D.S. all'infinito

— Я пришла не для того, чтобы вас мирить, — сказала Элис. — Это хорошо, — ответил Жан-Жак. — Тем более, что мы уже помирились. Просто он решил пока остаться у Клода. — А ты там бывал? У Клода? — Нет, конечно. — Жан-Жак прищурился и немного присел, пытаясь оценить, насколько кофе близок к тому, чтобы закипеть. У них с Лореном была кофе-машина, но фильтры к ней давно закончились. — Это конура, — сообщила Элис. — Реально, каморочка. Не знаю, как они там уживаются вдвоем. — Ну, а что я могу сделать. — Жан-Жак твердо решил не оборачиваться, несмотря на то, что ей этого явно хотелось. — Я звонил, я извинялся. Он сказал, что не сердится на меня, но поживет пока у бойфренда. Вполне понятное желание, на мой взгляд, — я уныл чуть более, чем очень сильно. Элис не ответила. Жан-Жак наклонил голову сначала к правому, а потом к левому плечу, однако ситуация с кофе от этого яснее не стала. — Если честно, я, когда шла, думала, что увижу здесь полный бардак, — произнесла наконец Элис. — Да, бардак — горы пыли по углам, грязные чашки в раковине, твои шмотки на полу, и посреди всего этого — тебя с недельной щетиной, синим под глазами и гитарой в руках. А ты даже не угробил цветок. — Почему? — Жан-Жак все-таки повернулся к ней. Элис тут же схватилась за одну из своих жестких медных прядей и накрутила ее на палец. — Откуда мне знать, почему ты не угробил цветок, — скокетничала она. Жан-Жак не поддался этой игре — просто спокойно уточнил: — Почему ты думала, что увидишь именно это? Элис бросила прядь и со скучающим видом откинула голову назад, прижимаясь макушкой к стене. Позолоченные кольца в ее ушах лениво качнулись. — Не знаю. Наверное, это просто такой стереотипный образ талантливого музыканта в сложной жизненной ситуации. — А я талантливый? — Ты на комплимент напрашиваешься? Жан-Жак открыл рот, но тут за его спиной забулькало и заворчало. Он быстро повернулся — турка, над которой на его глазах запузырилась коричневая шапка, с гневным шипением расплескивала кофе вокруг себя. Он поспешно выключил конфорку, другой рукой хватаясь за ручку, поднял турку над плитой, с сомнением наблюдая, как лопаются пузырьки и оседает пена. В варке кофе он не разбирался — но знал все-таки, что закипеть ничего не должно. — Наверное, можно переделать. — Забей, — отозвалась Элис. — По мне, так на вкус разницы никакой. Жан-Жак поколебался, однако разлил все еще продолжающий тихонько ворчать кофе по двум заранее приготовленным чашкам. Одна оказалась с едва заметной трещиной у ободка — ее он забрал себе, а вторую поставил перед Элис. Та, сложив руки на коленях, наклонилась, чтобы вдохнуть жженый запах, и ее кулон в форме узла, образованного переплетением рыжевато-стальной проволоки, стукнул о край стола. Жан-Жак остался стоять возле плиты, которая теперь словно подслеповато щурилась заляпанной конфоркой. — Ну, нормально, — сказала Элис, выпрямляясь. — Думаю, можно пить. Она покосилась на стул напротив себя, а потом перевела взгляд обратно на Жан-Жака, но Жан-Жак предпочел не понять намека. Посиделки за одним столом слишком располагали к серьезной беседе. Вместо этого он открыл верхний шкафчик и достал оттуда Лоренов ланч-бокс, в котором лежали шоколадные конфеты. Конфетам был не один месяц, и Жан-Жак не имел ни малейшего понятия, откуда они вообще взялись. Элис скривилась, когда он поставил ланч-бокс перед ней, и сказала: — Где ты это нашел? Ты хоть что-то нормальное тут ешь? — Вообще-то да. — Жан-Жак тем не менее оставил конфеты на столе и вернулся к плите. — Ты голодная? Я могу что-нибудь приготовить. — Например? — Яичницу? — Вот, — удовлетворенно заключила Элис. — Одной яичницей и питаешься. — Не строй из себя мою маму, Элли, тебе это не идет. Элис, не глядя на него, молча разгладила подол черного платья, обшитого по низу грубым кружевом, двумя пальцами пощипала капрон у коленки, а потом сказала: — Ты очень давно не называл меня Элли. — Тебе же это никогда не нравилось, — напомнил Жан-Жак. — Не нравилось, — согласилась Элис, однако мысль развивать не стала. Жан-Жак немного подождал и предложил еще раз: — Может, все-таки яичницу? Он был спокоен: сегодня — так же, как и всю подходящую к концу неделю. Он не думал ни о Юре, ни об Изабелле — хотя, возможно, само осознание того, что он этого не делал, уже означало обратное. Он немного думал о Киаре — в основном в контексте того, как странно они с Бенджи должны смотреться вместе. Как комический дуэт. Она — высокая, лощеная, до полной естественности выверенная в каждом движении, и он — низенький, полноватый, до смешного серьезный и часто до нелепости неуклюжий. Возможно, это было не всерьез, тем более, что она уезжала к родителям почти на три недели — или уже уехала. Во всяком случае, думать о ней стало вдруг неопасно. Остальное время Жан-Жак посвятил мыслям о том, достаточно ли помыть пол на кухне один раз или лучше повторить, куда деть свежевыстиранные Лореновы рубашки, чтобы он потом не бегал с выпученными глазами и не искал их, и выкинуть ли специи, которые лежали в шкафу еще до того, как они сюда въехали — остались от предыдущих жильцов. Он не вылизал квартиру до кристальной чистоты лишь потому, что не умел такую чистоту создавать — для этого, кажется, нужен был особый талант. Он разбивал свой день на короткие задачи и выполнял каждую с преувеличенной тщательностью — так, что времени уходило с избытком. Он прикинул, какой работой мог бы заняться без образования, и даже отправил несколько писем, присмотрелся — и приценился, потому что на стипендию рассчитывать не приходилось, — к вузам, подал, не надеясь на ответ, заявку в музыкальный лагерь, который уже объявил набор на лето. Тем не менее, с понедельника он ни разу не взял в руки гитару. — Иди ты знаешь куда со своей яичницей, — вяло отозвалась Элис. Жан-Жак пожал плечами и попробовал отхлебнуть кофе, но тот оказался слишком горячим и обжег ему губы и язык. Он не хотел спрашивать, зачем пришла Элис, если не мирить их с Лореном, а Элис явно хотела, чтобы он спросил. Это противоречие было не разрешить, но разрешать его и не требовалось — тем для пустой болтовни хватало, чтобы занять время до того момента, когда Элис поймет, что с нее довольно. — Ты слушала новый сингл «Граймз»? — спросил он. — Один раз, — скучным голосом ответила Элис. — И как тебе? — Пока не поняла. Джей-Джей, у тебя что, крыша поехала? — Что ты имеешь в виду? — ровным тоном спросил Жан-Жак. Элис сделала какое-то неестественное движение из стороны в сторону — может быть, это был порыв чем-нибудь в него кинуть. — Я не дура. — Я и не думал… — Значит, в пятницу ты мне звонишь. — Элис выпрямилась, подобралась, плотно сомкнула и вновь раскрыла накрашенные темной помадой губы. — Звонишь и рассказываешь, что у тебя какие-то не такие чувства к этому парню, с которым тебя познакомил Отабек, а когда я тебе говорю вполне очевидные вещи — нет, даже не говорю, а очень осторожно намекаю, — ты пугаешься и вешаешь трубку. Причем, заметь, это тот самый парень, для которого ты писал трек и сидел ради этого дома почти безвылазно. А в субботу ты возвращаешься злой и срываешься на Лорена. Да я вообще тебя не помню злым, если хочешь знать! А теперь вот. — Элис обвела широким жестом кухню. — Где мой бардак? — Элис… — Я только хочу знать, что случилось, — перебила его Элис. — Точнее, не хочу, а мне надо. Мне надо знать, что с тобой происходит. Ты мой друг все-таки. Жан-Жак не хотел ей врать. Он вообще не хотел врать — ложь была слабостью, которую он стремился позволять себе только в том случае, если правда могла сделать слишком больно или если ее было слишком тяжело объяснить. — Ты была права, — признал он. — Насчет м-м… романтического подтекста. Моих чувств. Я должен был к тебе прислушаться. — Но ты не прислушался, и что? — Да, в общем, ничего. — И все-таки он слаб. По крайней мере, сегодня — по крайней мере, в этом. — Мы поговорили. Все было не так серьезно, как мне казалось. — И почему ты тогда наехал на Лорена? — Я не наезжал. Я просто устал в тот день. — Жан-Жак мотнул головой и отвернулся к окну, чтобы не видеть, как Элис недоверчиво кривится. За окном всей своей бесформенной серой массой на город наваливался ранний вечер. — Элли, ты же понимаешь. Или не понимаешь. Но ты сама об этом говорила. Мне всегда нравились только девушки. — Неужели осознавать свою бисексуальность настолько мучительно, — после небольшой паузы проворчала Элис. Жан-Жак повернулся обратно — она, потирая пальцами левой руки скулу, правой подносила ко рту чашку. — Наверное, у кого как, — ответил он. — Но я уже сказал, все было не настолько серьезно. Если во мне и есть какая-то бисексуальность, то ее, во всяком случае, не хватит на что-то… масштабное. — Кофе отвратный. — Элис, несмотря на свои слова, тут же причмокнула губами. — То есть, ну, вы поговорили, и? — Знаешь, давай не будем об этом, — беспомощно попросил Жан-Жак. Элис несколько секунд смотрела на него в упор, а потом вздохнула, опустила взгляд и принялась возить чашкой по столу. Бог знает, что она подумала. Наверное, что он подкатил — и потерпел неудачу. Наверное, она еще вернется к этой теме через пару дней — но сейчас она поверила, сейчас ей было жалко бедного-несчастного, наивного Джей-Джея Леруа, которого послал подальше бесчувственный русский гопник, да еще так метко, что он переживает уже почти неделю. Жан-Жаку стало настолько противно от самого себя, что к горлу комом подкатила тошнота. — В общем, ладно, — неловко выговорила Элис. — Я не только тебя проведать пришла. У меня есть деловое предложение. — Какое? — спросил Жан-Жак и сразу же невольно прикинул, чем таким важным он занят, что не может принять предложение Элис. Каково бы оно ни было. — Один мой приятель держит бар, — оживилась Элис. — Недалеко от того места, где я сейчас живу. Собственно, в этом баре мы с ним и познакомились. — А где ты живешь? — осторожно поинтересовался Жан-Жак. Он вдруг испугался, что речь идет о том самом баре, в котором они с Юрой были, когда тот выступал на этапе в Торонто. — Все еще с лесбиянками? — С ними, с ними, — радостно подтвердила Элис. — Кстати, может мне вас познакомить? — Может быть. Как-нибудь в другой день. — Да, пожалуй, не сегодня. В общем, этот бар в трех кварталах от меня, — продолжила Элис, и Жан-Жак задышал чуть свободней — это было слишком далеко. — Открылся недавно, народ почти не ходит. Вот мы с этим владельцем — его зовут Люк — и решили, что в выходной ему не помешает немного живого звука. Потому что с этим как, — Элис заговорила вдруг более торопливо, — все постоянно ругаются, если в баре выступает группа, и все равно в таких местах всегда почему-то больше людей. Заплатить он, конечно, не заплатит, но накормит и пива нальет. Как тебе идея? — Мне? — переспросил Жан-Жак. — Ты хочешь, чтобы я там сыграл? — Ну прям уж. Я хочу, чтобы мы там сыграли вдвоем. — И что мы должны играть? — Да то же, что обычно на свадьбах, — отмахнулась Элис. — Только выберем песни, которые поспокойней — пусть никто не доебывается, что мы слишком громко. Жан-Жак мысленно пошарился в памяти и с сомнением произнес: — Мне кажется, я с осени позабыл весь наш репертуар. — Это кажется, — заверила его Элис. — Начнешь вспоминать и все вспомнишь. Жан-Жак представил себе гитарный гриф, собственные пальцы, один за другим зажимающие лады, другую руку на струнах — и понял, что да, наверное, она права. — Так что? — поторопила его Элис. — Собирайся? Уже четыре, пока доберемся. Жан-Жак тряхнул головой, очнулся от мыслей и осознал, что не возразил ей сразу, — и теперь было уже как-то глупо. — А Лорен и Бенджи? — вспомнил он. Элис поморщилась. — Ну, я их спрашивала. Лорен добивает какую-то статью, по которой завтра дедлайн. К тому же он, — Элис взяла голосом на пару тонов ниже и почему-то раздула щеки, пародируя Лорена, — в своей жизни уже наигрался за бесплатно. — Я вообще-то тоже не очень хочу играть за бесплатно, — заметил Жан-Жак. — Мне нужны деньги. — Да брось. В смысле, кому они не нужны, но ты что, пойдешь зарабатывать их сегодня? Чем, доставкой еды? — А Бенджи? — Бенджи, — Элис сделала паузу, подчеркивая значительность следующих слов, — провожает подругу в аэропорту. — А, — выдохнул Жан-Жак. Элис сощурилась. — Ты что-то об этом знаешь? — Не очень много, — честно ответил Жан-Жак. — Но да, подруга. — Может, конечно, это действительно просто подруга, — с сомнением произнесла Элис. — Хотя меня он никогда даже с вокзала не провожал. — А ты его просила? Ревнуешь? — Просто констатирую факт, — фыркнула Элис, — в пользу того, что она не просто подруга. Так что ты об этом знаешь? — Ну, ее зовут Киара. — Ты-то где ее видел? — Да в общем… — Ладно, — внезапно перебила его Элис, разрезав ладонью воздух. — Правда, иди собирайся. По дороге расскажешь. — Я вообще-то еще не соглашался, — заметил Жан-Жак. — Ну, Джей-Джей. Я уже ему пообещала, даже свою гитару занесла по пути. — Но ты же только за себя пообещала. — Да, но я рассказала ему про тебя. — Элис хищно улыбнулась. — И что ты пишешь музыку для фигуристов. Он был впечатлен. — Тебе показалось, — пробормотал Жан-Жак. Элис перестала улыбаться, но поджала уголок рта, как будто съела лимон, и указала взглядом на дверь в коридор. Жан-Жак вздохнул — и послушно пошел собираться. Он не хотел никуда ехать — и, сидя в такси, на котором настояла Элис, дивился на самого себя, что все-таки едет. С другой стороны, это, конечно, была всего лишь еще одна задача — и весьма удачная, потому что позволяла ему не только не думать о постороннем, но еще и устать до такой степени, чтобы потом очень быстро заснуть. Таким образом можно было вполне достойно жить — и даже чувствовать себя живым. Элис, поправляя воротник пальто — пышную подушку из искусственного черного меха, — попыталась зацепить его взгляд своим. Жан-Жак не хотел разговаривать и поэтому просто притворился, что не замечает этого, продолжая смотреть в окно, за которым по улицам растекался темно-сиреневый сумрак, местами до полной желтизны прокрашенный светом фонарей, витрин магазинов и фар проносящихся мимо машин. Снег не шел уже несколько дней, и воздух даже на вид казался чистым и свежим — таким, как будто в него можно было с головой окунуться, словно в бассейн с ледяной водой, и вынырнуть через десять секунд, а может, и через десять лет, совсем другим, изменившимся, новым. Или не вынырнуть — утонуть в подступающей ночи. Жан-Жак закрыл глаза и плотно прижался лбом к холодному стеклу. Люк, хозяин бара, оказался высоким, рыхлым и каким-то нарочито безопасным. Он много улыбался, показывая крупные передние зубы, часто хватался за голову, чем только привлекал внимание к зачаткам лысины, и сразу же налил им самое дорогое пиво на кране. Внимание Элис явно было для него слишком лестно, чтобы он задумался о том, действительно ли ему нужна группа в баре, который представлял собой вытянутое прямоугольное помещение, уставленное столами так плотно, что места для импровизированной сцены не оставалось. В конце концов, они приткнулись возле входа, у голой стены, щерящейся сколотыми кирпичами, под свернутым экраном для проектора, и Жан-Жак, разматывая провода, ловил на себе недовольные взгляды посетителей — и впрямь немногочисленных. Элис, будто ничего не замечая, рассказывала Люку о том, как пять лет назад открывала интернет-магазин, чтобы торговать всяким китайским хламом: между прочим, отличная бизнес-модель, прибыль ожидалась колоссальная — ее голос звучал тяжело и натужно из-под стола, за которым она пыталась на ощупь воткнуть вилку удлинителя в розетку. Люк старательно смеялся, хотя выходило у Элис не очень смешно. Или, может, что-то было не так с восприятием самого Жан-Жака. Или с настроением. Или с головой. Когда они начали играть, двое человек — мужчина и женщина лет сорока на вид — демонстративно встали и ушли, оставив на столе полупустые стаканы. Однако другие продолжали сидеть и пусть вынужденно, но слушать. Элис забралась на высокий стул, и Жан-Жак больше смотрел на ее ногу в высоком сапоге, которая каблуком отстукивала ритм по металлической перекладине, чем следил за тем, что играет ее бас. Они прошлись по классике, сыграли «Битлз», Синатру, «Чикаго». Элис настояла на «Because you loved me», Жан-Жак хотел настоять на «First day of my life», однако у него не хватило запала, и вместо этого они почему-то выбрали «Personal Jesus», которую на публике не исполняли, кажется, вообще никогда — обычно было не очень уместно. Получилось так себе, но никто, похоже, особенно не вслушивался. В какой-то момент Жан-Жак действительно увлекся и — он не сразу понял, что это было за ощущение. Только когда Элис ткнула его в плечо и шепотом сказала, что ей нужен перерыв, — серьезно, Джей-Джей, я очень хочу писать, — он вспомнил, что когда-то ему нравилось выступать. Когда-то он мог ловить энергию от толпы, даже если его не слушали — просто посылая вперед себя теннисные мячики звука и наслаждаясь тем, как звонко они врезаются в радостные, отрешенные или недоверчивые лица, как ловко и стремительно прогрызают чужие разговоры, рассыпаясь искрами между. Казалось, что это исчезло навсегда, растворилось в переживаниях и рутине — но нет, оно никуда не уходило, просто спряталось, затаилось и не дышало, а теперь вот очнулось. И, возможно, Юра, когда катается, испытывает что-то похожее. На него ведь тоже никто не смотрит. Все смотрят на то, сколько оборотов он прокрутил, какой заход использовал, под каким углом вращался, и никто не смотрит на него самого. И это печально, но, с другой стороны, если подумать, это делает человека свободным. Жан-Жак спохватился, только когда его пальцы уже отыграли несколько тактов Юриного трека. Его по-прежнему никто не слушал, а Элис все еще не вернулась. Люк у барной стойки, поймав его взгляд, взмахнул мокрым стаканом. Жан-Жак кивнул ему и опустил голову, наблюдая за собственными руками, которые все продолжали играть — теперь медленную, задумчивую часть, вдох перед рывком вперед, в неизвестность. На одной гитаре получалось неплотно, неубедительно, совсем как-то невесомо, и мелодия начала вдруг обрастать в его голове новыми смыслами, уносить его в новые места, рисовать в его воображении тихие дни — как вчера, как могло бы быть сегодня, — дни, окрашенные тревогой — но не гнетущей, не прижимающей к земле, а воздушной и дрожащей, словно только что испеченный творожный торт, потому что он не должен был проводить эти дни один, потому что Юрина рука больше не держалась за его воротник, как за последнее деревце над пропастью, а осторожно двигалась вниз по его плечу, а затем по предплечью, в сторону перебирающих струны пальцев, может быть, чтобы схватить, остановить их, увлечь их чем-то другим… — Интересно звучит. — Люк опустил полный стакан рядом с ним на стойку, идущую вдоль стены. — Я эту песню не знаю. — Ее никто не знает. Почти. — Жан-Жак с сомнением посмотрел на стакан — похоже, кивнув, он согласился еще на одно пиво. — В смысле, она твоя? — Она моя. — Жан-Жак машинально повторил конструкцию и усмехнулся: своего в этой песне у него было если только то, что он ее написал. А это не так уж много. — А слова в ней есть? Жан-Жак покачал головой, осторожно поставил гитару в угол, а потом взял стакан. Слов в песне не было, потому что их и не могло быть — разве лишь какая-нибудь бессмыслица на выдуманном языке. Для выдуманного чувства. — О чем это вы здесь воркуете? — Подскочившая Элис одним движением выхватила у него пиво и сделала большой глоток, вытерла рот тыльной стороной ладони. — Джей-Джей играл свою песню, — преданно сообщил Люк. Жан-Жак посмотрел себе под ноги. — Правда? — с нарочитой безразличностью отозвалась Элис. — Или это ваша песня? — Да нет, вряд ли. — Элис хихикнула — интересно, какое у нее было выражение лица? — Я вообще музыку не пишу, обделил бог талантом. — У тебя наверняка много других талантов, — сказал Люк, а потом смущенно кхекнул. Жан-Жак поднял взгляд, подмигнул недоверчиво моргающей Элис и отобрал у нее стакан. — А вы вообще как группа функционируете? — спросил Люк, решив, видимо, не дожидаться ответа. — Записываете, там, что-нибудь? — Не-а, — ответила Элис. — У нас это так. Внеклассные занятия. — А зря, мне кажется. Вот то, что Джей-Джей играл, вполне можно записать. — Это он уже записал, — сообщила Элис. — И отправил одному фигуристу из России. А Жан-Жак так надеялся, что она не скажет. Но она, наверное, не видела причин это скрывать — или, может, сердилась на Люка за его реплику и не уследила за языком. — А, да! — живо отреагировал Люк. — Элис мне говорила, что ты сочинял для фигуристов. Я даже не знал, что так делают. В смысле, думал, что они катаются просто под какую-нибудь классику. Жан-Жак, невежливо проигнорировав это замечание — и мысленно оправдав себя тем, что никакого вопроса Люк по сути не задал, — бросил в сторону Элис: — Откуда ты знаешь, что именно я играл? Элис посмотрела на него так, как, должно быть, смотрят на горячо любимого, но давно выжившего из ума родственника. — Я бы вас и в следующие выходные позвал, если хотите, — сказал Люк, вклиниваясь в повисшую между ними тишину. — И через одни тоже. Правда, это будет уже почти Рождество — вы, наверное, к родным уедете? Элис неопределенно повела плечом, однако Жан-Жак знал, что, несмотря на сложные отношения с матерью, в конце зимы она хотя бы на пару дней, но окажется в пригороде Торонто, в светло-розовом, подтянутом и чопорном, совсем не похожем на саму Элис доме, утонувшем в снегах и манящим из ватного сугроба желтыми глазами окон. Что ей просто-напросто нужно там оказаться. — Да, — почти неожиданно для самого себя произнес он. — По крайней мере, я точно буду в Монреале. Но в следующие — конечно, почему нет. — Конечно, — эхом согласилась Элис. — Слушай, Люк, извини мою наглость, но ты вроде бы обещал нас накормить. Люк открыл рот, однако Жан-Жак не позволил ему заговорить. — Может, сначала еще немного поиграем? — предложил он Элис. — Только петь будешь ты, я устал. — Я не хочу петь, — сказала Элис, но после этого сглотнула слюну и кашлянула в кулак. — Элис, — сообщил Жан-Жак Люку, — очень хорошо поет. Элис взглянула укоризненно и снова отобрала у него пиво. — А я и не сомневался, — ответил Люк. Жан-Жак безмятежно ему улыбнулся. Теперь он знал, что делать. Этот год — этот странный, бесконечный, неровный год — должен был наконец замкнуться. И произойти это могло только там, где его всегда принимали безоговорочно. Там, где он сумеет, возможно, начать все сначала.