D.S. all'infinito

Когда Жан-Жак уезжал в Ванкувер, Элис ссудила его деньгами. Больше всего она любила быть щедрой, когда сама находилась на мели, поэтому деньги Жан-Жак взял — отказаться вряд ли бы получилось, — но твердо решил их не тратить, а лучше по возвращении сводить на них Элис в какой-нибудь крутой ресторан: она бы поняла — шиковать на последние она любила не меньше, чем одарять нуждающихся. Сегодня, однако, он передумал — и это Элис бы тоже поняла, если бы он сумел ей рассказать. Проблема заключалась в том, что даже у себя в голове он не мог сформулировать ничего вменяемого. Утреннюю тренировку Жан-Жак пропустил — вчера она заставила его изрядно поволноваться, несмотря на то, что, как он и предполагал, вечером большинство выступило намного достойней, чем с утра. Тем не менее, перед произвольной он решил поберечь нервы. Возможно, у его беспокойства были и другие причины — Жан-Жак всегда ненавидел слишком усердно копаться в себе. Одним словом, вместо тренировки после завтрака он вышел из отеля и недолго думая отправился прямо — однако не ушел далеко: погода портилась с каждым днем, солнце не показывалось, а мороз исподтишка, но бойко общипывал нос и щеки, что было бы не так ужасно, если бы не ледяной ветер, то и дело швырявший в лицо даже не снег или морось, а просто-напросто холодную влагу, не давая нормально открыть глаза или даже вдохнуть. В конце концов, в надежде немного погреться Жан-Жак забежал в какой-то торговый центр, прогулялся по магазинам, совершенно точно не собираясь ничего покупать, — и сам не понял, как оказался обладателем новенькой зеленой толстовки. Взамен красной, которую уже дважды видел Юра. На нее-то он и потратил деньги Элис. В туалете на втором этаже Жан-Жак оторвал от толстовки ценник и надел ее — а старую подумал было выкинуть, но потом опомнился, аккуратно сложил и убрал в пакет. Выйдя из кабинки, умылся прохладной водой, посмотрел на себя в зеркало — и опомнился снова, теперь уже окончательно. Наверное, не стоило отрывать ценник — хотя еще можно пойти достать его из мусорного ведра, в магазине должны помнить, не откажутся же они… Сумбурные попытки выстроить план действий прервал какой-то мужик, который плюхнул свой рюкзак на край раковины и с недовольным видом принялся копаться внутри. Жан-Жак вяло улыбнулся, случайно перехватив в зеркале его хмурый взгляд, вытер лицо рукавом — ну вот, мокрую точно сразу не понесешь, — и как мог гордо удалился в коридор. В итоге, он спустился на первый этаж, сел в кофейне, где взял наугад нечто в высоком стакане со взбитыми сливками и шоколадной крошкой — уже, конечно, на свои деньги, — и позвонил Элис. Элис была занята — интересно чем, — но для тебя, Джей-Джей, у меня всегда найдется минутка, очень надеюсь, что это хорошие новости, а вообще-то, мог бы и написать, вдруг мне неудобно разговаривать, вдруг я сплю или вдруг я… — Мне кажется, у меня какие-то странные чувства к Юре, — прервал поток ее слов Жан-Жак. Элис, судя по звуку, щелкнула зубами и несколько секунд молчала, а потом вкрадчиво произнесла: — Так-так. Какие? — Сложно сказать. — Ну скажи уж как-нибудь. Жан-Жак вытащил из стакана длинную ложку, которой перемешивал уже ставший однородно бурым напиток, положил ее на салфетку и со вздохом откинулся на мягкую спинку дивана. — Не знаю. Какой-то… нездоровый интерес к его судьбе. — Ну-у, это неудивительно. — Да? — Мне он тоже напомнил обиженного жизнью котенка, — пояснила Элис. — Которого так и тянет пристроить в хорошие руки. — Нет, это немного не то. Я просто очень хочу, чтобы он сегодня выиграл. Хотя это вряд ли возможно. Но вчера я сидел на короткой, и у меня сердце едва не разорвалось. — Жан-Жак зачем-то хихикнул и зажмурился, зажав двумя пальцами переносицу. — А что там? — спросила Элис. — Я еще не успела посмотреть. — Да ничего особенного. То есть Юра пока на последнем месте — я имею в виду, ничего… катастрофического. — Жан-Жак подался вперед, схватил ложку и снова принялся нервно размешивать кофе. — И вот еще что: я совсем не испытываю такого по отношению к Отабеку. Нет, я буду рад, если он выиграет, но, мне кажется, это как-то нечестно. — Нечестно — это если ты скажешь такое на пресс-конференции, или что у вас там, — скучным тоном возразила Элис, явно теряя интерес к разговору. — Главное — внешняя лояльность. Держать лицо. Тысячи людей работают в компаниях, у которых бы сами ничего не купили. — Так разве это хорошо? — Нет, конечно, чего в этом хорошего. Но у тебя не настолько запущенная ситуация — к тому же, ты не покупаешь, а продаешь. Точнее, уже продал. Жан-Жак не очень хотел продолжать разговор в этом ключе и уже пожалел, что упомянул Отабека, потому что Отабек здесь был совершенно ни при чем. — И вообще, — сказала Элис. — Не вставал бы ты между ними. — Между кем? — Между Юрой и Отабеком, кем еще? — В смысле? — продолжал недоумевать Жан-Жак. — Ну, мы же решили, что Юре нравится Отабек, — заявила Элис. — Когда это мы такое решили? — Когда он на него наехал за разговоры со мной. В ресторане, помнишь? — Ничего мы не решали, — отрезал Жан-Жак. Опять уронил ложку на салфетку, разбрызгав капли по столу вокруг, обхватил стакан и торопливо отхлебнул — оказалось, слава богу, не горячо. — Это было просто предположение. — Которое никто пока не опроверг, — заметила Элис. — Или..? — Слушай, это глупости. Юре не может нравиться Отабек. — Почему? — Потому что… — Потому что тебе бы этого очень не хотелось? — выпалила Элис, не дождавшись его ответа. — С чего ты взяла? — Ну, я не знаю, Джей-Джей. — Голос Элис вдруг изменился и стал до невозможности ласковым. — В конце концов, тебе всегда нравились девушки. На это Жан-Жак невольно отреагировал невнятным мычанием — и понадеялся, что Элис пропустит его мимо ушей. — Разве не так? — разумеется, тут же насторожилась Элис. — Так. — Что, в таком случае, означают твои животные звуки? — Да ничего. — Ну уж скажи. — Мне всегда нравилась Изабелла, — после секундной паузы пояснил Жан-Жак. — Не к тому, что мне не нравились другие девушки, просто… они были, ну, как бы за гранью реальных возможностей. — Хорошо. То есть неважно. В нашем деле девушки все равно не фигурируют. — Фигурируют, — зачем-то возразил Жан-Жак. — Мила, например, которая с Юрой у одного тренера. Или Юрина хореограф. Или Марина Мозес. — Что за Марина, не помню. — Спортсменка из Штатов. Юра вроде бы говорил, что она… кажется ему симпатичной. «Я бы с ней замутил», вот что он говорил на самом деле. А потом взял свои слова назад. Тогда Жан-Жак еще не очень внимательно слушал. — А было бы лучше, если бы ему казалась симпатичной эта Марина, а не Отабек? — спросила Элис. — Ой, Элли! — воскликнул Жан-Жак, теряя терпение. — Там, похоже, соревнования уже начинаются. — Серьезно? — недоверчиво произнесла Элис. — Я сейчас пойду найду расписание. — Я тебе напишу, — быстро проговорил Жан-Жак. — Ну все, пока. А то в зал потом будет неудобно пробираться. Элис начала еще какую-то фразу, но Жан-Жак все равно повесил трубку, а затем бросил телефон на стол — прямо в мутную лужицу. Ничего, переживет. Мутные лужицы полукофейной бурды — это не настолько ужасно. В сравнении. Он совсем не знал, что делать дальше. Подумал, не стоит ли написать Изабелле, и понял, что ее образ не возникал в голове уже несколько дней подряд. Попытался вспомнить, каково было любить ее — и не то чтобы не смог: конечно, смог, только это воспоминание не поднялось изнутри, а пришло откуда-то извне, словно книга, которую ты раньше всегда таскал с собой, а потом поставил на полку и теперь, спустя некоторое время, опять достаешь в надежде вновь почувствовать как это было, прекрасно зная при этом, что нельзя вернуться в прошлое просто возвращаясь в те места, которые с ним связаны. Да и в места, по правде говоря, возвращаться сложно. Чаще всего там уже все по-другому. И сам ты тоже порядком изменился. Жан-Жак опустошил стакан, не ощущая вкуса, сходил за салфетками и как мог вытер за собой стол. Отнес мокрый бумажный ком в мусорку, снова сел на диванчик и полностью перешнуровал кроссовки. Нельзя было останавливаться, совсем нельзя, до самой ночи, наступления которой он начинал бояться. Впрочем, сегодня, пожалуй, будет нетрудно устать до такой степени, чтобы после лечь в кровать и сразу провалиться в сон. Да, решено: он просто сделает для этого все возможное. Жан-Жак схватил стакан и, полностью перевернув его, стряхнул в рот последние капли, со стуком поставил на стол, одним движением влез в парку, подхватил свои вещи и устремился к выходу из торгового центра. Раньше он был недоволен тем, что выступления начинаются так поздно, но теперь это сыграло ему на руку. За день он обошел все, до чего сумел добраться, стараясь при этом как можно меньше использовать транспорт, учитывая свой нерезиновый бюджет. К шести часам, когда он наконец решил двигаться в сторону арены — через отель, — на телефоне, который он постоянно использовал, чтобы смотреть маршруты, оставалось всего десять процентов, а ноги начинали гудеть — пока что это было скорее приятно, но он знал, что стоит только на пару минут присесть, и гудение превратиться в вязкую тяжесть. Ну и пусть — лишь бы потом не помешало уснуть. На арену Жан-Жак прибыл с ювелирной точностью — как раз когда закончили выступать пары. Не успел зарядить телефон — не успел и переодеться, но теперь ему стало без разницы: вряд ли он сегодня еще окажется с Юрой один на один, а значит, не услышит, скорее всего, никаких вопросов про новую толстовку. Если только Юра найдет в себе внутренние силы выкарабкаться на призовое место и тоже попадет на пресс-конференцию — что, приходится признать, маловероятно, а даже пусть так: они оба в этом случае будут слишком заняты для абстрактных разговоров. Жан-Жак забрался повыше на трибуну, сел в глубине пустого ряда и невольно усмехнулся: еще вчера он искал встречи с Юрой, даже сорвался и побежал во время заливки льда под трибуны, чтобы в последний раз пожелать ему удачи, — его перехватила Лилия, которая решительно отсоветовала ему влезать со своими пожеланиями перед прокатом, — а сейчас не хотел бы даже встретиться с ним взглядом. Пока для этого нужно было всего лишь минут двадцать посидеть зажмурившись. Жан-Жак усмехнулся и даже попробовал, но к началу разминки понял, насколько это глупо. Когда он открыл глаза, Юра как раз проезжал мимо ближайшего к нему бортика — глядя в одну точку прямо перед собой. Его волосы были стянуты, кажется, еще туже, чем вчера, подбородок и нос заострились, движения плечей под тканью напоминали танец геометрических фигур. Жан-Жак проследил за тем, как он, развернувшись у длинного борта, прыгнул — быстро и низко, нервно, если так можно сказать о прыжке, — а потом заставил себя перевести взгляд на Отабека. Отабек тоже напомнил ему нечто геометрическое — однако, по крайней мере, единое целое. Части его тела, во всяком случае, не ходили ходуном, а двигались слажено, пусть и слегка зажато. Конечно, это не значило, что он выиграет. Это вообще ничего не значило. На сей раз Юра выступал первым. Раньше Жан-Жак всегда обращал основное внимание на лица, руки, плечи — теперь же старался смотреть только на лезвия коньков. Это был настоящий танец — они сходились, расходились, разворачивались, поднимались и закручивались. Металл бегло переливался от темно-серого до почти белого. Жан-Жак до сих пор не различал прыжки, но поначалу все, кажется, шло неплохо. Юра успешно добрался до вращений — потом, судя по тому, с каким разнообразием заплясали вдруг лезвия, началась дорожка. Жан-Жак согнулся пополам, поставил локоть левой руки на колено, сжал ладонь в кулак, поддел костяшками пальцев зубы и все-таки поднял взгляд. Сложенный в два раза хвостик Юриных волос жалобно дрогнул на развороте, левое плечо дернулось вверх, правое опустилось беспокойной волной, однако лица было не разглядеть. Жан-Жак проглотил скопившуюся слюну и снова уставился на лезвия. На следующем прыжке Юра упал. После этого он упал еще один раз, и блеск лезвий заметно потускнел — они сами словно устали, словно еле волочились к концу программы. Жан-Жак не сомневался, что люди вокруг, так же, как и он, хотят, чтобы это поскорей закончилось. Он быстро стрельнул взглядом по сторонам. Сегодня народу было заметно больше, чем вчера, и даже гостевой сектор был почти полон. Примерно в десятке рядов впереди маячила рыжая голова Милы. Жан-Жак попытался найти в толпе Марину, но по затылку все равно бы ее не узнал. Музыка уже почти выдохлась, когда Юра начал последнее вращение — то есть Жан-Жак надеялся, что оно последнее. Еще тридцать, может быть, даже двадцать секунд — и он бы не выдержал. Но мелодия оборвалась, на долю мгновения повисла звонкая тишина, а потом зал разразился аплодисментами — впрочем, довольно сдержанными. Жан-Жак не представлял себе, что именно не получилось и насколько это плохо, но предполагал, что два падения в любом случае отрезают путь к пьедесталу. Его голова будто раскололась надвое, и одна половина корчилась от разочарования, а другая — куталась в облегчение: теперь оставался только Отабек. Он даже не посмотрел на экран, когда начали объявлять оценки: уткнулся вместо этого в телефон, проверил сообщения, почту, Фейсбук. По итогам двух программ Юра, конечно, вышел на первое место, но это только пока. До Отабека, которому по жребию выпало заканчивать соревнования, было еще четыре человека, и почти все время их выступлений Жан-Жак просидел, глядя куда-то по ту сторону пространства и позволив мозгу наполниться белым шумом, сквозь который только изредка, словно знакомые голоса сквозь шторм, пробивались обломки мыслей. Скоро Рождество, и следовало бы купить подарки Мэдди, Арту и родителям, а не тратиться непонятно на что. Интересно, похолодало ли уже в Торонто. Ладно, если похолодало — лишь бы не было сильного снегопада, иначе могут отменить рейс. У девушки в переднем ряду наружу торчит бирка от кофточки — сказать, или черт с ним. И вот эта песня, которая крутится в голове, — какие же там слова… Когда Отабек наконец вышел на лед, он показался Жан-Жаку гораздо спокойней, чем на разминке. Может быть, тренер нашел нужные слова или просто ситуация в целом складывалась в его пользу — Жан-Жак не слишком внимательно следил за баллами. Отабек сделал небольшой круг, поклонился, когда диктор его представил, замер, выгнув корпус влево, — а потом зазвучала до боли знакомая мелодия. Разумеется, Жан-Жак знал, что она зазвучит, и все равно его поразило то, насколько она вдруг показалась ему — нет, наверное, не чужой, но самостоятельной. Как будто он написал ее не полгода, а минимум десять лет назад. Как будто с тех пор все перевернулось с ног на голову, а он этого даже не заметил. Он сидел и смотрел, как аккуратно Отабек кладет в эту мелодию один прыжок за другим — словно елочные игрушки в коробку, набитую мягкой бумагой, — и думал, что наверняка не видит всей картины: наверняка Отабек допускает какие-то неточности или помарки, а он сам слишком плохо разбирается, к тому же, совсем не следил за соперниками. Однако от Отабека и впрямь нельзя было отвести глаз. Только ближе к концу, услышав собственный голос, Жан-Жак вздрогнул и невольно опустил взгляд. В трансляции он не казался таким громким, таким настойчивым, и легче было притвориться, что поет кто-то другой. Нет, он никогда не стеснялся своего пения, но вот так, во всю мощь, на многотысячной арене… Однако он все-таки сумел отрешиться и заставил себя досмотреть вращение, которое началось снизу на одной ноге и закончилось стремительным водоворотом с поднятыми вверх руками, а потом вскочил с места вместе с остальными зрителями. Отабек грозно потряс в воздухе кулаком, а после разжал пальцы и замахал, поворачиваясь в разные стороны. Жан-Жак, продолжая хлопать левой ладонью по бедру, правой достал телефон, чтобы сделать фото, — но тут обнаружил, что батарейка таки сдалась и не дожила до конца дня. Пресс-конференция стартовала только после медальной церемонии, за которой Жан-Жак наблюдал из-за бортика вместе с тренерским штабом Отабека. Хореограф Антон поприветствовал его, как старого знакомого, а затем принялся быстро рассказывать по-французски, как много Отабек работал и как прочно врос в программу, насколько сильно прибавил в выразительности и с каким упорством оттачивал технику. Жан-Жак кивал — у него не было причин спорить. Отабек не переставал улыбаться все время, пока они шли в конференц-зал, а когда рассаживались, поймал взгляд Жан-Жака, шагнул к нему мимо тренера, потряс его руку и шепнул: — Спасибо! Жан-Жак оказался рядом с Антоном, севшим слева от Отабека, и вышло так, что именно Антон, который говорил едва ли не больше самого победителя, подвел беседу к теме его трека. Жан-Жак, опять к тому моменту погрузившийся в калейдоскоп разрозненных мыслей, улыбнулся и закивал, послушал Отабека, который рассказал о том, как они ди-джеили в Канаде, разумно не упоминая, что это происходило в баре, а когда его спросили, как он писал песню, отделался общими фразами, не совсем понимая, чего от него хотят — ну что можно ответить на такой вопрос? Кто-то его фотографировал, кто-то кивал, кто-то печатал в телефоне — Жан-Жак смотрел на сидящих в зале журналистов, едва различая отдельные лица, словно у него внезапно ухудшилось зрение. Больше его ни о чем не спрашивали, и беседа опять перешла к чисто спортивным темам. О чем-то говорил хмурый серебряный призер — его переводили с японского, — затем бронзовый американец, который внезапно поднялся вверх с пятого места, и был этому, конечно, донельзя рад, после чего еще на пару минут внимание вернулось к Отабеку, — а потом конференция закончилась. Сделали несколько фотографий: все вместе, только медалисты, медалисты и тренера. Немного постояли, не зная, может быть, что делать дальше. Кто-то из волонтеров подсуетился и подошел к Отабеку за автографом. Наконец, их вывели в узкий темный коридор, который открывался в маленькую комнатку с синими диванами и искусственными цветами на круглых столиках, где Отабек снова пробрался к нему с очередным рукопожатием и жарким «спасибо». — Не за что, Отабек, правда, — успел на сей раз отреагировать Жан-Жак. — Ладно, ладно, мне лучше знать, — отмахнулся Отабек. — И за конференцию тоже спасибо. Ты как, доберешься? Я не уверен, когда будет шаттл. — Тут все равно недалеко. А ты… вы? Не едете? — Пока нет. — Отабек устало улыбнулся. — Допинг-контроль. Я напишу тебе завтра утром, хорошо? — Конечно, — заверил его Жан-Жак и запоздало добавил: — Поздравляю! — Спасибо, Джей-Джей! — Отабек хлопнул его по плечу. — Подожди, может, Антон возвращается в отель, я его спрошу. — Да нет, не стоит, — пробормотал Жан-Жак, отступая назад, и только снова оказавшись в синем коридоре, подумал, что это можно было интерпретировать и как просьбу не беспокоить человека попусту, и как грубость. Однако было уже поздно. В этой части спорткомплекса Жан-Жак ни разу не был, и ему пришлось слегка поплутать, прежде чем он встретил уборщицу, которая направила его в сторону выхода. Выход оказался не главным, а боковым, и он, естественно, сразу пошел не туда, обойдя в итоге все здание по длинной дуге. Никаких шаттлов в поле зрения не наблюдалось, и Жан-Жак, пару минут постояв на морозе, отправился в отель пешком. Этот путь он сегодня уже проделывал, но в другую сторону — к тому же, когда еще только начинало темнеть, — а вчера пользовался шаттлом, поэтому задача оказалась не из легких. Проходя через парк, он, видимо, свернул не на ту дорожку, поблуждал в тусклом свете фонарей, десять раз проклял свой севший телефон, но выбрался наконец на улицу, где все еще попадались прохожие, один из которых и указал ему нужный маршрут. К отелю Жан-Жак приближался уже бегом — холодная ночь в Ванкувере? Подумать только. В лифте он подышал на замерзшие руки, потоптался с ноги на ногу, пытаясь размять слегка онемевшие пальцы ног, думая только о том, работает ли сейчас рум-сервис — или лучше забить, принять горячий душ и просто завалиться спать, — а когда двери разъехались в стороны, быстро зашагал вперед по коридору, на ходу расстегивая парку. Завернул за угол, пытаясь справиться с молнией, которую некстати заело, дернул посильней, поднял голову и замер. Возле его номера стоял Юра. Строго говоря, Юра стоял не возле номера, а в торце, у окна. Жан-Жак выпустил из рук подол, постоял, не зная, как реагировать, но потом все же нарисовал на лице улыбку и медленно пошел дальше. Юра тоже сделал пару шагов навстречу. — Я тебе писал, — сразу, не здороваясь, сказал он. — Но сообщения не доходят. — У меня сел телефон. — Жан-Жак неловко забрался рукой в карман джинсов и достал ключ-карту, а потом еще раз попытался расстегнуть молнию. — Хорошо, — сказал Юра. — То есть не хорошо, я просто боялся… но я видел, что ты был на конференции. — Ее транслировали? — Жан-Жак попробовал вспомнить, что делал, пока речь не зашла о его треке, и не слишком ли у него при этом были стеклянные глаза. Юра кивнул и подошел ближе, потянулся пальцами — Жан-Жак подавил порыв отшатнуться. — Не расстегивается? Дай я. — Жан-Жак помедлил, но убрал руки, и Юра перехватил ползунок, чуть наклонился вперед, так, что его макушка оказалась у Жан-Жака прямо под подбородком — при желании можно было бы поцеловать. Жан-Жак невольно представил себе, как смеется Элис. — Мне очень жаль, — произнес он. — В смысле, что ты проиграл. — Ничего, — пробормотал Юра, таща молнию вверх. — Это было закономерно. — Если бы ты не упал… — Но я упал. Давай, это… не надо. — Юра резко дернул ползунок вниз, и края парки наконец разошлись. Жан-Жак тут же отступил на полшага. — Спасибо. — Я не знал, в каком ты номере, — сообщил Юра. — Боялся, что мне просто так не скажут на ресепшене, попросил их тебе позвонить и подсмотрел, что набирают. Только последнюю цифру не видел, там у них телефон под такой вот доской стоит. Юра показал руками, под какой именно доской. Жан-Жак кивнул, зажал ключ-карту между средним и указательным пальцем. Непонятно было, куда он клонит. — Я это рассказываю, — будто прочтя его мысли, пояснил Юра, — чтобы ты знал, что я хоть типа и сталкер, но честный. — Да ну. — Жан-Жак не выдержал и прыснул. — Я бы, наверное, тоже так сделал. — Да? — То есть, если бы мои сообщения не доходили. Мало ли. Юра посмотрел в пол и сказал тихо, но вполне отчетливо: — Просто мне надо с тобой поговорить. Жан-Жак мог бы вежливо извиниться и тонко намекнуть, что уже час ночи. Мог хотя бы узнать, о чем он собирается так срочно разговаривать. Возможно, в тот момент он уже все понимал — но привычки или приличия заставляли его до последнего делать вид, что он не понимает абсолютно ничего. Юра воинственно мотнул головой, откидывая челку набок, и посмотрел ему прямо в глаза. Честный сталкер. Жан-Жак улыбнулся и наугад ткнул картой в сторону двери.