D.S. all'infinito

Очень маленькие и неожиданно бледные пальцы Сабиры сжимали бумажный стакан через сложенную в несколько слоев салфетку, край которой нервно теребила другая рука. Три белых клочка уже лежали на красной пластмассовой поверхности стола, словно крупные снежинки в луже слишком яркой крови. Юра потряс головой, отгоняя неприятный образ, и посмотрел на Отабека. Тот двинул челюстью, словно почувствовав это, но все-таки не отвел взгляда от Милы, которая продолжала говорить, как будто ее действительно кто-то слушал всерьез: — Сначала я отказалась — вообще не поверила, что это она. Думала, шутка какая-то. Не смешно, говорю, и не звоните сюда больше. Повесила трубку, а через минуту она перезванивает. Я даже не хотела отвечать, но рука сама дернулась — и хорошо, что дернулась. А еще лучше, что я не обматерила ее сразу — а то я, знаете ли, могла бы… Речь шла о модном дизайнере с русским именем Маша и нерусской фамилией, которую Юра уже успел забыть. Дизайнер с какого-то перепугу решила сшить Бабичевой костюм для произвольной программы — и, по словам самой Милы, звонила ей в начале лета, чтобы сообщить сию потрясающую новость. Юра слышал эту историю впервые и сильно сомневался в ее правдивости. Нет, костюм — ярко-синее платье с блестящим лифом — действительно сделал кто-то небезызвестный, однако вряд ли такое счастье могло прикатиться к Бабичевой само по себе. Скорей всего, с дизайнером Машей на самом деле договаривались через Барановскую, у которой было дохуя подобных связей. Юра вспомнил простенькое бежевое одеяние Сабиры, которое на российском этапе не запомнил, но сегодня утром видел на тренировке, и понадеялся, что Мила пиздит не с целью застремать соперницу, а просто потому, что любит попиздеть. Да и как не поддаться слабости, когда вокруг столь благодарная публика. — Здорово, — произнес Отабек. — Хотя я не удивлен. — В смысле? — настороженно отозвалась Мила. — Если бы меня спросили, — пояснил Отабек, — я бы сказал, что тебе каждый день звонят с такими предложениями. — Да ну. — Мила закрыла нижнюю часть лица ладонью и хихикнула, на секунду, словно кошка, довольно прищурившись. Сабира чуть поерзала на стуле и вновь замерла; только маленькие пальцы оторвали от салфетки очередной кусочек. Юра вдруг осознал, что жалеет ее. Сабира была ничуть не хуже Милы: меньше опыта и наглости, зато гораздо больше гибкости — как в физическом, так и в моральном смысле. И она тренировала четверной сальхов, он видел в Инстаграме, хотя в прогу не поставила — ну, значит, просто хватило ума послушать тренера. Сознание услужливо напомнило ему, что на крупных юниорских соревнованиях Сабира ни разу не занимала призовых мест. И раньше он бы ее презирал. Ее внезапное превращение в человека, достойного сочувствия, могло означать только то, что он ставит себя наравне с ней. Что он сдается. — Серьезно, — сказал Отабек, и Мила кокетливо дернула одним плечом. Херов ловелас. Юра не рассказывал ему про Милу с Гошкой, поскольку и сам вроде как официально не знал, а разбалтывать чужие секреты вообще некрасиво, но, может, надо было хоть намекнуть, чтобы зря не старался. Сама Мила, конечно, не подала виду — внимание ей явно льстило. — В общем, — произнесла она, склонив голову так, что пряди слева упали ей на лицо, закрывая один глаз, — мне кажется, это мое счастливое платье. Я в нем выиграла российский этап, хотя короткая мне не особо удалась. — За компоненты в короткой тебе тогда могли бы дать и побольше, — заметил Отабек. — Ну, не зна-аю, — протянула Мила, очевидно, напрашиваясь на дальнейшие комплименты, которые Отабек не замедлил изложить. Сабира, глядя куда-то вниз и вбок, окончательно смяла в руке салфетку, отставив в сторону видимо уже остывший стакан. Юра вновь посмотрел на бесформенные бумажные снежинки и неожиданно для себя услышал, как произносит: — А ты ведь много набрала по компонентам? Больше, чем Мила? Мила резко повернулась в его сторону и озадаченно нахмурилась, но почти сразу же расслабила лицо, насмешливо вздернула брови и перевела взгляд на Сабиру, которая, похоже, не осознала, что обращаются к ней — во всяком случае, не подняла головы. — Сабир, — позвал Отабек. Сабира встрепенулась, выпрямила спину и распахнула глаза, которые блеснули на ее аккуратном круглом лице, словно две начищенные черные бусины. Юре вдруг очень захотелось встать и уйти. — Нет, — прошептала Сабира. — Не больше. Юра усердно закивал, показывая, что этот ответ кажется ему исчерпывающим и продолжать диалог не имеет смысла. Сабира снова уткнулась взглядом в собственные колени, но салфетку отложила — что заставило и Милу, и Отабека обратить внимание на разбросанные вокруг клочки. — Наверное, надо идти, — медленно произнесла Мила. — Пока Фельцман не заметил, что мы братаемся с врагом. С врагами. Отабек коротко рассмеялся, хотя шутка была настолько замшелой, что Юра даже почти почувствовал ее сладковато-гнилостный запах. Можно подумать, они тут подсыпают друг другу в чай стрихнин. Хотя Сабира из своего стакана, кажется, так и не отпила, несмотря на то, что закрыла его крышкой и не выпускала из рук. Мила поднялась на ноги и схватилась за молнию олимпийки. Отабек вскочил следом за ней, но лишь молча кивнул, воздержавшись от какой-либо финальной реплики. Юра опять случайно поймал блестящий взгляд Сабиры и, чувствуя необходимость что-то сказать, пожелал ей удачного проката, после чего обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мила, улыбаясь Отабеку, нарочито медленно ведет язычок молнии вверх. Почему-то эта сцена показалась ему ужасно вульгарной — он чуть не схватил Милу за локоть и не потащил прочь силой, но сдержался и вместо этого, неопределенно махнув рукой, просто зашагал к выходу из маленькой рекреационной зоны, надеясь, что она следует за ним. Мила обогнала его недалеко от дверей и, развернувшись спиной вперед, преградила ему дорогу, ухмыляясь. Юра вынужденно остановился. В нескольких метрах от него за столиком беседовали две американки; одна — высокая для фигуристки блондинка с тяжелой челюстью — Марина Мозес, главная претендентка на золото. Вторую, загорелую брюнетку, Юра помнил довольно смутно, но она точно выступала в парах, и если у нее хватило времени переодеться и прийти сюда, значит тренировка близится к концу. Обе девушки одарили их с Милой белозубыми улыбками, а потом Марина, на секунду отвернувшись и закрыв рот рукой, что-то быстро сказала своей подруге, которая в ответ заулыбалась только шире. Юра замешкался, не понимая, как реагировать, а Мила где-то вне поля зрения громко фыркнула, и ее пальцы вдруг сжали его запястье, потянули вперед. Юра подчинился и позволил увести себя в коридор, но там все-таки вырвал руку и резко бросил: — В чем дело? — О чем ты? — Мила направилась дальше какой-то излишне радостной, чуть ли не подпрыгивающей походкой. Юра скривился, однако двинулся следом и, поравнявшись с ней, заметил: — Ты как Петя. — То есть? — То есть он тоже кидается тебе наперерез, а потом такой — сорян, плиз просид. Мила засмеялась, задела его плечом и сказала: — Твой английский стал лучше, а? — Ну, такое. Я просто пообщался с Иглесиасом. — Сам Юра никогда бы не завел этот оказавшийся в итоге потрясающе неловким разговор, но, пока он ждал Милу возле раздевалки, американец тоже чего-то ждал и, видимо, не умел делать это молча. — С де ла Иглесиа, — поправила Мила. — Его зовут Лео. — У моей соседки таксу зовут Лео, — сообщил Юра. — Буду звать его Хулио. — Почему не Энрике? — По четным дням Хулио, по нечетным Энрике, — согласился Юра. — Смотри не перепутай. — Уж как-нибудь. — По-твоему, Марина симпатичная? — без какой-либо паузы и не меняя тона спросила Мила. Юра едва не поперхнулся воздухом и на всякий случай уточнил: — Мозес? — А какая еще? — Мила смотрела прямо перед собой. — Конечно, Мозес. Так что? — Откуда я знаю? — ответил Юра, чувствуя себя довольно глупо. Щеки прожигали горячие пятна. — Ну, как тебе кажется? — Наверное. — Юра дернул головой. — Хотя она, если постарается, меня пополам переломит. И челюсть у нее — пиздец. — Он воодушевился, ощутив себя, наконец, в знакомой стихии. — Ей бы уходить в закат от взрывающихся вертолетов. Нет, пожалуй, я погорячился насчет симпатичной. — И то верно. — Мила опять притерлась плечом, а потом продела руку через сгиб его локтя. — Значит, Сабира тебе больше нравится? На этот раз Юра все-таки подавился на вдохе — ему пришлось остановиться, чтобы откашляться. Мила услужливо похлопала его по спине, хотя настоящей необходимости в этом жесте дружеского участия не было. Свой вопрос она не повторила, но Юра, отдышавшись, почел за лучшее сообщить: — Мне не нравится Сабира. — Ну, не Сабира, — легко уступила Мила. — Я имею в виду, такие, как Сабира. — Это какие? — Скромные, — ответила Мила и, подумав, полувопросительным тоном добавила: — Брюнетки? — Обязательно сейчас об этом говорить? — Юра зашагал дальше. Арена в Торонто была поистине огромной, и коридор все никак не заканчивался. — Когда у меня прокат на носу? — А что такого? Ты же не хочешь сказать, будто у тебя настолько тонкая душевная организация, что тебя можно вывести из строя отвлеченным разговором о девушках? — Бабичева, прекрати! — Юра завертел головой, пытаясь найти что-то, способное ее отвлечь, но зацепка отыскалась не снаружи, а в памяти. — Лучше скажи, что это за хуйня сейчас была? — Где? — Мила повернулась в направлении его взгляда и нахмурилась. — Не здесь, — пояснил Юра. — Там, с Отабеком. — А что с Отабеком? — Ее недоумение казалось искренним и только сильнее разожгло Юрину смешанную с невнятным стыдом злость. — А то! Может, он к тебе клинья подбивает, а ты и рада! Он остался недоволен этим неожиданно глупо прозвучавшим выражением, которое самовольно выбрал его язык, — Мила, явно считая так же, коротко засмеялась, а потом согласилась: — Ну, я рада. Почему бы мне не радоваться, если мужчина обращает на меня внимание? Она была, безусловно, права, и Юра, не успев подумать, выпалил: — Потому что я знаю про вас с Гошкой, ясно? Непонятно, по чьей инициативе, но они остановились; Мила развернула его лицом к себе и посмотрела ему в глаза так пристально, что он едва не начал извиняться, — однако она заговорила первой: — Ну и что? — Как что, — опешил Юра. — Вы же, ну, встречаетесь. А ты с Отабеком… — Что «я с Отабеком»? — передразнила его Мила. — Какой же ты все-таки… невинный, Юрочка. — Я? — возмутился Юра. — При чем тут я вообще? — Это просто флирт. — Мила пожала плечами. — Ничего больше. — Может, Отабек так не думает, — отрезал Юра. — Только если он такой же невинный, как ты, — парировала Мила. — И кстати, откуда ты знаешь? Гошка тебе сказал? — Почти, — уклончиво отозвался Юра и, чтобы она не продолжила допытываться, поспешно добавил: — Мне было бы неприятно, если бы моя… девушка флиртовала со всеми подряд. — Это потому что ты маленький, — сообщила Мила. — У тебя еще не прошел подростковый максимализм. — Как будто ты такая уж большая, — фыркнул Юра. — Тебе всего двадцать один. Дохуя умудренная опытом женщина, ни дать ни взять. Мила приоткрыла рот, но не издала ни звука. Юра успел подумать, что она, должно быть, редко слышит подобное в свой адрес — двадцать один год для фигуристки считался вполне солидным возрастом, — однако в этот момент услышал за спиной голос Фельцмана: — Вот вы где! Мила, пары закончили. Плисецкий, ты бы тоже лучше не шлялся, где попало, все-таки арена чужая… — Типа на своей я прямо мог бы куда угодно отправиться, — проворчал Юра, оборачиваясь. Фельцман выглядел немного помятым и встревоженным, как и всегда в последнее время в чужих городах. Особенно Торонто: Юра сам далеко не сразу отошел от долгого перелета, а Фельцману — и эта мысль, принесенная, очевидно, волной разговора с Милой, пронзила его совершенно внезапно — было уже больше семидесяти, и через две недели ему еще предстояло ехать в Китай с Лобой — предполагалось, что и с Громовым, но Громов из-за своей трещины снимался, хотя официально об этом пока не объявляли. Конечно, в его отсутствие Фельцман мог отпустить Арсюшу, который вряд ли был способен занять призовое место, одного, но обычно он так не поступал даже с совсем неперспективными спортсменами, а Арсюша все же… — Юра. — Мила ткнула его двумя пальцами в бок. — Ты чего зеваешь? Пошли, а? Ее огромные голубые глаза, видимо, в предвкушении близящегося соревнования, засияли особым азартом — и Юра невольно порадовался тому, что они не успели поссориться. Правда, Мила вскоре ушла переодеваться, Фельцман тоже умчался утрясать какие-то формальности, и он остался с Ваней Мешковцевым, который до этого в пятисотый, наверное, раз чинно прослушивал свой трек, однако, заметив, что они оказались вдвоем в море дружелюбных, но в конечном итоге чужих людей, вынул из ушей и аккуратно обмотал вокруг телефона наушники. Юра посмотрел в другую сторону, надеясь избежать разговора и зная при этом, что Ваня, приняв решение, редко от него отступается. — Хорошо, что тебя распределили сюда, — произнес Ваня. — Почему? — равнодушным тоном спросил Юра, хотя про себя удивился — подобные мысли не приходили ему в голову. — Здесь у тебя больше шансов, чем на других этапах. То есть, на тех, что остались. Юра с трудом проглотил возмущение, повернулся к нему и почти спокойно поинтересовался: — А у тебя? — Я себя трезво оцениваю. — Улыбка пробежала по Ваниным губам и тут же исчезла. — Не рассчитываю на пьедестал. Юра невольно поморщился: социальные нормы требовали от него какого-то выражения поддержки или хотя бы сочувствия, но подобные вещи всегда удавались ему плохо. Ванины безошибочно азиатские глаза не были похожи на темно-карие Отабека или угольно-черные Сабиры — их цвет показался Юре скорее серым, словно мокрый после дождя асфальт. Впрочем, возможно, свою роль сыграло освещение; не то чтобы он когда-либо раньше особенно задумывался о чужих глазах — сегодня его мысли постоянно выходили из-под контроля. Обычно такое начиналось под конец сезона, когда обкатанная вдоль и поперек программа переставала требовать существенного умственного усилия перед выступлением. Ваня, так и не дождавшись от него ни слова, повел плечом и спросил: — Кстати, как твоя нога? Это было не особенно кстати, однако Юра, поскольку Мешковцев все-таки принимал посильное участие в судьбе этой самой ноги, почувствовал себя обязанным ответить: — Нормально. В смысле, гораздо лучше. Он действительно в какой-то момент понял, что страх, который раньше неизменно хватал за горло, когда он собирался снимать или надевать коньки, больше не приходит. Тем очевидней становился тот факт, что дело было вовсе не в ноге. Хотя Юра не смог бы, наверное, даже себе доходчиво объяснить, что имелось в виду под «делом». Ваня с серьезным видом кивнул и перескочил на другую, менее скользкую тему: — Мила вполне может победить. Но американкам будут подсуживать. — Канадке точно будут, — отозвался Юра. — Канадка сама по себе слабенькая, — возразил Ваня. — Выше третьего места ее не дотянут, да и то вряд ли. — Да, — согласился Юра. — Зато Марина Мозес! Замечал когда-нибудь, какой у нее подбородок? Бля, судьи ее просто боятся, по-моему, и я их, в принципе, понимаю… Больше, чем подбородок, Юре, впрочем, запомнилась Маринина хищная улыбка — слава богу, с трибуны ее не было так уж хорошо видно. Девушки выступали первыми, а за ними следовали танцы, поэтому у него в кои-то веки появилась возможность посмотреть прокат Милы — и Сабиры, которая уже выходила в первой разминке и, не показав, в целом, впечатляющих результатов, к концу второй шестерки оказалась на четвертом месте. Юра не сомневался, что Отабек придет на выступление своей подруги по сборной, и очень удивился, когда так его и не увидел. Увязавшийся с ним Ваня вслух комментировал всех участниц, подсчитывая баллы и разбирая ошибки настолько скрупулезно, что у Юры начали слипаться глаза. В висках тянуло, словно три недели назад, когда болезнь еще не выпустила его из своих когтей, и он наклонился вперед, поставил локти чуть выше колен и упер подбородок в ладони. Барановская бы непременно велела ему не валять дурака и выпрямить спину, но на этот раз она с ними не поехала. На льду Марина Мозес опустила плечи, подняла обе руки на несколько сантиметров в стороны, расставив пальцы, и вытянула шею, задирая голову вверх. Так ее нижняя челюсть казалась немного меньше, чем на самом деле. Грянул первый мощный аккорд — сильные бедра под неровным подолом ядовито-желтой юбки напряглись и плавно двинулись, повернулись в одну, потом в другую сторону, перекрутились, разошлись. Юра зацепился взглядом за развевающуюся ткань, скользнул дальше по наполовину оголенной спине, которую в следующую секунду сменила грудь, чуть менее плоская, чем, пониже, живот. Девчонки, конечно, утягивают, но Марина и в повседневной одежде как будто вся состояла из мышц. В этом, если задуматься, было что-то неопределенно притягательное — рождающее чувство, которое коренилось в обыкновенном уважении одного спортсмена к другому, но на полпути превращалось в нечто гораздо более волнующее. Может быть? Она ему улыбнулась — хотя это само по себе ничего не значило, — и Мила со своими вопросами — правда, у нее могли быть какие-то скрытые причины их задавать. Однако, встречаться с американкой? Другой конец света; потом, она, кажется, старше — не то чтобы это его сильно смущало, но как дополнительный фактор… Марина оттолкнулась, с видимым, однако хорошо просчитанным усилием провернула три оборота и приземлилась грузно, тяжело, но четко. Юра вежливо похлопал вместе со всеми. Ваня слева пробормотал: — Резковато, конечно, но по технике супер, нечего и говорить, — и в то же самое время справа голос Отабека тихо произнес: — Юр, — бесцветным тоном, которым не зовут и не начинают разговор, а просто дают понять, что находятся рядом. Юра выпрямился и повернулся — Отабек сел на соседнее пластиковое кресло и кивнул в знак приветствия. Он был не один — Юра выгнул шею, чтобы видеть лучше. Спутник Отабека показался ему смутно знакомым — не спортсмен, но, возможно, кто-то из казахстанской команды. Какой-нибудь, прости господи, массажист — руки, по крайней мере, подходящие, хотя черная кожаная куртка была немного не к месту среди пестрых олимпиек и толстовок. Отабек, склонившись ближе, шепотом сообщил: — Это Жан-Жак Леруа. Он написал музыку для моей программы, помнишь? Теперь Юра, конечно, вспомнил. Его взгляд пробежал вверх по глянцевому рукаву, перепрыгнул через красную полоску свитшота под молнией, быстро пронесся по скуле и остановился на растрепанной челке. Кажется, в видосах с Ютуба волосы были покороче. Леруа смотрел на лед, чуть нахмурив густые брови, с выражением недоверчивого ужаса на смуглом лице. Юра закусил губу. Не нравится, бля, зачем вообще приходить? — Я вас познакомлю, когда девушки закончат, — добавил Отабек. В этот момент трибуны опять взорвались аплодисментами. Юра не видел, какой был элемент, — судя по силе оваций, что-то зрелищное. Леруа вдруг посмотрел прямо на него — приглушенно-синие глаза удивленно распахнуты, полные темные губы в изумлении приоткрыты. Зацепившись взглядом за взгляд, он, впрочем, тут же улыбнулся, на секунду блеснув ровными зубами, указал подбородком в сторону арены и качнул головой — мол, чего только не бывает. — Это еще что, — зачем-то сказал Юра, но его слова потонули в шуме толпы — выступление Марины закончилось. Леруа пожал плечами, показывая, что не слышит — хотя он все равно бы ничего не понял, потому что Юра говорил по-русски. Голос под сводами громко назвал имя Милы, и Юра заставил себя отвернуться. Мила каталась лучше, чем когда бы то ни было, однако он никак не мог сосредоточиться. Ваня проигнорировал появление новых лиц, но — видимо, из-за того, что Мила была сокомандницей и, наверное, в некотором роде подругой — от комментариев воздерживался. Леруа что-то негромко сказал Отабеку — Юра не разобрал слов, но решил, что вряд ли он оценивает технику или даже компоненты. Может, спрашивает, встречается ли Мила с кем-нибудь, — нет, это смешно, с чего бы задавать такой вопрос Отабеку, с чего бы вообще его задавать? Почему он должен непременно заинтересоваться Милой — и потом, у него ведь есть девушка, которая теперь, наверное, уже жена. Странно, что Отабек не знает точно. Юра наклонился, пытаясь рассмотреть руку — левую, у них, кажется, на левой, — но Леруа спрятал ее между колен. Отабек заметил его движение и вопросительно поднял одну бровь. Юра резко выпрямился, мотнул головой и вдруг почувствовал, что краснеет. По сумме баллов Марина все-таки оказалась первой. Мила получила серебро и наверняка была в ярости —как бы не столкнуться с ней в коридоре. Люди на трибунах начали шевелиться, копаться в своих сумках, разговаривать, вставать — хотя в их секторе было, конечно, поспокойней. Юра взглянул на Ваню, который предсказуемо развел руками и произнес: — Ну, я говорил, что американку подтянут. Но Мила выходит со второго места без проблем. Слушай, нам надо… — Юр, — позвал Отабек из-за спины. Юра повернулся. Ему пришлось задрать голову: и Отабек, и Леруа успели подняться на ноги — Леруа теперь заметно выше и шире в плечах, рот опять растянут в приветливой, почти неприлично широкой улыбке. Юра поспешно вскочил — судя по скрипу сиденья сзади, Ваня последовал его примеру. Отабек развернул корпус таким образом, чтобы не стоять лицом ни к кому из них, и сказал: — Джей-Джей, это мой друг Юра Плисецкий. Юра — Жан-Жак Леруа. — Лучше Джей-Джей, — поправил Леруа. — Меня все так зовут. Юра — это сокращение от «Юрий»? — Так себе сокращение, — пробормотал Юра, пожимая руку, в которой его собственная ладонь практически утонула. — А это Иван Мешковцев, — добавил Отабек. — Они с Юрой у одного тренера. Юра хихикнул — к «Ване» он давно привык, но «Иван» звучало как-то совсем неподходяще. Пальцы Леруа потянулись мимо него вперед, рукав задрался, открывая оливковую кожу, покрытую темными волосками. Ваня неубедительно пробормотал, что ему очень приятно. Леруа, убирая руку, задел Юрино плечо и извинился, когда Юра, сам того не ожидая, едва не подпрыгнул. — Спустимся, — предложил Отабек, притронувшись костяшками пальцев к Юриной спине чуть ниже лопатки. — Тут слишком тесно. Юра развернулся и проследовал за Ваней до конца ряда и вниз по ступенькам, с ужасом понимая, что в Леруа его раздражает абсолютно все — растрепанная челка, безупречная улыбка, едва заметная тень еще не пробившейся сквозь кожу щетины вдоль скулы, яркий контраст матово блестящей куртки и предупреждающе-красной толстовки, эти жесткие волоски на широком запястье, громкий голос, радостный тон, даже неопределенность кольца, — и что ради Отабека ему при этом придется вести себя хотя бы равнодушно, если не дружелюбно, до тех пор, пока не удастся ускользнуть наконец в раздевалку.