D.S. all'infinito

Все пошло не так с самого начала. Хотя, на самом деле, вопрос — что считать началом. Самолет, например, опоздал всего на двадцать минут, и паспортный контроль они преодолели относительно быстро. За трансфером, однако, пришлось побегать: водитель их не встречал и отыскался на диванчике в другом конце терминала. Со стаканом кофе. И табличкой. Фельцман ругался, водитель пожимал плечами и время от времени подносил стакан к губам. Барановская посматривала на маленькие золотые часики на своем запястье и едва заметно дергала ремешок сумки. Мила качалась с пяток на носки, крутила головой, разминая затекшую шею, и издавала глухие стоны и вздохи, призванные, видимо, передать ее глубокое недовольство происходящим. Юра проверил вай-фай — и тот вроде бы работал, но браузер почему-то перекинул его с одной страницы регистрации на другую, а потом просто-напросто завис. Фельцман с водителем наконец, похоже, поняли друг друга, и водитель, выкинув стакан в урну, жестом пригласил их следовать за собой и направился к выходу. Мила подхватила ручку чемодана и сказала: — Ну слава богу! Как будто не в Канаду прилетели. Он мне подмигнул, ты видел? — Нет, конечно, он же не мне подмигнул. — Юра поднял сумку, которая, полежав на полу, стала как будто тяжелее, и двинулся за все еще пышущим негодованием Фельцманом и вновь превратившейся в невозмутимую статуэтку Барановской. Мила невнятно крякнула и поплелась следом, шаркая подошвами каждые несколько шагов. Они слишком сильно устали — и не только от перелета. Мила тренировалась круглыми сутками: когда не на катке, то в зале или дома. Юра старался от нее не отставать — тем более, изматывающие тренировки отвлекали от всего остального и служили отличным предлогом, чтобы избежать каких-либо иных… активностей. Он проводил в спорткомплексе большую часть дня — никто ему не мешал, никто не приставал к нему с посторонними глупостями, и на краешке сознания все сильнее и все отчетливей билась мысль о том, что, наверное, очень даже неплохо иметь бойфренда, который варится в том же соку, что и ты. Который понимает, когда ты занят — и насколько это важно. А Арсений понимал, тут никуда не денешься. Юра старался придумывать подводные камни. Он хуже меня на льду, он будет мне завидовать. Видеть друг друга каждый день — невыносимо для зарождающихся отношений. Если Фельцман узнает, он не будет орать — нет, он просто при первой же возможности откажется от… от одного из них. Однако по подводным камням текут реки. Когда Юра, столкнувшись с Арсюшей у входа в раздевалку на следующий день после его возвращения из Китая, с трудом выговорил сбивчивые поздравления, Арсюша улыбнулся и сказал только: спасибо, Юра. Но это было так непохоже на него — и улыбка, и слова, — что Юре невольно захотелось продолжить: как был лед? как соперники? джетлаг сильно повлиял? ты ожидал этого? ты действительно выигрывал для меня? — и, может быть, услышать еще что-нибудь необычное. В конце концов, не узнаешь, если не попробуешь. Пока он раздумывал, Арсений попытался поймать его руку — но в глубине коридора уже слышались чьи-то голоса и шаги, и Юра отступил назад. Холодные пальцы едва задели его запястье, Арсений тем же самым новым тоном повторил: Юра… — Юра! — крикнула Мила. — Ну Юра, блин! Юра остановился и огляделся. Мила стояла у закрытой стеклом вертушки, через которую неуклюже пробирался Фельцман с двумя чемоданами — своим и Барановской. Сама Барановская уже, очевидно, вышла наружу. Мила прожгла его недовольным взглядом и воздела руки над головой в карикатурном жесте отчаяния. Среди фигуристок она считалась высокой, но сейчас, в пуховике, свободных спортивных штанах и бесформенных уггах, казалась слишком маленькой для этого огромного и почти пустого терминала. Для этой безразмерной и чересчур насыщенной жизни. — Чего ты засыпаешь на ходу, — проворчала Мила, когда Юра подошел к ней. — Ну, по Питеру уже утро, — заметил Юра. — И сама знаешь, как я сплю в самолетах. — Да уж. — Мила качнула головой, отвернулась и, сделав несколько шагов, нырнула в вертушку. Юра нагнал ее на улице. Влажный ветер выдохнул ему в лицо, обжигая до самой кости. Живя в Питере, к такому можно было и привыкнуть, но в чужих странах холод всегда казался неоправданно злым и совершенно безжалостным. Мила выплюнула рыжую прядь и закрыла нижнюю часть лица рукавом. Юра облизнул губы и спросил ее: — Ты боишься? Он не знал толком, что имеет в виду: наверное, боишься выступать — а может, боишься жить, любить, пробовать новое, стоять посреди пустоты или идти против ветра. Мила убрала руку ото рта, фыркнула и сказала: — Чего, что этот стремный водила нас завезет куда-нибудь не туда? Боюсь, конечно, еще как! Но водитель отвез их куда требовалось и даже помог дотащить сумки до лобби. Девушка на ресепшене при виде них поднялась со стула и широко улыбнулась, напомнив Юре о другом человеке, который тоже любил широко улыбаться. Джей-Джей продолжал писать ему каждый день, но беседы становились короче. Расстояние, часовые пояса. Если Джей-Джея в его жизни не будет и если Арсений действительно не вернется к своим мудацким замашкам, они могли бы, пожалуй, попробовать. Однако Барановской понравился трек. Невероятно, но факт. Конечно, она ничего не сказала прямо — она, возвращая ему наушники, сказала только: что ж, ладно, можно подумать об этом в следующем сезоне, — но Юра достаточно хорошо ее знал. А если они будут ставить прогу под написанную Джей-Джеем песню, то Джей-Джей еще не скоро исчезнет из поля зрения. Хотя, возможно, если с ним не видеться — да, и не фейстаймить, не открывать присланные фотки, не заходить в Инстаграм… Девушка выложила на стойку четыре картонки, из которых торчали пластиковые карточки, и Юра впервые задался вопросом о том, с кем его поселят, учитывая, что больше никто из российских мужчин в финал не прошел. Черт, видимо, с Фельцманом. Это само по себе было не так уж плохо, но в номер точно никого не позвать, или если, например, Отабек после соревнований предложит куда-нибудь пойти, то особенно не разгуляешься… однако тут Юра заметил, что номера на всех картонках указаны разные. — Я что, буду один? — спросил он у Фельцмана, когда они шли к лифтам. — С чего бы это один? — удивился Фельцман. — Артем Зимин с тобой заселится, завтра утром они с Идой Иосифовной прилетят. Тем же рейсом, что и Георгий с Соней, кажется. — Точно, тем же, — подтвердила Мила. — Яков Николаич, вы на каком? — На шестом, — ответил Фельцман, а Юра попытался вспомнить Артема Зимина, но никакого соответствующего имени лица в памяти не возникало. Что ж, это, пожалуй, лучше, чем жить с Фельцманом. Немного стыдно было вот так забыть про юниоров, тем более, что перед отъездом он говорил с Гошкой, который в последние дни только про Соньку и талдычил. Но если у Соньки, по Гошкиным словам, был шанс хотя бы на третье место, то у этого Артема — очень вряд ли, иначе Юра бы что-нибудь про него знал. А вот если бы Арсюшу оставили в юниорах, он вполне мог бы пройти в финал и поехать в Ванкувер. Хорошо, что его не оставили в юниорах, вот еще не хватало. С другой стороны, даром что многим юниорам было по семнадцать или восемнадцать лет, само слово имело совершенно четкую ассоциацию — кто-то существенно младше тебя, — и это могло спасти его от дилеммы, потому что Арсюша в жизни бы не решился… — Юр, — позвала Мила. — Ты выходишь? Ты разве не на этом этаже? Юра, очнувшись от размышлений, быстро сверился с картонкой, махнул на прощанье Фельцману с Барановской, ехавшим на этаж выше, и выскочил в коридор вслед за Милой. Та дождалась, пока двери закроются, и с каким-то липким медовым сочувствием спросила: — Устал? — А ты как считаешь, — огрызнулся Юра — и тут же об этом пожалел. Впрочем, Мила, кажется, не обиделась — разумеется, она давно привыкла. — Ну, завтра до жеребьевки можешь спать, — сказала она. — Я даже тебя разбужу, если хочешь. — Во сколько жеребьевка? — О чем ты вообще думаешь? В два. — Нет. — Юра покачал головой. — Это слишком поздно. Весь режим нахуй поедет. — Он и так поедет, одиннадцать часов разницы. «А то я не знаю», — мысленно ответил ей Юра — хотя с Торонто разница была меньше, всего восемь. Ха, всего-то. — В общем, я тебе звякну в районе двенадцати, если за завтраком не увижу, — решила Мила. — Спокойной ночи, Юрочка. Тебе в другую сторону. Юра взглянул на указатель, а после опять на картонку: он смотрел на нее уже трижды и все равно каждый раз забывал цифры. Мила, которая укатила свой чемодан влево по коридору, не ошиблась — его номер находился в правом крыле. Юра сказал ей в спину, спокойной ночи, но, видимо, слишком тихо, потому что она не обернулась, — а затем вздохнул и поплелся к себе. Уже лежа в постели, он подумал, не стоит ли написать Отабеку, однако потом решил, что вряд ли тот еще бодрствует в половину второго ночи. Ладно, отложим до утра. Юра покрутил телефон в руках, открыл Инстаграм — и зажмурился при виде первой же фотки: блестящие елочные игрушки всевозможных цветов и оттенков на — кто бы мог подумать — новогодней елке. Фото запостил Никита Громов, который умудрился где-то найти наряженное дерево в самом начале декабря. Разгулялся там без Фельцмана. Хотя что ему еще остается. Юра негромко хихикнул, а потом подумал, что если бы не шнурки — или что там на самом деле тогда помешало Громову нормально прыгнуть, — он сейчас вполне мог бы быть здесь. Вместо него самого. Вот эта мысль точно не навеет добрых снов. Юра выключил экран, уронил руку с телефоном поверх покрывала, прикрыл глаза, казавшиеся полными песка, и понял, что, скорее всего, не сможет уснуть прямо сейчас. Сон, однако, пришел — но накатывал слабо и медленно, каждый час отступая и оставляя его сознание голым, как волна оставляет морской берег. В первый раз он проснулся весь в поту, во второй — дрожа от холода под тонким одеялом. Ему снилась какая-то ужасно тягомотная бытовуха: как он приезжает в спорткомплекс и понимает, что забыл и тренировочную одежду, и коньки, но что-то мешает ему вернуться за ними домой; как он без конца кружит по льду, не в силах вспомнить заход хоть на какой-нибудь прыжок; как он едет из Питера в Москву и все никак не может приехать… В районе семи утра он сдался и отправился в душ. Возможно, следовало сделать это сразу по приезде — теплая вода как будто успокоила нервные окончания во всем теле. Юра подставил лицо под струи, вздохнул и прикинул, не лечь ли после обратно в кровать, — но он, к сожалению, слишком хорошо знал, чем это заканчивается: тяжелой головой, заторможенностью, раздражительностью и бессонницей на следующую ночь. Нет уж, спасибо, лучше потерпеть. А терпеть юных спортсменов учили еще в дошкольном возрасте. Терпеть, работать, ждать удобного момента. Юра встряхнулся и протянул руку за шампунем. В груди ворочалось что-то колючее — однако иголки у этого чего-то были мягкими, как у растения, защитные механизмы которого опасны только для мелких насекомых, и не кололи, а скорее щекотали. Еще один плюсик в пользу Арсения — его тоже учили терпеть и ждать, он это понимает. Юра подавил желание швырнуть невзначай ополовиненный бутылек шампуня под ноги и, аккуратно поставив его на полку, запустил пальцы в волосы. Он чувствовал себя мерзко, взвешивая плюсы и минусы — словно выбирая мясо на рынке. В горле образовался ком — да уж, так себе аналогия. Юра сунул голову под душ, сплюнул набежавшую в рот воду и решил вспоминать программы всех участников финала по очереди — для начала короткие, но полностью, вплоть до последней связки в дорожке. Это должно было занять его мозг до того момента, когда он спустится вниз и переключится на мысли о том, чего бы такого не слишком калорийного и в то же время питательного сожрать за два дня до соревнований. По крайней мере, он на это надеялся. Первым, кого он заметил, зайдя в ресторан, оказался тренер Отабека. Выглядел он отвратительно свежо, как будто, в отличие от некоторых, выспался. Катался, когда ни Отабека, ни Юры еще на свете не было, и закончил совершенно бесславно — без единой серьезной медали, после травмы голеностопа. Занимался не у себя в Алматы, конечно, а в Москве — и лечился тоже в Москве, но вот, не долечился. Может, денег не хватило, а Федерация не поддерживала. Федерации поддерживают перспективных. Это меня, например, подумал Юра, склоняя голову в ответ на приветственный кивок. Пока что — и надолго ли? Зачем меня поддерживать, если я ничего не выигрываю? Лучше поддерживать Никиту Громова, он совсем молодой и почти здоровый, быстро восстановит форму и блеснет на нацчемпе. А я — ну, а что я? Тренер Отабека взял с большого стеклянного блюда ярко-красное яблоко, подбросил его, поймал и зашагал к выходу. Спокойно, сказал Юра сам себе, не паникуй. Отабек все эти три года, что мы знакомы, не паниковал, а пахал — или просто набирался опыта и смелости, чтобы разом все поменять. Может, и мне пора что-то менять. Поговорить с Фельцманом после финала. Конечно, не факт, что он захочет со мной говорить, посмотрев мои выступления… Юра крепко зажмурился, встряхнулся всем телом, открыл глаза, выпрямил спину так резко, что затянуло в плечах, и отправился для начала на поиски кофе. Отабек сидел у окна за столиком на четверых, читая что-то в телефоне. Юра бы так его и не заметил — он был слишком сосредоточен на том, чтобы не уронить поднос, — но Отабек заметил его сам и, привлекая внимание, замахал левой рукой, правой откладывая в сторону мобильный. — Привет. — Юра, осторожно поставив переполненный поднос на стол, нагнулся, хлопнул Отабека по плечу и плюхнулся напротив. — А я думал ты уже все. — Я нет, — сказал Отабек. — Сижу. До жеребьевки нет смысла идти куда-то гулять. — Ага, и холодно, — согласился Юра, составляя тарелки с подноса. — Мы вчера, как прилетели, только минут пять на улице пробыли и все равно задубели. Влажность. — Ночью? — Ночью, да. Ну, поздно вечером скорее. — Юра положил поднос на соседний стул и, нахмурившись, оглядел выстроившиеся перед ним блюда. — Ты все это съешь? — недоверчиво спросил Отабек, и Юра сокрушенно покачал головой. — Да блин, шведский стол. Никогда не знаю, что брать — и, главное, сколько. Просто собираю все подряд. Ну, либо вообще ничего не ем. — Нет, надо есть, — со свойственной ему простотой сообщил Отабек, и Юра, фыркнув, вонзил вилку в нечто, напоминающее запеканку. Запеканка оказалась омлетом — и это, пожалуй, было к лучшему. — Мне бы с Бабичевой поменяться, — сказал он. — Вот уж кто любит пожрать — и кому как раз не следовало бы. — Мила тощей все равно не будет, — возразил Отабек, размешивая в чашке остатки чая. Он всегда пил чай, а не кофе — может, в этом и заключался секрет его неизбывного спокойствия? — Ей нужна мышечная масса, у нее силовой триксель. — Ну да. — Юра отставил в сторону омлет, внезапно ставший неприятно кислым, и заменил его на овощной салат. — Не съем, но понадкусываю, — прокомментировал Отабек. — Может, еще съем, — отозвался Юра, догадываясь, что, на самом деле, вряд ли. — Надо все попробовать. — Ты спал? — спросил Отабек. Юра откусил от помидорной дольки, пожевал (слишком сладко), посмотрел на него украдкой, сквозь ресницы, и сказал: — Да спал, конечно. — А выглядишь так, как будто нет. На это Юра ничего не ответил. Переставил салат на дальний край стола и подвинул ближе к себе чашку. Взял кусок хлеба, оторвал корку, сунул в рот и почти тут же проглотил. Корка застряла в горле, и он запил ее щедрым глотком кофе, который оказался слишком горячим и обжег ему язык. — Я вот спал плохо, честно говоря, — добавил Отабек. — Хотя мы прилетели довольно рано. — Да мы тоже не поздно. Просто водитель сначала где-то проебался, мы его искали. Ехали долго. Ну, и там, пока заселились… Телефон в кармане завибрировал. Посмотреть было неловко — Отабек мобилы даже не касался и, к тому же, начал рассказывать про свой трансфер, который тоже не обошелся без приключений: машина заплутала в каком-то дремучем пригороде, глючил навигатор, водитель плохо понимал по-английски… По тому, как непроизвольно ерзало на стуле его собственное тело, Юра догадывался, что пишет ему отнюдь не Фельцман. Нет, мою интуицию не обманешь. Кроме того, Фельцман предпочитает звонить. — В общем, хорошо, что я заранее скачал карты, — резюмировал Отабек. — С тобой все в порядке? — А что? — Юра почесал рукой, которая тянулась в карман, нос. — Дергаешься как-то. — Отабек пожал плечами. — Нервничаешь? — Немного, — не стал спорить Юра. Отабек немедленно закивал. — Я тоже всегда почему-то больше нервничаю перед жеребьевкой, чем перед соревнованием. Наверное, потому что можно еще плюнуть, сняться и уехать домой. — Ага, как же, — проворчал Юра, постукивая ногтем указательного пальца по металлической ложке, которая в ответ несколько раз жалобно звякнула. — За такой короткий срок только с реальной травмой можно сняться. — С реальной травмой можно и за более короткий. Я, скорее, о внутренней готовности. О мобилизованности. Когда у тебя уже есть номер… С тобой точно все нормально? — Я сейчас вернусь, ладно? — Юра вскочил, ударившись бедрами о край стола, с грохотом отодвинул стул, зажал рукой карман. — Пять сек. — Да конечно, конечно, иди, — удивленно проговорил Отабек ему в спину. Юра заставил себя не бежать, вышел из ресторана, озабоченно хмурясь, будто у него вдруг возникло неотложное дело, сел на один из бордовых псевдокожаных диванов в лобби, вытащил телефон — и положил его рядом с собой экраном вниз. Вздохнул, проследил от лифта до дверей за худенькой азиаткой, в которой не сразу опознал хореографа японского фигуриста Риоты. Сама она Юру то ли не заметила, то ли не узнала. Пусть лучше это будет Арсений. Да, пусть Арсений пишет, а Джей-Джей постепенно перестает и отдаляется — так выйдет легче и удобней для всех. Хореограф немного постояла на улице, подышала в сложенные лодочкой ладони — а потом к крыльцу подъехало такси, и она села в него, решительно хлопнув дверцей. Юра вздохнул, перевернул телефон и, прежде чем нажать на кнопку, успел подумать, что писать ему может, например, и Мила. Но нет, это была, естественно, не Мила. «Привет, ты уже в Ванкувере?» — спрашивал Джей-Джей. — «Как там погода?» Юрины руки вспотели, телефон едва не выскользнул из пальцев. Он снова положил его на диван, вытер ладони о штаны. Вспомнился тот день, когда Джей-Джей собрался прислать ему трек и допытывался, когда он придет домой: тогда Юра представил и даже почти поверил в то, что Джей-Джей прилетел из Канады в Питер и ждет его у подъезда. Это было глупо. Так же глупо, как теперь — решить, будто он спрашивает про погоду не только затем, чтобы завязать разговор. Смол ток, да. Юра закрыл глаза и подумал: сейчас я сосчитаю до пяти — нет, пожалуй, до десяти, а потом спрошу, и если он вдруг каким-то невероятным образом, каким-то чудом действительно собирается в Ванкувер, я во всем ему признаюсь. Не по телефону, конечно, а когда он будет здесь. Только он не будет здесь. Еще чего придумаешь. На счете четыре пространство вокруг него вдруг начало наполняться шуршанием, щебетанием, гомоном, звуками какой-то непонятной возни, словно он уснул и во сне оказался в джунглях. Что-то грохнуло, кто-то захихикал, Юра мысленно сказал «пять», а затем джунгли прорезал скрипучий и одновременно рассыпчатый, как ржавчина на пиле, голос Иды Иосифовны: — Аня, душенька, тебе что, негде поставить чемодан? Артем, прекрати щипать Машу, христом-богом тебя прошу, ну сколько можно! Так, так, где наши паспорта, не вижу… Шесть, подумал Юра. — Артемка, милый мой, смотри-ка, вон там на диване — это не Юрочка Плисецкий? — Юрочка, — неожиданно баском подтвердил, вероятно, Артем Зимин. Юра вздохнул, открыл глаза, нашел взглядом разноцветную группку детишек во главе с седовласой Идой, за плечом которой, словно фонарный столб, нависал над ними всеми Гошка, махнул рукой, встал — и уже на ходу набрал в телефоне: «Холодно, влажно». «Можно нахуй все отморозить». «Привет )».