D.S. all'infinito

Мэдди выпятила губы, вытянула руку, которой зажимала струну, поверх грифа, внимательно осмотрела свой средний палец и вздохнула. — Я тебя предупреждал, — напомнил Жан-Жак. — Ничего, скоро привыкнешь. Мозоль образуется, будет вообще не больно. — Скоро это когда? — Ну, не знаю. — Жан-Жак почесал в затылке. — Неделю, может, две. Если будешь заниматься каждый день. — Да как я буду каждый день заниматься? — с победным возмущением отозвалась Мэдди. — Ты же уедешь и гитару свою увезешь! — Хочешь, тебе ее оставлю? — предложил Жан-Жак и тут же прикусил язык. Это была та самая гитара, на которой он начинал писать трек… которую он покупал, да, вместе с папой. То есть, конечно, не жалко, но все-таки сентиментальная ценность, воспоминания, ассоциации… — Да не, — мотнула головой Мэдди. — Она что-то очень огромная. Жан-Жак склонил голову набок, глядя на сестру. Она сидела на его кровати, засунув пальцы ног в красных шерстяных носках под коврик на полу. Один острый локоть торчал с правой стороны корпуса гитары, другой висел над мятно-белым покрывалом, руки были готовы играть, пальцы застыли в паре миллиметров от струн. Правое плечо Мэдди выставила вверх и вперед, чтобы увеличить обхват, и левое для равновесия накренилось вниз, словно лишившись кости. А сам Жан-Жак, наверное, выглядел еще нелепей, когда начинал играть. Сколько ему было, семь, восемь? Пожалуй, около того. — У гитар разброс размеров не такой уж большой, — сказал он. — Разве что купить тебе укулеле. Мэдди скорчила гримасу и с сожалением произнесла: — Надо было на Рождество у родителей просить гитару. — Вот была бы радость, — сказал Жан-Жак. — Один бесполезный сочинитель в семье уже есть, а тут и ты. — Да конечно. — Мэдди показала ему язык. — Уж я-то, если возьмусь за это, быстро стану успешной и запишу платиновый альбом. А ты можешь играть в моей концертной группе, так и быть. — Вот спасибо. А долго ждать, пока это случится? Я все-таки моложе не становлюсь. — Ну, пока я школу закончу, подождешь? Или развалишься, дедушка? — Ничего не обещаю. Мэдди пожала плечами и склонила голову. Зажала четвертую струну на втором ладу и, двигаясь по грифу вверх, а потом опять вниз, еще раз сыграла мелодию припева из «Mamma Mia». Маленький палец с выкрашенным в зеленый ногтем побелел от напряжения. Теперь у нее получалось быстрее, чем в начале, но все равно недостаточно быстро, к тому же довольно рвано, так что ритм угадывался с трудом. Мэдди выдохнула через нос, упрямо сжала губы и попробовала снова, а потом отпустила гриф, уронила руку и потрясла ей, сгорбилась, изображая внезапный упадок сил, положила подбородок на изгиб корпуса и посмотрела на Жан-Жака исподлобья. — А что ты просила? — спросил Жан-Жак. — У родителей? — Я? Коньки. Жан-Жак был рад, что сразу же после этих слов Мэдди решила сделать очередную попытку побороть непослушную фразу и не смотрела на него. Он был уверен, что его лицо отразило всю палитру мыслей и чувств, которые всколыхнула в нем эта новость: от жгучего ярко-красного узнавания через невнятно-болотный стыд до голубоватого полупрозрачного безразличия. Но это было не более, чем совпадение, просто он оказался не готов. Катание на коньках зимой в Канаде было занятием совершенно обыденным, не предназначенным только для избранных, и новые коньки часто дарили на Рождество детям, которые успели вырасти за год. — Разве, — глухо произнес Жан-Жак и, откашлявшись, начал еще раз, — разве у тебя нет коньков? Мэдди бросила фразу на середине и посмотрела на него почему-то сердито: — Они мне малы. Я пару раз брала у сестры Реджи, но ей они тоже нужны. — И, сделав паузу, неуверенно добавила: — Реджи это моя подруга из школы. — Я помню, — сказал Жан-Жак, хотя на самом деле не назвал бы точного имени подруги, лицо которой, впрочем, всплыло в памяти: широкое и веснушчатое, с хитро прищуренными серыми глазами, лоб усыпан светло-рыжими кудряшками. Однако он тут же усомнился: возможно, это была вовсе не Реджи. У Мадлен было много подруг. Мэдди постучала пальцами по корпусу гитары и открыла рот, собираясь сказать что-то еще, но в этот момент они оба услышали шум колес и синхронно повернули головы к окну как раз в тот момент, когда с улицы раздалось подряд три коротких гудка. — Приехали, — сказал Жан-Жак. Мэдди тихонько простонала в ответ и спросила: — Можно я посижу тут? Скажи им, что я сплю? — Они что, правда так ужасны? — Робер мерзкий. И толстый. И меня заставляют с ним общаться, потому что мы типа одного возраста. Хотя он на год младше. — Держу пари, он не такой уж мерзкий. — Жан-Жак поднялся со стула и, оперевшись на стол одним бедром, отодвинул занавеску на несколько сантиметров в сторону. Папа стоял во дворе, придерживая открытые ворота, и махал свободной рукой, направляя движения красного «Рено», медленно заезжающего на участок задом к гаражу. — Наверняка он просто тебя стесняется. — Ага, и поэтому обзывается? — И поэтому тоже. Папа отступил ближе к дому, ногой расчистил с краю подъезд, хотя в этом не было нужды, потому что он еще утром раскидал весь снег лопатой, и, согнув руки в локтях, начал двигать ладонями на себя. «Рено» закатывался во двор важно и грузно, как располневший, но не растерявший гордости владыка каких-нибудь богом забытых пустырей. — Они осенью приезжали уже два раза, — сказала Мэдди. — Один раз, когда Марка выписали из больницы. И еще в ноябре, я не знаю зачем. Просто так, наверное. Папа очень рад, что они ездят. — А ты не очень. — Жан-Жак отпустил занавеску и повернулся к сестре. Та положила гитару плашмя себе на колени и водила указательным пальцем по нижней струне. — Это все как-то глупо. — Мэдди поняла взгляд, и ее синие глаза, совершенно такие же, как у самого Жан-Жака, полыхнули темным. — Я вообще не помню этого Марка, а тут выясняется, что в школе они с папой были едва ли не лучшие друзья. — Ну, представь. — Жан-Жак опустился на стул и, откинувшись на спинку, скрестил руки на груди. — Вот вы с Реджи закончите школу, она встретит где-нибудь на Мэйне горячего бразильца, выйдет за него замуж и уедет с ним в Бразилию. — Мэдди громко фыркнула дернула подбородком, будто говоря: никогда этого не случится. Жан-Жак улыбнулся и покачал головой, будто отвечая: поживем увидим. — А через десять лет она поймет, что в этой Бразилии невозможно жить, и вернется обратно. И ты об этом узнаешь. Что, не будешь ее звать к себе? Мэдди подняла руку ладонью вверх, согнула пальцы и, рассматривая свои ногти, протянула: — Не знаю. Тогда все, наверное, уже изменится. Возможно, Реджи была не лучшая подруга. И в таком случае веснушчатое лицо принадлежало не ей. Или просто все уже изменилось. Внизу грохнула дверь, кто-то откашлялся, кто-то затопал, кто-то неразборчиво говорил на фоне сонма звуков, которые, ничего не выражая по отдельности, вместе без каких-либо допущений рисовали образ шумной компании. Жан-Жак пересел на кровать рядом с Мэдди и быстро произнес: — Слушай, тебе не надо общаться с этим Робером, если ты не хочешь. Просто скажи ему «привет», и будет с него. Ты можешь общаться со мной. Я все-таки твой брат и тоже у вас нечастый гость. — Уж это точно, — проворчала Мэдди, но ее губы тут же сложились в улыбку. — Спасибо. — Да не за что. — Джей-Джей, вы где? — крикнула с первого этажа мама. — Спускайтесь, они здесь! Мэдди? — Сейчас идем! — отозвался Жан-Жак и протянул руку сестре. Та со вздохом обхватила гитару поперек корпуса и развернула грифом к нему. На самом деле, втайне Жан-Жак был рад, что родители пригласили Галлеров встретить с ними Рождество. Хотя пригласил, конечно, папа, а мама просто ему не возразила. Жан-Жак подозревал, что она не очень довольна, особенно учитывая, что все ее дети в кои-то веки собрались вместе. Как бы то ни было, школьный друг отца Марк — тот самый, который осенью сломал ногу, прыгая с парашютом, — его жена и десятилетний сын раздевались в прихожей, когда Жан-Жак и Мадлен сошли по лестнице вниз. Марк, рыже-бронзовый, огромный, как медведь, бородатый, румяный, этакий викинг, поставил к стене два пухлых пакета, выпрямился и заметил их. Тряхнув волосами, он развел руки в стороны и прогудел: — Джей-Джей! Ну наконец-то! Жан-Жак пожал крепкую, жилистую руку, осторожно улыбаясь. Нет, все равно он не мог вспомнить Марка. Должно быть, это было очень давно. — Я тебя еще совсем малявкой знал, — сказал Марк, второй рукой хлопая его по плечу. — Года два тебе было, не больше. Слюни пускал да под столом прятался. А какой красавец вырос, весь в мать! Мама, стоявшая рядом, посмотрела в сторону. Она, наверное, не считала себя красавицей, ей эти слова могли показаться издевкой. Жан-Жак повел плечом. Марк повернулся и схватил за локоть низенькую и худенькую, раза в два меньше него самого, женщину со вздернутым носом и тяжелыми черными косами, обрамляющими круглое, неуловимо азиатское лицо. — А это моя жена Минди. И мой сын, — рука отпустила локоть женщины и указала назад, туда, где все еще сражался с завязками на куртке пухлощекий мальчик, — Робер. — Привет. — Минди тоже потрясла Жан-Жаку руку. — О боже, мы так много о тебе слышали, Джей-Джей! Мэдди, здравствуй! Робби, а ну-ка, иди поздоровайся! Не обращая внимания на затруднения мальчишки, она подтащила его ближе к себе. Робер споткнулся о чью-то спортивную сумку и едва не полетел носом вперед. Минди поймала его, схватившись за те самые завязки, которые он пытался развязать, и, очевидно, затянула их сильнее. — Ма-ам! — возмутился Робер. — Что мам, что мам! — Ты все испортила! — Ничего я не испортила, смотри, сейчас все сделаю! — Она сейчас все сделает, сынок, стой на месте, не шевелись! Минди принялась раздергивать завязки быстрыми, цепкими пальцами. Робер вертелся во все стороны и кривил лицо. Марк топтался вокруг них и зачем-то дергал сына за капюшон. С их мокрых ботинок уже натекла целая лужа. Втроем они производили столько шума, сколько в этом доме не звучало, даже когда Мадлен только родилась, а Жан-Жак с Артуром были совсем зелеными школьниками. Жан-Жак оглянулся на Мэдди. Та закатила глаза и, спрыгнув с последней ступеньки, спряталась за спиной у мамы. Но наконец завязки были развязаны, а лужа вытерта, Галлеры разделись, переобулись и разложили свои подарки под искусственной елкой в центре гостиной, и после того, как все переобнимались, перецеловались и перезнакомились как следует, Минди и мама ушли на кухню заниматься ужином, Мэдди увязалась за ними, чтобы избежать общения с Робером, а Робер, который явно не хотел общаться вообще ни с кем, уселся с айпадом в кресло в углу. Арт, выглянув только, чтобы поздороваться, ушел к себе, сославшись на какой-то сомнительный реферат, который надо будет сдавать сразу после каникул. Марк и отец перетаскали вещи Галлеров в гостевую, которую Жан-Жаку пришлось освободить, перебравшись к Артуру. Вниз отец вернулся один и, потирая руки, сказал Жан-Жаку: — Марк пошел в душ. Я, кстати, не подумал: тебе надо было с ним связаться, вы могли бы поехать из Торонто вместе. — Я хотел приехать пораньше, — сказал Жан-Жак. — Да и машина у него небольшая, а их трое. Отец опустился на диван и вытер лоб ладонью. Выражение его лица было растерянным, неуверенно радостным, как будто он не знал, можно ли действительно радоваться тому, что кажется достойным этого. — Да, — сказал он. — Да, конечно. Как он тебе вообще? — Марк? — Жан-Жак покосился на Робера, но тот был полностью поглощен какой-то игрой. — Ну, трудно сказать, мы едва познакомились. — Верно, верно, — закивал отец. — Я-то его отлично помню еще по школе. Знаешь, он совсем не изменился, совсем. Когда я приехал к нему в больницу, в Торонто, понимаешь, у меня был этот страх, что он меня не узнает или, даже хуже, что я его не узнаю, потому что он стал совсем другим, постарел… хотя мы не такие уж старые. — Отец рассмеялся, обеими руками зачесал волосы назад. — И все-таки. Но он сразу, как увидел меня, закричал: «Алан! Представляешь, я как раз вспоминал о тебе!» То есть я не поверил, конечно, это он сказал, чтобы мне сделать приятное, но раз назвал по имени, то, стало быть, помнит, да? — Разве ты не говорил, что вы были практически лучшими друзьями? — Да. — Отец опять засмеялся. — Но, видишь ли, мы не сразу ими стали. Мы были в одном классе уже в начальной школе, и тогда Марк… в общем, тогда мы друзьями не были. Однако я хотел с ним дружить, очень хотел, он был моим, не побоюсь этого слова, кумиром. Я мечтал стать таким, как он. Его обожали все учителя, он никогда не останавливался, если у него что-то не получалось, и девчонки за ним бегали толпами… — В начальной школе? — спросил Жан-Жак. — Ну, не в начальной, потом, — рассеянно ответил отец. — Хотя в начальной тоже… Одним словом, у него всегда было много друзей. И всегда было понятно, что жизнь у него будет интересная, полная событий, людей, историй. Бывают такие личности. — Главное, чтобы у нас в доме не произошло никаких историй, — пошутил Жан-Жак. — Мне кажется, мама будет не рада. — Мама, — повторил отец. — Мама, да. Вот, кстати, Минди. Марк ее встретил на вечеринке в университете, кто-то ее привел, она с ним не училась. Влюбился без памяти, бродил с ней по городу всю ночь. Ну, меня там не было, но так он рассказывал. А на следующий день она улетела в Азию. То ли Вьетнам, то ли Таиланд. Не сказала ему, думала, что это несерьезно. Мобильных и соцсетей тогда не было, но он выяснил, где она, через знакомых. Ну, и поехал за ней. — В Азию? — А куда же еще. Нашел ее там. Говорит, она была не рада. Мол, хотела на время забыть все, связанное с Канадой, обновиться, ну, знаешь, как это бывает? — Отец усмехнулся. — Я вот не знаю. Не такой я человек. В общем, она его прогоняла, он не уезжал. Провел с ней недели две, потом все-таки оставил ее в покое, но в Канаду не вернулся. Задержался там, работал грузчиком или, не помню, каким-то курьером. Да ты его сам спроси. — При случае. — Жан-Жак кивнул. — Конечно. — Я вот что думаю, Джей-Джей. — Отец согнулся, поставив локти на колени, и заговорил тише, так что Жан-Жаку пришлось тоже придвинуться ближе к нему. — Я-то хотел быть похожим на Марка, стремился к этому всю жизнь, до сих пор, может быть, стремлюсь. И все же я не такой, у меня не получится, но вот ты… Мне всегда казалось, что в тебе есть это. Эта легкость, открытость, эта… пружина что ли. Ты собирался стать музыкантом, знаешь, Марк ведь тоже… — Пап, — перебил Жан-Жак. — Ты сам знаешь, как себя чувствует моя музыкальная карьера. — Ты можешь попробовать что-то другое. Мы тебя поддержим. Я вот о чем, Джей-Джей. Ты… это, наверное, громко прозвучит, но, по-моему, тебе должно хватать смелости на то, чтобы прыгать очень-очень высоко, до самых звезд. — Ну уж до звезд. — Да-да. Я почему тебя сравнил с Марком. — Отец положил ладонь на его запястье и тут же убрал, хихикнул. — Я слишком много о нем говорю, да? Ну, погоди, еще чуть-чуть. Марк до звезд пока не допрыгивал, конечно. Хотя это как посмотреть. Но факт, что Галлеры, пожалуй, беднее нас, и им недавно пришлось продать дом, найти вариант подешевле… неважно. — Послышались голоса мамы и Минди, наверху хлопнула дверь, и отец заговорил быстрее. — Просто некоторые разбиваются, когда пытаются допрыгнуть до мечты. А большинство не прыгает, потому что боится разбиться. Но некоторые наслаждаются ощущением полета, понимаешь? Я не хочу, чтобы ты себя привязывал к ресторану, им займется Артур, я уже вижу, что он через несколько лет перебесится, что он станет таким, как я. То есть, разумеется, если ты хочешь… В любом случае, твое решение. А если нужны деньги… — Алан. — Медвежья лапа Марка опустилась на плечо отца. — Слушай, у вас там очень слабый напор, я подкрутил кое-что. Теперь намного лучше, правда, начало подтекать снизу лейки… Жан-Жак не стал слушать дальше и, виновато улыбнувшись, встал. Мама, которая зашла в гостиную, чтобы достать большое блюдо из серванта, посмотрела на него выразительным взглядом, прежде чем вернуться на кухню. Жан-Жак, стараясь не обращать на себя ничье внимание, поднялся наверх. Артур был в комнате, так что он отправился в спальню родителей, где лег на кровать и уставился в потолок. На душе у него было непросто. Наслаждаться ощущением полета? Наверное, он был способен на это раньше. До того, как совершил целую череду ошибок. С Изабеллой, с музыкой, с Юрой. Да, это были звенья одной цепи. Он мог бы попытаться снова, даже пойти в другую сторону, совсем в другую. Ему не нравилось, что отец подгоняет его жизнь под свои иллюзии и выдумки. Марк не казался ему охотником за звездами, а история с Минди и вовсе попахивала сталкерством, но, пожалуй, трудно избавиться от школьных кумиров. Да и дело было вовсе не в Марке. То, что отец хотел ему сказать, он и сам прекрасно знал. Надо было принимать решения. Важные решения, может быть, поворотные. И не одно, а несколько, а потом принимать новые взамен тех, которые не сработают. Надо было прыгать. Жан-Жак достал из кармана телефон и открыл браузер. Страница перезагрузилась, но результаты остались прежними. Сегодня Юра выиграл чемпионат России. Вот на кого он должен был равняться. Вот у кого была воля, смелость… пружина. Слово отозвалось в голове у Жан-Жака необыкновенно мягким стаккато. Отрывистым, но вкрадчивым, качающимся, упругим. Где-то в самой глубине души кольнула обида — как легко от Юры отскочило то, что произошло между ними в Ванкувере, — кольнула и сразу спряталась. Это хорошо, я ведь этого и хотел. Чтобы схлынуло, как вода. Стаккато перехлестнуло шумным, пенистым аккордом, то ли волной, то ли глотком шампанского. Жан-Жак вскочил и побежал в комнату, где осталась его гитара. Через несколько часов, когда все сели за стол, он выпил шампанского в честь Юриной победы. Шампанское привезла Минди, и Марк открыл бутылку с выстрелом, залив вокруг себя скатерть. Мама смеялась и махала руками, и Жан-Жак не заметил сдержанности ни в ее лице, ни в ее жестах. От шампанского у него быстро заболела голова, и он перешел на воду. Он вспоминал перекрываемое аккордами стаккато, которое не смог толком сыграть на гитаре, которое звучало пока лишь у него в голове. Он хотел подняться наверх, включить компьютер, попытаться слепить что-то с помощью техники и корил себя за то, что не может наслаждаться временем в кругу семьи, не способен ценить этот редкий момент. Марк и Минди наперебой рассказывали, как сами достраивали свой новый дом, который купили в абсолютно разваленном состоянии. Робер, все-таки посаженный рядом с Мэдди, тыкал ее пальцем в бок и хохотал, как будто это было хоть сколько-нибудь смешно. Мэдди грозила ему вилкой, измазанной в клюквенном соусе, который прилагался к запеченному гусю. Гуся готовили каждый год, гуся и ростбиф, картофельный салат и маленькие тарталетки с сыром, пирог с ягодами, печенье с ореховой пастой, а в этот раз еще и рассыпчатый грушевый кекс, который сделала Мадлен. Каждый год стол из кухни, садились за него впятером — а сегодня ввосьмером, — под серебристой мишурой, развешанной у самого потолка, и песочно-желтыми звездами, которые Мэдди — тоже Мэдди, — вырезала из картона, а потом любовно раскрашивала маркером с блестками. Сестра всегда любила звезды, на полях ее тетрадок с детства были только они, никаких сердечек или розочек, и Жан-Жак должен был стать для нее примером, должен был стать одной из звезд, а стал какой-то непонятной функцией, изредка поднимающей голову из-за горизонта. Он ушел спать в двенадцать тридцать, сразу после того, как все получили свои подарки и истощили запас благодарностей, однако проспал всего около трех часов. Когда он проснулся, была глубокая ночь, но свет фонаря проникал в комнату через тонкую занавеску. На кровати у другой стены лежал Артур. Жан-Жак прислушался и уловил его тихое дыхание, а потом закрыл глаза, надеясь провалиться обратно в сон, но сон не шел, и в конце концов он встал, медленно, чтобы не разбудить брата, надел шерстяные носки, которые выдала мама, застегнул пижамную кофту и вышел из комнаты. Внизу до сих пор горел свет. Забыли выключить? Жан-Жак спустился по лестнице, стараясь ступать так, чтобы его было слышно. За столом, уставленным грязными тарелками, заваленным остатками еды и серпантином, которым швырялся Робер, сидел Марк и писал что-то в блокноте. Он поднял голову на звук, и Жан-Жак вынужденно улыбнулся. — Я попить, — сказал он. — Не спите? — Да ты что, мы сидели часов до трех, — хохотнул Марк. — Вспоминали школу, как деды какие-то. Твоя мать хотела еще мыть посуду, но так зевала, я ее отправил спать, сказал, сам все сделаю. А то приехали гости, и пока только проблемы от них, да? Марк подмигнул ему и снова опустил взгляд к блокноту. Жан-Жак сходил на кухню за водой, выпил два стакана — его и впрямь мучила жажда, — а потом вернулся в гостиную и сказал: — Я помогу. Мне все равно не спится. Надо еду убрать в холодильник, испортится. Шагнув к столу, он потянулся за остатками кекса, но Марк закрыл их рукой. — Погоди-ка, — сказал он. — Дай дорисую. Только теперь Жан-Жак увидел, что Марк действительно не пишет, а рисует. — Кекс? — спросил он. — Ну какой же кекс. — Марк довольно рассмеялся. — Зайди с моей стороны, посмотри. Жан-Жак обогнул стол и встал у него за спиной. На листе его блокнота простым карандашом были изображены развалины замка, с этого ракурса действительно очень похожие на обкромсанный кекс. — И правда, — согласился Жан-Жак. — Вы что, художник? Он лишь сейчас понял, что никто так и не рассказал ему, чем занимается Марк. — Моя жена художник, — ответил Марк. — Я так, балуюсь. Начал учиться в свое время, чтобы быть к ней ближе. Не только физически, но и, так сказать, духовно. Кое-кто наловчился делать, но когда нет таланта… — Папа говорил, вы за ней поехали в Азию, — сказал Жан-Жак. — За Минди? — Было дело. — Марк отодвинул блокнот. — Во Вьетнам. Просто знал, что такой, как она, больше не будет. Будет, может быть, другая, ничем не хуже, но все равно другая. Она там жила с американцами, тоже художниками, у них было что-то вроде коммуны, я не очень вписывался. Но все равно оставался неподалеку. — И работали грузчиком? — Поначалу. Ну, мне везло. Мужик, у которого я нанялся, был добрый, разрешил мне ночевать в своем магазине. Потом, кое-какие деньги у меня были еще с Канады. Накопил, стал снимать жилье. И работа всякая находилась: писал английские тексты для разных мелких контор, бургеры лепил в американской забегаловке, был даже как-то личным тренером у одной дамочки… — А Минди? — А к Минди я не ездил. Писал ей письма, передавал через ее друзей. Они ко мне прониклись со временем, с парочкой общаемся до сих пор. — Я имею в виду, — сказал Жан-Жак. — Каково ей было? Вы ведь ее преследовали. — Ну, я верил в себя. — Марк ничуть не смутился, а как будто даже обрадовался вопросу. — Верил, понимаешь ли, что почувствую, если ей не нужен. Только я чувствовал совсем другое. И вышло ведь по-моему. Я через полтора года сдался и вернулся домой. Худой, загорелый, как черт, а не как сейчас. Было лето, и я отправился в Штаты работать в детском лагере, один друг помог мне устроиться. Из университета меня уже, конечно, отчислили. Но я, представь себе, вообще не волновался. Вот вообще. Потому что верил. Ни на минуту не останавливался, чтобы усомниться. И Минди ко мне туда приехала. Через месяц. Мы с ней занимались любовью в подсобке, помню как сейчас, там были футбольные мячи, сетка, кегли и клюшки для лакросса. И тонна пыли. Да ты сам ее спроси, каково ей было. — Спрошу, — сказал Жан-Жак. — При случае. Он не думал, впрочем, что случай представится. Марк закрыл блокнот, встал, хлопнул его по плечу, взял блюдо с остатками гуся и пошел на кухню. Жан-Жак занял освободившееся место и достал телефон. В Мессенджере он открыл чат с Юрой и несколько секунд смотрел на свои последние сообщения, ответа на которые так и не последовало. Смотрел и понимал, что ему надоело блуждать в потемках, что он готов выйти на первый же проблеск света, даже если этот свет ложный. — А вдруг бы ничего не получилось? — спросил он, когда Марк вернулся в гостиную. — С Минди? Если бы она не приехала? — Тогда я сегодня был бы здесь один. Марк громыхнул тарелками, составляя их в стопку. Жан-Жак быстро, пока он не успел уйти, уточнил: — Я имею в виду, вы бы жалели? — О чем? Марк повернулся, и его лицо выражало на первый взгляд искреннее недоумение. — Ну, я не знаю, — стушевался Жан-Жак. — О том, что потратили время? — А разве я его потратил? Минди ведь не вещь. Я любил ее. И люблю, конечно. Знаешь, если бы мне такие мысли приходили в голову: зря потратил время, усилия впустую, мог бы не ездить, — я бы и не поехал, духу бы не хватило. А так, ну, живу как живу. Времени зря не трачу. И ты не трать, собери лучше бокалы. Жан-Жак собрал бокалы и отнес их на кухню к раковине, а потом убрал в холодильник остатки кекса и пирога. Марк начал мыть посуду, напевая Blue Christmas, которая звучала странно под веселое журчание воды, однако Жан-Жаку нравился контраст. Привалившись боком к холодильнику, он снова открыл чат, но не придумал, что писать. Если бы Юра хоть что-нибудь ответил ему тогда, он бы нашел, за что зацепиться, а так… Он зашел в Инстаграм и начал крутить ленту вниз. Далеко крутить не пришлось: Юра запостил фото своей золотой медали два часа назад. У него, в Саранске, уже наступил день, и медаль — на красном бархате в квадратной коробке — задорно блестела, отражая свет солнца. Должно быть, он положил ее на подоконник, чтобы сфотографировать. Подпись на русском была длинной и полной восклицательных знаков. Жан-Жак предполагал, что это благодарности тренерам и родственникам, но скопировать из Инстаграма, чтобы перевести, не мог. Неважно. Он убрал телефон в карман и спросил: — Как, кстати, ваша нога? — Нога отлично. Все зажило, даже не хромаю. — Марк повернулся и сунул в руки Жан-Жаку мокрую тарелку. — Вытирай что ли, чего стоишь. И прежде чем спросишь — нет, о прыжке с парашютом я тоже не жалею. — Я и не собирался спрашивать. Жан-Жак достал из ящика полотенце и принялся вытирать тарелки. Они домыли посуду молча, а затем, пока Марк полез в холодильник за молоком, Жан-Жак вышел в гостиную, быстро залез с ногами на диван и сфотографировал звезду, которая висела выше всех. Звезда получилась тусклой, но Жан-Жак выложил ее как есть. Он знал, что Юра не поймет, он и сам пока понимал очень плохо. Он думал: может быть, Юра вспомнит, как я показывал ему мантию Мэдди тогда, в ноябре, на безлюдной улице Торонто. Хотя если и вспомнит — он ведь не знает, что я показывал эту мантию только ему. Она вела меня по кругу, обратно домой, привела, и теперь ее путь окончен. А для меня начинается новый. И вести меня будут новые звезды, их много, но есть одна… Жан-Жак поставил в подписи единственный хэштег: золото. Если это была игра, то он, возможно, нарушил ее правила. Если это была не игра, то это все равно была игра, просто она началась только что. Уснул он очень быстро, едва уронив голову на подушку, и спал без сновидений, пока его не разбудило по-зимнему яркое до белизны солнце.