D.S. all'infinito

На билет до Монреаля у Жан-Жака не было денег — точнее, деньги были, но он их копил, так и не отказавшись от намерения через месяц-другой отправиться на поиски лучшей или, по крайней мере, новой жизни. Конечно, выдуманные романтики обычно уезжают, едва приняв решение и не имея в кармане ни гроша, но он не хотел полагаться на судьбу или случай, потому что его интересовали не приключения, а возможности. Лорен сказал, что это звучит удивительно разумно для человека, намеревающегося бросить все ради неизвестности. Жан-Жак ответил ему, что ни о какой неизвестности речь не идет: когда он действительно соберется ехать, у него будет четкий — ну, или относительно четкий — план; однако Лорен только скептически хмыкнул. Если он и обиделся на то, что Жан-Жак не стал звать его с собой, то не подавал виду, и Жан-Жак решил пока с ним на эту тему не заговаривать — но равновесие между ними стало ощутимо хрупким, словно первый осенний лед. А в Монреаль его настойчиво звала мама, которая утверждала, что они давно не виделись, но да, из-за денег он отказался — о чем вскоре пожалел. В последний раз он навещал родительский дом в середине лета, вырвавшись буквально на один день, а теперь, если действительно уедет после еще нескольких свадеб и выступления Отабека, то впервые не отметит Рождество с семьей. Снедаемый этой мыслью, Жан-Жак почти передумал и собрался ехать, однако тут мама перезвонила и радостно сообщила, что вопрос решен, отец в четверг будет в Торонто по делам на своей машине и готов забрать его около четырех часов — но лучше рассчитывай на три, Джей-Джей, он может освободиться пораньше. Жан-Жак пообещал рассчитывать на половину четвертого — без фанатизма. — Ты слишком совестливый, — заметил Лорен, который лениво набивал на ноутбуке очередной обзор и по этому поводу был не в наушниках. — Ты же не хотел ехать. Жан-Жак рассказал про Рождество, стараясь строить фразы в небрежном ключе, однако видел, что Лорен не впечатлен. Он и сам был не в восторге — его оправдания звучали скорее жалобно, нежели прагматично, но Лорен терпеливо выслушал их до конца, прежде чем сказать: — Ты никуда не уедешь. — Я уже договорился с мамой, — ответил Жан-Жак, прекрасно понимая, что он имеет в виду другое. — Я не об этом, — подтвердил его мысль Лорен. — Тебе надо было сразу срываться и валить. Такие вещи плохо планируются, особенно с твоим отношением. — А в чем проблема с моим отношением? — осведомился немного обескураженный Жан-Жак. — Ты просто не можешь отказаться от каких-то… аспектов. — Лорен пожал плечами. — Я не говорю, что это плохо. Но ты понимаешь. — Если честно, не очень, — признался Жан-Жак. — Ты сам сказал, что не потянешь аренду один, что надо искать нового жильца. Я, по-твоему, должен был тебя кинуть? — Вот. — Лорен ткнул в него указательным пальцем. — Ты не можешь кинуть меня, а семью ты не можешь кинуть тем более. Ты привязываешься к людям. Сейчас Мадлен расскажет тебе, что на Рождество будет впервые сама печь пирог, и ты все отложишь, чтобы его попробовать. — Она уже пекла пирог сама в прошлый раз, — пробормотал Жан-Жак. — Это будет совершенно новый пирог, — отрезал Лорен. — По оригинальному рецепту. Ты такого еще не ел. Все-таки он был обижен. Обижен и в чем-то прав. Жан-Жак только неопределенно повел плечом и, ничего не ответив, отправился на кухню звонить своему напарнику в баре с новостью о том, что ему придется поработать и в четверг, и в пятницу, и в субботу. Впрочем, в субботу он готов был выйти сам — вечером, после свадьбы. Потому что нет, он не отказался от своих планов, и деньги по-прежнему были ему нужны. Лорен в комнате застучал по клавиатуре с особенным усердием. Жан-Жак зачем-то обошел кухню, смел со стола крошки, поправил опять покосившийся календарь, на котором они отмечали даты свадеб и гораздо более редких концертов, сел на шатающийся стул, разблокировал телефон, а потом встряхнулся, убрал его в карман и вернулся в комнату. — Я и не собирался раствориться в воздухе, — остановившись на пороге, сказал он Лорену, который перестал печатать и поднял взгляд на него. — У меня даже мысли такой не было. Я бы звонил и писал. Я просто хотел… — Сменить обстановку, — подхватил Лорен. — Вот и сменишь. Съездив в Монреаль. А потом перестанешь об этом думать. Джей-Джей. — Тут его лицо расслабилось, а голос зазвучал мягче и тише. — Признай, это дурацкая идея. Ты говоришь, что не хочешь пропадать — но разве так можно забыть Изабеллу? Она все равно будет повсюду. — Я не хочу ее забывать, — ответил Жан-Жак. — Я хочу ее… переосмыслить. И ее, и себя, и свое творчество. А для этого мне нужны новые впечатления. Может, у меня действительно ничего не выйдет. Тогда я вернусь валяться у тебя в ногах, как загулявший пес, и просить, чтобы ты выгнал нового соседа, а меня взял обратно. Жан-Жак для убедительности даже поскулил, на что Лорен сдержанно улыбнулся уголком рта. Его не подключенный к питанию ноутбук, сдавшись, погасил экран, и в комнате сразу стало заметно темнее — опять исподтишка подкрадывался вечер. К горлу внезапно подступил ком, который Жан-Жак с усилием сглотнул, заставляя себя смотреть безмятежно. Лорен, не сводя с него глаз, потрогал тачпад, и экран вновь зажегся, накрывая его лицо холодным пятном света. — Когда тебя ждать? — спросил Лорен. — Я имею в виду, из Монреаля. — В пятницу, ближе к вечеру. Или в субботу утром, если они уговорят меня остаться еще на один день. — Не забудь, что… — Что в субботу мы заняты, — закончил за него Жан-Жак. — Я помню. Если останусь на пятницу, поеду ночным автобусом. Однако родители, как выяснилось, рассчитывали, что он останется аж до воскресенья — все его слова о том, что мерки стандартной рабочей недели к нему далеко не всегда применимы, были в очередной раз забыты. Отец, который таки не освободился раньше и приехал в четверть пятого, с ходу, едва Жан-Жак забрался на пассажирское сиденье, объявил, что в субботу на обед приглашены тетя Анн-Мари с дочерью Габриэллой — и обе жаждут его видеть. — Особенно Габриэлла, — заметил Жан-Жак с миролюбивой улыбкой. — Сколько ей сейчас? Год уже есть? — Почти, — отозвался отец, заводя мотор. — Будет через месяц. Пристегнись. Жан-Жак натянул ремень крест-накрест, щелкнул замком и уставился на дорогу. С обеих сторон мелькали так называемые красоты Торонто, смотреть на которые с интересом можно было разве что в самый первый раз, и он смотрел с тоской, опасаясь перевести взгляд на отца и спровоцировать какой-нибудь мужской разговор по душам. Но отец, не дожидаясь подсказки, глубоко вздохнул и сказал: — Она так быстро растет. — Габриэлла? — уточнил Жан-Жак. — Габриэлла. Хотя чужие дети всегда растут быстро. Двадцать лет назад мы с мамой не могли дождаться, когда ты, наконец, станешь хоть немного самостоятельным. Теперь, конечно, хочется вернуть то время. — Пап. — Жан-Жак все-таки повернул голову и нахмурил брови. — Ты чего? — Ничего, Джей-Джей. — Отец бросил на него быстрый взгляд, но тут же вновь переключил внимание на дорогу. — Зачем ты приезжал в Торонто? Закупать что-то? Это, как Жан-Жак и сам прекрасно понимал, было маловероятно: семейный ресторан, который его родители держали в Монреале славился как раз тем, что работал, в основном, с местными поставщиками. Отец ответил не сразу — задумчиво поджал губы, повел плечом, потыкал в кнопки аудиосистемы, переключил несколько станций, вернулся на самую первую, и только остановившись у светофора на выезде из города, наконец, признался: — Я навещал в больнице Марка. Жан-Жак почти спросил, какого Марка, но тон, которым были сказаны эти слова, заставил его придержать язык и лишь неопределенно промычать в ответ. — Ты его вряд ли помнишь, — с сомнением в голосе добавил отец. — Или все-таки помнишь? Это мой школьный приятель — собственно, даже не приятель, в школе мы были, пожалуй, лучшими друзьями. Он часто заходил, когда мы жили в Торонто — Мадлен тогда еще не родилась… Отец закончил на вопросительной ноте, и Жан-Жаку ничего не оставалось, кроме как пробормотать: — Да, вроде припоминаю… — Хотя, на самом деле, никакого конкретного Марка он не помнил — у родителей было полно и близких друзей, и просто приятелей, которые заглядывали чуть ли не каждый день; постоянно мелькали новые лица, а старые исчезали, чтобы через несколько недель появиться опять, притворяясь новыми. — Так вот, он в больнице, — пояснил отец. — Я, вообще, узнал случайно — от общего знакомого, — но решил навестить и заодно заехать за тобой. Кстати, почему у тебя нет денег? Я думал, ваши… концерты приносят доход, особенно в это время года. — Иногда приносят, — уклончиво отозвался Жан-Жак, у которого болезненно сжалось сердце. — И как… Марк? — Честно говоря, получилось довольно неловко, — невпопад ответил отец. — Мы действительно уже давно не виделись. Но он, кажется, был рад, что я пришел. К этому моменту они выбрались за черту города и поехали немного быстрее. Отец нервно барабанил пальцам по рулю в такт льющейся из динамиков попсовой мелодии, а Жан-Жак смотрел на его профиль и не знал, как продолжить разговор. Неудивительно, что он предпочел увильнуть от прямого ответа на вопрос — это должно быть ужасно, когда твои школьные друзья начинают попадать в больницы. Настолько ужасно, что ты срываешься с места и едешь их навестить, даже если вы почти перестали общаться. Отец не жаловался на здоровье, да и мама чувствовала себя прекрасно, но в подобной ситуации появляется повод задуматься и не имея на то никаких оснований. Жан-Жак потер влажную ладонь о джинсы, а потом собрал ее в кулак и принял волевое решение остаться до конца уикенда — если удастся договориться в баре. Он пообещает работать всю следующую неделю, в том числе в субботу и воскресенье — должно прокатить. А солировать на свадьбе, видимо, придется Бенджи, и Бенджи в восторге от такого поворота точно не будет, однако он, в отличие от Лорена, уже это делал — несколько месяцев назад, когда убитый горем Жан-Жак не мог заставить себя взяться хоть за что-либо. Отец выкрутил руль и выехал на хайвей, где движение было относительно ровным, и Жан-Жак рискнул задать ему еще один вопрос: — Но он выкарабкается? Что говорят врачи? — Врачи? — Отец снова мельком взглянул на него. — Да ничего не говорят, что тут говорить. Через пару дней выпишут, будет восстанавливаться дома. Скажи мне лучше, как дела с Изабеллой? Тебе удалось с ней помириться? — Мы не ссорились, — коротко ответил Жан-Жак, не желая вдаваться в подробности. Отец, к счастью, не страдал от излишнего красноречия и, достаточно неумело попробовав зайти с других сторон, отказался от этой темы в пользу школьных успехов Мадлен и неудач Артура. Но мама, которая примерно через шесть часов встретила их на крыльце, с лихвой восполнила его пробелы. Впрочем, за дело она взялась далеко не сразу. Сперва Жан-Жака атаковала Мэдди, вылетевшая из гостиной в прихожую, словно ураган, и бросившаяся ему на шею с неразборчивыми, но явно радостными воплями. Тут Жан-Жак совсем перестал сомневаться в своем решении провести выходные с семьей: сестра всегда умела дотянуться до тех струн его сердца, которые отвечали за иррациональную сентиментальность, как следует их дернуть и оставить звенеть еще на несколько дней. Артур поприветствовал его невнятным криком откуда-то из глубин дома, казавшегося маленьким только снаружи, а внутри изобиловавшего длинными коридорами и комнатами в неожиданных местах. Жан-Жак поднялся на второй этаж, в спальню, которую прежде делил с братом и которая теперь перешла в безраздельное владение Артура: повсюду валялись его майки и свитера, учебники и тетради, зарядки и наушники. Бывшая кровать Жан-Жака была аккуратно застелена пледом и тщательно закидана разнообразным барахлом, включая хоккейную клюшку, несколько коробок из-под обуви и что-то вроде огромной черной мантии в желтых звездах. Жан-Жак подошел ближе и потрогал ткань, оказавшуюся неожиданно тонкой и легкой, поскреб шершавую звезду и посмотрел в окно, но увидел только свое отражение — на улице уже давно стемнело. За его спиной раздался стук, и он резко обернулся: мама барабанила костяшками пальцев по дверному косяку и улыбнулась, поймав его взгляд. — Я тебе постелю в маленькой спальне, — сказала она. — Не хочу даже трогать этот хлам. Артур привык тут один. Жан-Жак поднял двумя пальцами край звездной ткани. Теперь он узнал ее, это была часть костюма Мэдди из прошлогодней школьной постановки, на которую он едва успел приехать — перед самым Рождеством, хотя сюжет с праздником имел мало общего. Сценарий написал какой-то ушлый шестиклассник, и в пьесе в большом количестве присутствовали погони, сражения на картонных мечах и злая колдунья, роль которой, собственно, и досталась сестре. Жан-Жак вспомнил, как Мэдди забавно хмурила фамильные густые брови, готовясь произнести заклинание, и невольно прыснул. — Ничего смешного, — с притворной строгостью произнесла мама. — Можно подумать, ты всегда убирал свои вещи. — Я убирал! — возмутился Жан-Жак. — По крайней мере, при мне такого бардака не было. Вообще-то, бардака не было и после: он появился только теперь, когда Арт перешел в выпускной класс и у него, очевидно, перестало хватать времени на уборку. Хотя у Жан-Жака в его годы находилось время на все: и на уборку, и на учебу — но в приоритете была, конечно, Изабелла. Жан-Жак машинально скомкал ткань, и блестки на звезде царапнули его ладонь. Сегодня он почти не думал об Изабелле: он думал о деньгах, о Лорене, о грядущем отъезде в неизвестность, которая к тому моменту должна была обрести некие очертания, а потом — об отце и о том, как он сидел у постели друга и разговаривал с ним… или не разговаривал, если тот не в силах сейчас говорить — хотя стоп, его же через два дня выписывают… — Не было, не было, — примирительным тоном согласилась мама, видимо, решив, что Жан-Жака задели ее слова. — Спускайся, будем ужинать. Ребята, правда, уже поели — все-таки вы поздно, а им завтра в школу. Но они с нами немного посидят. — Сейчас, — пообещал Жан-Жак и, когда она скрылась из виду, заставил себя разжать пальцы, выпуская ткань, а после лихорадочно заозирался. Ему вдруг жутко захотелось взять что-нибудь с собой — как талисман, как напоминание о том, что это место существует и, если станет совсем плохо, сюда в любой момент можно вернуться. Артур наверняка разозлится, если узнает, что кто-то — пусть и родной брат — рылся в его вещах, но Жан-Жак, наплевав на это, решительно дернул на себя ручку верхнего ящика письменного стола. Ящик ломился от разнообразной канцелярки — блокнотов, карандашей, маркеров, ластиков и рулонов скотча. Жан-Жак сдвинул в сторону прозрачные файлы, поддел тяжелые ножницы, разворошил кипу клейких листочков, но так и не нашел ничего подходящего. Остальные отделения тоже не порадовали: в одном были свалены книги, в другом лежал, по большей части, всякий мусор, а в самом крупном справа обнаружилась даже пачка окаменевшего печенья. Жан-Жак задумчиво повертел ее в руках, а потом опомнился и в раздражении кинул обратно. Захлопнул дверцу, выпрямился и запустил пальцы в волосы, размышляя. Мама снизу крикнула, Джей-Джей, ну ты идешь? — и он, развернувшись на пятках, опять схватил мантию Мадлен, расправил, а затем быстро сложил ее в два, в четыре, наконец, в восемь раз, так, что сверху оказалась немного кособокая тускло-желтая звезда, погасил свет, вышел в коридор и, спустившись, сперва заглянул в темную прихожую, где убрал похищенную тряпку в рюкзак, надеясь, что сестра ее не хватится. Но, если хватится, то он, конечно, вернет. Мама переживала очередную волну пристрастия к здоровому питанию, поэтому они ужинали легким воздушным пирогом с овощами, две порции которого Жан-Жак проглотил, едва заметив. Впрочем, это, в любом случае, было лучше, чем залитые покупным соусом макароны, которые они с Лореном ели чуть ли не каждый день. Мэдди, накручивая на палец сильно отросшие за три месяца волосы, хвалилась тем, что истеричная математичка поставила ей двойку, а Арт строчил сообщения в телефоне, лишь изредка отвлекаясь от переписки, чтобы съязвить в ответ на какую-нибудь реплику сестры. При Изабелле они так себя не вели — Изабелла умела приструнить их одним своим видом: ее ласковая улыбка и внимательный взгляд всегда заставляли брата хотя бы на время отложить мобильный, а сестру — помолчать и послушать других. Мама однажды очень точно заметила про нее: Белла облагородит нашу семью. Теперь эта перспектива стала донельзя призрачной. Жан-Жак улыбнулся чему-то, сказанному Мэдди, хотя в действительности не слышал ее слов. Всякий раз, когда он думал, будто начал забывать, призрак Изабеллы являлся напомнить ему об обратном. Что бы он ни делал, куда бы ни уезжал — с ним вряд ли случится что-либо лучше нее. А в таком случае — стоит ли вообще пытаться? Продолжая думать об этом и после того, как все разошлись по комнатам, он никак не мог уснуть. Мама то ли не вспомнила, то ли специально разместила его в спальне, где обычно ночевала Белла, когда они приезжали вдвоем. Разумеется, сейчас здесь не оставалось никаких следов ее присутствия — в воздухе не витал аромат парфюма, у двери не стояли туфли, а на тумбочке не лежала золотая цепочка, — и все-таки ее образ впечатался в родительский дом едва ли не прочнее, чем в квартиру, которую Жан-Жак делил с Лореном. Наверное, потому что он слишком ярко представлял ее именно здесь — конечно, рано или поздно они обзавелись бы собственным жильем, но сейчас другого ориентира у него просто не было. Он видел ее то выходящей из машины, припаркованной у края темно-синего забора, то сидящей с ноутбуком за овальным столом в гостиной, то чистящей зубы в ванной у вечно заляпанного пастой зеркала. Она, отчаянно зевая, стояла на кухне над кофемашиной, прищурившись, осматривала спальню, решая, куда поставить приглянувшееся ей в магазине трюмо, читала конспекты, лежа рядом с ним на кровати. Жан-Жак даже пошарил рукой позади себя, но там, естественно, никого не оказалось, да и кровать для двоих была слишком узка. Время шло, зеленая единица на циферблате электронных часов сменилась двойкой, а затем и тройкой. Изабелла не желала уходить, а в какой-то момент Жан-Жак действительно разглядел ее у стены возле двери — понял, что спит, и тут же открыл глаза. Его по-прежнему окружала темнота, однако часы показывали уже семь минут пятого: значит, он и в самом деле уснул крепко, а не просто задремал. В комнате, несмотря на октябрьскую прохладу, было душно, но он не нашел в себе сил встать и открыть окно. Интересно, спит ли Изабелла? Когда на носу висел какой-нибудь экзамен, она порой бодрствовала целыми сутками — но лучше об этом не вспоминать. Жан-Жак взял с тумбочки телефон, разблокировал его и зашел сперва в Инстаграм, где не было ничего нового, кроме рекламы. Можно сейчас написать ребятам в чат, что он останется до воскресенья, а потом, проснувшись, сразу окунуться в пучину негодования. Или не писать — и уехать завтра, как планировал изначально. Все равно, если ему будет везде мерещиться Белла, как следует поддержать родителей он не сможет. Жан-Жак открыл Мессенджер, занес большой палец над чатом, и его взгляд невольно скользнул по непрочитанным сообщениям, которых было довольно много: войдя в дом, он перестал обращать внимание на уведомления. Напарник из бара, девочка из клуба, которой он обещал сделать плейлист, Элис прислала какую-то фотку… Отабек Алтын — «Привет». Странно — чего он хочет? Вроде бы еще три недели до его соревнований. Жан-Жак сделал яркость повыше и прочел: «В эти выходные первый этап Гран-при». «В России». «Я не знаю, интересно ли тебе )». «Сегодня короткая программа в четыре утра по вашему времени, а завтра произвольная в три тридцать». «Это на всякий случай, вряд ли ты станешь смотреть ночью )». «Я буду кататься под твою песню в произвольной, как мы обсуждали». «Насчет трансляции, правда, не в курсе». Сегодня и завтра — это, выходит, вчера и сегодня? Или нет — в России, наверное, уже день, значит, по местному времени Отабек писал утром, и сейчас идет короткая программа, которая, по идее, нас не касается… Жан-Жак задумчиво прижал зубами нижнюю губу, вышел в список контактов и нашел Изабеллу, все общение с которой теперь сводилось к дежурным «как дела» — в последний раз три дня назад, — и смотрел на ее «у меня тоже хорошо», пока экран не потускнел и, в конце концов, не погас, а потом разблокировал его снова и набрал в строке браузера «гран-при фигурное катание россия». Рабочую трансляцию ему удалось найти далеко не сразу — к тому же, интернет на телефоне сильно тормозил, а пароль к вай-фаю, видимо, опять поменял брат. Жан-Жак уже почти сдался, когда первая ссылка на второй странице после нескольких неизбежных нажатий на рекламные кнопки все же вывела его на искомое. Держа мобильный перед собой, он нагнулся вбок и забрался рукой в лежащий на полу рюкзак — но наушники, кажется, остались в кармане куртки. Ладно, все равно нет смысла в комментариях, если ты ничего не понимаешь в виде спорта. Жан-Жак прибавил звук на две единицы, чтобы хоть немного слышать музыку. На льду, подняв одну ногу на девяносто градусов назад, крутился русоволосый мальчишка в черном костюме. Нет, не совсем черном — когда он остановился и заскользил, стали заметны серебристые вставки. Интересно, кто-нибудь из соотечественников участвует? Будет неловко, если именно этот пацан — канадец. Лицо, впрочем, какое-то не канадское. Мальчишка, тем временем, разогнавшись спиной вперед, оттолкнулся и прыгнул — повернулся в воздухе несколько раз и легко приземлился на правую ногу. В зале захлопали, а комментатор сказал, эх, обидно. Жан-Жак недоуменно поднял брови — с его точки зрения, прыжок вышел идеальным — и сделал погромче, но после этого выступление очень быстро закончилось. Парень раскланялся, забавно встряхивая кудрявой челкой, а затем начали показывать повторы, на которых Жан-Жак увидел и другие прыжки — каждый показался ему чистым и в каждом комментатор нашел недочеты. А судьи были, очевидно, согласны с комментатором: сумма баллов Жан-Жаку ни о чем не говорила, но выставленное второе место вряд ли являлось хорошим результатом, потому что более сильные спортсмены наверняка выходят в конце, а это был еще явно не конец. Парень, который оказался Арсением Лобой из России, приветливо улыбнулся и замахал в камеру, не обращая внимания на сидящего рядом седовласого тренера, который что-то бормотал подопечному на ухо. Жан-Жак тоже улыбнулся — Арсений ему понравился, и было жаль, что он теперь едва ли что-то выиграет. Следующий участник тоже оказался россиянином, что заставило Жан-Жака задаться вопросом, не вышло ли ошибки — может, это все же какие-то местные соревнования? Никита Громов выглядел еще моложе Арсения — и опять в черном костюме, со вставкой полупрозрачной сетки у воротника. Камера взяла его лицо крупным планом, четко обрисовав мелкие веснушки вокруг аккуратного носа. Неужели Отабек соревнуется с такими малолетками? Или это какие-нибудь юниоры? Комментатор, будто отвечая ему, рассказал, что Никита первый год выступает во взрослой категории и российские болельщики возлагают большие надежды на его дебют. Музыка, хоть и классическая, была пободрее, чем у Арсения, и Жан-Жак даже начал похлопывать по одеялу в такт, но в конце убедился в том, что действительно ничего не смыслит в этом спорте, потому что комментатор Никиту расхвалил, судьи вывели на первое место, в то время как ему самому катание показалось средним. Впрочем, если слушать внимательно — Жан-Жак еще немного увеличил громкость — и смотреть замедленные повторы, некоторые моменты, типа количества оборотов, становились яснее. Никиту тренировал тот же самый старик, который на этот раз молчал, видимо, тоже считая, что все было хорошо. Жан-Жака начал охватывать азарт, который тут же разбился о суровую реальность, потому что объявили перерыв, — однако он провел это время с пользой, найдя расписание и выяснив, что Отабек таки будет выступать, но лишь предпоследним. Что ж, сна все равно не оставалось ни в одном глазу. Он вернулся к трансляции и посмотрел прокаты спортсменов из Японии, Китая, Франции и снова Японии, следя по списку. Начали падать — один из японцев свалился дважды, даже почти трижды, но в последний раз сумел удержать равновесие. Жан-Жак прислонил подушку к спинке кровати и принял сидячее положение, опираясь на нее. Прошлые выступления Отабека он видел на Ютубе, но тогда старался выбирать ролики без комментария, чтобы лучше слышать саундтрек, поэтому понятия не имел, насколько Алтын хорош с технической точки зрения — впрочем, должно быть, хорош, раз стал чемпионом Казахстана. Японец оказался на четвертом месте, тренер исключительно неазиатской внешности приобнял его за плечи и что-то тихо сказал, улыбаясь, а затем на экране наконец возник Отабек. Он стоял, отведя одну руку в сторону, — и резко поднял ее, когда мощным аккордом грянула музыка, которая немедленно рассыпалась на миллион звонких нот. Композиция очень подходила его серьезному и внушительному, но при этом чувственному образу, и Жан-Жак невольно залюбовался тем, как плавно и весомо он двигается: любой жест казался исполненным смысла. Спору нет, предыдущие участники были хороши — каждый по-своему, несмотря на ошибки, — но Отабек, пожалуй, единственный выглядел как будущий победитель. Он подпрыгнул, скрутил несколько оборотов и приземлился с такой силой, что Жан-Жаку почудилось, будто лед сейчас треснет — совсем не похоже на воздушные прыжки миниатюрных японцев или стройных россиян, но отнюдь не менее зрелищно, хотя комментатор, конечно, скажет, что была обидная ошибка. Однако комментатор воскликнул, прекрасно, прекрасно, Алтын, наконец, начинает подниматься на пик формы, пусть и с некоторым опозданием, это будет интересный сезон и для него, и для всех нас… Еще прыжок — нет, два подряд, а потом мелодия захлебнулась и началась вновь уже плавнее, а Отабек принялся под нее выписывать на льду замысловатые фигуры. Музыка немного походила на собственное сочинение Жан-Жака, которое прозвучит завтра — и да, надо обязательно смотреть. После следующего прыжка Жан-Жак не удержался и похлопал, а в конце, когда Отабек выбросил вверх сжатую в кулак руку и застыл под финальный аккорд, даже негромко свистнул. На лед полетели плюшевые игрушки, Отабек улыбнулся и сдержано поклонился, а потом трансляция прервалась на повторы. В принципе, можно было выключать — при всем своем дилетантстве Жан-Жак не сомневался, что Отабек возьмет первое место, — но оставался всего один спортсмен, и он решил закрыть гештальт. Отабек действительно стал первым, а потом голос под сводами объявил Юрия Плисецкого — и опять из России. На его имя Жан-Жак обратил внимание, еще когда искал список участников. Интересно, родственник той самой? Вряд ли это очень распространенная фамилия. Комментатор сообщил, что Юрия называют «русской феей» — Жан-Жаку прозвище показалось снисходительным, но откуда оно взялось, он понял сразу. На лицо парень был смазлив, не более того, — однако такой потрясающей грации сегодня еще никто не показывал. Если Отабеком хотелось восхищаться со стороны, то движения Юрия словно влекли зрителя за собой — по крайней мере, до тех пор, пока он не упал на первом же прыжке. Комментатор сразу встрял с информацией о том, что, по слухам, Плисецкий плохо себя чувствует и катается с простудой. Жан-Жак поморщился и тихо произнес, давай, соберись. Юрий встал и как ни в чем не бывало разогнался под едва успевающую следом музыку. Хвост светлых волос подпрыгивал при каждом повороте — у всех выступавших до него волосы были острижены коротко. Давай, давай, повторил Жан-Жак, хотя какой-то сегмент мозга услужливо напомнил ему, что он болеет за Отабека. Юрий развернулся, поехал спиной вперед, заходя на прыжок, — но тут темную комнату прорезала полоса света и мамин голос сказал: — Джей-Джей? Жан-Жак немедленно погасил экран, хотя вроде бы ничего предосудительного в фигурном катании не было. Но он еще не говорил родителям про песню для Отабека и не хотел объясняться сейчас. Притвориться спящим уже, впрочем, не получилось бы, и он отозвался: — Мам? — Просто услышала у тебя музыку. — Мама потерла кулаком правый глаз. — Ты не спишь? Можно войти? — Да, конечно. — Жан-Жак положил телефон на тумбочку и улыбнулся. — Что-то не спится. Мама вошла и прикрыла за собой дверь, сделала несколько шагов, помедлила у изножья кровати, но потом села и через одеяло сжала его ногу чуть выше лодыжки. — Я тебя разбудил? — спросил Жан-Жак. — Извини, я не хотел. — Мне кажется, я сама проснулась. — Мама покачала головой. — Что ты смотрел? — Да так, разные видео, — отмахнулся Жан-Жак. Мамины брови сошлись на переносице, а губы вытянулись в тонкую линию. — Переживаешь? — произнесла она. — Переживаю? — повторил Жан-Жак. — По поводу Беллы, — уточнила мама, и Жан-Жак, который последний час, кажется, вообще не вспоминал о существовании Изабеллы, невольно сглотнул. — Джей-Джей, она вернется к тебе. Ты знаешь ее характер — она не хочет потеряться на твоем фоне. Позволь ей сперва чего-нибудь добиться. Для нее это важно. — Важно, — согласился Жан-Жак. — Но дело не только в этом. — Не только? — Она меня перерастет. — Жан-Жак лишь сейчас понял, что попал в точку. — Она очень изменилась — и к лучшему. Ей нужно другое, и это другое — не любовь. — Любовь нужна всем, — возразила мама. — Конечно, она может принимать разные формы. Но я не думаю, что Белла тебя разлюбила. Просто в таком возрасте все начинают сомневаться. Наберись терпения. — Мам. — Жан-Жак подался вперед. — Папа очень переживает? — Папа? Из-за чего? — Мама смотрела недоуменно. — Из-за Марка. Ну, он же в больнице. Что случилось? Инфаркт? — Инфаркт? — вновь повторила за ним мама, и лишь теперь Жан-Жак подумал, что она может ничего не знать — что отец решил ее не беспокоить, — но было уже поздно, и он только уточнил: — Папа мне не сказал. — У Марка… не инфаркт, — медленно произнесла мама, а потом вдруг улыбнулась. — Боже, Джей-Джей, с чего ты это взял? Просто он прыгал с парашютом и сломал ногу. — Просто? — Ну, нет, конечно, не просто. Но с ним все в порядке — больше всего он недоволен тем, что пропустит начало горнолыжного сезона. Папа же рассказывал, когда вы приехали… а, или ты в этот момент как раз поднимался на второй этаж. — Наверное, — согласился Жан-Жак. Ему хотелось рассмеяться в голос. — Мне показалось, что он переживает, вот я и решил… — Должно быть, переживает, что сам ни разу не прыгал, — усмехнулась мама. — А ты помнишь Марка? — Конечно, помню, — соврал Жан-Жак. Мама вздохнула, похлопала его по ноге и сказала: — Постарайся поспать. Завтра вечером придет Анн-Мари с Габи, на это, как ты догадываешься, нужно много сил. Когда она ушла, Жан-Жак все-таки посмеялся — от души, зажимая себе рот одной рукой и вытирая выступившие в уголках глаз слезы костяшками другой. Сломал ногу, прыгая с парашютом. А его самого, видимо, извечные муки творчества приучили видеть во всем трагизм. Но до воскресенья в любом случае стоит остаться, раз уж он обещал. Жан-Жак снова открыл Мессенджер и написал-таки в пустующий сейчас чат о своих планах. Сообщение никто не прочел, и он вернулся в браузер, обновил трансляцию, но та уже закончилась — и ему пришлось лезть на официальный сайт, чтобы узнать, что Отабек остался на первом месте, а простуженный Юрий Плисецкий пока занял лишь пятое.