Se Vere. Невыученные уроки.

А в кипящих котлах прежних войн и смут Столько пищи для маленьких наших мозгов, Мы на роли предателей, трусов, иуд В детских играх своих назначали врагов. И злодея следам не давали остыть, И прекраснейших дам обещали любить. И друзей успокоив и ближних любя, Мы на роли героев вводили себя.

      У Аластора Грюма как учителя и куратора почти не было недостатков, кроме одного: он считал нас непроходимыми эгоистами. Первое, о чем он предупредил новобранцев, сидящих перед ним на скамье в тренировочном зале — это жить с мыслью, что нас могут убить. Не цепляться ни за вещи, ни за людей, ни за что-либо еще — музыку, еду, дом. Сегодня мы есть, а завтра мы можем исчезнуть, смиритесь что однажды наступит день, когда вам будет все равно, что происходит за соседским забором и что на вас надето. Этому он выучил нас настолько хорошо, что забыл научить другому — жить с мыслью, что это может случиться не с нами, а с кем-то еще. Кем-то близким. Другом. Соратником. Соседом из-за забора. А нам придется смотреть на это и жить дальше — отворачиваться от камня, под которым лежит чье-то бездыханное тело и идти вперед.       Несколько месяцев тому назад, в самое темное и мрачное время, когда карманы мои были полны записками, дом — маглорожденными гостями, а голова — паническими мыслями, я услышала один диалог. Бет, миниатюрная непоседа-архивариус, редко высовывающаяся из Отдела Тайн, сказала при мне Арману Мезеру: «Мой эгоизм простирается куда дальше, чем вы можете себе представить. Настолько далеко, что клянусь, если кто-то попробует убить вас, я брошусь наперерез. Потому что я ни минуты не хочу жить в мире, в котором вы будете мертвы. Я настолько люблю сама себя, что не хочу переживать невыносимую боль вашей потери. Вам будет уже все равно, но я желаю оградить себя от боли настолько сильно, что предпочту умереть первой, чем допустить, чтобы это случилось с вами. Потому что точно знаю, что вам будет все равно. И только вы будете знать правду — что я сделала это из любви к одному-единственному человеку. Самой себе».       Арман ушел, хлопнув дверью со всей дури, а Бет, обратившись лицом ко мне, продолжила: — Хотя в мире, где жила Лили Эванс об этом, конечно, никто не знает. Так что вы там говорили? Подшивки за восемьдесят девятый год?       Иногда я с ужасом думаю, а не была ли права Бет. Ведь в конечном итоге от смерти кого бы то ни было больше всего страдают его близкие, в то время как самому виновнику этого уже все равно.       Мемориум — это не церемония и не таинство, в отличие от того же Некроморлиса. Это когда мы, живые, должны приходить в атриум, зажигать свечи, смотреть на своих коллег и друзей и гнать от себя одну-единственную мысль: кто-то из нас следующий. А остальные будут приходить сюда и оплакивать его, гадая, кто следующий из них. И так далее. И так далее. Мы заводим себе любовников, домашних животных, кто-то умудряется даже детей, обустраиваем дома, покупаем одежду и книги, но все время живем с ощущением, что наступит день, когда ничто из этого нам не понадобится.       Я привела курсантов в атриум, когда там собрались уже все существующие в природе мракоборцы и правопорядочники. Все, кто держал в руках палочки и стоял на страже магического правопорядка и безопасности. Как хорошая наседка я вышла из лифта, ведя с собой выводок перспективных, целеустремленных, отважных молодых людей, стараясь не думать о том, что мы выращиваем свежее пушечное мясо. — Поздно, Фр… Сн… леди Анжелика, — запнувшись дважды на ровном месте поприветствовал меня Корвус Скримджер. Весь первый отряд — Гавейн, Корвус, Роберт и остальные рослые, крепкие, закаленные мужчины, цвет мракоборческого отдела, стояли у фотографии Саймона. На секунду я перестала ощущать ноги ниже колена. — Здесь нет Грюма, — суфлерским шепотом прошипел Рон, обводя взглядом снимки. — Потому что на момент гибели он не являлся официально трудоустроенным мракоборцем, — прогудел кто-то за нашими спинами. — Сэр! Ретт Робардс подошел к курсантам и внимательно вгляделся в лица. — Отцепись от них, крылышками укрывать не хватало, — бросил он мне. — Грюма, насколько я знаю, отнесли к той же категории, что и Римуса. «Принял участие в военной операции по личной гражданской инициативе».       Мы с Гарри переглянулись, и я увидела, как у него заиграли желваки.       На самом деле эта тема была больной. На мемориуме действительно вспоминают ТОЛЬКО мракоборцев, погибших при исполнении служебного долга. И ТОЛЬКО если в данный конкретный момент погибший СОСТОЯЛ в мракоборческом отделе. Грюма, Римуса и остальных причислили к «гражданским лицам». Орден Феникса в документах, отчетах и речах упоминался как «неправительственная организация» — таким приемлемым термином заменили предыдущий: «незаконная». ОД был снисходительно окрещен «клубом по интересам» наравне с другими хогвартскими кружками, даром что полный его состав — те, кто остался в живых — ходили на подготовительные курсы. Разумеется, не все пошли в мракоборцы. Мы с самого начала понимали, что для них это способ снова ощутить свою общность, а не прокачивать боевые навыки.       Оставив курсантов с Реттом, я зажигаю охапку свечей и первым делом подхожу к снимку Шарлин.       Это фото сделала я за месяц до ее смерти. Мы были в Фулхеме, на ярмарке народных промыслов. В тот день Роберт сделал ей предложение и все мракоборцы праздновали в пабе, запускали фейерверки и привлекли к празднованию прилетевший на вызов отряд из отдела по придумыванию объяснений для маглов, потому что мы засветились. Это был самый лучший день — после мы так веселились лишь когда угоняли «Ночной рыцарь» в день выпускных испытаний. Я, Дора и Рема, перешедшая позже в отдел правопорядка, фотографировали все вокруг и подпевали «Детку Дэви» нетрезвому гитаристу в углу паба. Шарлин улыбалась, сидя в другом углу и задумчиво водя пальцем по столешнице. Из прически выбился локон и спадал на шею прямо у аорты, а свитер перекрутился набок. Наверно, именно поэтому было так больно смотреть на фото — оно было вырвано из другой жизни, той, что для нас недосягаема.       Иногда мы хотим быть кем-то другим. Кем-то более величественным, внушающим трепет. Я заметила, что мне нравится жест надевания капюшона — симметрично с обеих сторон, слегка надвигая на глаза, и вот уже ты загадочная мрачная фигура в полумраке безлюдного переулка. Плечи сами собой расправляются, и линия губ становится острее. А иногда хочется быть кем-то более легким, невесомым и разноцветным. Ходить босиком в полосе прибоя в коротеньких шортах и шляпе с широкими полями, размахивая босоножками. Зависать в кафе с подругами, фотографироваться, ходить по магазинам. Плавать, коллекционировать забавные вещи, рисовать, спорить. Это был кусочек именно такой жизни. В тот вечер мы кидались жареной картошкой и хохотали как умалишенные, забывая, что творится вне стен паба, забывая, что где-то есть смерть, одиночество, голод. В тот вечер я забыла даже про Северуса, даже про дедушку и маму — я просто оторвалась от своей реальности и воспарила над землей, радуясь тем, что могу высоко задирать голову и визжать от восторга, когда Дора угодила кусочком жареной картошки прямо в глаз Реме, а когда та полезла мстить, суммарная их неуклюжесть опрокинула стол и забрызгала мою блузку пивом.       Каждое фото в этом зале было крошечным кусочком мира, который ушел навсегда. И даже если сейчас мы построим этот мир заново — с Ари, Сес, Джи, Ремой и Сельмой — он тоже когда-нибудь канет туда же, составив компанию предыдущему. Я отхожу от фото и сталкиваюсь нос к носу с Робертом. — Энж. — Роб.       Все мы понимали, что Сесилии предстоит долгий путь, мой путь — путь исцеления вдребезги разбитого сердца. После того как Роберт закончил балагурить и шутить на тему того что из всего нашего окружения лишь они двое остались без пары (еще раз Ари припомнит мне шутку про Ковчег, я ее укушу!), он начал прятаться. Потом пить. Потом опять балагурить и потом ходить кругами около парфюмерного магазина. Мы все следили за их брачными танцами, как за хорошим сериалом, но мракоборцам было не до смеха. Особенно мне. Я была живым доказательством того, что у этой истории может быть счастливый конец. И я же была виновницей того, почему вообще кому-то еще в этом мире надо исцелять разбитое сердце.       На фото Дора была с лиловыми волосами, улыбалась и подмигивала в камеру. Это фото тоже сделала я. Как и фото Саймона те недолгие два месяца, которые мальчики называли «периодом халявной пиццы». Вот вам еще одна монетка в копилочку «лови момент», хотя мне начинало казаться, что фотографии с тех дней, когда запечатленные на них люди были юны и счастливы просто какая-то жуткая насмешка над тем, где они оказались теперь.       Дора официально была отстранена от работы по состоянию здоровья. А меня уволили за несколько недель до Битвы — если бы я тогда погибла, моего фото тут не было бы. Рядом с каждым снимком перечисление регалий — образование, результаты тестирования, год принятия в отдел, достижения, рейды, награды, поощрения, причина смерти. Если бы здесь было фото Грюма, список был бы бесконечным. Половина заключенных Азкабана. Кураторство. Это же Аластор, наш Аластор, цветущий теперь голубыми цветами на берегу Черного озера. — Господа, — традиционная речь министра. — Мы здесь для того, чтобы почтить память наших друзей и коллег… — Леди Энжи, — низкий, мягкий голос, чем-то похож на моллин, раздается у моего левого плеча и короткие пухлые пальцы цепко впиваются в ткань мантии над локтем. — Миссис Канингем, — шепчу я в ответ. Кого я обманываю? Мы имели уже массу поводов убедиться, что рок тебя настигнет. — Год назад вас не было на мемориуме. — Я сидела дома под арестом. — Вы не были у нас с тех пор как обнародовали завещание Сая, — мягко, почти по-матерински упрекает она меня.       Да, миссис Гленда Канингем сокращенно называет моего бывшего одноклассника, растерзанного оборотнями у меня на глазах, просто Сай. Это самая отвратительная часть в церемонии — мы вспоминаем павших воинов, но для кого-то в зале они просто супруги и дети, которых можно называть уменьшительно-ласкательными именами и тешить нас рассказами о том, какие большие и невинные голубые глаза были у них в трехлетнем возрасте. Не буду добавлять для красного словца, что это хуже Круциатуса или действия оборотного, но все мы знаем, на какой из этих трех вариантов добровольно бы не пошли. — Простите, я… — Я понимаю, — она слегка прижимает мой локоть к груди, и чувство жгучего, невыносимого стыда затопляет меня с головой, — жаль, что это, кажется, единственный способ оказаться как можно дальше от этих ужасов. Но вы могли бы заходить, дорогая. Уверена, Сай хотел бы этого.       Я не имею ни малейшего понятия, до какой степени были известны Гленде планы Саймона относительно меня, но вот еще один момент, который меня бесит: оставшиеся в живых почему-то с готовностью решают, чего бы хотели мертвые.       Если я еще раз услышу, что Дора хотела бы тихой и спокойной жизни с семьей в каком-нибудь коттедже на побережье, я закричу. То же самое касается Шарлин. Поставила бы то же самое на Лили и на Нарциссу в равной степени, если вы понимаете, о чем я.       Краем глаза я замечаю мелькнувшую у фотографии Тонкс серую феску. И стыд мгновенно сменяется бешенством. Надо быть либо смелым, как все изображенные на фото вместе взятые, либо умалишенным, если ты из секретариата и решил прийти во время мемориума в атриум, под завязку полный мракоборцами.       Боком ко мне стоял человек, из-за которого здесь нет фотографии Грюма. Асквелл Бишоп.       Если и есть на свете более бесцветная и посредственная фамилия, чем «Смит», то это «Бишоп». Честное слово, тогда я еще не читала Лавкрафта, само собой, не могла проассоциировать ее с Мискатоником или Данвичем, но даже они дела не поправили — при звучании фамилии «Бишоп» мне представляется нечто среднее между караваем хлеба и женским пуританским чепчиком. Март 1993 года, Министерство, мракоборческий отдел.       Кусочек сливочного масла шлепается мне прямо на веко, сползает по щеке и падает на блузку, пачкая кармашек. Я ахаю и мгновенно ощущаю прилив крови в голову — раньше, чем мозг, занятый этим, отдает приказ руке, я уже тянусь к тарелке с пюре, зачерпываю его голой ладонью и швыряю в лицо Роберта. Отряхиваясь, он попадает в Рему, та, целясь порцией пюре в меня, попадает в Тонкс, и…       Я никогда не дралась в столовой. Ни в магловской школе, ни в Ховартсе, ни дома — я видела такое только по телевизору или в окнах других школ — например когда мы сбегали после уроков смотреть через забор на убогих во дворе Брутуса, пролезали к ним по раскидистому вязу и воровали обеды из пакетов в раздевалке, пока убогих собирали на ежедневную линейку. Единственным способом бунта для них были стихийные акции вроде битья окон или драк в столовой. Одетые в одинаковые серые робы, оттуда они выходили разукрашенными во все цвета… нет, не радуги, в другой субстанции, с которой, по рассказам, можно было сравнить еду в Брутусе.       И вот теперь я сама оказалась в центре такого водоворота, по которому летали ложки, джем, творог, каши и салатные листья.       Спустя десять минут нас ждал самый унизительный (и самый оправданный) скандал в жизни. Всех курсантов и шестнадцатый отряд выстроили в кабинете главы отдела и Скримджер самолично в течение получаса клял нашу дисциплину, самомнение, осанку, боевые навыки и фантазию, ни разу не повторившись. Это был худший день из всех, которые я провела будучи курсантом. Худший, потому что лучше бы я еще раз вымазалась в масле и пюре, чем в том, чем нас щедро полил начальник в словесной форме. Два набора и трое мракоборцев оказались под угрозой увольнения.       На следующий день мне пришлось взять свои слова обратно — худшим был именно он. Ибо мы наблюдали скандал еще более жуткий — между министерскими клерками и Аластором Грюмом.       Надо понимать, что две параллельные вселенные — администрация с одной стороны и мракоборцы, правопорядочники и отдел по ликвидации незаконного товарооборота с другой — всегда были не то что на ножах, но точно на зубочистках. Не буду уточнять, куда они готовы воткнуть их друг другу, но вкратце это было так: они мнили себя хозяевами всего сущего, а мы смотрели на них как на младенцев, не способных держать в руках ничего опаснее вилки и уж тем более не ситуацию в магическом сообществе.       Аластор был одним из немногих, кто не стеснялся об этом напоминать. После нашего ухода из отдела он попытался замолвить за нас словечко, однако разговор застали министр и Бартемиус Крауч, пришедшие обсудить обеспечение безопасности на Чемпионате, так что слово за слово разговор перерос в сферу выяснения, кто на самом деле кому что и куда закручивает в магическом мире. Итогом оказалось увольнение Грюма. Член секретариата, Аксвелл Бишоп, только что закончивший стажировку (и позже уступивший свое место Перси Уизли) отыскал в кодексе общих правил Министерства какое-то упоминание о соблюдении дисциплины, и влез с ним в диспут между администрацией и мракоборцами, когда дело должно было закончиться уже всего-навсего выговором и штрафом. И все рухнуло. — Аластор Грюм. Вам предъявлено обвинение в несоблюдении внутреннего распорядка Министерства. К тому же на вас регулярно отсутствует форменная мантия, и у нас имеются сведения, подтверждающие применение несанкционированных атакующих чар вашими студентами прямо на занятиях, — заливался этот глист на следующий день прямо перед всем отделом. — Вы можете пройти исправительные работы или согласиться на временное отстра… — Исправительные работы? — голос Грюма перекрыл писк Бишопа и перешептывания в толпе на раз, — мне что, прикажут мыть полы, или чистить камины, или вылизывать зад административным крысам вроде тебя?       Мы с Дорой синхронно набрали воздуха в легкие, и тут же наши рты были бесцеремонно захлопнуты чьими-то горячими ладонями. Над нашими соединенными плечами раздался голос Шарлин: — Слышали? Отсутствует форменная мантия. Ну конечно мы каждое утро должны уделять наведению лоска, иначе темным созданиям просто не внушишь необходимый трепет. Неясно, послужила тому поводом ее реплика или тирада Грюма, но по рядам мракоборцев пробежал смешок.       Лицо Аксвелла приобрело оттенок свежесрезанной клубники. — В кабинете Скримджера в третьем шкафу слева лежит документ на собственность дома 56а на Парабет-роуд, — тихо и твердо шептала Шарлин, — если Грюма сейчас уволят, у него отберут дом, так как он ведомственный. Скримджер не покажется в кабинете еще минут пятнадцать. Быстро. На секунду мы опешили. Но дважды нам повторять не пришлось.       Чем закончился скандал, мы потом узнали со слов Ремы и Роберта. Грюм с шумом и фразеологизмами уволился. Через два часа Фадж в сопровождении Бишопа пришел к начальству с требованием изъять у Аластора дом. — Я с удовольствием оказал бы вам содействие, — пожал плечами Руфус, — но, увы, документ на собственность куда-то делся. Да и зачем вам этот дом, Корнелиус? Разве мало у Министерства собственности? — Руфус, очевидно, это вы вполне могли посодействовать его «исчезновению»… — Вы полагаете, что я способен целенаправленно передать документ на собственность мракоборцу, об увольнении которого мне заранее было доподлинно неизвестно? И потом, все это время я был вместе с вами.       Бишоп совершенно отчетливо скрипнул зубами.       Уже после ухода администрации Скримджер оглядел всех выползших в коридор из локаций мракоборцев и курсантов и сузил глаза. — Я надеюсь, остальные бумаги сложены в том же порядке, в котором были.       Многие недоуменно-радостно переглянулись, мы же с Дорой смиренно смотрели в пол.       Вечером того же дня дом на Парабет-роуд встретил нас включенным светом и раскрытым в самой середине гостиной саквояжем с незримым расширением внутри. — Вы поздно, — вместо приветствия буркнул нам бывший тренер. Все мы — я, Дора, Рема, Саймон, Роберт, Шарлин, Френсис, Джейкоб — ввалились в дом и радостно потирали руки. По двум причинам: наконец-то оказались в тепле и собирались обрадовать нашего учителя и коллегу. — Магловским транспортом, — объяснила Дора. — Кажется, мне тоже придется им воспользоваться в скором времени, — ухмыльнулся Грюм. — Не придется, — торжественно объявила я, жестом фокусника извлекая из рукава документы на собственность.       Расплата за это довольно крупное хулиганство грянула буквально неделю спустя. — И на этом все. — Простите? — Министерство не нуждается в таком количестве мракоборцев, Руфус. Сейчас спокойные, благоденствующие времена, и нам вполне хватает отдела магического правопорядка. Полагаю, новых наборов на курсы не будет. — Министр, простите… — Сейчас очень важно верно расставить приоритеты. У нас на носу, как вам известно, массовые мероприятия, которые требуют вложений. Следовательно, мы не можем позволить себе содержать широкий круг курсантов, из которых еще непонятно что вырастет. — Но министр, ведь массовые мероприятия как раз-таки и являются отличной почвой для нарушения закона! Что, если ситуация выйдет из-под контроля? И будут пострадавшие? — Как я уже сказал, — слегка повысил голос Фадж, от чего тот стал чуточку писклявее — так, будто к нему на колени села вейла, — для обеспечения правопорядка нам вполне хватает отдела магического правопорядка. Разговор окончен, Руфус.       Наверно, все мы в какой-то степени благодарны Фаджу за его феерически глупую выходку. В тот день мы впервые сплотились. Мракоборцы и курсанты, пришедшие сюда ради одного общего дела — мы почувствовали себя непрошеными гостями на празднике, которых посадили в дальний угол и не представили остальным. Над залом тогда витал дух единения, сочувствия и… тотального презрения к административникам. Ей-богу, если до того момента канцелярские крысы могли спокойно передвигаться по министерству и мнить себя хозяевами положения, в тот день мы объявили им войну, которая не закончилась до сих пор.       И хотя понадобилось всего три месяца — до побега Сириуса из Азкабана, потом еще год — до Черной Метки на чемпионате по квиддичу — для того, чтобы Фадж, белее мела, прибежал в отдел с просьбой составить правопорядочникам компанию и усилить патрулирование массовых мероприятий, а потом прошел еще почти год, пока он не приполз к начальству с тортом и печатью, умоляя принять на себя бремя министра, за это время мы столько раз чувствовали себя вывалянными в смоле и перьях, что до сих пор ничего не простили.       День наибольшего кошмара для волшебного мира — когда выяснилось, что Темный Лорд действительно жив — стал днем нашего триумфа. Фадж хотел поговорить наедине, но куда там — к дверям руководителя сбежался весь отдел и кое-кто из правопорядочников. Тихой отставки не получилось, у Фаджа была роскошная колоритная публика. Мы висели на плечах друг друга и наступали на пятки, норовя заглянуть в кабинет, куда Скримджер «прошу прощения, запамятовал» закрыть дверь. И если администрация для вида погрустила (хотя все сидели по кабинетам и тряслись сусликами, всем было не до того), мы устроили старому пингвину достойные проводы в лучших традициях Натаниэля Готорна. Фаджа до выхода провожали такими взглядами и посвистыванием, будто на груди у него была пришита алая буква «т». Тюфяк, тролль, тормоз, понравившееся подчеркните.       И хотя вот уже который выходец из мракборцев занимал кресло министра магии (а раньше, помнится, это место чаще доставалось специалистам по магической юриспруденции, теперь представьте Люциуса на его месте, теперь представьте реакцию магического сообщества, теперь вспомните, кто угрожает стать самым крутым специалистом по магической юриспруденции в ближайшее время), при виде канцеляристов мы привычно отворачивались. Это было круче, чем резня между факультетами. Это был вопрос востребованности квалификации, один из самых жестоких вопросов во взрослом мире.       Но Бишоп одержал совсем крохотную, маленькую, незаметную в сравнении с остальными победу. Ему достался дом Грюма после того, как смерть Аластора была документально засвидетельствована. И предоставила ему этот дом Амбридж, потому что после вот уже которой смены власти глист умудряется сохранить за собой место в секретариате.       Он был на год старше Доры и поговаривали, что он в нее влюблен. На данный момент Перси уже обскакал его в карьере, а Бишоп все сидел на том же самом стуле, которое занял сразу после окончания стажировки, и не двигался ни назад, ни вперед. Может, он и был наказан в глазах всего Министерства, но он не мог не знать, что с этим не вполне согласны присутствующие в атриуме мракоборцы.       Увольнение Грюма послужило еще кое-чему. Дисциплина среди силовых подразделений — всех! — пошатнулась неимоверно. Шарлин открыла сезон на открытое небрежение внутренним распорядком, демонстративно придя в корсете поверх блузки и без мантии.       Шарлин была для нас всем. Шарлин эту выходку простили. Как прощали мне и Мэри следующие три года.       Потом Френсис и Роберт разрешили нам в открытую использовать ЛЮБЫЕ заклинания на тренировках, заявив при Фадже и Дьюике «на непростительные у вас, куриц, все равно кишок не хватит».       Бишопа я не видела в лицо с того вечера — кажется, он сознательно начал избегать мракоборцев — когда сами Робардсы с Корвусом Скримджером во главе — то есть первый, элитный отряд, — вернувшись из рейда, выпали из камина в конце рабочего дня, одетые в прокопченные и залитые зельями и каким-то порошком толстовки а-ля милитари, и, завидев Фаджа, извиняющее крикнули: — Простите, министр, что мы сегодня без форменных мантий. Знаете, в пылу схватки некогда наводить лоск.       Я до сих пор надеюсь, что гогот всего мракоборческого отдела, собравшегося тогда в атриуме, до сих пор снится некоторым административникам в страшных снах.