D.S. all'infinito

Соня выступила не то чтобы плохо, но на фоне остальных роботов смогла стать после короткой программы только шестой. То есть последней. Когда режиссер переключил камеру на кик, Гошка что-то ей выговаривал с красным лицом, а она сидела надутая и жалась к Фельцману, который молча смотрел перед собой. Да уж, только Попович мог быть достаточно наивен для того, чтобы надеяться на какие-то плюшки для своей практически единоличной ученицы. Конечно, он и по поводу себя долго надеялся — другой бы давно уже плюнул и сказал «покусики». Хотя Гошка был очень неплохой фигурист — выступал бы за какую-нибудь Финляндию, отжимал бы там, наверное, все финансирование. — Надо было Гошку в Финляндию отдать, — сказал Юра. — Почему в Финляндию? — Мила, которая сидела согнувшись в три погибели и положив подбородок на ладони, лениво повернула к нему голову. — Ехать недалеко, — пояснил Юра. Мила немного подумала и решила: — В пары надо было его отдать. — Вот это точно. — Юра согласно закивал. — Почему, интересно, не отдали? — Кто же его отдаст, если он сам не хочет. — Мила снова смотрела на лед. Только что объявили перерыв перед церемонией открытия и пустили из колонок какую-то однообразную поп-жвачку. Зрители вокруг начинали вставать со своих мест и неторопливо выбираться в проходы. — Могли и заставить, — заметил Юра. — Значит не смогли. Мне кажется, Гоша считает, что хватать девушек за жопу при всех неприлично, пусть даже на льду. — Вы что, поссорились? — С чего такие выводы? — Мила выпрямилась и полезла за чем-то в сумку, которая очень удачно стояла не с Юриной стороны. — И тебе бы надо идти готовиться. — Сейчас, пусть разойдутся сначала. — Юра указал подбородком на толпящихся перед выходом в холл людей. — Но ты можешь мне рассказать, если хочешь. В смысле, если надо поговорить или что-то такое. — Ты иной раз хуже самой приставучей подружки, Юр, я не знаю. — Мила наконец извлекла из сумки бумажные салфетки, вытащив одну, уронила пачку на колени и принялась усиленно сморкаться. — Я только хочу, чтобы у вас все было хорошо, — сказал Юра и подумал, что ему бы тоже неплохо воспользоваться платком. Хотя сопливые мысли вряд ли можно просто так высморкать. — Фу. — Мила скомкала салфетку, покрутила головой и, разумеется, не найдя рядом никакой урны, сунула ее в карман. — И вообще, у нас все нормально. Просто нет сил об этом думать перед прокатом. — Ну смотри, — неопределенно отозвался Юра. — И кстати, я тут окольными путями выяснила, что Гоша тебе про нас не говорил. — Не говорил. — А ты сказал, что говорил. — Не сказал! — возмутился Юра. — Я типа это… ушел от ответа. — Так откуда ты знаешь? — не отставала Мила. — Видел, как ты ему сообщения пишешь, — не стал на этот раз увиливать Юра. — Давно еще. Случайно получилось — он вышел, его телефон на столе лежал, я даже не хотел читать. — Какие сообщения? — спросила Мила и закусила губу. — Про свидание что-то. И чтобы он не приносил цветы. — А-а. Мила выдохнула и расслабила плечи, которые — Юра понял это только сейчас — заметно напряглись после его признания. Голову затопила едкая злость. Злость на двух людей, которые пишут друг другу то, что не должен видеть больше никто на свете. Злость, которую оставалось только проглотить в надежде, что она поможет ему выступить сегодня. Потому что иногда злость действительно помогает. — Ты лучше своей личной жизнью займись, — ядовито посоветовала Мила, к которой явно возвращалось хорошее — или, по крайней мере, обычное — настроение. — Ты же хотел поговорить с Мариной. Так она здесь. — После выступлений поговорю. — Нет, ты лучше теперь закинь удочку. — Мила быстро запихала салфетки обратно в сумку и повернулась к нему, уже как ни в чем не бывало сияя улыбкой. — А то она раз — и опять уедет, пока ты клювом щелкаешь. — Отъебись, а. — Ты бы уж определился. — Мила поджала губы в бледно-розовую ниточку. — То тебе надо Марину, то не надо. Пойдем мимо женской раздевалки сейчас? Я тебе ее выведу, если она там. — Она в зале небось, — сказал Юра. — Рано еще переодеваться. — Да, наверное, — согласилась Мила. — Мне тоже размяться надо. Но мимо раздевалки пройдем. — Не пройдем. — Да я наушники там оставила, — заявила Мила, и Юра, хотя видел наушники в ее сумке, промолчал. Тем не менее, Марину им найти не удалось, а для серьезных поисков времени было слишком мало. Юра оставил Милу у входа в зал и помчался в мужскую раздевалку, возле которой его встретил пышущий гневом Фельцман. — Где тебя черти носят! — рявкнул он. — На лед через сорок минут! С катка доносились приглушенные звуки какой-то торжественной музыки — там начиналась церемония открытия. Юра пожал плечами, обогнул Фельцмана и распахнул дверь. Едва не врезался в американского дылду, но ловко увернулся и нырнул в дальний ряд шкафчиков. — А где Попович? — спросил он. — Повел ребенка в отель, — ворчливо отозвался Фельцман, который следовал за ним как привязанный. — Пусть настраиваются на завтра, подняться еще вполне можно. — До пятого? — съязвил Юра. — Когда участников всего шесть, между шестым и пятым местом очень большая разница, — назидательно заметил Фельцман. И Юра прикусил язык, потому что втайне ожидал от себя примерно таких же успехов, какие показала Сонька. А Сонька, между прочим, была не так уж плоха — просто остальные оказались лучше. — Ида небось злорадствует, — сказал он, щелкнув замком. — Ну, ты же ее знаешь. — Фельцман остановился у широкой скамьи, тянущейся посередине прохода. — Она не злорадствует, а сочувствует. И дает советы. Она убеждена, что я не умею тренировать девушек. — А как же Мила? — Юра достал из шкафа чехол с костюмом и зацепил крючок вешалки за дверцу. — А что Мила? С трикселем должна выигрывать любой турнир. Раз не выигрывает, значит я чего-то не умею, — усмехнулся Фельцман. — Ну, а она не умеет тренировать парней, чего теперь, — сказал Юра. Его сосед Артем парой часов ранее шлепнулся с каскада в своей короткой программе и сидел теперь на пятом месте. — Может, нам с ней объединиться еще? — Вот уж не надо. — Юру почти физически передернуло. Он расстегнул молнию чехла и решился осторожно заметить: — У вас настроение как будто хорошее. — Не хорошее, — ответил Фельцман. — Просто устал за вас переживать. Ладно. — Он сунул руки в карманы, покрутил головой и шеей, чтобы пальто ровнее село в плечах, озабоченно нахмурил брови, словно вдруг увидев что-то неприятное. Юра никогда не думал о том, как хорошо ему знакомы эти жесты, но теперь понял, что предугадывает практически каждый из них. — Ты одевайся, я пойду Лилию поищу. Когда он ушел, Юра быстро стащил с себя одежду, сбросил кроссовки, натянул штаны от костюма и, прежде чем надевать верх, зачем-то обвел двумя пальцами левый сосок, осторожно тронул мягкую, как будто немного припухшую бледно-розовую кожу. Ему удавалось не вспоминать о Джей-Джее с тех пор, как они встретились с Милой, чтобы вместе посмотреть Сонино выступление с трибун. Он размышлял о Миле, о Соне, о Гошке, потом о Фельцмане… но, оставшись один, просто больше не мог… Пальцы бросили сосок и побежали вверх, провели из центра влево по ключице, которую будет видно в вороте костюма. Нельзя думать о том, как Джей-Джей станет на него смотреть. Или, наоборот, можно. И даже нужно. Да, как он будет смотреть только на него — хотя бы потому, что больше не на что, ха-ха. И если б еще другую музыку, не Рахманинова. Всем хорош Рахманинов, но какой-то он… стерильный. Впрочем, наверняка он не весь такой — просто Барановская выбрала то, подо что удобней ставить. Однако надо ему сказать — Джей-Джею, не Рахманинову, конечно. Юра хихикнул, водя пальцами от ключицы к ключице. «Хочешь со мной дружить?» — да если бы он только знал. Ко всему прочему, там какая-то Киара… Кто-то громко заржал, и Юра, вздрогнув, отдернул руку от груди и сжал ее в кулак, хотя смеялись явно не над ним — с шестью участниками в каждой категории с комфортом разместиться в огромной раздевалке не составляло труда, и в его ряду никого не было, веселье происходило в соседнем. Теперь там же, перебивая друг друга, разговаривали два голоса. Поспешно натягивая верхнюю часть костюма, Юра прислушался — говорили по-английски, но слишком быстро, да и еще явно о какой-то истории, хорошо знакомой обоим. Выступавший по жеребьевке перед Юрой америкос — а это был очевидно он — похоже, по поводу своего проката не нервничал. Ну, так и я не буду. Юра воинственно напряг челюсть, стискивая зубы, застегнул и проверил все, что надо было застегнуть и проверить, надел кроссовки и олимпийку, взял коньки и, едва не забыв запереть шкафчик, отправился на поиски Фельцмана. Проходя мимо ряда, в котором смеялись, он не удержался и заглянул туда. Американец — в черной «алкоголичке», которая смотрелась на нем исключительно по-дурацки, — стоял спиной к шкафам и улыбался, слушая то, что ему говорил второй — кто-то из его штаба, но точно не тренер. Второй был на полголовы ниже — и это все, что Юра успел заметить, потому что в следующую секунду его взгляд наткнулся на руку, которая лежала на рельефном плече чуть выше локтя. Пальцы неторопливым, мягким, явно привычным движением то поглаживали, то массировали гладкую кожу. Юра в панике несколько раз сглотнул и попытался заставить собственные ноги идти дальше, но те будто приросли к полу. Его не могли не заметить — и точно, буквально через несколько мгновений америкос снова засмеялся, недоверчиво качнул головой, хлопнул себя ладонью по шее и посмотрел прямо на Юру. Юра не знал, что делать, и поэтому просто не сделал ничего. Второй чувак, заметив, видно, что его собеседник как-то внезапно отвлекся, замолчал и тоже повернулся — а руку не убрал, так она и лежала на напрягшемся плече, только пальцы перестали двигаться. — Привет… Энди, — почти прошептал Юра, хотя они сегодня уже, конечно, виделись. Америкос чуть помедлил, а потом одним махом нарисовал на лице улыбку и воскликнул: — Привет, Юра! Как дела? — Как дела, да, — эхом отозвался Юра и поднял повыше сумку с коньками, кивнул на нее, затем мотнул головой в сторону двери — мол, я пойду, пора. Америкос разулыбался еще приветливей. Второй, на которого Юра старался не смотреть, сделал какое-то движение подбородком, видимо, тоже здороваясь. Юра для пущей убедительности потряс сумкой, отвернулся от них обоих и наконец сбежал. Он очень сильно разозлился и при этом сам не понял на что. На то, что кто-то может вот так не скрывать своих отношений? На то, что у кого-то они хотя бы есть, эти отношения? Еще Мила со своим Поповичем, заебали, почему все именно сегодня. Или, может быть, он неправильно понял? Юра даже улучил момент и уже перед самым выходом на разминку нашел америкоса в Википедии, едва сообразив, как пишется его заковыристая неанглосаксонская фамилия — хорошо, Гугл помог, — но в разделе про личную жизнь было сказано только о родителях и чихуахуа по имени Эстелла. Хотя, конечно, каковы шансы на то, что стопроцентный натурал заведет себе чихуахуа и назовет ее Эстеллой? — Юра, ну давай. — Прямо перед носом возникла вдруг широкая, почти квадратная ладонь Фельцмана, и Юра, опомнившись, закрыл браузер, погасил экран и вложил в нее свой телефон. Ладонь убралась, свет погас, зазвучала какая-то разухабистая музыкальная долбежка. Америкос стоял впереди него, практически закрывая ему своей широкой спиной весь обзор, и нервно переминался с ноги на ногу. Юра, чтобы избежать очередной вспышки глупой ненависти, оглянулся и перехватил взгляд Отабека, блестевший в свете софитов обсидиановыми бусинами. Отабек ухмыльнулся и поднял вверх большой палец. За его плечом маячило воинственно хмурое лицо Риоты. Юра хотел было что-нибудь сказать — лучше всего пошутить, — но Отабек уже двинулся вперед, и ему пришлось поспешно развернуться. Девочка-волонтер открыла дверцу, зрители захлопали в два раза сильней — и через пару секунд он уже был на льду. Когда диктор, огласив титулы первых двух участников, начал рассказывать о нем, Юра как следует разогнался и сделал свой каскад из двух тулупов, стараясь попасть ровно на слова о том, что он бронзовый призер последних Олимпийских игр, — однако немного не рассчитал и прыгнул слишком рано. Второй тулуп вышел недокрученным, но ему все равно громко и долго аплодировали, что-то кричали, только подогревая засевшую занозой в голове ярость. Ему хотелось заорать: разве вы не видите, что я творю какую-то дичь? вам совсем похуй, что я делаю на льду? вы, вообще, понимаете, в чем разница между мной сейчас и тем, каким я был? Но даже в мыслях это звучало несправедливо: он знал, что внешне в его катании радикальных изменений все-таки не произошло — и что судьи не зажмут ему компоненты, если он все отпрыгает на плюс. Судьи его любили и, при условии что он не разваливался сам, всегда готовы были ему немного помочь. В отличие от того же Отабека. Думать о том, что все это время он обходил Отабека лишь потому, что его любили судьи, было тошно. — Итак, — сказал Фельцман, когда он надел чехлы и они отошли подальше от других. — Не геройствуем. С каскадом ты справишься, с акселем, думаю, тоже… мог бы и попробовать его на разминке. — Я от этих акселей скоро блевать буду, — буркнул Юра, который был достаточно взрослым для того, чтобы не пытаться прыгать четверной флип, когда они уже все обсудили и окончательно решили в этом сезоне от него в выступлениях отказаться, — но недостаточно взрослым для того, чтобы не терзать себя по этому поводу. — Ну-ну. — Фельцман то ли похлопал, то ли погладил его по плечу. Юра забрал у Барановской олимпийку, которую снял во время разминки, и, ни на кого не глядя, отправился под трибуны. Ни выходящего первым корейца, ни следующего за ним америкоса уже не было. Француз, выступающий под четвертым номером, сидел в углу на каком-то тюфяке и, закрыв глаза, слушал что-то в наушниках, Риота сосредоточенно прыгал на одном месте, Отабек растягивался, внимая своему иностранному хореографу, который пиздел, вообще не делая пауз, как пулемет с бесконечной лентой. Юра встал спиной к стене, приложился затылком, притерся, стараясь почувствовать кожей холод — но стена показалась ему скорее теплой. — Волосы, — произнесла Барановская и осторожно, но настойчиво потянула его за руку. Юра поддался и сделал шаг вперед, позволил ей с силой пробежать пальцами от запястья к плечу. — И не зажимайся так. Мышцы совсем деревянные. Что случилось? Раньше у тебя не было с этим проблем. — Раньше я нихуя не соображал, — сказал Юра. — То есть ничего, извините. — А теперь ты много соображаешь, — усмехнулась Барановская. — Больше, чем три года назад. Или даже в прошлом году. Дайте мне телефон. — Твой телефон у Якова. — Барановская убрала руку и немного отодвинулась. — И он тебе сейчас не нужен. — Нужен, — возразил Юра. — Мне очень надо одному человеку написать. — Дедушке? — спросила Барановская, и Юре стало стыдно. — Нет, — ответил он, пряча глаза. — Деду я звонил, и он сообщение вряд ли сразу увидит. Другому человеку. — Кому? — Это… личное, — выдавил Юра, не без труда поборов грубое «не ваше дело». — Думаю, это может подождать до конца проката, — решительно, но в то же время довольно мягко сказала Барановская. — Кстати, пока ты переодевался, я видела твоего приятеля Леруа. — Да? — холодно переспросил Юра, тут же сжав в кулаки обе ладони, чтобы ни одна не потянулась к колотящемуся сердцу. — Где? И что он? — Здесь, в коридоре. Он передавал тебе привет и удачи. Я сказала ему, что перед выступлением тебя лучше не отвлекать. — Ага. Спасибо, — пробормотал Юра, лихорадочно прикидывая, стоит ли продолжать настаивать на том, чтобы ему дали телефон, — он, разумеется, собирался написать Джей-Джею, но слова Барановской его несколько отрезвили: если Джей-Джей искал его, чтобы пожелать удачи, вряд ли он потом просто испарится без следа. Однако в то, что он действительно приехал, до сих пор было трудно поверить. От необходимости решать его избавил Фельцман, который куда-то отходил, но теперь подлетел к ним с Барановской стремительно, словно почуявший свой корм Петька. — Пойдем, пойдем, — поторопил он, подталкивая Юру в сторону катка. — Пора уже. Юра опять оглянулся на Отабека, однако того не было видно за чужими спинами, и он со вздохом зашагал вперед, на ходу стаскивая олимпийку. Барановская снова попыталась помять его плечи, но Юра аккуратно вывернулся из-под ее рук и, отодвинув тяжелую бархатную занавеску, оказался в проходе между двух трибун. Он, как, наверное, и другие фигуристы, давно научился не глядеть по сторонам перед выходом на лед — однако сейчас каждой клеточкой тела чувствовал, как на него все смотрят. На самом деле, большинство смотрело, конечно, на америкоса, который заканчивал свою программу, но зрители, сидящие с краю, действительно перегнулись вбок и зашептались над его головой, а один из операторов перевел на него камеру — просто сегодня это было сложнее игнорировать. Вращался америкос не слишком хорошо — широкие плечи явно мешали, — но напрыгал, скорее всего, достаточно. Юра плохо помнил его прыжки, но из четверных был один тулуп… только, можно подумать, он сам лучше в этом сезоне. Когда америкос наконец выбрался со льда в кик, Фельцман с Барановской прилипли к бортику, а Юра сделал пару кругов, покрутился, лениво прыгнул аксель в полтора оборота. Начали объявлять оценки, и он усилием воли заставил себя не слушать, благо с английской речью это было проще, возвращаясь к тренеру за последним напутствием и глотком воды. — Побольше сил вложи в каскад, — сказал Фельцман. — Ровнее иди, не спеши. Хороший старт — это полдела. Прыгнешь, и дальше уже будет легче. Барановская от советов воздержалась, и Юра откатился обратно в центр, поднял руки вверх, когда диктор назвал его по имени. К тому моменту, когда зазвучали первые аккорды, ему почти удалось очистить голову от всего постороннего. Он вложил в каскад все, что смог, — и оба тулупа вышли, словно по учебнику, легкие, пролетные, и при этом не на крутке. Это ощущение — когда тебе удается поймать где-то между желудком и сердцем пульсирующий ком и вытянуть его в ось, вокруг которой можно обернуться столько раз, сколько потребуется, — в последнее время посещало его редко, но именно оно порой вопреки всему заставляло его верить в свой талант. Впрочем, радоваться было рано — меньше чем через полминуты при приземлении с акселя лезвие вдруг подвернулось и поехало внутрь. На какую-то микродолю секунды Юра даже успел испугаться, что сломает лодыжку, но тело разумно предпочло просто завалиться набок. Он схватился руками за лед и удержался от падения — во всей красе показал трибунам задницу, однако избежал дедакшена. Вот это, сука, достижение. Хотелось плюхнуться на колени и молотить вокруг себя кулаками — вместо этого после дорожки он попытался прыгнуть четверной флип. И, естественно, упал с него. В кике они с Фельцманом и Барановской, по большей части, мрачно молчали. Юра нашел в себе силы улыбнуться и помахать в камеру перед тем, как назвали его, мягко говоря, невнушительные оценки. Даже компоненты подкачали: видимо, решили приберечь для Риоты — и, наверное, Отабека. Юра несколько минут чинно посидел на диванчике с корейцем и америкосом, пока его не подвинул на четвертую строку француз, а потом встал, убрал в карман олимпийки возвращенный Фельцманом телефон, который так и не включил, и отправился под трибуны. Когда он вышел из раздевалки, Фельцман ждал в коридоре. Юра сделал пару шагов в сторону от двери и замер. Облизнул губы, пытаясь подобрать слова, а потом просто сказал: — Яков Николаич, извините. — Ну, ну, — отозвался Фельцман как будто бы мирным тоном. — Зачем флип-то прыгал? — Потому что аксель не получился. Хотел баллов добрать. — А аксель почему не получился? Юра честно подумал и не менее честно резюмировал: — Не знаю. — Потому что ось не вытаскиваешь, — сообщил Фельцман. — Но это моя вина, может быть. Ты когда меньше был, она у тебя сама держалась, за счет компактности. А теперь вылетает — надо там подоткнуть, здесь вытянуть. Как американец прыгает, видел? — Да когда мне было. — Юра пожал плечами. — Ну вспомни тогда хоть Джакометти, например. Ноги-руки вразлет, потому что высокий, а какие прыжки иной раз выковыривал. — Да, вот только судьи тоже видели, что он именно выковыривал, — парировал Юра. — И оценки ставили соответственные. — Когда видели, а когда и нет. И потом, ты все-таки меньше него. Ладно, над этим будем работать. Фельцман, отодвигая в сторону рукав пальто, попытался поднести к лицу запястье, на котором опять не было часов, но вовремя опомнился и оборвал жест на полпути. — Яков Николаич, а где часы-то ваши? — спросил Юра. — Дома, где. — Фельцман достал из кармана телефон и подслеповато прищурился, глядя на экран. — Сломались? — Сломались, конечно, им уже сколько лет. — А чего не почините? — Времени нет. Да и чего их чинить, дешевые совсем. Ну, хорошо. — Фельцман убрал телефон и поправил воротник пальто. — Ты на трибуны? — Да, — отозвался Юра, который и хотел бы отправиться в отель, но Мила вряд ли поняла бы это правильно. — А вам уже пора? — Там лед заливают, — сообщил Фельцман. — Минут через пять разминка пойдет. Юра немного помялся, а потом все-таки решился спросить: — Как там, ну, закончилось? — Риота лидирует, — лаконично ответил Фельцман. — Чуть больше девяноста баллов. — Риота? — удивился Юра. — Не Отабек? — Алтын на втором, но отрыв маленький. Аксель в недокрут сделал. В произвольной у него будет шанс, он более выносливый. А у тебя, перевел Юра, не будет. Он вышел на трибуну, когда разминка уже подходила к концу, в надежде на то, что никто не станет приставать к нему с просьбами сфотаться — даже в гостевых секторах такие люди находились, — и начал поспешно подниматься по лестнице, но в районе десятого ряда кто-то таки схватил его за руку. Чертыхнувшись про себя, Юра нарисовал на лице дежурную улыбку, повернул голову — и посмотрел в смеющиеся глаза Джей-Джея. — Я так и думал, что ты придешь, — сказал Джей-Джей и, отпустив его запястье, со смешком сдвинулся на одно кресло вглубь полупустого ряда. — Специально пересел с краю, чтобы ты меня увидел. Юра криво улыбнулся, опускаясь на жесткое сиденье. Он, разумеется, не забывал про Джей-Джея — просто невозможно было думать обо всем сразу, и он предпочел думать о Миле, стараясь призвать мироздание ей на помощь. Да, хотя бы ей. Джей-Джей тронул его плечо и спросил: — Как ты? — Каскад получился хорошо, — не стал ходить вокруг да около Юра. — А потом все развалилось. Ты видел? — Конечно. Я почти и не уходил. — Ел хотя бы? — Да, мамочка, — прыснул Джей-Джей. — Здесь рядом, возле арены. Ты сильно расстроен? — Трудно сказать. — Юра пожал плечами. Диктор объявил окончание разминки. — Не знаю, чего я ожидал. Мои результаты в этом сезоне очень посредственные. — Еще ведь можно отыграться, — полувопросительным тоном заметил Джей-Джей. Судя по лидирующим баллам Риоты, отыграться было никак нельзя, но Юра только неопределенно мотнул головой, потому что на льду уже стояла в гордом одиночестве первая участница. Джей-Джей, видимо, засиделся за целый день практически на одном месте: он постоянно ерзал и менял позу, то садясь боком, то выпрямляясь, то безуспешно пытаясь закинуть ногу на ногу и только зря пиная переднее кресло. Юра больше следил за ним, чем за тем, что происходит на льду. Наконец, когда принялась раскланиваться очередная, уже третья по счету японка, Джей-Джей, усиленно ей хлопая, повернулся в его сторону и внезапно прислонился бедром к его бедру. По всей ноге растеклось что-то медовое и невозможно горячее, словно нагретый солнцем песок. Юра прикрыл глаза, будто действительно находился на жарком пляже в знойный летний полдень, — и не стал отодвигаться, а даже прижался чуть плотнее. Иногда на него находило это чувство, которое невозможно было побороть, — чувство, что все дозволено, — и, тем не менее, он ожидал, что Джей-Джей отодвинется: не отпрянет в ужасе, может быть, а просто осторожно отъедет на пару сантиметров вправо. Но Джей-Джей остался на месте, а по центру катка уже стояла, готовясь начинать, Марина Мозес. Может, его заворожила Марина? В темно-синем платье с россыпью стразов по присборенному лифу она действительно выглядела хорошо — вообще, темные цвета ей, пожалуй, шли, делая ее заметно изящней. Она прыгнула лутц-тулуп, ткань юбки облепила мощные бедра, и тут Юра понял, что ничего у них не получится. Не потому, что он не хотел бы попробовать — при других обстоятельствах он бы как раз хотел, — а потому, что, сидя вот так впритирку к Джей-Джею, он слишком хорошо осознал наконец, насколько это было бы нечестно.