D.S. all'infinito

— Ну, как тебе самому кажется? — спросил Фельцман. — По-моему, стало лучше. Юра, пытаясь выровнять сбившееся дыхание, пожал плечами и потянулся к стоящей на бортике бутылке с водой. Он падал и ошибался столько же, сколько и раньше, и никакой новой уверенности или хотя бы ее первых робких ростков в его душе до сих пор так и не произросло. Возможно, Фельцман всего лишь выдавал желаемое за действительное — чемпионат России надвигался неумолимо, и выбора у него не было: либо вопреки всему верить в Юру, либо сдаваться и ставить на этом сезоне крест, потому что Громова с соревнования все-таки сняли. И не просто так, а по настоянию его матери, которая пару дней назад прибежала в Ледовый дворец скандалить, что ей скоро совсем доломают сына. Фельцман уступил довольно быстро — то ли и сам собирался снимать Громова, то ли просто опешил, потому что обычно родители юных дарований вели себя иначе. Да и делать ему, в общем-то, было нечего — решать, ехать ли Громову в Саранск, он не мог чисто юридически, а мог только высказать свое экспертное мнение, на которое Никитина мамаша плевать хотела с очень высокой горы. Ну что, думал наблюдающий всю эту сцену Юра, допиздится, и Фельцман в следующем году просто не продлит с ними контракт. Хотя нет, продлит, конечно же. С кем он иначе останется, если откажется от Громова? Громов был раздосадован и явно смущен за мать. Юру он избегал, но Юра и сам не горел желанием с ним общаться. Он вообще ни с кем не стремился общаться, просто некоторых людей было гораздо сложнее игнорировать. — Прогоним произвольную? — предложил Фельцман. — Или слишком устал? Юра устал — общая тренировка закончилась, подходил к концу и его дополнительный индивидуальный час, за который он всегда выкладывался больше, и сил на что-либо серьезное у него не оставалось. — Без прыжков, — добавил Фельцман. — Ну, можешь просто обозначить. Двойными или одинарными. — Да а смысл? Если уж катать, то с прыжками. Юра закрутил крышку на бутылке с водой и хлопнул ей по бортику. Бутылка покачнулась, и Фельцман удержал ее на месте, обхватив у основания. — Без четверных хотя бы, — сказал он. На это Юра коротко кивнул — и сразу же поехал в центр арены, откуда стартовала его программа. Раньше начнешь — раньше закончишь. Фельцман поставил «Лунный свет» с колонки, которая сама по себе была достаточно мощной — если слушать у себя в спальне, — но на катке, естественно, не вывозила. Впрочем, сейчас, когда вокруг не было визжащей мелочи и вечно смеющихся девиц, музыку Юра худо-бедно, но слышал. На первый флип зашел как-то кособоко и смалодушничал, действительно просто «обозначив» его разлапистой бабочкой. Фельцман, шествующий туда-сюда мимо борта, угрюмо крякнул, хоть вроде и сам советовал. Вот так всегда: тебе говорят, расслабься, не нервничай, не зажимайся, плыви вместе с музыкой, а потом оказывается, что на самом-то деле от тебя хотели максимальной физической отдачи и нехуевого напряжения душевных сил. От раздражения Юра все-таки заебошил следующим квад-сальхов — недокрутил половину оборота и вывалился неуклюже, помогая себе второй ногой. Это его отрезвило, и каскад он сделал уже из двойных акселя и тулупа. — Замедлись! — крикнул Фельцман. — Вперед ушел! Юра к этому времени уже прыгнул во вращение, и замедлиться ему было трудно. Да и непонятно было, как вообще замедляться под этот трек, — он и так жутко тормозной, и если следовать за ним, можно просто зачахнуть посреди программы. Юра сделал пару лишних оборотов, подольше постоял в промежуточной позе — кажется, попал в ритм. Половина элементов дорожки неожиданно выпала из головы, и он заменил их какими-то нелепыми разворотами и примитивными шагами. Потом прыжки пошли легче, но на предпоследнее вращение Юра опять приехал слишком рано. Фельцман начал громко ему считать, перекрывая музыку, и под этот счет он с грехом пополам добрался до конца, не стал изображать финальную позицию и вернулся к бортику, когда последние ноты еще звучали. — Устал ты, — проворчал Фельцман, открывая перед ним дверцу. — Все перелопатил. Иди-ка домой. Юра выбрался на пол, взял протянутые чехлы и нагнулся, чтобы надеть их на лезвия. — Лилия ведь с тобой говорила о том, чтобы программу поменять? — вдруг спросил Фельцман. Юра, не веря своим ушам, выпрямился, все еще держа один из чехлов в руке. Фельцман смотрел на него с каким-то незнакомым выражением, и Юре потребовалось несколько секунд на то, чтобы проглотить его, сравнить с вереницей самых разных лиц, которые он видел в своей жизни, и осознать наконец, что это сочувствие. — Она вам рассказала? — Скажем так, намекнула. Ты что об этом думаешь? — Да глупость это. — Юра на одной ноге прыгнул вперед и взялся рукой за бортик, чтобы надеть второй чехол. — Я вообще не помню, чтобы так делали. Разве что вроде кто-то менял из-за авторских прав. — И не так еще делали, — туманно отозвался Фельцман. — Старые программы часто возвращали. — Так может, лучше старую вернем? — угрюмо предложил Юра. — Апассионату, например? — Нет, на это Лилия не согласится, — на полном серьезе ответил Фельцман. — Для нее это все пройденные этапы. Особенно когда есть возможность вложить два новых шага в один. — При чем тут Лилия… Михайловна? — Юра почувствовал, как в висках начинает потрескивать. — Я понимаю, когда вам какие-то мои идеи не нравятся, но можно хотя бы не заставлять меня кататься под музыку, под которую я категорически не хочу кататься? — Так в музыке дело что ли? Ну, поговорил бы с Лилией, подобрали бы что-нибудь другое. Она мне сказала, что кто-то там специально для тебя трек написал. — Ну, написал, — нехотя согласился Юра. — А ты, выходит, и кататься под него не хочешь? — Выходит, не хочу. — Детский сад. — Фельцман смешно тряхнул щеками и насупился. — Ее послушать, так ты только меня боишься, что я не разрешу. — Да все равно, — нашелся Юра, — программу же надо будет утверждать. Кто мне ее утвердит посреди сезона, а? Он был доволен этим аргументом ровно до того момента, когда Фельцман небрежно махнул рукой. — Это как раз мелочи. Надо будет — утвердим. — Это коррупция, между прочим, — запальчиво бросил Юра. Фельцман посмотрел на него, как на идиота. — Это репутация, Юра. Если я поручусь, что твои результаты по крайней мере не упадут, тебе дадут поменять программу. — А они не упадут? — Юра выпрямился во весь рост и напряг руки. Ему до остервенения хотелось что-нибудь расколотить. — Вы в этом так уверены? — Я уверен в том, что лучше ты будешь показывать… средние результаты с программой, которая тебе нравится, только потому что она не вкатана, чем то же самое, но с программой, которая тебя чем-то раздражает. То, что сыро, можно еще доварить. — А то, что протухло, можно доволочь до конца сезона и выбросить, — подхватил Юра. Его мышцы расслабились вдруг сами собой. Фельцман желал ему добра, но на самом деле не мог действительно считать эту дурацкую идею удачной. Просто Барановская присела ему на уши и вгрызлась в плешь своими искусственными зубами. Отгорит. — Ладно вам, Яков Николаич. У меня все под контролем. Относительно. В смысле, я не поддаюсь панике. — Ну что ж. — Фельцман взирал на него с явным сомнением, но голос его показался Юре осторожно довольным. — Тогда иди отдыхай. В понедельник будем просто гонять программы, а то ты их забываешь, как я посмотрю. Это обещание запустило злость на новый виток, и, пока Юра шел в раздевалку, она так и каталась по кругу в его голове, не сбавляя скорости. Подгоняла ее шальная мысль о том, что можно ведь и впрямь поговорить с Барановской и выбрать какое-нибудь другое, нейтральное музло. Наверное, реально найти компромисс, пусть она и рассчитывала новые постановки на тот трек, что написал Джей-Джей. Тут Юра опять вспомнил о том, что так и не нашел в себе сил этот трек удалить, и громко хлопнул дверью раздевалки. Нет, он удалил все с телефона, но это было меньше половины дела. Меньше — потому что версия на телефоне была старой. На новую версию, которая до сих пор валялась на флэшке, рука у него не поднялась. Арсений выглянул из-за стенки шкафов, смерил его настороженным взглядом, скосил глаза вправо и влево, а после, наверное, решив, что Юра разрядил весь свой гнев на дверь и не собирается в ближайшее время никого калечить, вышел вперед. Юру охватило новой вспышкой раздражения, хотя он прекрасно знал, что Арсюша будет здесь. Они ни о чем не договаривались, и это еще не успело превратиться в рутину, о которой и договариваться-то не надо, но это случилось уже трижды за неделю, и глупо было бы думать, что все три раза — теперь четыре — были просто случайностью. А неглупо было бы, наверное, пресечь все на корню сразу после второго. Однако сделать этого Юра не смог. Все-таки раздевалка — общественное место, какое право он имеет кого-либо из нее выгонять? Хотя внутренний голос, в последнее время активно ратующий за то, чтобы быть правдивым хотя бы с самим собой, утверждал, что единственная причина в тщеславии. Что ему льстят интерес и внимание — и, блять, желание — со стороны Арсюши. Как будто у него в жизни прямо навалом этого дерьма. Фанатки, пожалуй, не в счет. — Тебя тут торчать не заебало? — все-таки спросил Юра. — Мог бы давно уже дома быть. — Не заебало. Но ты можешь мне не верить. — Арсений боком оперся о крайний шкаф и скрестил руки на груди. — Лучше б ты на льду оставался, какая тебе-то польза от того, что ты тут сидишь. — Я бы оставался, да Фельцман не поймет. — Это мое дополнительное время, я сам за него плачу, — хмуро напомнил Юра. — Можешь половину мне отдавать, и катайся на здоровье. Фельцман, конечно, будет недоволен, но что он сделает. Фельцмана хотелось как-нибудь уесть, и идея в свой час вытащить на лед Арсюшу справилась бы с этой задачей как нельзя лучше. — Он меня выгонит, — сказал Арсений. — Это тебе кажется, что все так просто, а на самом деле для меня наверняка другие тарифы действуют. Но я подумаю, спасибо, конечно. Он опустил взгляд, как будто его вдруг очень заинтересовал старый серо-желтый линолеум, и Юра не знал, что ему ответить. Все-таки Фельцман взял его к себе, все-таки он выиграл этап в Китае. Но это хуйня — должно быть внутреннее ощущение, что усилия не уходят в песок. Не в песок даже, а вот в этот линолеум — что они не становятся грязью, засевшей по краям прижимающих его к полу металлических пластин. Юра нервно мотнул головой и шагнул мимо Арсения за шкафы. И за шкафами ему стало ясно, чем именно занимался Арсюша, пока он въебывал на катке. Тоже въебывал в некотором роде. У стены раздевалки, возле двери в кладовку стояла серая школьная парта на выгнутых буквой «Г» металлических ногах. Стояла она там столько, сколько Юра занимался в Ледовом, и откуда она появилась он никогда не задумывался. Как правило, парту использовали для временного складирования каких-нибудь мешающихся или не помещающихся в руках вещей, но сейчас на ней лежала раскрытая книга, а рядом — тетрадь, пара ручек, какие-то распечатки. Длинную скамью, обычно разделявшую надвое пространство между шкафами чуть дальше, Арсений подтащил к парте, и теперь она стояла по диагонали, загораживая проход. Юра сделал шаг вперед, но Арсений, вынырнув из-за его спины, одним прыжком оказался у стола, захлопнул книгу — учебник, это явно был учебник, — плюхнул ее сверху на тетрадь, приложил распечатками и молниеносно смахнул всю кипу в стоящий на полу черный рюкзак. — Учишься? — беспомощно спросил Юра и почувствовал себя столетним старцем, который не знает, о чем разговаривать с внуками. Арсений скривился и пожал плечами, продолжая смотреть в сторону. — Ну, приходится. Тесты надо сдавать, конец полугодия же. — Мне разрешали иногда после каникул сдавать, — зачем-то сообщил Юра. — До нацчемпа готовиться невозможно было, а потом времени очень мало. — Да это да, но есть принципиальные. — Арсений сел на корточки, повернувшись к Юре спиной, и принялся дергать молнию, которая никак не хотела застегиваться. — По алгебре, там, надо еще домашки понаделать, чтобы вообще допустили. Директор мог бы надавить, наверное, он по спорту угорает, ему пофиг даже, что фигурка — главное, что я мастера получил. Но я просто с училкой не хочу ссориться, у меня нормально по матеше, думаю дальше в эту сторону двигаться. — Серьезно? — удивился Юра и ехидно добавил: — То есть, физкультурный для тебя типа слишком убог? — А что мне там делать? — Арсений перестал рвать молнию, но язычок не отпустил и теперь просто нервно теребил и ощупывал его. — Это для тех, кто собирается тренером быть, как Попович. Ну, или кто хочет просто числиться, а зарабатывать планирует вообще другим. Как Никифоров. Или как ты. — И чем я, по-твоему, планирую зарабатывать? Арсений бросил рюкзак и резко развернулся к нему, согнув правое колено к полу. По его лицу расплывалась злорадная ухмылка. — Щас просто столько тупых шуток в голове, — объявил он. — Не знаю, какую выбрать. — Трижды подумай, — посоветовал Юра. — А лучше четырежды. Арсений встал, прихватив с собой и рюкзак, который поставил на парту. Было видно краешек тетради с какой-то геометрической абстракцией на обложке. — Ну, шоу, на самом деле, — сказал он. — На телеке что-нибудь. Мастер-классы, летние школы. Там и тренером быть не надо, достаточно просто еблом светить. — Вот спасибо. Значит, мой удел — светить еблом? — Я не это имел в виду. — Арсений скорчил недовольную рожу, а потом нагнулся, схватился за скамейку и толкнул ее обратно к шкафам. Скамейка засипела, ножками пытаясь увлечь за собой линолеум. — Ты это сказал, — заметил Юра. Его тело машинально дернулось помочь Арсюше — он усилием воли заставил себя стоять на месте, но тут же передумал и решил, что помочь все-таки можно, ведь это ни к чему не обязывает, однако к тому моменту Арсений уже справился сам. Потирая руки, он вернулся обратно и ответил: — Просто, ну, если учить особо нет таланта — и я не том, что у тебя нет таланта, но если — если! — его нет, то можно тупо какие-нибудь тренерские инициативы для мелких поддерживать, типа ты там уроки даешь. Это тоже важно, стране нужны чемпионы. — Арсений усмехнулся, и Юра невольно шевельнул уголком рта в ответ. — А мне это как-то не впилось вообще. Я никого тренировать не хочу, мне подкаток хватило, чтобы понять, что это не мое. А ебло у меня недостаточно светлое. Юра прыснул и, на автомате пытаясь, наверное, продлить шутку, сказал: — А Попович, между прочим, считает, что ты похож на него. — Да ладно? — Арсений вдруг запустил пальцы в волосы, растрепал, а потом собрал одной рукой несколько прядей, оттянул их сперва назад, а потом сдвинул чуть вперед — так, что они встопорщились надо лбом. — Похож? — Не очень, — честно ответил Юра. Арсений издал нарочито тяжкий стон и отпустил волосы, которые распрыгались в стороны короткими брызгами и легли совершенно так же, как лежали до этого. Юра тихо вздохнул — ему всегда немного хотелось быть кудрявым. — С чего тогда он это взял? — Да ни с чего. — Юра не выдержал и отвел взгляд. — Я сам не понял. Ладно, пойду переодеваться. — А когда он это сказал? — не отставал Арсений. — М-м, на местном этапе. — Наверное, надо было соврать, но за пару секунд Юра просто не успел придумать ничего реалистичного. — В том смысле, что я тоже вечно на вторых ролях? — Ты не на вторых ролях, — проворчал Юра, уже злясь на самого себя за то, что ляпнул про Гошку. — Попович там хуйню какую-то плел, забей. Я иду переодеваться. Арсений нехотя кивнул и, отвернувшись, полез в рюкзак. Юра несколько секунд постоял на месте, не сразу сообразив, что он роется внутри так долго не потому, что не может что-то найти, а потому, что ждет, пока останется один. Да ладно, чего я не видел в этой алгебре? Может, там не алгебра, а на самом деле какая-нибудь порнуха? Или хуже — мое имя в сердечках на полях тетради? Эта мысль наполнила Юрину душу тревогой. Или, может быть, волнением — сейчас ему было трудно отделить одно от другого. Он испытывал к Арсению жалость и теперь даже, наверное, какое-то подобие дружеских чувств, но ничего и отдаленно напоминающего влюбленность — а в то же время, когда он думал об этих воображаемых сердечках, под его затылком, на стыке черепа и шеи, как будто скапливалась лужица чего-то сладкого и липкого, и это сладкое и липкое потом медленно стекало вниз по позвоночнику, заставляя его ежиться то ли от удовольствия, то ли от неприязни. Пиздец. Он очень не хотел, чтобы у него, как у Витьки, вставало только на тех, кто им восхищается. Хотя был ведь Джей-Джей — но он, конечно, не то чтобы совсем не восхищался… Да уж, Джей-Джей, у которого на него, на Юру, встало, видимо, только потому, что он до сих пор немного смахивает на девчонку. И еще — Джей-Джей, которому он уподобится, если сдастся и трахнется с Арсюшей, а потом скажет, что вышла ошибка, извини, чувак, давай, до свидания. А не сказать означает просто тащить за собой в никуда громоздкие отношения, которые придавят его уже через несколько метров. По всему выходило, что лавочку надо прикрывать. С Арсюшей он не трахнется — он вообще ни с кем не трахнется, потому что ему больше нельзя влюбляться, а снимать анонимов в барах или в Тиндере вредно для здоровья и очень вредно для репутации. Торопливо намыливаясь под еле теплой водой, Юра думал о том, что был бы даже рад, если бы Арсений подглядывал, пока он у шкафчика снимал с себя тренировочные шмотки, если бы пошел за ним в душ и попытался наконец объясниться, не используя слова, — это послужило бы поводом. Да, дурацким поводом в стиле школодроидских стишков про «возбудим и не дадим», но так он, по крайней мере, сумел бы хоть что-то сделать. Интересно, Бабичева, например, тоже испытывает эти душевные муки, когда ей надо отшить какого-нибудь лишнего ухажера? Или женщины легче к этому привыкают? Или он один такой лох, которого одолевают бесконечные и бессмысленные загоны, а остальные вообще этим не заморачиваются — Мила, Витька… Джей-Джей. Может, написать Джей-Джею и спросить: так ты меня ловко тогда, через сообщение — подскажи, как бы в моем случае это получше провернуть? Юра набрал в рот воды и смачно плюнул себе под ноги, а потом, словно мечущийся среди личных демонов герой какой-нибудь блядской кинодрамы, приложился лбом к кафелю и задышал ртом. Было все еще больно, но он не собирался плакать. Он и не плакал: не хотелось — а, наверное, помогло бы. Он просто постоял несколько минут, думая о том, что к чемпионату России подойдет, видимо, в совершенно адском развале: с разъебанной техникой, с программой, которую и хореограф, и тренер фактически признали неудачной, и с по-прежнему питающим надежды Арсением на хвосте. Если он в таком состоянии выиграет или хотя бы заберется на пьедестал, мужскую одиночку в России точно можно будет закапывать. Эта мысль, словно смешной анекдот на похоронах, развеселила его совсем ненадолго — однако импульса хватило, чтобы смыть с себя остатки мыльной пены, выключить воду, от которой было только холоднее, завернуться в полотенце и вылезти наконец из душа. Когда он, одевшись, вышел опять туда, где стояла парта, на этой парте, расставив в стороны ноги, сидел Арсений и поедал козинак. Юра аж скривился, глядя, как он одной стороной рта, жмурясь, отгрызает кусок пластинки из намертво склеенных семечек. Арсений, завидев его, бросил грызть, быстро прожевал то, что было у него во рту, — и махнул козинаком в Юрину сторону. — Хочешь? — С ума сошел? — Юра постучал себя костяшками пальцев по голове. — Сладости за неделю до чемпионата? — Да ладно, завтра выходной, — отмахнулся Арсений. Но руку убрал. — Я от такой мелочи вес не набираю. Да и ты тоже, мне кажется. — Следи за собой, а? — смутившись, неловко пробормотал Юра. — Я завтра побегаю, — пообещал Арсюша. — Куда в такой дубак бегать. — Как раз наоборот. Не жарко, надо только одеться нормально. Сейчас, тем более, и не дубак совсем. К Новому году небось вообще ноль будет. — До Нового года дохуя. — Юра переступил с ноги на ногу, поправил сумку, на ощупь залез во внешний карман и достал оттуда номерок из гардероба. — Ну… пошли? Вместе они шли только до выхода: там Арсений прощался и убегал на свой автобус или до метро, если автобуса на горизонте не было. Юра каждый раз боялся, что он соберется его провожать, или предложит дойти с ним до остановки. И хуже всего было то, что до остановки он бы, наверное, дошел — неудобно отказываться, когда до нее всего каких-нибудь двести метров. — Может, еще посидим? — предложил Арсений. Сдвинулся в сторону и похлопал рядом с собой по парте. — У тебя волосы мокрые. — Шапку надену, — сказал Юра. — Да и не мокрые уже почти, они быстро сохнут. — Да, тут тебе повезло. — Арсений указал взглядом на свободное место, даже мотнул головой. Юра старательно делал вид, что не замечает этих телодвижений. — Ну, пять минут. Пожалуйста. — Зачем? — Юра смотрел на дверь. Ремень начинал врезаться в плечо, но ставить сумку на пол он не торопился. Арсений спрыгнул с парты — он увидел это краем глаза, но почувствовал всем телом, словно вибрацию концертной колонки. — Может, завтра сходим куда-нибудь? — тихо сказал Арсений. Он был уже близко, и Юра его прекрасно слышал. — Раз выходной. В кино, допустим? — Там ничего хорошего не идет, — одними губами произнес Юра. — Тогда поесть где-то? И погулять? На каток не хочешь ли? Арсений стоял перед ним и ухмылялся. Пытался заглянуть в глаза. Если бы не Джей-Джей, Юра сейчас сказал бы ему «нет». Момент был очень подходящий: прямой вопрос требовал прямого ответа. Я не хочу с тобой никуда идти в свой единственный выходной день. И в какой-либо другой день тоже. Вот только он невольно ставил теперь себя на место Арсюши. Почему Джей-Джей не захотел хотя бы попытаться? Чего он испугался? И почему не хочу пробовать я? Чего я боюсь? — Юра, — выдохнул Арсений ему в губы. Юра плавным движением бедра отодвинул сумку за спину и закрыл глаза.