить беспроводную связь с Дигиталис с земли — говорил с ней, звал, даже кричал, сложив ладони рупором — но ответа не добился. Таким образом, беспроводная связь сама собой отпала, и приходилось рассчитывать на старое доброе кабельное подключение. Уитли долго и мучительно пытался воткнуть кабель в шею — это не так-то просто сделать, когда одной рукой приходится цепляться за конструкцию, скрипящую и раскачивающуюся, как мачта несущегося на всех парусах корабля. Наконец, он попал в разъём, услышал короткое «клик» и почувствовал уже знакомое, медленно растущее тепло соединения. — Эгей! Ты не спишь? У меня тут аварийная ситуация! Слышишь меня? В ответ раздался сонный, неторопливый и неотвратимый, как приливная волна, голос. [00004] — Да, это я. 00004, широко известный в узких кругах как Уитли, он же админ и всё такое. Пароль: яблоко, бублик, единокрог. Мне нужно с тобой посоветоваться. Срочно — уровень срочности… самый срочный. Так себе и пометь. [пароль подтверждён: яблоко_бублик_единокрог. Личность администратора подтверждена: 00004/[F]AS[IV]IDPC241105/AS[I]HRAD. Запрос?] — Ага, запрос, сейчас, сейчас всё расскажу. Дигиталис… Лис. Врать не буду, дело в том, что я кое в чём ошибся. Моя самая большая ошибка. На первом месте в хит-параде самых ужасных моих ошибок, совершённых за всю жизнь, даже хуже той, которую… впрочем, не это важно, ты это, пожалуйста, проигнорируй. Так вот, есть одно место. Не очень далеко, и если никуда не сворачивать — напрямик идти — то получится около двенадцати миль… плюс-минус… В километрах это примерно… честно говоря, понятия не имею, сколько это в километрах, не помню формулу перевода. Пятьдесят… шесть… точка… а, ладно, чёрт с ними, с километрами, обойдёмся милями. В двенадцати милях отсюда есть место, и мне позарез надо туда попасть. Я очень спешу и потому ногам не доверяю — на ногах мне туда в жизни не успеть. А ты у нас умеешь повсюду рассылать… данные. Информацию. Файлы. И я подумал — может, ты могла бы… послать меня? Это была именно та просьба, с которой проще обратиться к машине, нежели к человеку. У людей всегда имелись мнения. Люди по-всякому реагировали — как Гаррет, когда Уитли попросил его помочь избавиться от воспоминаний. Люди принимались задавать вопросы вроде «чего?», «зачем?», «ты с дуба рухнул?». Люди пытались понять. А машины просто выслушивали просьбу и понимали её буквально. Дигиталис некоторое время молчала; на стыках между сплетёнными воедино разнородными системами распускались звездообразные огни, словно кораллы, реагирующие на свет. Уитли ждал, ёрзал, пытался укротить лихорадочное нетерпение, пытался не думать о том, что каждая следующая секунда может стать последней для… [запрос: координаты] — Ко… о господи, ну откуда мне знать?! Я же не знаю, где оно… о! Стоп! Момент! Вообще-то знаю, знаю!.. До белизны в костяшках сжимая пальцы, он переполз в менее опасную сидячую позицию, вытащил из-под булавки обрывок карты и осторожно разгладил его у себя на коленях (действие, сравнимое по бесполезности с попыткой повязать ленточку на сдохшую две недели назад кошку). Он поморгал, прищурился и, водя длинным грязным пальцем по закручивающейся истрёпанной бумажке, прочитал строку цифр. — Подойдёт? Забавно, вы с ней в этом плане похожи… обе уделяете столько внимания мелочам. Я подумал, что если кто и докопался бы до координат Того Места, так это она. И — бинго! Вот они. [поиск…] Пёстрое сознание Дигиталис встрепенулось, устремилось вверх. Спутниковые тарелки дёрнулись и повернулись, и откуда-то сверху, из черноты, пришёл ответ. Уитли покрепче прижался к перекладине и вскрикнул, когда на него обрушилось внезапное ощущение ошеломительного расстояния. Он как будто снова взглянул на Землю с высоты её орбиты — правда, на сей раз картинка была чёткая, не искажённая невыносимой жарой и встречным ветром. Сине-серо-зелёное марево двинулось навстречу, принялось разворачиваться — быстрее и быстрее, обрастая деталями и текстурами, складками и углублениями, венами долин и рек, белыми вкраплениями гор, зелёными одеялами лесов, лоскутами полей, стремительно приближающимся золотом пшеницы, и тут… [цель найдена] Уитли застонал и, пожалуй, впервые пожалел, что у него нет желудка, и его не может стошнить. Пришлось бы очень кстати. Дурнота усугублялась тем, что он знал, что именно обнаружила Дигиталис: зловредный острый ледяной осколок, коварно зарывшийся глубоко в северо-восточные поля. -О да. Вот это оно самое и есть. Вот туда мне… — он невольно содрогнулся. — Надо попасть. Вокруг снова разгорелись нити связей, и он почувствовал, что Дигиталис раздумывает над поставленной задачей, тщательно и добросовестно сканирует его, снимает мерки, подсчитывает… Наконец, она вынесла свой вердикт. [минимальное время загрузки: 05д: 7ч: 26м: 40с] -Эй, эй-эй-эй. Эй. Что это означает? Пять чего? Что это за «д» такое? [1д = 24 ч. Начать загрузку? да/нет] Уитли чуть не свалился с башни. — Пять… Пять дней. ПЯТЬ ДНЕЙ?! Ты издеваешься что ли? У тебя вообще словарь где-нибудь есть? Советую уточнить значение слова «срочно». В последний раз, когда я проверял, оно не означало ничего близко похожего на «можно отложить на пять дней»! Мне нужно туда прямо сейчас. [поиск…] [доступ закрыт: неизвестный сетевой протокол. брандмауэр. трафик ограничен. минимальное время загрузки: 05д: 7ч: 26м: 40с] Уитли попытался выразить своё отчаяние вербально, впервые в жизни не преуспел и ограничился воздетыми к небу ладонями (поразительно напоминающими морских звёзд с приступом эпилепсии). — Нет! Нет, Лис, этого недостаточно! А обойти защиту можешь? Да, я знаю, там все эти брандмауэры и… прочая дребедень, но ты же… ты же башня! Коммуникационная! Ты же… вступи с ними в коммуникацию, что ли… У пришедшего следом сгустка энергии не было ни веса, ни импульса, но он с ошеломляющей силой обрушился ему на затылок и мигом оборвал поток речи. Уитли некоторое время ловил ртом воздух, соображая, что, видимо, вышка ростом с четырёхэтажный дом только что отвесила ему цифровой аналог подзатыльника, чтоб не лез под руку. [установление связи в процессе] — А-а-ай… да-да, я понимаю. Извини, я знаю, что ты делаешь всё возможное, я… я не вмешиваюсь, я просто… просто я волнуюсь за… За всех, если честно. За людей. И за Гаррета тоже — помнишь Гаррета? Он тебя ещё построил. Большущий такой, умница, здорово разбирается в зажимных клещах на три восьмых. Вот, но особенно я волнуюсь за Челл. Знаешь её? Она… в общем, она чрезвычайно важна, и это мягко сказано. Жизненно необходима. Мне. И, пока мы с тобой беседуем, она Там, в том месте, которое мы искали. Все они там. И если мы ничего не придумаем, причём как можно скорее, то… Лис, мне невыносимо об этом думать. В прямом смысле. Вот я пытаюсь подумать об этом, и — ааааааааа! Нет, не могу. По-прежнему невыносимо. [попытка усиления сигнала] Башня с лязгом содрогнулась. Взвыли сервоприводы. Внизу тяжело загрохотал генератор, когда спутниковые тарелки, облепившие балки и перекладины Дигиталис, начали двигаться. Вышку трясло, под тремя опорами глухо, размеренно вибрировала земля. Уитли прицепился к ближайшей балке на манер перепуганной устрицы, отчаянно пытаясь не поддаваться панике. Ему и в прошлый раз было страшно, а теперь и подавно — без умиротворяющего фактора в виде вооружённого ноутбуком Гаррета, без поддержки в лице наблюдающей снизу Челл… Он остался один на один с грандиозной нечеловеческой силой — которая пусть и не выказывала враждебности, но, всё-таки, была слишком громадной и могучей. Он никогда в жизни не чувствовал себя настолько уязвимым. Уитли упрямо впился в балку и попытался очистить разум от каких бы то мыслей вообще, особенно от того давнего, болезненного воспоминания, где серели бетонные стены, вращались лопасти вентиляторов, а он, крохотный и беспомощный, был подключён к разъярённой, мечущейся по своей клетке из подмостей нет нет нет нет, не вспоминать, не вспоминать… Но чересчур живое воображение, как назло, разбушевалось не на шутку. Как он ни старался его обуздать, Дигиталис что-то заметила и поколебалась; остановив перекалибровку антенн, она направила огни своего разума в его направлении и с открытым любопытством коснулась поступающих с его стороны данных. Секунда — и всеобъемлющий канал между ним и башней сузился, прицелился, раскинул миллион крохотных острых ответвлений, впился в его разум, как капилляры в плоть, пытаясь сфокусироваться… — Эй! Ты чего? А ну хватит! Что ты делаешь, ты не должна… [поиск данных…] — Э нет, нет, оставь мои данные в покое! Слышишь? Отстань! Ты должна… В крохотную паузу вклинился хирургически точный удар, лишив его дара речи. То Дигиталис нашла центр памяти. Случившееся следом напоминало спящий режим — то же ощущение беспомощной отстранённости, с единственным отличием: Уитли никогда в жизни не чувствовал себя более разбуженным. Его захлестнул серебристо-синий неоновый поток из замелькавших головокружительной скоростью картинок прошлого, когда Дигиталис пробилась к его воспоминаниям и включила быструю прокрутку. Готов, Модуль С.И.? Запуск! Ну, началось… …прикончи её… Замешательство, предвкушение, исполинский силуэт за частоколом подмостей и подпорок, белая маска, мёртвый погасший глаз… Далёкий пол, кольцо мониторов, ожидание на лицах учёных, заросли кабелей, широкая дуга неведомого крепёжного элемента, в котором, если дать волю фантазии, можно разглядеть то ли обод, то ли гигантское велосипедное колесо… Она включена- Что происходит, что… …это за МЕРЗОСТЬ… Голос. Её Голос, рычание, рёв, безумная пылающая ненависть… КАК ВЫ ПОСМЕееееееелиии хорошие новосссссти, я поняла, что это, что этооооо… — Стой-стой, что за… это не моё! Это не моё воспоминание! Откуда это?! Дигиталис не ответила. Уитли почти наверняка знал, что она по-прежнему слышит — затылком он ощущал пощипывающее напряжение связи — но она отпрянула, как обжёгшийся ребёнок, замкнулась в себе. Чтобы сконцентрироваться, Уитли отключил внешние оптические каналы, и в призрачной темноте разглядел болезненно-красные пульсары цифровой мигрени. Там, где недавно были лишь спокойные бесстрастные вычисления, вдруг появились образы, слова, далёкие обрывки резких, пронзительных звуков и чувств — ярость, боль, страх и поверь мне это это это сломала, молодец, послушай мы обе застряли здесь ииииииииии почему почему бы это не храбрость, это убийсссссссство, два плюс два равноооооо десять я в порядке, я в порядке, я в порядке, а ты Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! Уитли вжимался в балку, словно пытаясь растворить свой аватар в металле. Голос в голове метался, резонировал, извивался, точно попавший в ловушку монстр, но всё это не имело смысла, Она никогда не говорила ему этих вещей, да и чувство было такое… словно тонкая плёнка защитного поля… времени… расстояния… Память… Это было воспоминание. Воспоминание! Кажется, аватар кричал, но сам Уитли почти не сознавал этого, ему было не до того, потому что в голову вдруг, сметая преграды и заслоны, хлынули новые данные — визуальные, слуховые, осязательные, разрозненные и обрывочные, но кое-как удерживаемые вместе, как ветхое, рассыпающееся от старости письмо… Она…

***

…Она умирала, и во всём виновата Эта, это злобное мелкое чудовище победило, Она горела заживо, мир пожирало пламя, и потолок зала больше не мог сопротивляться ужасающим, рвущим его на части силам, треснул, как скорлупа, и всё затопила горячая белизна и боль, и ярость, и боль, и боль, и… Ссссссссвязь Связь с базовым модулем прервалась, дымящиеся обломки в беспорядке валялись на потрескавшемся горячем бетоне, сыпались откуда-то с неба, разбивались о землю на сотни осколков. Сознание раскололось на миллионы гаснущих, трепещущих кусков. В каждом тлело воспоминание о монолитной системе, где каждый узелок был жизненно важной деталью, и она, и она, и она… Откуда-то далеко снизу ощущался другой сигнал, более мощный. Как-то Ей удалось выжить, Она была недвижима, но — была, и каждый обломок звал Её на помощь, молил о спасении… Но помощь не приходила, небо темнело и светлело, солнце и луна кружились туда-сюда в диком танце, над горизонтом разворачивались грандиозные парады из странных силуэтов, вдали гремели взрывы, вспыхивали огни. Небо бледнело, выцветало, пока не стало грязно-коричневым днём и беззвёздно-чёрным ночью. Единственная часть некогда цельного блока, сохранившая зрение, запоминала всё увиденное — еле живая, но неспособная остановиться. Сил хватало только на эту последнюю функцию — молча смотреть в отравленное небо, широко раскрыв немигающую жёлтую линзу. Однажды пришёл человек — обломок насилу вспомнил, что такое «человек», но, тем не менее, это был именно он — худой, совсем молодой, с чёрными испуганными глазами. За спиной у него висел мешок с «лямбдой», выведенной грязно-оранжевой краской. Человек принялся рассматривать обломок-который-видел с зачарованным опасением. Затем он сел на другой обломок — мёртвый кусок стали — и нацарапал что-то в маленькой книжке. Потом поднялся, окинул место катастрофы осторожным, каким-то… жадным взглядом — и ушёл. Годы тянулись и тянулись, сталь чернела, повсюду расползались растения, пыль и мох заслонили картинку, превратив мир в непонятное смутное пятно. Ночами стали гореть яркие огни, до площадки иногда доходили отголоски ударных волн, а обломки медленно погружались в пустоту беспамятства. А однажды человек вернулся. Он изменился — состарился, как заведено у людей, покрылся шрамами и морщинами, и с собой у него был уже не рюкзак, а дряхлый потрёпанный грузовичок, а на лице — уже не страх, а целеустремлённость. Из-под булыжника и мусора он извлёк обломок с жёлтой линзой — которая к тому времени выцвела до бледно-зелёного и покрылась сетью тонких трещин — поднял обеими руками и улыбнулся. Человеку помогала маленькая армия мощных самодельных машин, погрузчиков, тележек, тягачей и других людей. Вместе они собрали обломки разбитого блока, выкопав их из-под нарастающего долгие годы слоя земли и гниющих листьев, погрузили в кузов и увезли. Обломок-который-видел испытал нечто вроде глухой неясной паники, когда разваленная стоянка скрылась вдали, и связь с Нею оборвалась, и погибла последняя надежда на спасение. Люди — закалённые, выносливые, изобретательные беженцы — выгрузили разбитый блок в пустую комнату покинутого, серого полуразрушенного здания в центре их небольшого посёлка. Сырья не хватало — вообще ничего не хватало — и в течение последующих лет стальные прутья, провода и корпус блока разошлись на кровельные материалы, заплатки и подпорки, а оголённые запчасти были забыты и брошены в темноте. К тому времени они утратили последние искорки сознания и погибли. Шли годы, город разрастался, серое здание отремонтировали и перекрасили, комнату переделали в склад для новых товаров и оборудования. Никто больше не вспоминал о погребённых в темноте обломках. Пока однажды обломок-который-видел не был воскрешён приливом странной незнакомой энергии, циркулирующей по его цепям; неведомая система, к которой его подсоединили, питала его и проводила диагностику. Даже сейчас он с трудом сознавал себя. Он просто знал, что забвение кончилось, и над ним склоняется существо под названием «человек». Человек был молодой, коренастый, светловолосый, бородатый, с чумазым от машинного масла лицом. Он, как другой человек много лет назад, бережно поднял обломок двумя руками и поднёс к своему лицу. -Вот это да, — шепнул человек, и в глазах его засияло что-то нечто вроде восхищения и — хотя рано было делать выводы, но, всё-таки — обожания. — Ты чудо.

***

Остальное промчалось стремительной вереницей, и Уитли пришёл в себя. Вчера он лишь мимолётно удивился, что оказался совместим с чуждыми технологиями. Он так обрадовался, что ему даже в голову не пришло спросить Гаррета, как и, главное, откуда он выкопал так кстати пришедшийся неуклюжий тяжёлый переходник, темнеющий на противоположном конце его новенького белого провода. Ведь этот трёхштырьковый штепсель… здесь, снаружи, подобный интерфейс нигде не использовался. Но он воспринял его как данность — точно так же, как-то ржавеющее то ли колесо, то ли обод на стене склада. Он ничего не заподозрил, хотя трогал колесо руками, плавая на волнах вызванного вирусом головокружения и маловразумительно агитируя Гаррета за разговоры с механизмами… Гаррет. Смекалистый, изобретательный. По человеческим меркам, наверно, гений. Почти такой же умница как Челл, с кипящим и бурлящим «почему бы нет» в мозгу, огромным и ярким, как неоновая вывеска, предупреждающая об опасности. Подобное «почему бы нет» способно менять мир. Или уничтожать. Уитли сглотнул. Он снова мог говорить — но боялся. Он по-прежнему был совсем один в окружении радуги проводов и россыпи спутниковых тарелок, которые замерли под странными углами точно пустые, обращенные к небу лица. Дигиталис безмолвствовала, и ему было страшно подать голос, потому что он не хотел, чтобы его догадки обрели форму и достигли настороженного, голодного разума по другую сторону канала связи. Впрочем, не это пугало больше всего. Уитли боялся того, кто мог ему ответить. — Эй… Дигиталис? Лис? Ты… ты где? Нет ответа. Уитли пробрала дрожь. Солнце уже взошло, но день намечался облачный, и колючий свежий ветерок свистел в пролётах башни. Он крепко держался за перекладину и делал то, что делал всегда, когда всё летело к чертям и, казалось, хуже быть уже не могло — надеялся на лучшее. -Дигита… [00004] Уитли шумно выдохнул от облегчения. Голос — голоса — по-прежнему принадлежали Дигиталис. Они грянули знакомым беззвучным и оглушительным хором, который так напугал его в первый раз. Так же, как и тогда, у него захватило дух, и он чуть не сорвался вниз, но именно сейчас это был самый прекрасный звук на свете. Ну, быть может, не в прямом смысле самый прекрасный, но он всё-таки очень обрадовался, потому что это означало, что башня осталась сама собой. — Лис! О, восхитительно! Я… ох, я уж думал, что потерял тебя. [запрос?] -…ну как это — «почему»! Потому что… Ты ведь… святые угодники, поверить не могу, ты… Тебя построили из… — ему пришлось заставить себя закончить предложение. — Из Её запчастей. В ответ сознание Дигиталис расширилось, потянулось к нему, внимательно присмотрелось и выудило из какого-то запечатанного страхом чулана его запутанной базы данных Имя. Каждое слово было проанализировано с неторопливым, безмятежным любопытством. [Генетическая… Форма… Жизни и /##дддДИСКовая Операционная Система] — Ага. Именно. Но… Всё-таки, голос звучал иначе. Вернее, не то, чтобы действительно произошли какие-то изменения, просто теперь он расслышал в числе прочих голосов знакомые призрачные холодные интонации. Они всегда были, просто сливались с общим хором. Не знаешь — и не расслышишь… [00004] Сквозь мутный тоскливый страх и беспокойство Уитли осознал, что, пожалуй, это о многом говорит. Причём, не обязательно о плохом. Как только Она его не называла — идиот, дурак, мерзость, опухоль (наиболее мягкие версии) — но Она никогда, никогда не использовала ни его имя, ни даже цифровое прозвище. Мисс Вселенная, Госпожа и Владычица Всея Комплекса считала себя слишком важной персоной, чтобы снизойти до подобного уровня. Уитли приблизительно представлял, в чём тут дело. Гаррет, подумал он, и три года сложной, увлекательной работы. Челл приходит помочь, когда выдаётся свободная минутка. Горожане время от времени предлагают свою поддержку. Гаррет в компании маленького ноутбука и гигантских надежд формирует огромное цифровое сознание, собирает в единое целое разрозненные части, оживляет давно умолкшие, позабытые детали, погребённые на складе, и вплетает их в общий узор незавершённого разума Дигиталис — мягко, терпеливо, как чуткий родитель, ведущий за руку робкого капризного ребёнка. Дигиталис была Ею не более чем, скажем, близнецы Хэтфилд — своей матерью, или уютный маленький домик Челл — пустующими бетонными развалинами. — А? Я здесь, всё ещё здесь, Лис… [доступ…] [Лаборатории Эперчур Сайенс: центральная защищённая сеть. Запрос авторизации…] [Защищённая сеть: требуется логин администратора и пароль] -Что? Боже, я так я знал. Я так и знал, просто так нам туда не пролезть! [администратор: 00004/[F]AS[IV]IDPC241105/AS[I]HRAD] [пароль] Уитли изумился и с новой надеждой устремил взгляд на самую высокую точку башни, на мигающий красный огонёк. — Так. Хорошо, я, кажется, понял, на что ты намекаешь. Догадка наобум, но попытка не пытка, верно? Яблоко, бублик, единокрог… Спутниковые тарелки вновь ожили, расцвели густыми цветными мазками и слаженно повернулись. Уитли понятия не имел, какие точки они избрали ориентирами, в каких позициях собирались застыть, но Дигиталис была спокойна, сильна, уверена — она точно знала. [пароль принят] — Шутишь?! Но как?! [Доступ к защищённой сети разрешён. Отсылка программы: деингибитор/бренди.exe] [отсылка…]

***

Пересылка завершилась в двенадцати милях от них, глубоко-глубоко под землёй, и сервер, обслуживающий сетевую безопасность Комплекса, издал удовлетворённое послушное «динь!». Сервер знал, что запрос доступа к сети поступает от устройства «Эперчур Сайенс»… во всяком случае, оно очень сильно походило на таковое. Во всяком случае, все коды были на месте. Более-менее. Что именно это за устройство — сервер никак не мог разобрать и при иных обстоятельствах задал бы куда больше вопросов, но сейчас… К его собственному изумлению, он обнаружил, что не больно-то ему и интересно. Стандартные протоколы, сотни сложных подпрограмм, необходимых, чтобы защитить Её от внешних атак, и которые должны были бы активизироваться и придирчиво разобрать исходящий сигнал до последнего нолика в поисках возможных несоответствий, вдруг сменились неким неясным блаженным умиротворением. Наиболее метко его могла бы описать фраза «Почему бы, чёрт возьми, и не пропустить?». Наверняка сервер знал одно — остальные как хотят, а лично он отчего-то очень, очень счастлив.

***

— Лис, — окликнул Уитли, не в силах больше молчать. — А дальше что? Ну давай же, не молчи, расскажи мне. Я ж изведусь. Сижу тут, как на иголках… не то, чтобы тут были иголки, тут везде балки с перекладинами, но если бы тут были иголки, на них бы я и сидел. Что происходит? Мы… По телу башни прошла лязгающая дрожь. Спутниковые тарелки продолжали свой хоровод, мириады различных систем по очереди выстраивались, как костяшки домино, в поисках идеальной конфигурации. [сеть-ретранслятор в режиме ожидания. усилители сигнала — обнаружены. готовность базовой сети — 98%. внимание: согласно протоколам технического обслуживания AS[I]HRAD количество необходимой для передачи энергии превышает допустимое. возможно необратимое отключение устройства.] [минимальное время загрузки…] Уитли стиснул зубы, зажмурился и сжался, словно в ожидании расстрела. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… [минимальное время загрузки — 40 с.] — ДА! Ура! О, это восхитительно, гениально! Вот этого я и добивался! Отлично, только… погоди, погоди секундочку, мне… мне хотелось бы кое-что прояснить. Что конкретно имелось в виду под этим не… необратимым отключением? Кораллово-яркое пёстрое облако вокруг него слегка потускнело, придвинулось ближе, но Уитли — хотя от всего пережитого его всё ещё слегка трясло, как после мощного удара током — не почувствовал угрозы. В этом прикосновении не было ничего общего с Её безжалостной хваткой — Дигиталис участливо, бережно — словно гигант, только-только научившийся соизмерять свою силу с окружением — дотронулась до его разума. Она мыслила и функционировала далеко за пределами неуклюжего человеческого языка, но всё-таки попыталась донести до него свою мысль — потому что, в конце концов, именно для этого её и создали. Прощупывая его хрупкий мозг, она искала слова и фразы, которые он бы понял. Дигиталис объясняла, а он слушал. Её гипотеза, с чисто технической точки зрения, представляла собой форменное цифровое сумасбродство. Идея была настолько безумна, что его обалдевший от обилия событий, несчастный измочаленный Перемаршрутизатор Когнитивных Процессов не стерпел подобного издевательства и заткнулся, задыхаясь, как регбист, которому в солнечное сплетение врезалась команда противников в полном составе. Но даже без него всё его существо вопило, что это худшая, опаснейшая, самая ужасная идея. От самой мысли о предстоящем в глазах туманилось от страха. — Ну что ж, — с трудом выдавил Уитли, когда Дигиталис закончила. Свободно болтающиеся кругом разноцветные провода, потревоженные тряской, постепенно замирали. — Мне кажется, стоит попробовать. Дигиталис помолчала. Подключившись к его лингвистическому центру («обработка языковой информации, дерево парсинга, наносинтаксис!» — вспомнил он не без гордости), она пустилась на поиски наиболее точной фразы. [00004…] — Да-да, я на месте. [назад дороги нет] [начать отправку? да/нет] Уитли осторожно выпустил из рук балку и посмотрел вниз. Над полями и вокруг башни стелился туман, превратив пейзаж в странную, затянутую дымкой полуфантастическую декорацию. Уитли оглядел свою долговязую, неуклюжую, непрактичную человекообразную оболочку. Свои руки — ладони, пять пальцев, гениальное, всё-таки, изобретение. Локти, костлявые непредсказуемые колени, длинные свисающие над туманной бездной ноги. Коснулся растрёпанных светлых волос. Вообще-то, не так уж он и плох, этот корпус — он преподнёс ему несколько сюрпризов, подарил пару-другую неожиданно приятных моментов. Когда, например, Челл касалась его лица своими ловкими быстрыми пальцами, или когда она же заснула у него на груди, и он слушал её глубокое, ровное дыхание… Иной раз корпус вёл себя попросту странно — в горле что-то перекатывалось, когда он сглатывал, на руках проступали сети каких-то таинственных шнуров, когда он шевелил пальцами… Он и не заметил, как быстро привык пилотировать этот дурацкий, неловкий твёрдо-световой аватар. В целом, оно очень даже ничего, это тело. Почти как родное. Он улыбнулся — как можно шире и бодрее. Это его последняя улыбка, надо сделать её запоминающейся. — Ничего страшного, Лис, — в голос всё-таки прошмыгнула предательская дрожь, чуточку затушёвывая неустрашимо-героические интонации, но, во всяком случае, говорил он от чистого сердца. — Приступай!