***
Утро начинается вовсе не с кофе. Дирк жмурится от солнечного луча; ему не хочется открывать глаза и просыпаться, поэтому он пытается лишь перевернуться на другой бок, чтобы свет не мешал. Но и перевернуться что-то не дает. «Тодд?» Кто-то сидит рядом на диване, и Дирк, не глядя, нащупывает рукав и тянет на себя со сдавленным вздохом. Он жалуется: — Этот диван та-акой неудобный, просто кошмар… Ухо болит, — на самом деле болит не только ухо — он, кажется, отлежал всю правую половину тела, и теперь всё страшно ноет. — У нас еще осталась пицца?.. Судя по звукам — очень даже осталась, но придется поспешить, чтобы ухватить последний кусочек. Дирк открывает глаза и встречает удивленный взгляд Барт. Они смотрят друг на друга еще пару секунд, прежде чем Дирк с коротким вскриком не отскакивает к противоположной стороне дивана. Он в ужасе от осознания того, что только что он чуть ли не повис на опаснейшей убийце, которая, между прочим, однажды уже пыталась его прикончить. — Я тебя помню! — он тычет пальцем в ее сторону, взбираясь на подушки, подальше. — И че? — Барт хмурится. — Я тоже тебя помню. Она тянется к куску пиццы в коробке на столе, а Дирк от резкого движения вновь испуганно вздрагивает. Он часто моргает, его рот то открывается, то закрывается снова, и наконец ему удается подобрать слова: — Ты хотела меня убить! — Но не убила же, окей? Даже жизнь спасла, между прочим, — резонно замечает Барт, даже не глядя в его сторону. Она облизывает палец, измазанный в кетчупе, а потом тычет им же в плечо Дирка. — У вас тут что, вечеринка, на которой все ходят в уродливых свитерах? — Это называется Рождество, это рождественский свитер, и он не уродливый, — Дирк немножко оскорблен, но, учитывая обстоятельства, решает не возмущаться. На всякий случай он с опаской уточняет: — Так ты не собираешься… — Я завязала с этим. Ну, с убийствами. Так что хватит уже дергаться! — Барт разворачивается к нему, влезая на диван с ногами и вынуждая Дирка терпеть такое наглое вторжение в личное пространство. Несмотря на убежденность в голосе Барт и тот факт, что она «завязала с этим», Дирк все равно замирает на месте, на секунду даже задержав дыхание. Как в клетке с диким зверем — ощущения те же. — Тогда зачем ты здесь? — облизнув пересохшие губы, выдавливает он. Барт изображает задумчивость, такую несвойственную ее образу. Она оглядывается по сторонам и наклоняется ниже, ссутулившись: — Чтобы предупредить. — О чем? Я не понимаю, — еще больше напрягается Дирк, и его снова охватывает неприятное тревожное чувство. Он почти успел отвыкнуть от этого жуткого холодка, скользнувшего по коже и тут же всколыхнувшего волну мурашек по спине. Барт смеется хриплым, каркающим смехом. — Ха, да ты много что забыл, а? Забыл, кто ты! Да не бойся, прислушайся. На связи Вселенная, — она улыбается, а Дирк думает, что все это странно, неправильно. Он бледнеет, слушая слова Барт, как зловещее пророчество: — Что-то приближается, Дирк Джентли. И знаешь, мне кажется, это закончится плохо, очень-очень плохо.***
Иногда это так трудно — решиться. Просто взять и сделать то, что необходимо; то, что давно пора сделать, как бы страшно ни было при этом. Больше нельзя откладывать. Тодд сидит за столом, на столе перед ним — злосчастная флешка, и он смотрит на нее неотрывно, как будто она исчезнет, стоит только отвести взгляд. Если честно, лучше бы так и случилось, потому что на этот раз ему придется узнать, что на ней. Пути отступления перекрыты: напротив, сложив руки на столе, сидит серьезно настроенная Фара, рядом с ней — безучастный Кен. И они смотрят на него. Ждут. — У меня нет ноутбука. — Тодд делает последнюю попытку, и смотрит на флешку уже с нескрываемой злостью. — Могу принести свой. Он в машине, — неожиданно отзывается Кен, и последняя надежда рушится об его слова и непоколебимый взгляд Фары. Она кивает Кену, тот тут исчезает за дверью. — Для тебя это настолько сложно? — интересуется Фара. Тодд пытается разобраться с интонацией ее голоса — что это значит? Скрытое раздражение или тщательно упрятанная жалость? Господи, какой он жалкий, должно быть, в ее глазах. — Я не… нет, не сложно. Неприятно, — он утомленно вздыхает, откидывается на спинку стула. Не сложно — просто морально тяжело. Ему не хочется влезать в это снова, снова сталкиваться с Черным Крылом (пусть даже не напрямую), копаться в подробностях их жутких экспериментов и далее по списку. — Просто, знаешь, мне кажется, это лишнее. Я и без этого понимаю, насколько хреново там все обстоит и насколько сильно они травмировали Дирка. Я просто не хочу знать, как именно они это с ним сделали. Так что вот это, — он кивает на флешку, лежащую между ними, — лишнее. — А вот мне кажется, что ты просто еще не осознаешь весь масштаб нашей проблемы. Дело не только в Дирке. Понимаешь? Тодду кажется, будто он на допросе. Отвратительное ощущение. Как же ему не хотелось, чтобы это чувство ассоциировалось с Фарой, с той самой Фарой, которая, кажется, понимала его и поддерживала до этого, которая… — Не смотри на меня так, — предупреждает она, и Тодд растерянно уводит взгляд в сторону. — Еще чуть-чуть, и я начну жалеть о том, что вообще приехала. От этих разговоров, похоже, никакого толку. — Ты говорила что-то про Риггинса по телефону. Получилось встретиться? — последний шанс оставить их разговор в нейтральной зоне, не переходя к ссоре и не испортив все окончательно. — Получилось, — Фара кивает, и, кажется, немного успокаивается — так это видится Тодду. — Но рассказать нам он ничего не может. Документ о неразглашении. Слишком секретно. Он дал один совет… — Больше не влезать в сверхсекретные архивы? — не выдерживает Тодд. — Быть аккуратнее. А еще — бежать. — Я даже немного разочарован, — он снова издает смешок. Фара делает вид, что не замечает этих выпадов: — Нам нельзя надолго останавливаться на одном месте, нам всем. Надеюсь, Дирк уже готов к… — Очередному бегству от спецслужб? — Да, можешь называть это так, — отзывается Фара уже язвительно, — и хватит меня перебивать. — Прости, Фара, — Тодд устало трет глаза, все его желание спорить и что-то доказывать мгновенно пропадает. — Я просто устал. Вчера мне показалось, что все возвращается на свои места, и что жизнь, возможно, не такая уж и дерьмовая, но посмотри, пора снова попрощаться с восстановленными нервами и бежать дальше. И еще эта флешка. Думаешь, если я прочитаю отчеты, мне станет проще смириться со всем этим происходящим вокруг дерьмом? Или это должно как-то меня встряхнуть, сподвигнуть на… что-то? Я просто хотел забыть об этом, как о страшном сне, а пока приходится только наблюдать, как кошмар потихоньку выползает в реальность. Но я даже готов помочь вам исправить всё, только… как? Мы беспомощны. А любые попытки приводят только к ухудшению ситуации, в которую мы вляпались, неужели ты сама этого не видишь? — Мы сможем всё исправить, только если будем действовать вместе, — медленно и настойчиво проговаривает Фара, и все же Тодд слышит, как смягчается ее тон. — У нас есть план, и на этот раз мы знаем, что делать. Но нужна твоя помощь — то есть реальная помощь — без этого ничего не получится. Тодд думает, что меньше всего ожидал таких слов от Фары, которой в принципе помощь никогда не нужна, уж тем более от него. Пусть сейчас он и вызвался добровольцем… — Когда ты говорил, что нужно идти до конца, ты не задумывался о том, что, возможно, найти и спасти Дирка — это еще не всё? Наступает долгая напряженная пауза, которую Тодд хочет заполнить хоть каким-нибудь звуком, но ответить ему нечего, как обычно. Он начинает ненавидеть это неловкое молчание, наступающее тогда, когда он в тупике. Фара неизменно выигрывает в их перепалках. Каждый раз. — Можешь не смотреть эти файлы, если не хочешь, — неожиданно говорит она и легонько касается его руки. Тодд вскидывает на нее удивленный взгляд. — Но не отказывай мне в этой единственной просьбе помощи. Пожалуйста. Фара Блэк — та самая Фара Блэк, которая согласилась отправиться на поиски с Тоддом, не раздумывая ни секунды. Та самая Фара, которая постоянно отговаривала его, кричала и злилась, но все равно всякий раз поддерживала. Фара Блэк, которая всегда приходила на выручку без лишних разговоров, не колеблясь. — Хорошо, — Тодд решительно кивает, а тем временем Кен возвращается в комнату со своим ноутбуком. — И какой у нас план?***
Шестнадцать шрамов. Тодд с тревогой пересчитывает их, пристально наблюдая за Дирком. Каждый день. И периодически Тодд случайно отыскивает новые. Например, за завтраком, когда Дирк тянется к своей кружке чая (обязательно с молоком) и его рукав чуть задирается, Тодд хмуро разглядывает крупную белую полосу, оплетающую запястье. Он уверен, что такая же полоса имеется и на второй руке. Обклеивая пластырями (снова) худое лицо Дирка в первый же день их возвращения в этот дом, после взрыва, Тодд совершенно неожиданно замечает маленький шрамик на нижней губе, еще один — на подбородке. Аккуратно стирая с лица Дирка грязь и кровь, он находит небольшие отметины на скуле с правой стороны. И он точно уверен, что раньше их не было. Сейчас, пролистывая отчеты об экспериментах, опытах и инцидентах, Тодд начинает понимать. «12/XX/XX. Субокципитальная пункция…» Это — та темная точка на шее чуть ниже затылка, от прикосновения к которой Дирк нервно дергается и смотрит на Тодда обиженно («не делай так больше»). Возможно, как раз из-за этого Дирк старается не смотреть на шприцы в их аптечке. Бротцман, по сути, совсем без понятия, что означают эти заумные научные термины на самом деле — ему сложно утверждать; он всего лишь догадывается. Возможно, именно из-за кучки слов — «камера сенсорной депривации», — Дирк не может спать без света первые две недели. Он просит Тодда оставить телевизор в гостиной включенным, а дверь — открытой. «Темно, так темно, здесь так темно…» — до сих пор, просыпаясь, шепчет Дирк, охваченный паникой, и сейчас Тодд находит ответ на свой извечный вопрос «почему так? почему это происходит», который каждый раз возникал в его сонных сердитых мыслях. Он продолжает читать. Иногда эти исследователи использовали мескалин, барбитураты, скополамин, чтобы проверить результаты, выдаваемые Дирком во время серии безобидных опытов вроде «выберите цифру». «Один, три, один, четыре, неправильно, неправильно.». Тодд не разбирается в названиях препаратов, но почему-то на этот раз точно уверен, для чего их применяли. Потом были анестетики. Целый ряд запланированных процедур, лишь одна из которых была проведена — как раз тогда, незадолго до вторжения на базу. Дирку Джентли невероятно повезло, что он успел забыть лишь часть своей жизни. Все могло быть иначе. Впрочем, остальные опыты тоже шокировали жестокостью исследователей и… своей бесполезностью. Для чего они это делали? Какие результаты ожидали? Что получили? «Гипотермические процедуры. Гидротерапия. Ванна со льдом.» Тодд быстро закрывает документ и надолго замирает перед ноутбуком, обдумывая всю эту чертовщину. Перед глазами всплывают картинки двухнедельной давности. Дирк, испуганно забившийся в угол ванны, обмотанный полотенцами и жутко громкий. Ледяная вода из крана. Почему так? Почему это происходит? Что ж, теперь Тодд все понимает. У Дирка шестнадцать ноющих шрамов — и некоторые из них невозможно увидеть; не все раны оставляют след на коже, но, возможно, именно после таких остаются самые болезненные, долго заживающие рубцы. — Тодд? С тихим «охх, черт», Бротцман подскакивает со стула, непонятно зачем захлопнув крышку ноутбука. Дирк беззащитно улыбается уголками губ, остановившись в середине комнаты. — О, ты проснулся? — почему-то Тодд считает нужным прокомментировать настолько очевидную вещь. Он садится обратно, спиной к столу, чувствуя себя максимально неловко. — Хочу заснуть обратно, — грустно хмыкает детектив и подходит к плите, чтобы коснуться чайника кончиками пальцев. Горячо. Джентли наливает чай в свою кружку и долгим взглядом смотрит на закрытый ноутбук. — Ты все-таки прочитал? — наконец спрашивает Дирк севшим голосом. Откуда он знает, откуда он знает… — Да. Откуда ты… — Это было слишком очевидно. Тодд вздыхает. — Я не думал, что ты будешь против. — А я надеялся, что тебе не придется… — Дирк зажмуривается, сделав короткий вдох. Подбирает слова, — …не придется узнать так много. — Большую часть я и без того знал, — оправдывается Тодд, но, перехватив многозначительный взгляд Дирка, замолкает. Наступившая тишина изредка прерывается звяканьем ложки, перемешивающей чай. Теперь Дирк выразительно смотрит в свою кружку, сосредоточившись на процессе растворения сахара и усердно делая вид, будто никакого разговора не было и нет. — Это ничего не меняет, — говорит Бротцман, возвращаясь к неприятной теме только с одной целью — решить все вопросы, объясниться и навсегда об этом забыть. — Тогда зачем ты читал? Из любопытства? — вскидывает брови детектив, поднимая на Тодда взгляд — такой пронзительный и требовательный, что Тодд сначала пугается. — Нет, — быстро отвечает он, и сам задумывается: зачем? Фара сказала — можешь не делать этого. Сам он говорил еще ранее: это лишнее. И все же, после разговора Тодд взял флешку в руки, включил ноутбук и прочитал, прочитал всё. — Мне нужно было решиться на кое-что. Взгляд Дирка потухает. — Это плохая идея, если ты о плане Фары и Кена. — Серьезно, Дирк? Плохая идея? Да это можно считать новым делом. Считай, это целая куча новых расследований — теперь не нужно будет ждать озарения или какого-нибудь знака. — Я больше не хочу быть детективом. Я… увольняюсь, — Дирк нервно сглатывает, все еще глядя вниз и сжимая кружку в побелевших пальцах. — Никаких дел и расследований. Я не хочу ошибиться снова, не хочу, чтобы все повторилось. «Нельзя игнорировать предупреждения.» — Черное Крыло, — говорить об этом все труднее и труднее, — это урок. Наказание за мою ошибку, я ошибся — всегда ошибаюсь, всегда делаю все неправильно. Правда, я еще не выяснил, что именно было неправильным на этот раз, но… Тодд вздыхает и закрывает глаза. — Перестань. — Тодд, просто… — Просто перестань. — Я… — Перестань. — Послушай… — Нет, на этот раз ты меня послушай. Не все плохое, что с тобой происходит, является уроком от Вселенной. Боль, которую тебе причиняли, не может быть оправдана никакими логичными способами, и ты не виноват в этом, Дирк, просто эти люди — плохие. Они приходят с ножами, скальпелями и шприцами, не взяв с собой бинты и чертовы пластыри. — Они чудовища, Дирк. Дирк вздрагивает и наконец отрывает взгляд от кружки. Тодд смотрит прямо на него, в упор, собираясь высказать все до конца — его уже не остановить. — Не каждая боль, которую ты чувствуешь — часть большого плана мироздания, чтобы научить тебя чему-то. Это не урок. Не наказание. Тебе не нужно пытаться оправдывать это, не нужно винить во всем себя. И уж тем более нельзя прощать их. Они залезали в твою голову, прооперировали, вытащили твои чувства и не вернули обратно. Им было плевать. Дело совсем не во Вселенной. — Не считай это чем-то естественным и правильным. Ты ни в чем, черт возьми, не виноват. То, что случилось, произошло не из-за тебя. А из-за…меня? Тодда вдруг охватывает отвратительнейшее чувство, потому что в таком случае виноват действительно он, только он. Тодд Бротцман, худший друг, лжец, трус и просто ужасный человек. Это он бросил Дирка в больнице, наговорив ему кучу гадостей перед этим. — Я так и не успел извиниться. — признается он после долгого молчания. — За что? — Дирк непонимающе хмурится. Сложно определить, действительно ли он не помнит (пока не помнит) или просто не хочет это обсуждать. — За все, — тяжело вздыхает Тодд. — Тогда, на пристани, я поступил просто отвратительно. Я идиот. — Но все еще мой друг, да? Голос Дирка звучит неуверенно, хотя взгляд полон надежды. — Конечно. У Дирка Джентли шестнадцать шрамов — а может, больше. И все же, большинство из них заживет. Даже те, которых не видно — когда-нибудь, не без чьей-то помощи и поддержки, затянутся и они.***
В коридорах Черного Крыла холодно, а еще постоянно кажется, что темно, несмотря на большое количество тусклых ламп под потолком. Их ледяной свет как будто так и не достигает пола, зависнув в воздухе. Впрочем, люди, работающие в Черном Крыле, редко обращают внимание на эти мелочи. Хьюго Фридкин, новый (и, как поговаривают, временный) руководитель Черного Крыла, такие вещи уж точно не замечал. Он вообще мало что замечал — кажется, работа его интересовала только тогда, когда в руках было оружие — и когда его можно было применить. Остальное решали за него другие люди, лучше смыслящие в происходящем. Сейчас Хьюго Фридкин шел по мрачному полупустому коридору к кабинету, где его ждала самая большая проблема, которая вообще могла случиться. Подполковник Уилсон. «Если подполковник Уилсон требует срочно заявиться в кабинет — все однозначно плохо, » — это понимает даже Фридкин, не самый умный человек в Черном Крыле. — Я сделал что-то не так? После того взрыва и пожара, уничтожившего большую часть базы, шли долгие восстановительные работы. Из количества всех объектов нашлись только два — остальные исчезли, попросту испарились. Это было плохо, это страшно напрягало Хьюго, который, как обычно, по умолчанию считался главным виновником любых происшествий на базе, хотя это парадоксально не сочеталось с его должностью. — Что-то не так? — громко повторяет Уилсон его слова, — ты всё сделал не так! Хьюго испуганно моргает. — Как так получилось, что группа гражданских из пяти человек сумела разрушить практически всю восточную зону? Их было всего пятеро! Почти безоружные, как они вообще смогли пробраться на базу?! — У них был…котенок, — Фридкин вставляет свое слово в этот поток гнева. — Котенок-акула. Уилсон замолкает, глядя на сержанта убийственным взглядом. Тот, запинаясь, продолжает. — И проект Марена. — Черт, — тихо цедит сквозь зубы Уилсон и проходит к своему столу. Кажется, упоминание проекта улучшает ситуацию, потому что это хоть в малой степени объясняет всю грандиозность разрушений и количество жертв. — Присядь, Хьюго, — говорит Уилсон, указывая на стул напротив. Хьюго послушно усаживается и ждет. Ждет долго — Уилсон молчит пару минут, собираясь с мыслями. Наконец она говорит: — Когда я узнала о Черном Крыле, эта база была почти заброшена. Финансирование прекратилось, сотрудники уходили, а проекты… проекты казались не такими полезными для государства, на их содержание и исследование уходило больше средств, в то время как результат не оправдывал ожидания. Когда я пришла сюда, я знала, что все изменится. Я готова была все изменить. Фридкин чувствует себя неловко: что-то явно идет не так, а он не может понять, что именно. Рассказ Уилсон настораживает. — В мои планы входило создание новой базы с новыми людьми. Поэтому пришлось сразу избавиться от Риггинса и половины бывших научных сотрудников… Когда нужно было назначить руководителя, я выбрала тебя. Знаешь, почему? Хьюго кивает отрицательно — он боится отвечать. Точнее, ответить неверно. — Ты показался мне перспективным. Я надеялась, что ты сможешь взять под контроль этот… это всё. И я ошиблась! — Уилсон говорит все тише и тише, переходя на злое шипение, — Проекты Инкуб, Ламия, Банши, Веста, Элли… Проект Икар. Все они пропали. Пропали из-за твоей безответственности и некомпетентности! Уилсон наклоняется ниже к столу, продолжая, продолжая, продолжая говорить. — Знаешь, насколько важны Икар и Марена? Взаимодействуя друг с другом, они образуют самое смертоносное идеальное оружие. Невозможно достичь такого же результата каким-либо другим способом. Они — наша абсолютная победа в любой войне, — она замолкает, будто на миг вообразив это и восхитившись представленной картиной. Но тут же ее лицо вновь принимает суровое, почти свирепое выражение. — Либо они будут у нас, либо должны быть мертвы. Но ты сначала упустил Марену, а сейчас исчез и Икар. Ты хоть понимаешь, насколько облажался? — Я…понимаю, — невнятно отвечает Фридкин, совершенно растерянный и беспомощный. — У тебя был шанс — я дала его тебе. Даже дважды. Но оба ты так бездарно упустил… — Что теперь будет? Я уволен? — наконец приходит к осознанию Хьюго, на что Уилсон отвечает совершенно изменившимся тоном: — Да. Черное Крыло больше не нуждается в твоих услугах. Прощай, Фридкин. Фридкин, все ещё не веря в происходящее, провожает начальницу недоуменным взглядом; та направляется к двери, и только у самого выхода, остановившись, она оборачивается. — Ничего личного. Перед тем, как двери за ней закрываются, в кабинет неслышно проскальзывает Прист. В дверях он коротко кивает Уилсон, хищно усмехнувшись, и прежде, чем Фридкин успевает что-либо понять, грохочет выстрел.