Жить в твоей голове

      — Нет, нет, нет… — тихо проговаривает. — Ну-ка заткнись, нахер, лучше объясни!       — Ну, это долгая история…       — Как видишь, здесь временем я управляю, — тело парня едва не звенит от напряжения, он садится на место и вытягивает длинные ноги.       — Так, спокойно, — Ханбин поднимает руки ладонями вперёд, — меня зовут Ханбин, и сегодня я попал в аварию, точнее, оказался ее жертвой, то есть то, что я нахожусь не в собственном теле, а в твоих мыслях, неспроста, заметь! И это произошло потому, что я кое с кем наверху заключил сделку, выполнив которую, то есть направив тебя на путь истинный, смогу вернуться обратно, в своё тело, — отчеканив в один присест, Ханбин делает несколько глубоких вдохов, вперившись взглядом в глаза напротив.       — Молодец, — раздаётся несколько хлопков в ладоши. — Хорошо, очень хорошо, — лицо незнакомца будто темнеет, мрачнеет. — Вот только кое-чего наверху не учли, — на лице расплывается отнюдь не добрая улыбка. — Я не могу ходить.       — В смысле «не можешь»? — хмурится Ханбин. — Ты же только что стоял прямо здесь…       — В собственной голове — да, но мое материальное тело — покорёженная консервная банка, чувак.       Услышав это, Ханбин думает было возмутиться, мол, это ещё одна проверка, большая ложь, но паренёк ни капли не похож на лгуна в данный момент времени.       — Думаешь, я вру? — усмехается тот, будто прочитав чужие мысли. — Хочешь, покажу?       Ким почти сразу тупо кивает, и незнакомец щёлкает пальцами. Картинка в мгновение ока сменяется: парень стоит рука об руку с Ханбином, а тот пребывает в легком шоке от увиденного — та же спальня, только на кровати под несколькими одеялами лежит человек. Рядом стоит капельница; просматривающиеся очертания тела под слоями ткани, обмотанного трубками разных цветов, напоминают очертания скелета. Так сперва кажется Ханбину, ведь человек очень, очень худой.       — Это… Это ты? — севшим голосом выдавливает парень.       — Если хочешь, можешь поближе рассмотреть, — незнакомца это, кажется, веселит. — Там красота.       Ханбин будто под гипнозом медленно плетётся к кровати; с каждым шагом лицо человека просматривается все лучше, и только оказавшись совсем вплотную и оглянувшись на стоящего на том же месте парня, Ким понимает, что да. Черты лица гораздо более заострены, цвет кожи больше напоминает светло-серый, а все тело будто ссохшееся.       — Ты говорил, что не можешь ходить…       — Ну, скажем так, когда я не нахожусь в коме, то передвигаюсь на коляске. Но бывает это с каждым месяцем все реже и реже...       Звук открывшейся двери переключает внимание Ханбина с созерцания подобной жуткой картины на возникшую в дверном проеме миниатюрную женщину.       В первые секунды ее лицо кажется осунувшимся и будто опущенным, но маленькая улыбка — пусть и с трудом — но налезает на лицо, и женщина проходит внутрь.       — Привет, Чживон-а, — тонкая рука ложится поверх другой, из предплечья которой торчат трубки со шприцами. — Как ты тут, сынок? — губы женщины трогает уже другая улыбка, настоящая улыбка, едва заметная, что срывает предыдущую маску.       Ханбин переводит взгляд с кровати на парня, что стоит рядом, не сводя глаз с матери, едва не всхлипывающей над бессознательным телом сына. Он овощ, думает Ким, превратился в живой труп, и это так хуево, настолько хуево, что он бы прямо сейчас сжал этого паренька в объятиях. Пусть никогда Ханбин сентиментальностью и не отличался, чаще всего обнимал только маленькую сестренку, потому что иначе та часто плакала и обижалась. Уже было тянется руками, когда следующая фраза его обрывает:       — Ненавижу, когда ко мне испытывают жалость, — тихо, но очень чётко выговаривает Чживон, а Ханбин отмечает, что имя тоже немного девчачье. Может, родители хотели дочь, а вместо неё получили местами хамоватого и угловатого пацана? — Поэтому заткни свои грёбаные мыслишки.       — Как это произошло?       Женщина отходит от кровати, распахивает окно, затем поочерёдно поливает цветы на подоконнике, параллельно рассказывая сыну вчерашние новости, о погоде, о предстоящем визите врача.       — Надеюсь, что завтра утром ты проснёшься, — шепчет женщина, протягивая руку к щеке Чживона, — и скажешь м…       В следующее мгновение раздаётся щелчок пальцами — и они вдвоём снова оказываются по ту сторону; Чживон снова сидит в кресле, выглядит здоровым, а не болезненно худым, практически живым мертвецом.       — Эй, — Ханбин несколько раз подряд моргает, потому что не был готов к такой резкой смене обстановки. — Почему ты переместил н…       — Это трясина, чувак, — перебивает Чживон; он не выглядит расстроенным, что было бы более логично в такой ситуации — когда здоровым он может быть только в своей собственной голове. — Сомневаюсь, что ты в силах помочь.       — Почему ты так в этом уверен? Почему сдаёшься?       — Потому что наша продвинутая медицина, — он закатывает глаза и возводит руки к потолку, — не смогла, многочисленные курсы реабилитации, лечебные упражнения, даже молитвы не помогли. Ты в себе так уверен? — Чживон приподнимает одну бровь.       — Ну, кое-что она все-таки смогла, — Ханбин очерчивает пальцем в воздухе линии, — ты все ещё не зарыт в землю. Не все так плохо.       Чживон хлопает в ладоши, и тут же Ханбин ощущает, что его голени что-то подпирает.       — Садись, — позади действительно оказывается кресло, такое же, в котором развалился парень, и Ким с радостью опускает свою пятую точку на мягкое сидение.       — Ханбин, — впервые произносит его имя, и звучит это довольно непривычно, — ты не сможешь помочь мне. Пойми, прими и смирись. Может, где-то в своих небесных расчетах наверху ошиблись, раз тебя послали именно в мою голову?       «Это вообще исключено»       — Это уже мне решать, — отрезает Ханбин. — Как ты стал таким? — решает перевести тему.       — Авария. Просто сел в автобус впервые в жизни, а оказалось, что ещё и не в том месте и не в то время, — хмыкает Чживон. — Многие тогда погибли, почти всю улицу перекрыли. А я вот выжил. Лежал в больнице несколько месяцев, меня даже думали отключить от аппарата жизненного обеспечения, мол, время вышло и песенка спета.       — А когда ты открыл глаза, они там все знатно охуели? — предполагает Ханбин.       Чживон смеётся:       — Ну примерно так, да. А ещё больше — когда оказалось, что у меня отказали ноги. Не мог же легко отделаться, понимаешь.       — Все в сравнении познаётся. Ты ведь не умер.       — Говоришь так, будто такое существование лучше, чем смерть.       — А ты — так, будто там уже был и мёд там уже пил, — Ханбин щёлкает пальцами. — С чего такие пессимистичные настрои?       — Послушай, — Чживон расставляет ноги, подаётся вперёд и опирается локтями на колени. В пижаме с картинками из комиксов подобное выглядит комично, — ты не знаешь, каково это. Не знаешь всего абсолютно. Я в клетке здесь, в собственной голове, а когда просыпаюсь в своём теле, то передвигаюсь на коляске, что почти то же самое, что и находиться в клетке. Я умираю, Ханбин. Я ебаный овощ, и это не исправить. Хватит тут лясы точить, иди и узнай, что за ошибку они там допустили.       — Слушай, ты заебал с этим, — выплевывает Ханбин и поднимается с места. — Думаешь, там все так плохо с системой, раз я здесь? Такая же ситуация и со мной приключилась, представляешь? — парень поигрывает бровями. — И если я хочу вернуться обратно, в физическое тело, к своей семье, то придётся активно работать булками, ибо мое тело едва не отказало к херам на операционном столе некоторое время назад. Думаешь, они бы оправили меня бабулек через дорогу переводить? — Ханбин проводит рукой прямо перед лицом Чживона. — Хочешь ты того или нет, я вытащу твою задницу из этой трясины, ясно?       — А ты у нас крутой перец, да? — Чживон вскакивает и обеими руками отталкивает Ханбина за плечи. — Мать Тереза, готов булки раздвинуть ради того, чтобы помочь нуждающимся? — его лицо оказывается в десятке сантиметров от ханбинового; с раздувающимися ноздрями он напоминает разъяренного быка, только в очень, очень плохой карикатурной интерпретации. — Я справлюсь со всем сам.       Ханбина пробирает на смех, что вызывает у Чживона ещё большее раздражение:       — А хер с тобой, — спокойно говорит он. — Идём, покажу тебе, в какой заднице сам. Померяемся, у кого ситуация хуевее, раз ты так этого жаждешь.       Ким не уверен на все сто, получится ли перенести их на такое большое расстояние, тем более, когда только догадывается, насколько оно на самом деле велико. Но раздражение вкупе со злостью на этого напыщенного придурка, как и с самого начала, когда они ещё даже не заговорили друг с другом, а Чживон уже взбесил, дало тот самый «старт» и подпитку. Поэтому обдумав все ключевые детали, у Ханбина получилось перенести их к его телу, прямо в больничную палату, но это отняло немало сил. Если какое-то — парень надеется, что лишь какое-то, — время придётся существовать вне своей физической оболочки, то следовало бы научиться управлять энергией, навык полезный, как-никак.       — Ух, — шипит Чживон, увидев эту самую оболочку в положении, мало чем отличающемся от его собственного, — выглядишь, конечно, плохо, чувак, — он подходит к больничной койке и рассматривает ханбиново тело, из которого торчит большее количество трубок, чем когда-либо, даже в обе ноздри воткнуты.       — Спасибо, старался, — ворчит Ханбин, так же рассматривая собственное тело, диву даваясь, ибо никогда не думал, что может такое наблюдать со стороны. И ужасно, и невероятно. — Видишь, я точно такой же овощ, как ты, так что не надо делать из себя жертву, позёр.       — Ой, не пизди, — отмахивается Чживон, — ты в таком состоянии ещё и дня не провел, а я — без малого полгода.       — Хотя бы просыпаться можешь периодически, а с моими дырявыми лёгкими это будет сделать затруднительно.       — Ой, хорош, — вновь отмахивается парень и принимается изучать показания на аппаратах жизнеобеспечения, видимо, пытаясь что-то в них разобрать.       — Вряд ли я отсюда выберусь так легко, так что, думаю, справедливость существует, поэтому должен помогать такому неотесанному шалопаю, как ты.       Чживон поджимает губы и едва заметно кивает.       Пусть это и прозвучало как сарказм, но на самом деле Ханбин был действительно искренен и честен. Он хотел помочь Чживону и спасти тем самым самого себя. Этот парень не заслуживал того, чтобы провести в лежачем положении оставшуюся жизнь, долгую или нет. Никто подобного не заслуживал.       — Ну, поглазел, и хватит, — говорит Ханбин и зажмуривается, пытается перенести их обратно, залезть в голову Чживона. Но, видимо, энергии было ранее затрачено слишком много, и в этот раз потуги похожи на попытки завести сломанный мотоцикл. — А для того, чтобы вернуть нас обратно к тебе на хату, мне нужно разрешения спросить?       — Если я намеренно не закрываю доступ, то, думаю, нет. Так что заходи, не стесняйся, — хмыкает Чживон.       Но Ханбин не может, как ни старается. Попросить помощи не может тоже, ведь Чживон, кажется, так легко это делает, значит, это не должно вызывать трудностей. Ханбин морщится, пытается снова, визуализирует максимально все, что только может, и жалеет, что ранее не запоминал больше деталей. Открывая глаза, парень видит перед собой то же кресло, что и в чживоновой комнате, и радуется, что получилось, но только первые пару секунд. Оказывается, потратить большое количество энергии — это больно, причём везде. Ким прокашливается и оседает на сиденье кресла, матерится и охватывает себя длинными руками поперёк туловища.       Чужие холодные ладони ложатся на его плечи, и постепенно нарастает ощущение, будто в Ханбина, как в живой сосуд, вливают энергию — чуть тёплый поток, что расходится по телу практически молниеносно. Он выпрямляется и глубоко вдыхает, раскрывая легкие. Рефлекторно хочется отстраниться, но Чживон налегает сверху, припечатывая его пятой точкой к сидению. Постепенно, по мере «вливания», ладони теплеют, а затем охлаждаются, и вскоре Чживон их убирает.       — Не благодари.       — Как это мило с твоей стороны, — возникает странное чувство неловкости, будто с Ханбином только что собственной кровью поделились, что, на самом-то деле, не так далеко от истины. — А это больно?       — Делиться энергией? Честно, чистой воды импровизация, — Чживон поднимает брови. — Неприятно, будто из тебя вытягивают веревки, а тебе, наверное, кажется, что в тело вливают воду. Я вообще это впервые делаю, но, наверное, так и должно быть.       Они общаются так ещё некоторое время, за которое Ханбин постоянно задаёт вопросы, а Чживон на них отвечает. Оказывается, что Ким — первый «гость» в его голове, и то — только потому, что они братья по несчастью, Ханбин все ещё здесь.       — А ты не пробовал, к примеру, где-нибудь погулять, кроме своей комнаты?       — Не-а. Это, должно быть, очень затратно. Представь место, к которому ты привязан ровно ничем, только можешь представлять, куда отправишься. Как погружаться в батискафе на дно Марианской впадины.       — Боишься глубины?       — Боюсь потеряться.       Ханбин пытается понять, как действовать дальше, как именно ему вернуть Чживона в земной мир, ведь ничто материальное и нематериальное помочь доселе было не в силах. Хочет ли сам Чживон возвращаться? Может, в этом все дело?       — А ты пытался когда-нибудь… — начинает было Ханбин, но договорить так и не успевает, ибо внезапно проваливается в кромешную темноту, перевернувшись вместе с креслом градусов этак на триста двадцать, кажется, протаранив пол.       Когда парень открывает глаза, то видит уже ранее изведанную больничную палату, где находится его физическая оболочка. Почему это произошло? Чживон его вытолкнул насильно?       «Нет, он просто проснулся в своём теле»       Значит, он в сознании и, следовательно, вне зоны доступа. Ханбин может обдумать все сам, переварить полученную информацию и все-таки разобраться, что же ему делать дальше. Чживон не хочет возвращаться. Это стало понятным, как только Ханбин сложил два и два. Пусть там, в земном мире, находится семья, которая, что называется, любит и ждёт, но быть обузой для них, — как Чживон думает, — станет просто невыносимым. Ханбин бы сам не смог так жить, зная, что близким взглянуть на него больно — меньше всего хочется причинять кому-то боль. А все потому, что он пошёл на чертов красный. Вот почему Чживону нужна помощь. Как бы это просто и банально ни звучало, но они могут помочь друг другу. В этом-то замысел райской секретарши и прост, и гениален. Если Ханбин заставит Чживона захотеть вернуться обратно, побороть собственное тело, чтобы встать на ноги, то и самого себя сможет в этом убедить и, как следствие, вернуться обратно тоже.       Решая проверить одну из своих авторских теорий, Ханбин уверенно шагает прямо на стену, дабы узнать, может ли преодолевать подобные барьеры. Оказывается, это ему нипочём, вот только видеть Юнхена, понурого и уставшего, в коридоре перед дверью отделения интенсивной терапии — отнюдь нет. Ханбин присаживается рядом на свободное место и заглядывает другу через плечо; Юнхен листает их общие фотографии в галерее телефона и потирает переносицу.       Будто чувствуя присутствие кого-то, парень поднимет голову и осматривает помещение.       — Какой же ты придурок, — снова возвращает внимание к дисплею, куда смотрит и сам Ким, — как же ты меня бесишь. Вот ты умрешь, а с кем мне жить потом?       — Сам ты придурок, — Ханбин толкает друга в плечо, чего он, конечно же, не может ощутить, но все-таки вздрагивает. — Будешь знать, как тусоваться с Чжинхван-хеном вместо меня, — Ким пусть и старается держаться, но губы все дрожат, как если бы сдерживал слезы. — Я ещё к тебе вернусь, вот увидишь.

***

      Чживон вернулся через несколько дней, в течение которых Ханбин пытался привыкнуть к своему новому состоянию, к новому виду существования. А потом внезапно перенесся прямиком в чужую голову. На самом деле, тренировки даром не прошли, ведь по итогу Ким смог немного погулять по крышам Сеула, что хотел сделать уже очень и очень давно, но все боялся. А теперь, просто представив картинку и очень-очень захотев, оказался балансирующим на краю пропасти, чем ему и представлялось расстояние в несколько десятков метров.       Пусть потом он едва не склеил ласты в самом прямом смысле, пытался восстановиться довольно длительное время, но получилось же. Чем Ханбин и спешил поделиться с Чживоном, ибо видел в этом отличный способ как-то его растормошить:       — Хочу кое-что попробовать.       — Звучит, как будто мы престарелая пара гомосексуалистов-извращенцев, — прыскает Чживон.       — Раздвигай булочки, сладкий, — произносит Ханбин хриплым и более грубым голосом, а затем они оба заливаются смехом. — На самом деле, все не так. Вернее, не совсем так.       Он быстро сокращает между ними расстояние и, дабы разделять затраты энергии на двоих, касается ладонями чужих плеч и как можно более четко представляет в голове место, куда хочет перенестись.       — Вау, — только и выдавливает Чживон, задирает голову и осматривается по сторонам. Они стоят вдвоём прямо посреди широкого моста, а вокруг снуют люди. Многие останавливаются у перил моста и фотографируют водную гладь, смеются и о чем-то разговаривают, и все это в целом создаёт какофонию звуков, фоновый шум. Над ними раскинулось практически безоблачное небо, как из мультфильмов — ярко-голубое. — Ну и зачем мы здесь?       — А почему бы нам быть не здесь? — так же спрашивает Ханбин, пожимая плечами.       — То, что ты смог нас сюда перенести, конечно, круто, но почему именно мост?       — Забыл, какой ты грубиян неблагодарный, — фыркает парень и так же осматривается. — Здесь спокойно. Я часто приходил сюда с друзьями, там в конце парк есть. Хорошие воспоминания, как-никак.       По направлению к ним едет девушка в инвалидной коляске, а сразу же за ней мчится парень, что усердно пытается крутить колёса быстрее, дабы на своей коляске ее догнать. Со стороны это выглядит странно, но этим двоим, по всей видимости, очень наплевать — им просто нравится это. Солнце светит, но прямо над мостом раскинулись кроны деревьев, что растут прямо на огороженных участках земли по обе стороны моста.       Чживон цепляется взглядом за эту пару и следит, пока те не скрываются вдалеке. Видимо, это что-то все же в нем зацепило, и Ханбин едва заметно улыбается. Лёд тронулся.       — Если хочешь, можем посидеть в беседках в парке. Туда мы втайне проносили соджу в термосе, — Ханбин идёт вперёд, ведёт Чживона к небольшому парку, где гораздо тише.       Они заходят в одну из беседок и садятся на скамьи. Ким не уверен, получится ли, но раз они уже находятся здесь, то почему нет, если они могут в своём собственном мире нарисовать все, что захотят? Именно поэтому перед ними возникает бутылка с соджу и пара стаканов.       — Ты предлагаешь напиться? — усмехается Чживон, а Ханбин поигрывает бровями, а затем открывает бутылку.       — У тебя полгода не было нормальных развлечений, зуб даю, так что не прирекайся и испей уже настоящего алкоголя, щенок, — он пародирует голос бывалого ковбоя из старой техасской таверны. — Хотя, спорю, их вообще никогда не было.       — Говорит заядлый тусовщик, — хмыкает Чживон, но стакан в руки берет. — Да на тебя глянь — мамин одуванчик, сладкая деточка.       — Фу, говоришь, как старый хрыч и любитель юных мальчишеских попок.       Они прыскают со смеху, а затем Ханбин предлагает пить «за них», да ещё и не чокаясь, что вызывает новый приступ смеха. Ханбин не против рассказать о себе больше, потому что с Чживоном как-то легко разговаривать, более того — они бы могли подружиться в жизни. Если она, конечно, будет. Оказывается, точек соприкосновения находится немало: любовь к комиксам от Марвел, рэп-культуре, стилю в одежде, но насчёт некоторых вещей они все же нещадно ссорятся. К примеру, Чживон не любит Железного Человека и является активным сторонником Капитана Америки, из-за чего Ханбин готов грызться хоть целый день, ведь Тони Старк — его личный герой. За бутылкой соджу проходит несколько часов, и алкоголь своё дело сделал: развязал язык и положил конец терпению.       — А что насчёт тех людей на колясках? — решается задать вопрос Ханбин, который вертелся на языке, как только они их увидели, а теперь сказать оказалось делом на редкость легким.       — Что насчёт них? — Чживон заглядывает в чужие глаза и подпирает кулаком щеку.       — Ты бы смог так же?       — Я… Думаю, что нет... — парень потирает переносицу. — Нет, не смогу.       — Думаешь или точно нет?       — Эта пара... Они выглядят, как здоровые, просто прикованы к коляскам. В моем случае же передвигаться на коляске… Я просто не смогу, Ханбин. Человек, который всю жизнь мог ходить, а теперь одной ногой в могиле, да ещё и парализован. Это невозможно.       — То есть ты считаешь, что можно ставить на себе крест только потому, что отказали ноги? — Ханбин приподнимает одну бровь. — Пиздец ты недалекий, Чживон. Как, по-твоему, люди, ограниченные в движениях, передвигаются на них, как на ногах? Ты видел когда-нибудь, как люди на них вообще танцуют?       — А я тебе ещё раз говорю, — Чживон со стуком опускает ладони на стол: — что в моей жизни этого не будет. Видеть, знать, как маме тяжело возиться со мной, ведь сам даже на первый этаж дома не спущусь, — лучше тогда сразу в гроб ложиться.       — Ты даже попытаться не хочешь! Ведёшь себя как тряпка! Да, будет тяжело, но ты не будешь один с этим справляться. Думаешь, маме будет лучше, если ты вообще умрешь к чёртовой матери?! — Ханбин поднимается с места и теперь возвышается над парнем, не отводит взгляд, будто всем своим нутром хочет донести до этого лоботряса такую простую истину. Вот он — он подписался на эту сделку только потому, что хочет вернуться обратно, к себе домой, к близким. Плевать, пусть и в коляску сесть придётся, главное, что жив. Чживон настолько сильно этой тупой упрямостью раздражает, что Ханбин бы его уронил для профилактики несколько раз с моста головой вниз, дабы мозги свои мизерные прочистил.       — Не нравится что-то — вали в голову к другому инвалиду, я тебя не звал, — отрезает Чживон и тоже встаёт с места. Они снова злые и раздражённые, практически готовые переломать друг другу носы.       — Да как ты заебал! —выкрикивает Ханбин и с силой хлопает по чужому плечу широкой ладонью. Они мгновенно переносятся в новое место, но в этот раз Ким хотел удивить и шокировать Чживона, вернее, надеялся, что тот до усрачки испугается.       И именно поэтому под носками их ботинок простирается пропасть размером и высотой с пятидесятиэтажное здание, а позади — крыша этого небольшого небоскреба.       — Еб твою мать! — орёт Чживон и едва не заваливается вперёд, ибо от шока теряет равновесие. Ханбин успевает ухватить того за руку и оттащить назад. — Какого черта?! Я… Я… — парень тяжело дышит, хватает ртом воздух. — Пиздец, — чужая рука обвивает ханбинову и крепко сжимает, да так, что тот морщится.       — Боишься высоты? — тихо спрашивает Ханбин и без страха смотрит вниз.       Если бы Чживон действительно хотел умереть, то то не дрожал бы так, ухватившись за чужую руку. Каков бы ни был смельчак, а перед смертельной опасностью боится до трясучки, до стучащих друг о друга зубов, и Ханбин от этого победно улыбается.       — Ссыкло ты обыкновенное, Чживон-а.       — То есть ты просто поржать хотел? — шипит парень и больно бьет кулаком по плечу. — Пидор, я высоты боюсь!       — А ещё ты боишься умереть.       Внизу, на кажущемся очень очень большим отсюда расстоянии, снуют маленькие разноцветные точки-машины, дорога освещена уличными фонарями, кое-где в окнах соседних зданий горит свет. И этот вечер был бы идеальным, не слишком жарким, но и не холодным, вот только до жути напуганный Чживон своей физиономией портит Ханбину идиллию.       Они отходят от края крыши, Чживон отлепляется наконец от чужой руки и расслаблено выдыхает.       — Вообще почему мы перемещаемся только туда, куда хочешь ты? — фыркает парень и зарывается пятерней в волосы, ероша их ещё больше, чем уже есть.       — Юный мой падаван, — Ханбин нарочно делает голос грубее, — наставник здесь я, значит, и маршрут обозначаю тоже я.       — Хер ты моржовый, а не наставник.       — Пойди и вымой свой грязный рот с мылом, столько материться неприлично.       — Пошёл бы, да только не знаю маршрута!       Ханбин закатывает глаза, но все же перемещает их снова в чживонову голову. Да, пусть это занимает уже не так много времени и отбирает не столько много сил, но все же неприятное ощущение нарастающего гула внутри черепной коробки приносит дискомфорт. Чживон будто это знает и касается рукой предплечья, отдаёт часть своей энергии, и практически сразу гул затихает. Как бы он ни бесил, но все же бывает полезным.       — Спасибо.       Ханбин уже было решает прочистить уши, ибо слышится всякое, пока не сталкивается с Чживоном взглядами, и понимает, что это все — взаправду.       — За что?       — За то, что показал сегодня все это.       Ким не успевает ничего на это ответить, так как Чживон в следующую же секунду растворяется в воздухе, а он сам снова проваливается в черноту.       — Пожалуйста, Чживон-а, — проговаривает парень уже одними губами, зная, что этого уже не услышат.