D.S. all'infinito

Фельцмана ждали на арене только во вторник, но пришел он в понедельник вечером. Мила докатывала дополнительный час, который взяла после того, как ее участие в финале окончательно подтвердилось, и Юра, тоже теперь ставший финалистом, присоединился к ней по собственному почину. Барановская, мучившая Бабичеву какой-то хореографической хероборой, не возражала — и, самое главное, не мешала ему заниматься своим делом в противоположной стороне катка, где он один за другим выполнял аксели, концентрируясь то на приземлении, то на докруте: совместить никак не удавалось, а силы были уже на исходе, и он понимал, что это становится опасным, но отступиться просто так не мог. Барановская его не останавливала — в техническую часть она не лезла, к тому же Мила, судя по ее возгласам, «отвратительно халтурила плечами», видимо, оттягивая на себя все королевское внимание, — поэтому Юра сначала даже подумал, что Фельцман его истощенному затянувшейся тренировкой мозгу пригрезился, тем более что тот, оказавшись у бортика, радостно крикнул: «Юра!», — и развел руки в стороны, аки добрый дедушка, увидевший любимого внука после долгой разлуки. Объятия, слава богу, длились всего несколько секунд: Фельцман, нагнувшись через борт, с дикой силой стиснул его поперек груди, трижды хлопнул по плечу и отстранился. Юра с облегчением вздохнул. Ему не было неприятно — скорее неловко: последний раз они обнимались, наверное, когда он три года назад выиграл Гран-при, да и тогда больше от неожиданности, чем от радости. И это намекало на то, что Фельцмана его выход в финал удивил. Если не сказать шокировал. — Чего это вы пришли? — Юра ребром ладони вытер пот над верхней губой, описал правым лезвием полукруг и спохватился. — В смысле, с возвращением. Давно прилетели? — Часа три назад. Примерно. — Фельцман оттянул рукав неизменного пальто и зачем-то потрогал запястье, на котором не было часов, а потом опустил руку и, тряхнув головой, вновь уставился на него. — Аксель, значит? Чего это ты? — Так. — Юра схватил себя за воротник сзади и чуть поддернул вверх прилипшую к спине майку. — Один человек мне сказал, что у меня хороший аксель. — Какой человек? — Фельцман покосился на Милу с Барановской. Юра скривился и ответил: — Человек, который не разбирается. Я с ним согласился, но потом подумал, что зря. — Конечно, зря. — Фельцман, продолжая смотреть поверх его плеча, сунул руки в карманы. — Стабильного трикселя сейчас ни у кого нет. Разве что у твоего друга Алтына, но пока об этом все равно рано говорить. Хочешь поменять на двойной? В какой программе? — Не хочу, это я тройной раскатывал. — Ну, может, и стоит, — задумчиво произнес Фельцман, явно его не услышав. — Вообще, нам с тобой надо сесть и заняться математикой. Программы свои все более или менее показали, пристрастия судей тоже можно оценить… не понимаю, конечно, этой внезапной лояльности к Алтыну… — Отабек очень сильно прибавил с прошлого года, — перебил Юра. Теперь, когда они оба были в финале, а значит, пусть и условно, но на равных, ядовитое чувство то ли зависти к Отабеку, то ли злости на самого себя куда-то отступило. — Ну да, за это и поощряют. — Фельцман поморщился, словно от головной боли, и опять посмотрел на Юру. Глаза под тяжелыми веками блеснули тусклой сталью: позволив себе ненадолго поддаться эмоциям, он быстро возвращался в привычную ледяную оболочку — и с каждой секундой становился все более живым, даже пальто сразу село как-то ровнее. — Ну, и хореография совсем новая. Странно, правда, что успел накатать. Еще один короткий взгляд в сторону Барановской. Юра не выдержал и пробормотал: — Да ладно, сейчас-то вы что. — То есть? — Глаза вновь вцепились в него. Серые, как репейник, даже колючки почти видны. Юра подвигал ногами, ковырнул зубцом и так уже давно не гладкий лед и, глядя вниз, пояснил: — Ну, то есть, Олимпиада-то прошла, этот сезон типа на расслабоне. — Ты правда что ли так считаешь? Юра поднял голову, невольно сглотнул и смалодушничал: — Не совсем так, нет. Но напряжения все же меньше, согласитесь. Фельцман подобрался, клацнул челюстью, раздул ноздри, и Юра понял, что сейчас последует отповедь. — Не соглашусь! Ты думаешь, вообще, что говоришь? Если уж смотреть с точки зрения Олимпиады, то этот год едва ли не самый важный. — С чего бы? — С того, что он первый в цикле. Фундамент на следующие три! Невероятно, что Алтын это, по всей видимости, понимает, а ты нет! — Да понимаю я, — заверил Юра, шмыгнув носом. — Но блин, за четыре года столько всего случиться может! — Твоя задача в том, чтобы не случилось! — рявкнул Фельцман. — Точнее, чтобы случилось только хорошее. Никита вот по собственной глупости пропустит полсезона, если не весь, и осознает, насколько это плохо, — так и рвется на лед. — Он осознает? Да это я с ним… — Юра осекся, прикинув, что Фельцману вряд ли понравится то, как он, по сути, ни с того ни с сего полторы недели назад наехал на Громова. Фельцман выждал пару секунд и нехотя буркнул: — Что ты с ним? — Да ничего. — Юра как мог небрежно повел плечами. — Ничего особенного. Фельцман недоверчиво хмыкнул, но, похоже, желания разбираться в грызне внутри группы не имел, потому что спросил лишь: — Как он? Катался? — Немного. Так, туда-сюда. — Не прыгал? — Нет, Гошка его чуть ли не на цепи выпускал. У Юры язык чесался отпустить ядовитый комментарий о том, что в нынешнем цикле его кандидатура в качестве следующего олимпийского чемпиона для Фельцмана шла, очевидно, все-таки после Громова, раз он решил обсудить важность нынешнего года только сейчас, — но это прозвучало бы, как будто он завидует. Было б кому. — Очень хорошо. — Фельцман удовлетворенно кивнул. — Приятно видеть, что хоть кто-то не отлынивает. — Вот уж действительно, — пробормотал Юра себе под нос. Фельцман смерил его суровым взглядом и неожиданно поджал уголок губы — улыбнулся. — Я не имею в виду тебя. Я вижу, что ты работаешь. Это правильно — Арсений, можно сказать, подарил тебе место в финале, нельзя упустить шанс. — Это не его место было, чтобы дарить. Скорей уж Бренин со своей лажей. — Я знаю, что ты не любишь признаваться в дружеских чувствах к одногруппникам… — У меня никаких чувств к Лобе нет, — отрезал Юра — пожалуй, слишком громко. — Кроме презрения. — Фельцман снова дернул губой. — Напомню тебе, что ты, в отличие от него, ни одного из своих этапов не выиграл. — Я за него рад, — мрачно отозвался Юра, сам толком не понимая, сарказм это или чистая правда. — Но мне подачки не нужны. — Гонор умерь, — посоветовал Фельцман — впрочем, вполне дружелюбным тоном. — Я бы на твоем месте его хоть поздравил. — Я писал вообще-то. В субботу еще. — Он и впрямь писал, только Арсений был первым — спрашивал, смотрел ли Юра трансляцию, и Юра, решив поначалу сообщение проигнорировать, через пять минут чертыхнулся и бросился обратно к телефону. — Ну, и лично «спасибо» скажешь, — благодушно резюмировал Фельцман. — И будем работать, времени всего ничего… — Он что, здесь? — испуганно выпалил Юра. Ему это не сразу пришло в голову, но если Фельцман заявился прямо с самолета, то Лоба, наверное, тоже мог. — Кто? — недоуменно спросил Фельцман. — Арсюша. — Нет, конечно, что ему тут так поздно делать? До меня доебаться, что еще. Юра, попытавшись изобразить на лице абсолютное безразличие, пожал плечами. В телефоне его уже наверняка ждало штук двадцать мессаг. Двадцать две. Парочка от Джей-Джея. Привет, как дела. Хотя не то чтобы Арсюша был намного оригинальней. — Ну да, — сказал он. — Я пойду попрыгаю? Вроде минут десять осталось? — Пойди, пойди. — Фельцман опять смотрел мимо него. — Лилия! Можно тебя на минутку? Юра не стал дожидаться, пока Барановская, которая наверняка заметила Фельцмана одновременно с ним, но соизволила отреагировать только после этого оклика, обойдет каток, и, развернувшись, отъехал подальше. Мимо, едва не сбив его с ног, пронеслась Мила — дико злющая, судя по ярко-красному лицу. Но здесь Юра ощущал себя скорее на стороне Барановской: если у кого-то из них и были высокие шансы на медали в этом сезоне, то именно у Бабичевой, так что пусть въебывает. Интересно, ей Фельцман тоже заливает про самый важный год? В целом, он, конечно, прав, но Милу вряд ли таким образом проймешь: у девчонок конкуренция выше, до Олимпиады ее наверняка кто-нибудь подвинет, и она не дура, чтобы этого не понимать. Может, Марина Мозес подсуетится. Хотя вероятней, что кто-то подвинет и ее саму тоже. Насколько было бы проще, если бы меня поцеловала Марина. Внезапно оказавшаяся в спортзале ледового дворца в Питере — да, а что? И у нее вообще-то была возможность на канадском этапе. Наверное, была. И остаться на банкет как бы никто не запрещал. А теперь все, поздно. Юра тряхнул головой и, чтобы отвлечься, принялся считать, стараясь попадать в ритм музыки перед заходом на аксель. Краем глаза он заметил, что Мила остановилась у борта — лицом к трибунам. Ее плечи и впрямь выглядели напряженными: широкие, плавные, белые, они казались высеченными из камня. Он уходил последним: долго сидел в раздевалке, потому что испугался вдруг, что Арсений все-таки пришел, но тайком от Фельцмана — и теперь поджидает его где-нибудь у крыльца, как в тот сентябрьский день, когда Юра застал его с сигаретой. Правда, тогда он не поджидал, просто курил — хотя это, кстати, точно не известно. Однако сообщения, которые все-таки пришли, в этом плане скорее успокаивали: мы прилетели, как ты, я домой на убере, спать лягу пораньше. В другом плане, они давали повод для паники. Особенно «как ты». Юра, положив подбородок на колено, медленно, секцию за секцией, расправлял и подтягивал шнурки, вспоминая. Когда Арсюша вдруг полез целоваться, он сперва, естественно, охуел и никак не отреагировал. Но охуевать дольше десяти секунд — дурной тон, так что это дело он быстро прекратил. И все равно ничего не предпринял. А Арсений, видимо, тоже отсчитывал в голове какие-то мгновения, потому что аккурат после того, как Юра в полной мере осознал ужас происходящего, отлип от его щеки — и прижался к губам. Стало горячо и трудно дышать. Юра и пальцем не шевельнул. Арсений положил руку ему на бедро. Юра просто сидел и обтекал — даже не дернулся. Неизвестно, чем бы закончилось — Юре хотелось думать, что, полезь Арсюша языком ему в рот или, хуже того, лапищей в штаны, его рефлексы все-таки включились бы и организовали оборону, — но тут Арсению позвонил Фельцман. Фельцман вещал очень громко, и Юре тоже было все прекрасно слышно: про то, что он нанимался учить спортсменов, а не ждать их по полчаса, про то, что давай вообще отказываться от этапа, раз это нужно только мне, про то, что надоело, один от травмы истерит, другой без конца халтурит, а ведет себя при этом, как суперзвезда, третий до последнего со своими шпагатами, шел бы уже в балет, право слово… Юра поначалу решил, что «суперзвезда» — это о нем, но это было, видимо, об Арсюше. А про шпагаты Фельцману, наверное, сказала Мила. Арсений только бормотал какие-то невнятные извинения — и, возможно, следовало уйти, однако Юра сидел не двигаясь до тех пор, пока он не повесил трубку и не произнес, криво улыбнувшись: — Возвращаемся? Тогда Юра встал и пошел. Не побежал — и не стал скандалить по поводу непрошенных поцелуев. Может, смутно надеялся, что это был сон — как тогда, с Джей-Джеем. Арсений шагал сзади и шумно дышал в затылок. Мы одного роста, так удобно. В раздевалке после тренировки Арсюша подкатился и начал болтать о какой-то ерунде — кажется, кто-то запостил в Инстаграм видео с новыми лезвиями. Юра быстро переоделся — чувствуя свое собственное тело так хорошо, как никогда его не чувствовал даже во время самых изнурительных хореографических экзерсисов под бдительным оком Барановской, — отговорился встречей с мифическими друзьями и свалил, позорно поджимая воображаемый хвост. Весь остаток недели и в понедельник, пока Фельцман не увез Лобу в Китай, ему удавалось не оставаться с ним наедине — в ледовом дворце это было нетрудно. Он, в основном, держался Вани Мешковцева, который, кажется, немного удивился тому, что Юра вдруг стал так часто с ним тусоваться, однако вопросов решил не задавать. Зато вопросы задавал Арсюша — но как назло самые невинные. Написывал вечерами в телегу. Юра, по большей части, не отвечал — а иногда отвечал. По трем причинам. Во-первых, вопреки сложившемуся мнению, он не был совсем уж невежливым мудаком. Во-вторых, он не хотел подрезать кому бы то ни было крылья прямо перед важным соревнованием. Когда получилось уговорить себя не врать себе же, Юра хорошо осознал, что именно произошло. Он не сказал «нет» — а невербально сказал что-то типа «может быть». Арсений понял и благосклонно дал ему время отдышаться. Не давит. Сложно было ожидать от него подобной чуткости, но вот такой он у нас, оказывается, молодец. Выиграл для меня этап. И, наверное, ждет теперь благодарности. Невербальной. Юра изо всех сил дернул шнурки — те не порвались, только обожгли ладони, и вся и без того слабенькая злость вылилась в боль. В-третьих, Джей-Джей Леруа не пидор и живет в Канаде, а Арсюша ходит со мной на один каток и хочет меня, пожалуй, довольно недвусмысленно. Юра повторил шепотом: хочет меня. Он меня хочет. Живот сразу же налился мрачным свинцовым теплом. Ему не очень нравилось то, что его возбуждает уже один этот факт, но само по себе возбуждение не нравиться просто не могло. Юра понимал, что ему нет смысла идти на компромиссы: он не урод, он молод — и при этом достаточно взрослый, чтобы отправиться в гей-клуб, выпить там для храбрости, найти какого-нибудь качка с синими глазами и переспать с ним. Или просто переспать с Арсюшей. Завтра же, пока есть время до финала. Только если бы Арсюша хотел просто переспать, он бы полез в штаны сразу. На этом круг замыкался — в таком случае Юра бы сразу его и отшил. Еще одна проблема заключалась в туманности слова «переспать», которое некогда было почти нейтральным, а теперь каждым слогом окунало Юру в море тревоги. Переспать — это что, обязательно внутрь? И если да, то как решается кто и кому? А если нет, то есть ли вообще разница, кто дрочит твой член? И кто его сосет? Хотел бы он сделать это сам? Юра представил себе член — похожий на свой, за неимением особых референций. Может, чуть покрупнее. Сам по себе орган выглядел довольно глупо — как игрушка на витрине секс-шопа, — и тогда он мысленно приставил к нему Арсения. Арсений, задрав подбородок, смотрел куда-то в сторону: это тоже было глупо — и странно. Юра, вздохнув, заменил его на Джей-Джея, который тут же широко улыбнулся и, схватившись за член, потянул на себя крайнюю плоть… А если слишком много думать о членах, можно не успеть вовремя остановиться и удивить судей в финале неожиданными компонентами. Юра смачно выругался, быстро завязал шнурки, кучей свалил в сумку разбросанные по лавке вещи и, едва не забыв коньки, бросился прочь из раздевалки. На улице шел дождь. По календарю можно было уже ожидать снега, но ноябрь пока не соизволил толком определиться. Интересно, выпал ли снег в Торонто? Нужно написать из убера, спросить — и заодно ответить Арсюше. Хорошо, впрочем, если он действительно уже спит. Юра до упора застегнул куртку, накинул на голову капюшон и зашарил по карманам в поисках телефона. Тот отыскался, в конце концов, во внешнем отделении сумки. Юра развернул его правильной стороной вверх, поежился, бросил взгляд через плечо на залитый приглушенным светом вестибюль за стеклянными дверьми, где, конечно, было гораздо теплее, и в отражении увидел, как машина, стоящая метрах в пятнадцати от входа в спорткомплекс, мигает ему фарами. Хотя нет, скорее всего, не ему. Просто мигает — мало ли зачем. Может, случайно. Юра повернулся, и машина мигнула снова. Черт, ну не мог же Арсюша в честь победы на этапе прикупить себе тачку? Юра опять оглянулся. В ледовом дворце наверняка еще оставался персонал — по крайней мере, охранник, в обязанности которого, пожалуй, входило не давать в обиду посетителей. Правда, особой опасности он не чувствовал: прямо перед крыльцом была служебная парковка, на которую въезжали по пропускам, и вряд ли сюда мог проникнуть посторонний. Фары моргнули в третий раз, и Юра, решившись, быстро спустился с крыльца. Ветер тут же сыпанул ему в лицо горсть мелких и колючих, словно щебенка, капель. Юра прикрыл глаза, прижал подбородок к шее, едва не наступил в лужу, хотя в последний момент успел заметить и перепрыгнуть, — и, сдавшись, последние несколько метров преодолел бегом. Дождь усиливался с каждой секундой, будто только его и дожидался. Ноги сами решили зайти с правой стороны: видимо, они-то как раз надеялись, что это и впрямь Арсюша приехал за ними — да и за всем телом — на… да, на «Ауди». Неплохо, так сказать, устроился. — Ну, в чем дело? — сказала Барановская, когда Юра, распахнув дверцу, молча уставился на нее. — Внутрь же льет. Садись. Сумку на заднее сиденье поставь. Прикинув, что его сумка где только не побывала, Юра все-таки поставил ее не на сиденье, а внизу, за пассажирским креслом, и, немного помедлив, устроился впереди. Было тепло — печка успела прогреть салон, однако он не стал делать из этого какие-либо выводы. Вряд ли Барановская ждала здесь его — может, смотрела маршрут или кто-то позвонил. Он потянулся было к ремню безопасности, но вовремя себя одернул и сделал вид, что поправляет куртку, скинул с головы капюшон. — Как ты добираешься домой? — спросила Барановская. Ее правая рука лежала на руле, и по ней, несмотря на аккуратный маникюр и чистую кожу, гораздо очевидней, чем по лицу, было то, что она отнюдь не молода. — На общественном транспорте? — На убере обычно, — ответил Юра. — Или Бабичева еще иногда подвозит. — Она уже уехала, — сообщила Барановская. Пальцы отбили по рулевому колесу короткую дробь. — Да нет, это не то чтоб арренджмент, — заверил ее Юра. — Просто если пересекаемся. — Арренджмент? — непонятным тоном повторила Барановская. — Ну, в смысле, она меня не кинула, мы не договариваемся специально. — Я знаю, что такое арренджмент. Юра смолчал. Знаете, и прекрасно. Объяснять, почему в его речи выскочило вдруг иностранное слово, он не намеревался. Я подросток и много сижу в интернете, например, в англоязычном, в том числе. Причина не хуже любой другой. — Вызвал? — поинтересовалась Барановская, не дождавшись ответа. — Нет, только собирался. — Я тебя отвезу. Ты где сейчас живешь, не припомню? Юра сдержал усмешку и сказал ей адрес. Не припомню — как будто вообще это знала. Да и зачем ей знать — вечерами заходить на чай? Автомобиль тронулся с места, что-то запищало, и Юра поспешно пристегнулся. Когда он три года назад вместе с Фельцманом жил у Барановской, ему часто приходилось ездить с ней на тренировки и обратно. Машина у нее тогда была другая, но водила она все так же — неторопливо, ровно по разметке и с неизменным достоинством. Нетрудно было даже представить себе, как ее автомобиль на светофоре надменно взирает желтыми глазами фар на другие машины. И приосанивается. Юра едва не прыснул, кашлянул — Барановская покосилась на него и спросила: — Сам не водишь? — У меня прав нет, — вздохнул Юра. — Хотел этим летом получать, но ничего не успел из-за переезда. Даже от шоу Никифоровского в Японии отказался. — Я думала, это связано с личной… неприязнью. — Неприязнью? — сперва не понял Юра. — А, к Никифорову? Да нет, по… пофиг на него, правда. Ну, и он норм, так, в целом. Барановская наморщила тонкий нос и попросила: — Я тебя умоляю, не коверкай слова. По крайней мере, пока едешь в моей машине. — Он нормальный, — послушно поправился Юра. — Если с ним по делу говорить. К Никифорову он в последнее время испытывал какое-то нездоровое влечение. Не сексуальное, разумеется, а из разряда «рыбак рыбака». Хотелось написать ему и спросить… что-нибудь. Как жизнь, как там Юри. Как ебаться с мужиком, поделись, пожалуйста, Витя, личным опытом. — По какому делу? — спросила Барановская. — Да ни по какому, — отмахнулся Юра. — В смысле, если с ним разговаривать предметно, а не смол ток. Он осекся, но на этот раз Барановская на англицизм не отреагировала, молча глядя на дорогу. Она везла его более коротким маршрутом, чем выбирали обычно таксисты, и навигатором при этом не пользовалась. Коренная петербурженка, ебать-колотить. Хотя долго тусовалась в Москве, конечно, пока выступала. Юра скользнул взглядом по худой щеке, которая в свете проносящихся мимо уличных фонарей отливала золотом. Барановская, словно почувствовав, сняла правую руку с руля и чуть выше подтянула белый шерстяной шарф. Хоть бы радио включила что ли, а то сидим, как два упыря. Машина затормозила у очередного светофора, и Юра уже собрался было предложить это, когда Барановская изрекла: — Яков говорил, что ты хотел у него тренироваться. — Я хотел? У Витьки? — возмутился Юра. — То есть, ну, я сказал тогда, что хочу, да, но у меня пригорело просто, когда он съе… свалил. Он же прогу мне обещал. — Я знаю. — Ну и вот, а тренером он мне даром не нужен, какой из него тренер. Только я приезжаю — а он типа собрался тренировать Кацудона… Кацуки, а мне что, объедки одни? В смысле, это в тот момент я так подумал. На самом деле, я бы в жизни к нему не пошел. — Не бойся, я Якову этот разговор не предам. — Барановская усмехнулась, вновь нажимая на газ. Юра развернулся на сиденьи боком, не находя себе места от возмущения. — Да я не потому, вы что! У него опыта вообще никакого не было, ну, как постановщик он ок, Кацуки вытащил немного. Но Кацуки и сам не дно, он просто неуверенный, а Витька, блин, ну вы же знаете, у них как бы любовь. — Как бы любовь, — с неясной интонацией повторила Барановская, и Юре немедленно захотелось за Никифорова вступиться. — Любовь, да, — с вызовом подтвердил он. — Творит чудеса. Типа. Я там третий лишний был, в этом Хасецу. — Ты ведь знаешь, что Виктор — единственный ученик Якова, который оставался успешным до последнего? — спросила вдруг Барановская. — Потому что он ушел слишком рано, — чуть помедлив, буркнул Юра, не понимая, куда она клонит. — Потому что в какой-то момент Яков, по сути, перестал быть ему нужен. Он начал все делать сам, поддержка тренерской команды стала периферийной. Но для тебя этот момент еще не наступил. — Вы к чему это? — недоумевающе пробормотал Юра. Замелькали хорошо знакомые дома — они миновали метро, отсюда оставалось ехать не больше пяти минут. — Никифоров — особенный спортсмен, — заявила Барановская, и Юра чуть не поперхнулся воздухом. — С этим трудно спорить. Как тренер он может быть плох или хорош — это совершенно не важно, потому что тренирует он только Кацуки, а у Кацуки больше нет цели выигрывать золотые медали в принципе. У тебя эта цель есть. — Есть, — подтвердил Юра. — Ты, несомненно, спортсмен выдающийся. Насколько ты особенный, покажет время. А пока поддержка тебе нужна. Однако ты о ней не просишь. — Я прошу, — возразил Юра. — Я массаж дополнительный просил. — Я говорю не об этих мелочах. — Барановская досадливо поморщилась. — Где поворачивать? — Один пропустите… ага. И вот… вот, вот здесь. Почему о мелочах? Массаж очень помог, между прочим, ногу почти не сводит теперь. Барановская, не отвечая, повернула во двор и остановилась у ближайшего подъезда. Юра, решив не говорить ей, что ему нужен следующий, быстро щелкнул замком ремня безопасности и потянулся к дверце. — Даже я вижу, что тебе не нравится собственное катание, — сказала Барановская. — Яков, разумеется, тоже не слепой, и его твое отношение беспокоит. Со стороны можно разглядеть далеко не все — каждое опасение надо проговаривать. Юра положил ладонь на колено и откинулся на спинку кресла. Дворники метались по лобовому стеклу, снимая россыпи капель, которые тут же возникали снова. Потрясающая метафора, очень уместно. Если он не ошибся, ему предлагают взвалить весь груз своих проблем на узкие, но сильные плечи бывшей балерины. Загвоздка в том, что с собственных плеч этот груз тоже никуда не денется — вернется обратно, как дождевая вода. А может, и правда? Юра представил себе эти признания: Лильмихална, я хочу трахнуться с одним канадцем, а со мной хочет трахнуться Арсений Лоба, и, в общем, очень нужна помощь — скажите, как между ними выбрать? Или лучше сразу убиться об стену? Да она же меня загрызет. А потом закусит Арсюшей. Но были, конечно, и более глобальные вещи. — Мне не нравятся мои программы, — выпалил Юра — почти неожиданно для самого себя. — Я знаю, что просил вас решить, и я от них не отказываюсь, просто, ну, что я могу, если они мне не заходят… — Что ж, заметно, — сказала Барановская. — Эти программы без риска, и в музыкальном плане, и в хореографическом. — Не в том дело, — начал Юра — и не смог продолжить, потому что не знал в чем. — Вас Фельцман просил со мной поговорить? — Нет, — ответила Барановская, и Юра понял, что она врет. Он уже давно перестал гадать, какие отношения связывают его тренера и его хореографа. В какой-то момент — даже не когда они жили вместе, а немного после — ему казалось, что они снова сойдутся. Во всяком случае, они проводили время наедине и общались не так сухо, как сейчас. Но потом все развалилось, атмосфера и на тренировках, и вне катка стала полностью рабочей, Фельцман — немного суровей, а Барановская — немного холодней. Тем не менее, она не ушла — осталась в тренерском штабе, и Юра, хоть и редко думал о ней в подобном ключе, осознавал, что ее, наверное, нигде больше не ждут. О, нет, конечно, ее всюду приглашают и даже рады видеть — но именно ждут, пожалуй, только в ледовом… — Мне один… друг написал песню, — сказал он и, неожиданно заметив, что все это время возит вверх-вниз ползунок молнии на куртке, заставил себя убрать руки в карманы. — Для меня написал. Для проги, в смысле, потенциально. Я могу… то есть я хотел бы в будущем сезоне ее взять? — Это вопрос? — Нет. Это просто… — Пальцы правой руки нащупали в кармане провод. — Может, хотите послушать? У меня на телефоне есть. Юра наконец решился посмотреть на Барановскую — та шарила по его лицу подозрительным взглядом, и он, испугавшись, пошел на попятный: — Или я вам на почту скину. — Нет, давай уж. — Барановская тоже зачем-то отстегнула ремень. — Что это за друг? — Это… — Юре вдруг очень сильно захотелось умолчать про Отабека. Наверное, потому, что он сказал «мой друг», а так получилось бы, что не совсем его — по крайней мере, не только его. — Я потом скажу. Он музыкант. Вы сначала трек послушайте. Он без слов. Пока. Или вообще. — Это радует, — тихо, но с отчетливым сарказмом произнесла Барановская. Юра завозился, вытаскивая сначала телефон, затем распутывая наушники, вставил штекер, постеснялся вытереть вкладыши и протянул так, надеясь, что они не грязные. Барановская взяла их своими худющими наманикюренными руками, с недоверием осмотрела, но все-таки вставила в уши — и Юре внезапно защемило переносицу. Он никогда не видел ее в наушниках — какая мелочь может иной раз растрогать. Дождь неожиданно прекратился. Стало тихо, как ночью где-нибудь в деревне. Юра открыл приложение — трек был давно скачан в хорошем, хоть и относительно, по словам Джей-Джея, качестве — и занес палец над строчкой. Барановская деликатно кашлянула и поправила провод.