D.S. all'infinito

Обычно Юра надевал коньки и просто тусовался в районе раздевалок, пока не вызывали на лед, но сегодня ему пришлось, в конце концов, бежать от Вани Мешковцева, вдруг приставшего с пожеланиями и, главное, советами, на которые он, по Юриному глубокому убеждению, не имел никакого права, учитывая его собственный список достижений. Тем более, что все эти общие слова Юра неоднократно слышал от того же Гошки, вечно распинавшегося перед прокатом, а потом выступавшего из рук вон плохо. Правда, в теории Гошка действительно шарил, потому и стал в итоге помощником Фельцмана, а когда-нибудь станет, наверное, и полноправным тренером. Заведет группу, воспитает парочку чемпионов, женится на Милке, а Милка родит ему неведому зверушку, которая вырастет и обставит всех на льду. Поэтому, выскочив в коридор, Юра прислонился к стене и написал Гошке: «Бабичеву засудили». И: «Смотрел?» Гошка отреагировал почти сразу: «Смотрел». «В трансляции в комментах полный ад». «Но ее второе место устраивает». «Я знаю, просто обидно». «Ты готов? Там танцы уже в разгаре». «Лена с Тиграном неплохо выступили». Ой, пошли они на хуй. Юра погрыз заусенец, думая над ответом. Не сказать, чтобы он активно презирал танцы, но у всех одиночников этот вид ассоциировался с чем-то туманным и зловещим: туда могли сослать, если резкий рост нарушал карьерные планы, но продолжать хотелось — пусть даже так. Кроме того, что более важно, Тигран был заносчивым мудаком, а Лена — сферической тупой пиздой в вакууме. Даже хуже Гошкиной Ани, которая со своим партнером, кстати, довольно херово выступила в Питере. «Я так готов, что блевать хочется», — набрал он. — «Всего второй раз прогу на соревах катаю, а уже обрыдло». «Не надо было брать», — резонно возразил Гошка. — «Барановская все пытается использовать твою андрогинность». «Который год, не удивительно, что тебе это надоело». Андрогинность, блять. Юра закрыл чат с Гошкой и открыл бота с мемами — вышел оттуда через десять секунд и зашел в того, что с котами. Потратил минуту на поиск знакомых моментов — вот, Петька тоже любит пить из стакана, стоит только отвернуться, засунет голову так, что уши прижимаются к черепу, и лакает, как не в себя, а из миски нипочем не заставишь. Потратил минуту — это из репертуара Барановской. На что вы тратите драгоценные минуты жизни, Юрий? Бля, на что хочу, на то и трачу — хотя можно было бы, конечно, пойти намазать тональник поаккуратней… «Обиделся?» — прилетело от Гошки. Юра в раздражении убрал большим пальцем плашку, но на смену ей вылезла другая: «Что обижаться, уже ничего не поменяешь». «Теперь надо работать с тем, что есть». Сука, гений мысли. Гигант просто. Юра зашел в чат, чтобы поставить Гошку на мьют, и тут его боковое зрение засекло уже знакомое красное пятно. Он поднял голову, и Леруа немедленно засверкал зубами — как будто ему только что сделали вставную челюсть и он не мог дождаться, пока кто-нибудь ее заценит. Юра попытался сформулировать посаркастичней, но Леруа успел заговорить раньше и внезапно спросил про Милу. С Милы разговор перекинулся на Отабека, с Отабека — на соревнования в целом. Юра жалел, что не надел коньки — в них он казался бы на несколько сантиметров выше. Потому что Леруа был высокий — наверное, как Гошка, чтоб его, — и смотреть ему в глаза приходилось снизу вверх. Юра привык радоваться, что не сильно вырос за последние годы, но в такие моменты ему очень хотелось стать суровым мужиком под два метра ростом. Да, и играть в баскетбол, а не вот это все. Леруа лыбился. Сказал: черт, — когда Юра сообщил ему, что он проебал все танцы, однако продолжил лыбиться. Юра поднял руку почесать затылок, но вовремя опомнился и только потрогал — времени на то, чтобы переделывать прическу, уже не оставалось. Леруа проследил за его движением — наверное, машинально, но этот рассеянный взгляд неожиданно отозвался в Юрином сознании всплеском дикого раздражения. Сейчас и так еще на льду все будут смотреть, каждый мелкий жест важен, Юрий, нельзя, никогда нельзя ничего пускать на самотек. Ну вас, Лильмихална, не поехали, а все равно доебетесь. Его вдруг охватило настойчивое желание сделать кому-нибудь очень больно, но Леруа был неприкасаем, поэтому он засунул руку в карман, согнул пальцы и вдавил ногти в мякоть ладони. — Главное, что я не пропустил вас, — сказал Леруа. Юра расслабил руку. Ладонь пульсировала всего несколько мгновений, а потом успокоилась — только кожу немного жгло, — но вспышка боли накинула ему дополнительных пунктов вежливости. — Завтра придешь на гала? — вполне миролюбиво спросил он. — Отабек выступает под Принса, видел? — Не видел. — Леруа покачал головой. — А ты подо что? — А я еще, может, не попаду, — уклончиво ответил Юра. В прошлом году Барановская выбрала ему для показательной Moon River в исполнении Энди Уильямса (это стильно и производит хорошее впечатление, в конце концов, сезон олимпийский, хулиганить не время, Юрий), и поставленный тогда номер плавно перекочевал в новый сезон, потому что лишних сил, чтобы тратить на никому не нужную, в сущности, прогу, у Юры не нашлось. — Если не займешь место на пьедестале? Бля, ну зачем, зачем вслух. Хотя, конечно, сам начал, сам виноват, как всегда. Юра коротко кивнул. В кармане завибрировало — наверное, так и не замьюченный Гошка. Леруа вдруг перестал лыбиться и произнес: — Эй, не волнуйся. Все будет хорошо. — И посмотрел участливо, как богатый меценат на хромую собачку. Впрочем, пожалуй, не такой уж богатый, раз в Ванкувер ему дорого. Юра оттолкнулся плечом от стены, выпрямился во весь свой невнушительный рост и твердым голосом сообщил: — Я не волнуюсь. Мне надо идти, тренер будет искать. И, кстати, не соврал: время действительно поджимало — если он вздумает проторчать в коридоре еще минут десять, то и впрямь прилетит Яков Фельцман в голубом вертолете и бесплатно раздаст пиздюлей. Это что такое? Ах, это Арсюша сказал как-то, кажется, в начале октября, когда малышня слишком шумно веселилась на катке. Юра вдруг понял, что ему даже в каком-то смысле не хватает Арсения — его извечные тупые подколы хорошо отвлекали от страха перед неизвестностью. А Леруа опять лыбился. «Все будет хорошо» — но глаза у него стеклянные и улыбка тоже неживая. Юра сделал резкий и слишком широкий шаг вперед. Леруа отшатнулся, но все-таки не успел посторониться, и Юра задел его плечом — получилось, как будто специально, хотя он просто стремился поскорей уйти. — Прости, — сказал Леруа и схватил его за руку чуть выше локтя, сжал и сразу же отпустил. По телу от запястья до макушки, а потом вниз по позвоночнику пронеслась холодная дрожь, которая затем свернулась клубком и угасла где-то в пятках. Юра качнулся, чувствуя внезапную слабость в икрах, и Леруа опять взялся за его плечо, встревоженным тоном спросил: — Ты в порядке? Юра тряхнул головой, высвободил руку и поспешил отодвинуться на полшага в сторону. Ощущение немощности испарилось так же быстро, как возникло — он снова крепко стоял на ногах. Хорошо, что не на катке. Леруа обошел его и встал впереди, наклонился и заглянул в лицо, делая брови «домиком». Глаза у него были — Юра попытался отодвинуть эту мысль, задушить ее на корню, но она увернулась и все-таки просочилась, — глаза были как васильки, матовые, немного серые и немного сиреневые, с шершавым плотным стеблем, который у Юры не хватало сил надорвать, — васильки со стеблем, конечно, не глаза. Это когда у деда еще была дача, где, если выйти за пределы поселка и миновать заросший светло-зеленой ряской пруд, попадешь в небольшое поле, которое никто вовек не косил и по краям которого росли ромашки, тысячелистник, чистотел, душица и еще множество цветов, названий которых Юра просто не помнил или не знал, — и среди них эти ебучие серо-сиреневые васильки. Впрочем, возможно, то был цикорий. Дачу давно продали, и не ехать же туда проверять, но цикорий — это как-то полегче, чем васильки. Юра сморгнул внезапное наваждение и осознал, что Леруа с ним разговаривает: — …как-то раз на концерте, — говорил Леруа. — Причем это был не первый мой концерт и даже не второй, а, может быть, шестой или седьмой. В местном барчике, хоть и немаленьком, но, сам понимаешь. Мы настроились, сидели какие-то люди, ели, Лорен выпил джина, короче, все было нормально. Пять минут до старта, и тут меня начинает крыть. Смотрю на этих людей, которым, в общем-то, совершенно без разницы, и понимаю, что не помню ни одной своей песни. Прямо совсем, отрезало. Ладно, — у нас сеты состояли наполовину из каверов, — думаю, буду играть только их, а там посмотрим — и, конечно, ни единого кавера в голове. Дикий страх, живот подводит, мысли только о том, как надо мной будут смеяться — ну, и пальцы шевелятся, в лучшем случае, как черви, вяло и медленно… И это не единственный, разумеется, случай, было много всего — в школе, например, сотню раз. Паника такая вещь, сколько бы опыта ни набрал, а все равно может накинуться в любой момент. — Леруа пару секунд помолчал, а потом потупил взгляд и добавил: — То есть я не хочу сказать, что у меня так уж много опыта, даже в музыке. Но я уверен, что людей, не подверженных этому, вообще нет. Будь они хоть десятикратные олимпийские чемпионы. — И опять схватился за Юрино плечо, раздвигая губы в улыбке. От изуверской расправы его спасло только появление Фельцмана, который откуда-то справа вдруг грозно рыкнул: — Юра! — И, заметив, наверное, что его держат в заложниках, чуть тише спросил: — Ты чего тут? Все нормально? Юра вывернулся из-под широкой лапищи, которую Леруа моментально, впрочем, убрал, бросил ему: тренер, — нашел взглядом Фельцмана — с красной мордой и в расстегнутом пальто поверх расстегнутого же пиджака, но при этом в шляпе, а значит, пока относительно спокойного — и, не оборачиваясь, направился к нему. На них смотрели: парница из, кажется, Кореи выпучила глаза, тренерша де ла Иглесиа настороженно прищурилась, а потом зыркнула левее, туда, где остался Леруа. Юра скрипнул зубами. Теперь все подумают, что чертов канадец — его личный друг, нахуй нужна такая ассоциация. Фельцман, поджимая губы, тряхнул бульдожьими щеками, тоже вцепился в Юрино многострадальное плечо — бля, чего оно им, медом намазано? — и прошипел: — Гуляешь? — Настраиваюсь, — буркнул Юра и двинулся в коридор. Фельцман его не выпустил, а просто потянулся следом, примерил шаг, кашлянул и спросил: — Это кто был? — Чувак, который написал песню Отабеку, — не стал скрывать Юра. — Он типа местный, Бек его пригласил посмотреть. — А ты здесь при чем? А я всегда при чем. Юра устало качнул головой и ответил: — Да ни при чем. Отабек нас познакомил, а сейчас вот случайно столкнулись, поговорили немного. Это прозвучало абсолютно невинно и не объясняло, почему где-то в затылке до сих пор висел мутный и тяжелый осадок. Может, Леруа — энергетический вампир? Или слишком много пиздит? Или просто пиздит о какой-то хуйне? Чего он там хотел со своей историей? Паника — если бы. К панике Юра привык, она лечилась двумя-тремя глубокими вдохами и настойчивой мыслью о том, что выбора у него все равно нет. А это — черт знает, что это было. Наверное, от голода — последний раз он ел за завтраком, часов в семь утра, да и то не смог проглотить ничего сытней тоста с каким-то обезжиренным, неуверенно сырным спредом. Вот откататься — и пойти в ресторан: можно даже прямо в отеле, там, кажется, неплохо. Или поехать в центр. Надо было спросить у Леруа, где в Торонто пожрать по-человечески — хотя откуда ему знать, он же нищеброд, куртка явно старая, поношенная, ободранная сбоку возле шва и на рукаве, и в Ванкувер лететь у него нет денег… Юра вздохнул. Даже в мыслях это прозвучало совсем некрасиво — как будто сам никогда не считал копейки. Что там эти призовые — когда все раздашь, остается не так уж много, в рекламу тоже не каждый день зовут, да и соглашаться стоит не на всякую, и ведь надо еще помогать деду. Пользуясь тем, что Фельцман наконец отпустил его, отодвинулся и пошел чуть впереди, Юра вытащил телефон и на ходу набрал в Гугле: «торонто ванкувер рейсы». Верхние результаты обещали ему фейковые восьмидесятипроцентные скидки, и он листнул ниже, где перечислялось уже что-то похожее на правду. Дешевые билеты от четырехсот восемнадцати долларов. Сколько в рублях — около двадцати тысяч? Нихера себе дешевые. Интересно, это хотя бы туда и обратно? Ну, черт его знает, может, конечно, для канадцев это не деньги, может, они за день работы получают по тыще баксов… — Юра! — крикнул Фельцман. — Ну куда ты идешь, а? Юра притормозил, обернулся и понял, что благополучно миновал раздевалку. Фельцман стоял, двумя пальцами нервно трогая край уже криво сидящей шляпы. Юра, чувствуя себя виноватым, щелкнул кнопкой, убрал телефон и вернулся. Сказал, когда Фельцман распахнул перед ним дверь в привычный предсоревновательный гомон: — Задумался, извините. — Ладно, ладно, — проворчал Фельцман. — Заходи давай скорее. Когда они добрались до занятых россиянами шкафчиков, Мешковцев — уже в коньках — торопливо поднялся со скамейки и шагнул им навстречу. Фельцман подошел ближе и все-таки снял шляпу, быстро скомкал в руках, нахлобучил снова, похлопал его по плечу и спросил: — Готов? Ну, все тогда, пошли… пошли, опоздаем. Вина кольнула Юру в сердце, но тут же растаяла — если бы разминка уже была, Ваня не вернулся бы в раздевалку. Ваня кивнул и ловко заковылял прочь, на ходу стягивая олимпийку. Фельцман поспешил следом и через плечо бросил Юре: — Не мусоль ты, ради бога, надевай коньки, еще успеешь нагуляться. — Вань, удачи! — крикнул Юра. — Затягивай как следует! — донеслось в ответ от Фельцмана. — Перевязывать уже времени не будет! Юра плюхнулся на скамью, но сразу же опомнился и вскочил, достал из шкафа коньки, лязгнув металлической дверцей, сел обратно и быстро стащил кроссовки, кинул в сторону, а потом заставил себя притормозить. Нет, так не пойдет, нельзя забывать про мышцы, хоть и разминался, а все равно. Встал, осторожно покрутил ступней, отвел ногу влево, вытягивая мысок, поднял руку над головой, согнул запястье, как учила Барановская. Интересно, кстати, что Леруа думает вот об этом. Юра прекрасно понимал, что у множества людей фигурное катание ассоциируется с чем-то неопределенно пидорским. По федеральным каналам, конечно, ничего не говорят, спасибо Витькиным медалям — да Юра и сам, в общем, приложил и руку, и прочие части тела, — но общественное мнение не наебешь. Хотя Отабек, пожалуй, разрушает стереотип. Да и в Канаде к этому должны относиться спокойней. Юра перенес ногу через сторону назад, наклонил корпус под прямым углом и постоял так несколько секунд, а затем отправился, наконец, надевать коньки. И затягивать как следует. На Ванино выступление он успел — Ваня после короткой программы был восьмым и на лед выходил, соответственно, предпоследним в первой разминке. Катался он хорошо и ровно, не падая, не делая серьезных ошибок, и при этом абсолютно серо. Юра знал, что Фельцман считает компоненты одной большой условностью, и не то чтобы был с ним не согласен — судьи действительно могли крутить и зачастую крутили компонентами как им заблагорассудится, — но Барановская в свое время убедила его в том, что все эти мелочи — не просто кривляние на публику, а нечто не менее важное, чем четверные прыжки. Четверных у Вани было два: оба тулупы, один из них в каскаде с тройным флипом, который вышел чистеньким и безнадежно двойным. Фельцман лишь крякнул, застегнул одну пуговицу на пиджаке и двинулся к дверце — встречать. Шляпу он больше не трогал — оно и понятно, от Вани многого не ожидалось. Группу замыкал первый из двух канадцев, который легко отодвинул Ваню вниз. Юре пришлось сознательным усилием заставлять себя не смотреть на трибуну, где сидел Леруа, хотя с такого расстояния он смог бы разглядеть, наверное, только красную кофту. — Ну, давай, — тихо произнес у него над ухом незаметно вернувшийся из кика Фельцман. — Шнурки проверь. — Да дались вам эти шнурки, — проворчал Юра — однако проверил. Это он после Громова, потому что Громов обвинил в своей травме именно шнурки: мол, он заметил, что завязано плохо, но было уже поздно, и во время проката он обращал больше внимания на это, чем на элементы, из-за чего и оступился. Может, и правда, зачем бы ему врать, тем более, шнурки он завязывал себе сам, да и вообще, Никитушка, кажется, врать не умеет… — Юр, удачи. — Юра вздохнул и выпрямился. Отабек коротко улыбнулся и показал ему большой палец, но потом тренер увел его ближе к катку. Фельцман протянул руку. Юра опомнился и вжикнул молнией, стянул с себя олимпийку, вложил в сухую квадратную ладонь. Сбросил чехлы — и обвешанная бейджами девочка в форменной куртке распахнула дверцу в бортике для второй группы. На разминке Юра попробовал лутц и каскад с акселем, однако основную часть времени наблюдал за Отабеком. Отабек двигался плавно и сдержанно, навернул несколько кругов, уворачиваясь от тех, кто ехал ему навстречу, а потом прыгнул — сальхов, красивый, хоть и низкий. Юре вдруг очень захотелось у него выиграть — захотелось так сильно, что заныли зубы. Вернуть все на свои места: раньше-то он неизменно выигрывал. Выигрывал и всегда потом говорил, что Отабек достоин первого места, что судьи мудаки, специально ставят ему низкие оценки, что в следующий раз получится, — но насколько честно это было на самом деле? Что, если бы Отабек обошел его на том гран-при в Барселоне? Стали бы они друзьями, или дружба завяла бы, едва начавшись? — Вращение давай, которое самое первое! — крикнул Фельцман, когда Юра проехал мимо. Юра мотнул головой, но вращение сделал, приказав себе не страдать хуйней. И не думать о себе хуже, чем он есть на самом деле. Потому что дружба с Отабеком — это не ради сомнительного самоутверждения, а просто Отабек классный и понимает его как никто другой. И не пытается впарить ему никакие тупые истории. Впрочем, желание выиграть никуда не делось. Но реализовать его было сложно: в короткой программе Юра занял третье место и отставал слишком сильно, чтобы вырваться вперед только за счет собственного катания — требовались ошибки соперников, а соперники как назло ошибаться не торопились. Юра ревниво посмотрел, как Лео де ла Иглесиа аккуратно сажает тройной лутц. Гладенько, не придерешься. И его приятель китаец до этого прыгал, будто на удочке. Оставалось только скрипеть зубами и надеяться на то, что количество квадов решает. — Стараемся удержать третье, — сказал Фельцман, пока Иглесиас раскланивался в разные стороны. — Слышишь? Без хуйни, Плисецкий. Фельцман очень редко матерился в его присутствии, да и вообще в присутствии учеников — наверное, только если считал, что так лучше дойдет. Юра кивнул нехотя, несмотря на то, что ничего конкретного не планировал, уповая на вдохновение. Лео наконец поехал в кисс-энд-край, и Юра ломанулся к дверце, скинул чехлы, вывалился на лед едва ли не кубарем, круто развернулся, схватился за бортик и выпалил в усталое изборожденное морщинами лицо: — Я хочу выиграть! — Просто откатайся нормально. — Фельцман вдруг накрыл его руку своей, прижал к деревяшке так сильно, что край впился в кожу ладони. — Не думай об этом. Выступай так, как будто тебя никто не судит. Шансов мало, перевел Юра. Пан или пропал. Покажи все, что умеешь. Однако, выезжая в центр катка, он был уверен в победе — хотя излишняя уверенность подводила его не единожды. Отодвинув эту мысль подальше, он заскользил под ебучий «Лунный свет», который в секунды до старта перестал казаться таким уж мерзким. Раз-два — и флип — ну! — есть, чисто. Трибуны ликуют — интересно, шарит ли в прыжках Леруа? Сальхов — да, супер, пусть только попробуют придраться. Аксель-тулуп — блять, божественно, как по нотам. Вращение — и тут Юра понял, что устал, что ему тяжело дышать и двигаться, что тело становится грузным, неповоротливым и начинает посылать в мозг сигналы остановиться. До конца программы оставалось еще больше половины. Разумеется, он не сдался и сделал все, что должен был сделать. Тройной лутц вряд ли получился лучше, чем у де ла Иглесиа, ну да и хер с ним. Последний квад — тулуп в каскаде. Волевым решением тройной аксель превратился в двойной — пусть меньше баллов, зато выйдет почище. Однако на хореографической дорожке он практически пыхтел — и судьи наверняка это заметили. Барановская по-любому в ужасе, если смотрит. Промелькнула блестящая лысина Фельцмана — шляпа, стало быть, в руке. Ну, ничего, ничего. На открывшемся вдруг втором дыхании Юра прыгнул тройной риттбергер и ушел на вращения, чувствуя, как силы покидают его. Последние капли он потратил на то, чтобы удержаться и не упасть на колени — это тогда, в Барселоне, было уместно, а теперь выглядело бы просто пошло. Фельцман поймал его в объятия, буквально на себе дотащил до кика, усадил на скамейку и плюхнулся рядом. Юра встряхнулся и сел прямо, протянул руку, осторожно высвободил помятую шляпу из цепких пальцев, надел ее Фельцману на голову и сказал: — Да все уже. — Тише ты, — шикнул Фельцман. И правда, камеры же ловят. Юра заулыбался в ожидании оценок. Фельцман сжал его запястье, когда начали объявлять — есть, первый, пока не подвинут. Юра встал, чинно проследовал на заслуженное кресло, которое уступил ему Лео, не обращая внимания на ток крови в висках, и посмотрел на экран, где корчил донельзя серьезные рожи Джозеф Бренин из Канады, занимающий после короткой вторую строчку. Тощий и белобрысый, с бесцветными бровями и ресницами, он совсем не походил на Леруа. Юра поморщился и помотал головой — ну и что? В зале сидело множество непохожих на Леруа канадцев, и каждый из них, кстати, сейчас болел за спортсмена на льду. Дома и трибуны помогают. А Леруа все равно болеет за Отабека — по крайней мере, должен бы. Бренин явно метил на первое место, но он был выскочкой и самоуверенным болваном, а на этом далеко не уедешь — так Юра говорил сам себе, глуша внутренний голос, который упорно напоминал ему, что именно Бренину досталось золото прошлогодней Олимпиады. Тогда просто вышло недоразумение — многие издания так писали, в соцсетях тоже возмущались вовсю. Все соглашались, что первое место заслужил Юра, а если не Юра, то Крис Джакометти, который как раз заканчивал карьеру и изо всех сил старался уйти с гордо поднятой головой. Но из какой-то неведомой щели вдруг вылез этот Бренин и обошел их обоих, кажется, без особых усилий. Ладно, конечно, не из неведомой щели он вылез — просто это был реально внезапный взлет. И усилия он, естественно, прилагал, хотя больше ему помогло то, что и Джакометти, и Юра безбожно налажали. Юра даже порадовался, когда Бренин практически безупречно выполнил свой первый четверной тулуп и сразу после него тройной флип. Слишком легкой победы не предвидится. Зато когда он все-таки начал сыпаться, ощущение было потрясающее. Недокрученный лутц, падение на четверном сальхове, дорожка сразу не задалась. Юра, затаив дыхание, смотрел, как тяжело он поднимается в воздух на последнем риттбергере. Натянут, конечно, вопрос — на сколько? По компонентам точно досыпят, пару недокрутов могут «не заметить», плюс есть еще отрыв. Юра кусал губы, не в силах дождаться, пока Бренин намашется зрителям, пока закончат показывать повторы, а потом несколько секунд не мог сообразить, куда смотреть. Наконец поймал взглядом цифру два, хотя количество баллов… Черт, разница в три с небольшим, но он выиграл, выиграл! Фельцман подскочил и хлопнул по шее, шепнул возле уха: да, да, — Лео поднял большой палец; и тут сверху громко объявили: Отабек Алтын, Казахстан. Во рту немедленно стало кисло. Юра сглотнул, но кислятина никуда не исчезла, а даже, кажется, усилилась. Отабек хотел этот победный сезон — хотел и, более того, заслуживал. Кто он такой, чтобы вставать поперек? В кресло рядом, буквально отпихнув едва поднявшегося Лео, рухнул недовольный Бренин. Юра сделал вид, что его не замечает. Бренин дышал часто и громко, раздраженно пыхтел и ворочался, заглушая музыку, которая начиналась совсем тихо — как сам Отабек ее слышит? Юра сдвинулся на краешек сиденья, вытянул шею, машинально приоткрыл рот, когда Отабек принялся заходить на прыжок. Мозг метался между «давай, ты сможешь!» и «ну, пожалуйста, ошибись!» — никак не получалось решить, чего же хочется больше. Отабек не ошибся и идеально приземлил чистый четверной лутц — первый за сегодня и теперь уже последний. Бренин ударил кулаком по подлокотнику и что-то сказал на своем неразборчивом английском. Юра повернулся и бросил в его сторону по-русски: — Заткнись, а? Хватит уже страдать. Олимпийский чемпион, бля, тоже мне. Говорить это вот так, с пренебрежением, было приятно. Бренин злобно оскалился: видимо, посыл дошел благодаря тону. Странно, что Леруа скалится примерно так же, но злобно у него не выходит, а выходит как-то по-дебильному радостно. Может, дело в бровях? Хотя, радостно — это даже хуже, потому что непонятно, что он там себе действительно думает в этот момент. Трибуны внезапно взорвались аплодисментами; Юра развернулся обратно, но Отабек уже ехал дальше, скользил ровно и гладко. А музыка расходилась и начинала шататься, так что пыхтение канадца перестало мешать — либо он внял совету и заткнулся. Юра дождался дорожки и поискал взглядом Фельцмана. Фельцман смотрел, но шляпу не трогал, только шевелил челюстью, как будто пережевывал кусок жилистого мяса, вязнущий в зубах. Юра хихикнул и опять пропустил прыжок: по идее, сальхов, но могли, конечно, поменять. После этого он следил уже не отрываясь. Тулуп с тулупом в каскаде. Тройной аксель. Господи, сколько квадов. И все с только незначительными помарками. Тройной каскад через ойлер — модно стало в последнее время, многие делают. Музыка бушевала в истерике, гремела аккордами, беснуясь, закручивала трели. Еще тройной аксель — в каскаде с двойным тулупом. Без шансов. Но второе место — это возможность выйти в финал, этим нельзя пренебрегать. И то, что Отабек получит золото — тоже круто, мы же друзья. Музыка натолкнулась на невидимое препятствие, помедлила, опомнилась и полилась снова — только теперь к мелодии добавился голос. Юра даже напел немного: санра-айз. Отабек на хореографической дорожке сгибался в разные стороны, поднимал руки, чертил лезвиями узор. Фельцман подошел опять, сказал, будешь второй, — но Юра только отмахнулся. Приятно посмотреть на безупречный прокат, что тут говорить. Такому прокату и проиграть не стыдно. Голос Леруа в записи поднялся выше, а Отабек завращался юлой, слился в пятно, замедлился, сменил ногу — и, наконец, остановился, дыша тяжело и победно. Молодец, молодец, и трек тут ни при чем. Юра похлопал вместе со всеми, дождался оценок, которые никого не удивили, поднялся на ноги и не стал противиться, когда Фельцман взял его за локоть и потянул в сторону раздевалок. — Нормально, — сказал Фельцман. — Второе место есть, можно рассчитывать на финал. Посмотрим, как пойдет в Китае. Флип очень хороший, правильно, что не стали убирать. Юра покивал и поиздавал звуки, призванные выразить согласие. Убрать флип он пытался вплоть до российского этапа — был уверен, что не вывезет, на тренировках получалось через раз. Но прав оказался Фельцман, который настаивал на том, что даже после олимпийского сезона планку можно только поднимать. И удивлялся: это разве не ты в юниорах рвался прыгать четверные и плевать хотел на мои запреты? Ну я, я. Но тогда у меня все еще было впереди, тогда я любил и умел рисковать. А может, просто ума не хватало. Во всяком случае, я собирался вырасти и стать лучше Витьки, а лучше Витьки в то время никого не было. Он, правда, свою первую Олимпиаду выиграл. Ничего из этого Юра Фельцману, разумеется, не говорил — только кивал и ехал снова и снова пробовать флип. Наверное, так и надо — так и делают, видимо, те, кто занимает места. Заталкивают сомнения поглубже и молча работают на результат. И ведь принесло же плоды, хоть пока и не ясно насчет финала. Фельцман довел его до лавки, сказал: одевайся, сейчас пойдем отдыхать, — и пропал. Завтра еще предстояли показательные, но это хуйня, ни о чем, так что отдыхать реально можно. В ресторан... Нет, в ресторан уже расхотелось. Отабек еще не вернулся, но одного его все равно сейчас не поймаешь, лучше потом, из отеля написать в Вотсап. И не в ресторан, а в магазин. У шкафов стоял Ваня Мешковцев в белой футболке и полуспущенных штанах, которые он держал левой рукой, а правой прижимал к уху телефон, время от времени качая головой и издавая нечленораздельное мычание. Скорее всего, родители. Деду надо будет позвонить, только попозже, в десять или одиннадцать по местному, он как раз встанет. А Ваня, наверное, вообще не пьет. Да и хер с ним — жаль, правда, что мы в одном номере. Юра расшнуровал коньки и осторожно снял, расстегнул молнию костюма. Ваня все мычал в телефон, поддергивая штаны и переступая с ноги на ногу — его голые бедра напрягались и расслаблялись. Юра встал и открыл дверцу своего шкафа, спрятался за ней ото всех и быстро переоделся, заставил себя аккуратно повесить костюм на вешалку и накрыть чехлом, убрал коньки в сумку — а Ваня все слушал, что ему там говорили в трубку. Наверняка у него такая типичная фигурнокатательная мамаша: вложила все ресурсы в то, чтобы сделать сына чемпионом, но что-то пошло не так. И все равно каждый раз звонит и распекает за ошибки. Теперь уже без особого энтузиазма — хотя Ванин переход к Фельцману мог разбудить уснувшие надежды. Но вышла та же хуйня, только сбоку. Опять ты, Ванечка, восьмой, ну как же так. Или какой он там. А ты второй. И неизвестно еще, что хуже: быть всю жизнь стабильным середнячком или иметь возможности и раз за разом их проебывать. Да? Вот и не надо. Юра толкнул дверцу — та закрылась с коротким скрипом. Фельцмана до сих пор не было видно — как, впрочем, и Отабека. Зато Ваня наконец разобрался со своими родственниками, спрятал телефон и даже надел штаны. Юра ему кивнул, а потом дернул одним плечом: что тут, мол, скажешь. — Я тебя поздравляю, — произнес Ваня. — Ты молодец, ни одной серьезной ошибки. У Алтына программа немного сложнее и отрыв был большой. — Ага, — отозвался Юра. — Я знаю. — И после секундного молчания выжал: — Ты тоже неплохо. В смысле, сделал все, что мог. В заданных условиях. То есть, я имею в виду… — Да, уровень не тот, конечно, — помог ему Ваня. — Надо больше квадов. Мы с Фельцманом вроде хотели добавить сальхов, ну, ты помнишь. Юра не помнил — на тренировках он обращал на одногруппников очень мало внимания, а на Мешковцева — чуть ли не меньше всего. Однако кивнул — и не спросил, почему в итоге не добавили: раз помнит то, значит должен помнить и это. Ваня развел руками, сел на скамейку и принялся шнуровать кеды. Юра заозирался, натолкнулся взглядом на чью-то задницу в черных трусах и почел за лучшее смотреть себе под ноги. Отабек, видимо, принимает поздравления, поэтому так долго. Лучше в самом деле предложить Мешковцеву, будем как два неудачника, только разного калибра. Юра открыл рот, и тут Ваня, поднимая голову, произнес: — А я думал, ты будешь беситься. — Из-за второго места? — спросил Юра, сглотнув. — Чего это? Ты сам говоришь, у Отабека программа. Если бы он наошибался, я бы еще мог. — Ну, да. — Ваня встал и вернулся к шкафу, зашуршал чем-то внутри. — Это просто Лоба так сказал. — Как — так? — Чтобы я к тебе не подходил, когда ты проиграешь. Что ты на меня наорешь, а можешь и по морде дать. — Когда я проиграю? — Его слова. — Ваня вытащил свою сумку и поставил ее на пол. — Я правда надеялся, что ты выиграешь. Лучше пусть кто-то из своих, если не сам. — Лоба хуйло, — сообщил Юра, стараясь удерживать ровный тон. — Хуйлоба, бля. Я никогда в жизни на него не орал. И тем более не бил. Я вообще никого не бил, это все выдумывают. — Да нет, я понял, что он преувеличивает. — Ваня присел на корточки и полез на нижнюю полку. Его голос зазвучал глуше. — Я это как комплимент имел в виду. Ну, что ты сейчас серьезней, не на голых эмоциях. Это хорошо. Хорошо-то оно, может, и хорошо, только на голых эмоциях я побеждал. И вообще, все было как-то красочней. Ваня продолжал копаться в шкафу, и Юра, решившись, быстро проговорил: — Пойду гляну, где там Фельцман. — И сразу зашагал к выходу, не оборачиваясь, чтобы Ваня не предложил пойти вместе. Пить с ним уже расхотелось. Вещи вот не взял — ну, можно погулять десять минут и вернуться, раздевалка к тому моменту опустеет. Юра двинулся по коридору, свернул в ответвление, которое показалось ему менее людным. Отабек раздает комментарии, вот что. Журналистам. И Бренин тоже, он же местный. А меня никто не остановил — может, конечно, потом поймают, когда буду уходить. Коридор загнулся змеей и предложил ему выбор: вправо или вперед. Юра повернул. Не заблудиться бы в этом лабиринте, арена реально какая-то гигантская. Он опустил голову, когда мимо прошла шумная компания, спрятал руки в карманы и сгорбился, чтобы не узнали. Опять ушел правей, рассчитывая по кругу выйти к раздевалке, — и налетел вдруг на что-то живое. Ну, бля, на человека, естественно, не на собаку же. Они оба пробормотали невнятное «извините», ступили в одну сторону, потом в другую, безуспешно пытаясь обойти препятствие. Юра в раздражении вскинул голову и увидел сперва красное, а затем ключицы в вороте, кадык, выдающийся вперед подбородок, несколько растерянную улыбку и ебучий цикорий в обрамлении черных ресниц. Какой-то херов плот девайс, почему мы все время встречаемся в никому не нужных коридорах? Может, он следит за мной? Маньяк. Собирается ограбить и убить. Блять, что за хуйня, в самом деле? — Юра, — сказал Леруа. — Привет. — Ага, — отозвался Юра и замолчал, потому что ничего вежливого на ум не приходило. — Не знаю, насколько прилично поздравлять со вторым местом, — немного подождав, произнес Леруа. — Будет звучать, наверное, как издевательство. Но мне очень понравилось твое выступление. Я видел до этого в трансляции — вживую совсем иначе. — Да? — почти огрызнулся Юра. — И что именно иначе? Он ожидал каких-нибудь общих мест про выразительность и чувственность. Тебе удалось раскрыть образ, твоя удивительная грация, бла-бла-бла. Вместо этого Леруа, немного подумав, заявил: — Страшно. — Страшно? — Что ты упадешь. То есть, не только ты, другие тоже. И видно, как это тяжело. Так мощно прыгать — и в то же время сохранять, ну, изящество. — Ты бы фотки посмотрел, сделанные в середине прыжка, — усмехнулся Юра. — Пиздец, все изящество налицо. — Я посмотрю, — пообещал Леруа и покивал, улыбаясь. Юра потоптался на месте еще немного и спросил: — А где Отабек? — Не знаю. — Леруа пожал плечами. — Занят, наверное. Мы вроде после соревнований ни о чем не договаривались. Я, вообще, искал выход. — Что-то далеко забрался. — Далеко? — Леруа оглянулся назад. — Да нет, вон там зал, где мы с тобой тогда стояли. — А-а, — протянул Юра. Леруа сделал движение вбок, будто в очередной попытке обойти, и Юра сообщил ему: — Там выхода нет. — И, сообразив вдруг, добавил: — На пары, значит, не остаешься. Леруа замешкался и с видимым усилием сглотнул, прежде чем ответить вопросом: — А есть интересные? Ах, да, тебе же похуй, вспомнил Юра. Нас пришел посмотреть из вежливости, потому что Отабек позвал, но на какие-то непонятные пары сил уже не хватает, поздно, пора домой. — По-моему, это вообще не интересно, — сказал он. — Чуть получше, чем танцы. Хотя, здесь тоже канадцы в лидерах. — Мне добираться неблизко, — отозвался Леруа. — Да и после вас как-то не то. У вас очень круто все было. Дешевая лесть, уже даже не приятно. И, на самом деле, хорошо, что ему похуй. Не будет этих разговоров про то, кто где в рейтинге, у кого сколько квадов, в чьем Инстаче вчера было новое видео с тренировки. А то попадаются иной раз такие фанатки, которые разбираются в фигурке лучше тебя — если не в соревновательных вещах, то в закулисной жизни соперников точно. Но Леруа никого не знает — и вообще, он не фанатка. — Чем та история закончилась? — спросил Юра. — Когда ты забыл свои песни. Вспомнил-таки? — А, — отозвался Леруа с какой-то смутной неохотой. — Да, вспомнил. Хорошо все закончилось, выступили. — И как вспомнил? Выпил для храбрости? Плохо прозвучало, грубо. Но слово не воробей — да и, небось, правда. Леруа улыбнулся на сей раз грустно — вот есть же люди, целый арсенал улыбок — и сказал: — Да нет. Пришла моя девушка, я спросил, помнит ли она песню, которую я написал про нее. Она стала напевать, и все вытянулось, как по ниточке. Юра машинально скосил взгляд на руки, которые Леруа, жестикулируя, держал перед собой. Кольца не было. Леруа, будто услышав его мысли, убрал их за спину, сунул ладони в задние карманы темно-синих джинсов, отчего те натянулись на бедрах, качнулся вперед на носках. — Ясно, — произнес Юра. — Слушай, хочешь — пойдем выпить? Я, правда, не знаю, куда тут. Леруа ответил не сразу, и ему немедленно стало стыдно. Как лох какой-то, будто не с кем бухнуть и приходится с незнакомцами. И ведь дернул же черт за язык. — А можно? — изрек наконец Леруа. — Тебе ведь завтра еще выступать? — Это гала. — Юра поморщился. — Хуйня, выступлю. И потом, я же не нажираться, а так, чуть-чуть. — Подумал, а чего я, в конце концов, оправдываюсь, — и добавил: — Но как хочешь. Это так, идея. Пошли, покажу, где выход. — Нет, ладно, — сказал Леруа и вытащил руки из карманов. — Только я в этом районе тоже ничего не знаю. — Поехали тогда в другой, — предложил Юра. Леруа улыбнулся отвратительной понимающей улыбкой, явно говорящей о том, что в другой район они все-таки не поедут. Ну, и похуй. В любом случае, Леруа не шарит в фигурном катании и не станет утешать: достаточно просто сказать ему, что второе место — это замечательный результат, тем более, я что-то такое уже говорил. И к тому моменту, когда Отабек отобьется от журналистов и напишет, я, наверное, давно вернусь в отель спать, так что извини, Бек, давай лучше завтра. А завтра уже будет ебучий новый день.