D.S. all'infinito

Жан-Жак проснулся, когда едва начинало светать. День вновь обещал быть пасмурным: солнце не вышло — просто темно-синие ночные оттенки медленно уступали место дневным серым. Из-за краешка занавески выглядывала коробка соседнего дома — для разнообразия грязно-бежевого. Лежа на спине, Жан-Жак до рези в глазах всматривался в его глухие окна, надеясь, что хотя бы в одном из них загорится теплый электрический свет, но окна лишь безжизненно смотрели на невзрачную утреннюю улицу — и, может быть, видели что-то свое. Когда он наконец заставил себя собраться с духом, повернуться набок и нащупать под подушкой телефон, было уже больше восьми — Бенджи, наверное, ушел на работу. Жан-Жак открыл Мессенджер, но не обнаружил в себе сил что-либо написать. В сущности, какая разница — ушел, значит ушел. Если только он проспал — в таком случае, было бы неплохо его разбудить. Жан-Жак со вздохом сдвинулся к краю дивана. Теперь ему стало видно выглядывающие из-под слишком короткого пледа ноги Элис, которую до этого загораживал от него письменный стол. Бенджи несколько раз порывался уступить ей свою кровать, однако Элис согласилась только на плед и подушку. А сам Жан-Жак и хотел бы уйти ночевать домой, но к тому моменту уже написал Лорену, что останется у Бенджи, и был уверен, что они с Клодом не преминут воспользоваться его отсутствием. Так что около часа ночи они оба, в конце концов, улеглись спать в маленькой комнате, служившей Бенджи то ли кабинетом, то ли гостиной: Элис на матрасе, а Жан-Жак — на узком и, как выяснилось, очень неудобном диванчике. Вчера Элис позвонила ему когда уже окончательно стемнело, и отрывистым, колючим тоном поинтересовалась, не желает ли он немного прогуляться. Жан-Жак, обойдя вниманием непрогулочную погоду, честно признался, что он не дома и пытается записать новый трек. Элис, узнав, где именно он этим занимается, повелела, чтобы они с Бенджи ждали ее через полчаса, и повесила трубку. Жан-Жак отложил телефон, из которого раздавались короткие гудки, и вздохнул, хотя в глубине души был рад: трек, несмотря на всю его решимость и готовность работать, никак не хотел окончательно вылупляться из своего серебряного яйца, но отступиться просто так он не мог, а появление Элис, вынуждая его прерваться, давало столь необходимую отсрочку. Элис явилась через двадцать пять минут и была очень недовольна — Отабек оказался более крепким орешком, чем она ожидала. Жан-Жак, бывший свидетелем того, как мило они беседовали днем, лишь молча удивился, зато Бенджи, пожав плечами, сказал: — Ну, он же из Казахстана, насколько я помню? Может, он вообще мусульманин? — Никакой он не мусульманин, — отрезала Элис и вдруг возмущенно посмотрела на Жан-Жака. — На самом деле, это все из-за твоего Юры. — Из-за Юры? — недоуменно переспросил Жан-Жак. — Он-то тут при чем? — При том, что чуть ли не набросился на нас с Отабеком, когда мы стояли в коридоре. Там, в ресторане. Серьезно, стоим, никого не трогаем, просто болтаем, и тут подлетает он — весь красный, глаза вращаются — и принимается Отабека от меня оттаскивать, представляешь? — Но почему? — Хер его знает. — Элис раздраженно мотнула головой, едва не обмакнув волосы в наскоро порезанный Бенджи салат. — Он говорил по-русски, я не поняла. Отабек его спровадил, а потом начал мне вешать на уши лапшу про то, как ему кто-то позвонил и сказал нечто несусветное про схему соревнований, это, Элис, тебе неинтересно, но, в общем, все неправда, а Юра поверил и перепугался, надо было его успокоить и бла-бла-бла. Короче, хуйня какая-то. — Почему сразу хуйня? — возразил Жан-Жак. — Может, это правда? — Ну, ты с ним сидел. Звонил ему кто-нибудь? — При мне нет, но он отходил… — Жан-Жак нахмурился. — Подожди, когда это было? — Неважно. — Элис рубанула воздух ладонью. — В любом случае, я чувствую, когда мне врут. У меня тут только два варианта. Жан-Жак проглотил слова о том, что чувствовать, когда тебе врут, можно, только если врут очень плохо, и, поскольку Элис явно этого ожидала, спросил: — Какие? — Ну, во-первых, этот Юра может быть просто сумасшедшим, — объявила Элис. — Тогда бы он вряд ли стал всемирно известным спортсменом, — заметил Жан-Жак. — И вообще, это бред. Ты его видела — допустим, он немного… нервный, но уж никак не сумасшедший. — Ладно. — Элис удовлетворенно кивнула. — Значит он приревновал Отабека ко мне, только и всего! — С какой стати? — усомнился Жан-Жак. — Они дружат уже несколько лет, а ты вроде ни на что такое не претендовала. — Да нет, я имею в виду, в прямом смысле. То есть, не в прямом, а в самом очевидном. — Элис подалась вперед, поставила локти на стол и опасно сверкнула глазами. — Думаю, он влюблен в Отабека и разозлился, что тот обратил внимание на меня. — В Отабека? — опешил Жан-Жак. — Влюблен? — А чему ты удивляешься? — усмехнулась Элис. — Он же из России — логично, что он не афиширует свои предпочтения. — Да меня даже не это смущает, а… — Жан-Жак попытался представить Юру с Отабеком. Просто поставить их рядом было явно недостаточно, и он, напрягшись, заставил их взяться за руки. Выглядело определенно странно. — Может, он в тебя влюблен, — подал голос доселе молчавший Бенджи. — Он меня только вчера в первый раз увидел, — отмахнулась Элис. — Ну, долго ли умеючи… — Нет, — решительно произнес исчерпавший возможности своего воображения Жан-Жак. — Не влюблен он в Отабека, не говори глупостей. — Почему ты так уверен? — Не знаю, просто уверен. Не может этого быть. — Жан-Жак, ни на кого не глядя, схватил салатную ложку и потянулся за тарелкой. Во рту стало вдруг как-то кисло. К треку он в тот день больше не возвращался. Они поели, Элис вымыла посуду, после чего решила, что все к лучшему — «будто мало на свете мужиков», — а затем смотрели какой-то фильм, ни одна сцена которого в памяти Жан-Жака не задержалась, поскольку вместо того, чтобы следить за сюжетом, он упорно продолжал думать о том, что сказала Элис. Уснул он, так и не вырвавшись из этой мысленной паутины, а та, вынужденно отступив ночью, вновь опутала его сознание сейчас, едва он начал припоминать. Жан-Жак перекатился обратно на спину и заложил руки за голову. Он всегда считал себя очень далеким от гомофобных настроений, и все же ему хоть убей не нравилась мысль о влюбленном в Отабека Юре. Это было как-то неправильно, неестественно — не нужно. Это ломало всю… концепцию — какую? Но что, если Элис права? Что, если Юра безнадежно влюблен — а какая тут может быть надежда, шансов, что Отабек смотрит в обе стороны, мало, — и это ломает ему не только карьеру, но и жизнь? Влюбленность проходит, однако для этого требуется время, и последствия могут оказаться слишком серьезны. Хотя Юра сильный, он должен справиться… Стоп, стоп, назад, это было важно. Жан-Жак придавил зубами нижнюю губу, как будто боль могла удержать ускользающую мысль. Юра сильный — да, он чемпион, он победитель многочисленных первенств, он каждый день преодолевает себя, он сражается за то, чтобы быть лучшим… и он вовсе не потерявшийся ребенок в темном лесу. Жан-Жак резко сел, провел ладонью по шершавой скуле, почесал в затылке и совсем тихо, чтобы не разбудить Элис, рассмеялся. Нет, на самом деле, смешного здесь было мало, но у него будто камень с души свалился, когда он понял, в чем именно заключалась его ошибка: он пытался писать не о Юре, а о себе, смешивая то, что смешаться никак не могло. Это не Юра блуждал в поисках выхода из чащи, не Юра потерял собственный след; раньше Жан-Жак не то чтобы не понимал этого — просто не придавал значения, — но что если вообще сделать все по-другому? В волнении он растер щеки, зачем-то подергал себя за ухо, поворошил волосы, а потом схватил телефон и открыл найденную вчера фотографию. Он ассоциировал Юру с чем-то нежным, растерянным, нерешительным, но так выходило лишь потому, что он знал: знал о его усталости, недавней болезни, нервной ситуации с грядущим финалом, об Отабеке — черт с ней, с влюбленностью, это вилами по воде, но в чем точно можно быть уверенным, так это в том, что соревноваться с другом и при этом проигрывать ему непросто, особенно если ты честолюбив. На самом деле, надо было просто почаще заглядывать в телефон. Жан-Жак закрыл глаза, медленно сосчитал до десяти, а потом снова открыл и попытался посмотреть на фотографию так, словно видит ее в первый раз. И — готовая в любой момент сломаться хрупкость стала безмятежностью, тоска — отрешенной мыслью о несбыточном, опустошенность — обыкновенной физической усталостью, а бледная серьезность — внутренней силой, крепкой, как зимний лед. Жан-Жак заерзал, скомкал одеяло, растянул его за концы в стороны и опять смял, а потом отбросил и развернулся. Половица предательски скрипнула, когда он поднялся на ноги, но Элис не проснулась — только смешно причмокнула губами и невесомо вздохнула. Жан-Жак пригладил мятую футболку, убрал телефон в карман джинсов, которые не стал снимать на ночь, и, не обуваясь, на цыпочках вышел в коридор. Тихонько притворил за собой дверь и, оказавшись в темноте, которую еще не успел разбавить серый утренний свет, на мгновение замешкался, но в итоге творческий порыв взял верх — а в душ можно было заглянуть и попозже. Он постучал и через несколько секунд, не услышав ответа, заглянул в спальню Бенджи. Кровать была аккуратно застелена, бледно-зеленые шторы раздвинуты, домашние вещи — черные штаны и белая майка — висели на стуле. Бенджи действительно ушел, но Норд, как ему и было положено, стоял возле компьютерного стола со стороны окна, а наушники лежали на его боковой панели. Жан-Жак схватил их и, надевая, развернул ногой стул, плюхнулся на него, подъехал ближе, щелкнул переключателем. Маленький экранчик загорелся синим. Жан-Жак на всякий случай проверил, воткнут ли штекер — сейчас разбудить Элис было бы совсем некстати, — наскоро выбрал первый же более или менее подходящий пресет — слишком торопился, чтобы лепить что-то свое, — и вцепился пальцами в клавиши. На сей раз мелодия полилась сразу — и это оказалась вовсе не та мелодия, которую Жан-Жак пытался домучить вчера. Что-то отдаленно похожее в ней еще оставалось, но тон изменился полностью. Аккорды падали в ряд один за другим, словно семена в истосковавшуюся по жизни почву, сразу же прорастая крупными белыми цветами, которые, вбирая в себя свет луны, уверенно загорались холодным серебром. Глухой лес оживал на глазах — свет выхватывал из темноты островки зеленой травы, крупные красные ягоды, пушистые шапки мха, россыпи мелких серых камней, дышащие движением муравейники, узкие норы среди узловатых корней. Каждая нота вытаскивала за собой нечто новое. Музыка не была по-настоящему веселой, но уверенно шагала вперед, отталкиваясь от широких лепестков и прокладывая себе путь среди деревьев, а Жан-Жак лишь послушно следовал за ней, не успевая даже удивляться тому, что видит вокруг. Периодически ему приходилось ловить самого себя за шкирку и тащить назад, чтобы еще раз сыграть ту или иную музыкальную фразу — иначе он рисковал бы все забыть. Однако, вопреки ожиданиям, это не вырывало его из преобразившейся фантазии — даже напротив, давало возможность лучше ее рассмотреть. Жан-Жак чинно возвращался, осторожно повторял уже пройденные несколько метров, останавливался буквально на пару секунд, чтобы окинуть взглядом на глазах расцветающий лес, а потом опять следовал за серебристой дорожкой, которая изгибалась змеей, то решительно вступая на новые территории, то притворяясь, будто передумала, и поворачивая обратно. Жан-Жак на эти уловки не обращал внимания — он знал, что на сей раз вдохновение его не подведет, он шел за ним мыслями и пальцами, пока деревья наконец не расступились, выпуская его в поле. Цветочный ручеек стал шире, растекся в стороны, на какое-то мгновение превратился в настоящую реку, однако, едва набрав силу, влился в мерцающий океан, которым казалось до горизонта усыпанное цветами поле, и стал частью единого целого. Жан-Жак долгим аккордом застыл, рассматривая открывшееся ему зрелище, а затем робкой ниточкой нот побрел вдоль поля, вглядываясь в даль. Серебро было везде, куда достигал его взор. Висящая низко в синем небе круглая луна выглядела случайным бледным мазком сорвавшейся кисти. Жан-Жак, пользуясь паузами, наклонился и двумя пальцами потрогал хрупкий на вид лепесток, который на ощупь оказался гладким, упругим и плотным. Цветок быстрой трелью качнулся на коротком стебле, словно, приветствуя его, отрывисто дернул головой. Жан-Жак тяжелым аккордом кивнул в ответ, а после решительно ступил в бескрайнее поле. Сначала он шел — потом, ускоряясь вместе с музыкой, побежал. Листья и трава задевали икры, но не пытаясь остановить, а как будто напротив, подталкивая вперед. Невзрачная луна, точно застеснявшись, совсем куда-то убралась, и к лучшему — без нее все стало совсем нереальным и оттого гораздо более живым. Слишком теплый даже для летней ночи ветер ласково касался кожи. Это был последний этап, рывок по финишной прямой, и Жан-Жак торопливым каскадом нот несся к тому, что ждало его на другой стороне. Однако поле не спешило заканчиваться, оно все тянулось и тянулось, и он, понимая, что здесь что-то не так, в конце концов, замедлился и остановился. Прислушался. Высокие нотки чистого серебра окружили его, словно рой мотыльков, цветы осторожно прильнули к ногам, и он осознал, что ему больше не надо бежать, потому что он уже находится именно там, куда столь отчаянно стремился. Он запрокинул голову, закрыл глаза, доверился пальцам — и те, ничуть не сомневаясь, уверенно разрешили последний аккорд, который рассыпался в воздухе невесомой золотой пыльцой. Жан-Жак выдохнул, открыл глаза, опустил голову и провел ладонью по экранчику. Он знал, что нужно повторить все с самого начала, желательно несколько раз, а потом записать, но мозг требовал хотя бы небольшой передышки. Интересно, сколько он сидел? И сколько получилось чистого времени? Не хотелось бы сильно сокращать — если только в первой части, он там, кажется, все равно наворотил лишнего, пока нащупал, куда следует двигаться. Но вроде бы — несмотря на то, что пока было очень страшно как-то оценивать получившийся трек, — вроде бы вышло относительно неплохо. Жан-Жак стянул наушники на шею, повернулся — и едва не свалился со стула от неожиданности. В дверном проеме, опираясь плечом о косяк, стояла Элис, которая, судя по ее опрятному виду, уже успела умыться и причесаться. Жан-Жак едва не спросил, сколько она слышала и понравилось ли ей, но вовремя вспомнил, что слышать она ничего не могла. — И давно ты здесь стоишь? — поинтересовался он, справившись с удивлением. — Не очень, пару минут. — Элис подошла ближе, поскребла черным ногтем крайнее ля, которое отозвалось гулким звуком из наушников. — Ну как? — Нормально, — ответил Жан-Жак, против своей воли глупо улыбаясь. — На самом деле, очень даже. Сейчас, надо еще раз попробовать — но мне, в целом, нравится, что получилось. Хотя я почти все поменял. — Иногда помогает только все поменять. — Элис потрепала его плечо, улыбнулась и вдруг широко зевнула. Нарочито сильно тряхнула головой и спросила: — Не знаешь, как у Бенджи с кофе? — Я заметил, кажется, растворимый вчера, — сказал Жан-Жак. — В верхнем шкафчике у холодильника. Элис скривилась, зажмурив один глаз, и сообщила: — Он оставил записку. Не видел — на столе? Мол, ушел на работу, берите, что хотите, захлопните дверь. — Ну вот и бери, — со смешком отозвался Жан-Жак. Элис закатила глаза и решительно произнесла: — Пойду все-таки пороюсь. Может, где-нибудь завалялось что-то поприличней. — Иди, — напутствовал ее Жан-Жак и осознал вдруг, что его пальцы сами по себе сжимаются и разжимаются. Элис это тоже заметила — и понимающе усмехнулась. Жан-Жак улыбнулся и пожал плечами, подождал, пока она скроется за дверью, а потом резко крутанулся на стуле, разворачиваясь лицом к синтезатору. Он всерьез боялся, что успел забыть свое сочинение, но память послушно вытащила ноты одну за другой. Возможно, сказалось то, что он по ходу заставлял себя возвращаться и повторять, но Жан-Жаку нравилось думать, что его сознание просто не могло отпустить нечто настолько… правильное. Он уже почти видел, как Юра выступает без единой ошибки и с невероятным количеством баллов выигрывает именно под этот трек. Все верно — не стоило цепляться за собственные проблемы, надо было сразу представить себе что-то, предвещающее победу, и не просто, а победу именно для Юры. Жан-Жак подчистил первую часть, убирая ненужные повторы, причесал вторую, делая ее чуть более задумчивой и тревожной, поскольку она была последним барьером на пути к триумфу, немного урезал третью, которая получилась слишком затянутой оттого, что он не сразу понял, куда именно бежит. Кажется, трек все равно выходил чересчур длинным. Ничего, сокращать проще. И можно добавить разных украшений, но это потом, когда образуется основа, которую не стыдно будет показать Юре. Точнее, не показать, а дать послушать — и кто знает, что он в ней увидит. Скорее всего, что-то свое — и ничего страшного в этом нет, не следует навязывать ему собственные образы. Название тоже лучше придумать какое-нибудь нейтральное. Хорошее произведение тем, наверно, и отличается от плохого, что каждый находит в нем отражение чего-то личного. Тебе помог некий образ — прекрасно, но Юра вполне может отыскать для себя другой. Например — Жан-Жак еще раз сыграл несколько заключительных тактов — например, представить, как он несется вперед на белом коне… по степи вместе с Отабеком. Элис, когда он зашел на кухню, стояла спиной к окну, опершись на подоконник, и держала в одной руке телефон, а в другой — пузатую белую чашку с золотым сердцем и какой-то надписью. Судя по недовольному выражению лица, нерастворимый кофе ей найти так и не удалось. Жан-Жак потрогал бок электрического чайника, щелкнул кнопкой, достал из шкафчика над раковиной черную кружку и щедро сыпанул в нее светло-коричневых гранул. — Я сделаю что-нибудь. — Элис положила телефон на стол и взялась за ручку холодильника. — Яичницу будешь? С беконом и помидорами? У Бенджи дохера еды. — Пожалуй, — отозвался Жан-Жак, усаживаясь за стол. — В смысле, да, буду конечно. — Охуеть, — пробормотала Элис, пытаясь осторожно достать картонку с яйцами из-под стопки сырных нарезок. — Может, мне нанять его? Как специалиста по кейтерингу, а? Пусть закупает мне продукты на неделю. — Это же на твои деньги все равно, — заметил Жан-Жак. Элис пожала плечами, закрыла холодильник и полезла в нижний шкаф. Жан-Жак дождался, пока она достанет оттуда сковородку, вымоет помидоры и отвернется, чтобы нарезать бекон, набрал воздуха в грудь и сказал: — Я написал трек. — Отлично. — Элис даже не оглянулась. Конечно, ей это, наверное, не казалось чем-то особенным. — Сейчас поедим, и сыграешь мне? — Попробую. — Жан-Жак пожевал губу, бросил взгляд на окно, за которым стало заметно светлее — и серее, — смахнул со стола несуществующую пыль и добавил: — Это для Юры. — Для Юры? — В этот раз Элис посмотрела на него через плечо. — В каком смысле? — В смысле, для программы, — поспешил пояснить Жан-Жак. — Для чего еще? — Ну да. — Элис кинула на разогретую сковородку бекон, который тут же сердито зашкворчал. — Действительно. Значит, он все-таки хотел трек? — Я не знаю, — после секундной заминки признался Жан-Жак. — Я сам ему предложил. Вчера, догнал его, когда ушел из ресторана, и предложил. — Ну ты даешь. — Элис стояла лицом к плите, но в ее голосе явно слышалась усмешка. — Только вчера предложил, и уже все готово. Или ты раньше начал? — Немного раньше. Но сегодня все переделал, я тебе уже говорил. Потому что понял, как надо. Вообще, я думаю, можно выпустить парные треки. Ну, то есть, довести до ума еще и тот, из которого я переделывал. Если все же издавать, это будет выглядеть неплохо: Юрина песня и… и вторая. Он хотел сказать «моя», но почему-то постеснялся. Элис бросила на сковородку помидоры, разбила яйца, посолила, поворошила получившееся месиво лопаткой и только после этого, повернувшись, спросила: — И что, скоро мы увидим, как он катается под этот трек? — Да подожди, — отмахнулся Жан-Жак. — Он его еще даже не слышал, вдруг не понравится. А если понравится, то это скорее на будущий сезон. Поставить программу не так-то быстро. Точнее, поставить, наверное, недолго, но вот довести до автоматизма… Элис хмыкнула и кивнула, опять потыкала лопаткой в яичницу, улыбаясь краешком губ. — Что? — спросил Жан-Жак. — Да ничего. Я тебе говорила, что ты станешь популярным среди фигуристов. Может, еще хореографией займешься? Мне всегда казалось, что ты неплохо танцуешь. — Иди ты, — фыркнул Жан-Жак. — Где уже моя яичница? — Тиран! — Элис всплеснула руками. — Настоящий домашний тиран! Не завидую женщине, которая все-таки выйдет за тебя замуж… Она осеклась и поморщилась, решив, видимо, что сболтнула лишнего. — Эй, ты сама предложила! — с притворным возмущением отозвался Жан-Жак, заминая неловкий момент. Слова Элис его, как ни странно, не задели — не оставили даже неприятного осадка. Он начал переживать разрыв с Изабеллой еще летом, и все мысли о том, что она может к нему вернуться, были ложью самому себе. А вчера он просто перестал лгать — и обнаружил, что рана под покровом этой лжи зарубцевалась, словно под бинтами. Он мог смотреть вперед. Уезжать со спокойной душой. Начинать сначала. Просто-напросто дышать. Жан-Жак глубоко вдохнул — и почти сразу резко выдохнул, едва не закашлявшись. Элис, которая раскладывала готовую яичницу по тарелкам, этого не заметила. Жан-Жак несколько раз сглотнул, унимая першение в горле, пальцами зачесал назад волосы, зачем-то одернул футболку. Он мог полететь в Ванкувер.