А может, всё было так?

Этот день рождения, определенно, самый ужасный за всю мою жизнь. Хуже даже десятилетия, когда родители вынуждены были уехать и со мной осталась мамина тетя. На десерт в тот день был тушеный чернослив… Я разбита… Внутри так пусто. Когда я только вошла в комнату, в глаза мне бросилась коробка с платьем, брошенная мною на кровать сегодня утром… Кажется, что с той минуты прошла целая жизнь. Следуя привычке, я принялась наводить порядок: выкинула оберточную бумагу, которой был усыпан пол (красивая открытка с видом на Лондон отправилась следом), платье прямо в коробке сунула в комод, застелила постель, сложила книги на полки. Все это заняло у меня меньше пятнадцати минут. Я переоделась в любимую теплую пижаму и с ногами взобралась на подоконник, обитый мягкой тканью. Здесь же лежала книга, которую я планировала начать читать еще вчера, но она сейчас не вызывала никакого интереса. Из окна открывался потрясающий вид на Запретный лес и озеро перед ним. На траве прямо перед самой водой кто-то играл с Клыком, а Хагрид сидел на пороге перед своей хижиной и наблюдал за этим. В беседке перед замком расположилась большая компания… Кто-то из них то и дело подбегал к вишневому дереву, которое благодаря чарам профессора Спраут дарило нам сочные, сладкие ягоды круглый год. Все вокруг продолжали жить, радоваться и надеяться, даже не подозревая, что мне, Гермионе, сейчас очень плохо. Постепенно за окном темнело… Ученики сменяли друг друга, а я, кажется, даже не замечала этого. Пересматривая семейный альбом с фотографиями и жалея, что так и не засняла родителей на магический фотоаппарат, я просидела несколько часов на одном месте. С этой болью невозможно жить… Вдруг всплыло столько несказанных слов. Столько ссор и упреков казались теперь неважными и несправедливыми с моей стороны. Только бы увидеть их еще раз. Сказать, как сильно я их люблю, попросить прощения… За всю свою жизнь я не плакала столько, сколько плакала в этот день. Хотелось открыть окно и прыгнуть в него, чтобы уже через несколько секунд оказаться рядом с родителями. Самые родные и любимые… В дверь моей комнаты, кажется, стучали. Я слышала голоса Драко и Гарри, но так ни разу и не открыла им. Не было сил видеть кого-либо. Когда совсем стемнело, я вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего дня. Не то, чтобы у меня вдруг проснулось чувство голода, но от горячего чая я бы, наверное, не отказалась… Что угодно, только бы не сидеть больше в этой темной комнате, в которой повсюду были лишь воспоминания. В гостиной старост не было никого. Тем лучше. Не было желания видеть кого-либо. В том числе и потому, что я так и шла в своей розовой пижаме. В коридорах замка было прохладно, темно и главное — пусто. Даже все волшебники с портретов куда-то ушли. Зато на кухне, как и всегда, царила жизнь. Домовые эльфы шныряли тут и там, что-то делая, о чем-то шумно переговариваясь и с опаской косясь на меня — помнят еще, с каким рвением я пыталась освободить их. Я села за небольшой столик возле стены. Добби, прижав ушки к голове, принес мне чай и большущий кусок шоколадного торта. Такой же делала мама на каждый мой день рождения. — Мама… Папа… Вокруг меня моментально собралась целая толпа домовиков. Они, глядя на то, как я плачу, испуганно прижимали уши к голове и смешно выпучивали глаза, которые, подобно моим, наполнялись слезами. Кто-то из них погладил меня по голове, и я кисло улыбнулась в ответ — все хорошо… Внезапно картина, служащая входом и выходом и прячущая кухню от посторонних наблюдателей, отъехала в сторону. В проеме показался профессор Снейп. Необычайно бледный… Черные глаза были уставшими. С минуту мы удивленно смотрели друг на друга. — Вас хотел видеть профессор Дамблдор, — нашлась я наконец. — Просил передать, если я вдруг встречу вас. Снейп кивнул, и на мгновение мне показалось, что он стал еще более уставшим. — Не сидите здесь долго, мисс Грейнджер, скоро отбой.

***

POV Северуса Когда я вечером вернулся с очередного собрания Пожирателей, мне было не по себе. Волан-де-Морт замышлял что-то, а я не знал — что именно, и это было плохо. Он потерял доверие, которое необходимо было в кратчайшие сроки вернуть. Нет доверия Темного Лорда — нет шанса выжить. Хогвартс встретил меня мрачной тишиной и прохладой. В подземельях, как и всегда, было сыро, и я в который раз напомнил себе, что неплохо было бы приготовить бодроперцовое зелье для себя любимого — болеть мне сейчас никак нельзя. Даже в моих личных комнатах (с всегда разожженным камином) было холодно и неуютно. Стоящая кругом тишина, которая, кажется, должна меня успокаивать, действовала на нервы и вызывала головную боль. Не помогали книги, не помогала многолистовая работа Грейнджер на тему… Я даже тему не соизволил запомнить, прочитав при этом эссе девчонки дважды. Что-то было не так, и я почти физически ощущал это. Мне, в лучших традициях паранойи, стало казаться, что все вокруг замышляют что-то против меня. Мне не нравилось поведение Дамблдора, который не говорил ничегошеньки. Мне не нравилось поведение матери, которая стала в последние несколько дней еще более скрытной, чем обычно. Она постоянно куда-то отлучалась, не объясняя ничего и ходя при этом донельзя хмурая. Про поведение Волан-де-Морта я вообще молчу. Чертов полукровка Риддл, страдающий манией величия и фетишизмом (он, я уверен, помешался на Поттере). Я подошел к наколдованному окну, которое всегда так раздражало меня. Из головы не выходило прошедшее собрание, после которого Темный лорд оставил несколько приближенных к себе волшебников. Еще недавно я был среди них, но не теперь. Сейчас мое место занял Малфой. И это не нравилось ни самому Люциусу, ни мне. Информации о том, что произойдет, у меня ноль. А то, что что-то произойдет, понятно уже по тому, как предвкушающее горят глаза Лейстрендж. Помешанная идиотка. С самого первого курса в Хогвартсе она была фанатичной бестолочью и горела идеей пополнить ряды Пожирателей. Это тогда было чем-то вроде молодежного движения, девизом которого была так обожаемая чистокровками фраза: «За чистоту крови — за светлое будущее». Сам я, надо сказать, никогда не имел ничего против маглорожденных. Что, в принципе, должно быть понятно хотя бы потому, что первые четыре года обучения я сох по Эванс. Гриффиндорская выскочка. Рыжеволосая стерва. Я помотал головой, отгоняя от себя образ красивой рыжеволосой девушки с надменной улыбкой на губах. «Я нравлюсь тебе, Северус? О, это очень приятно, ты такой душка… Ты знаешь, я тут домашку по зельям не доделала!» То, что я попал в, что называется, «плохую компанию» — целиком и полностью моя вина. Я сам, страдая некогда подростковым максимализмом и желанием доказать всем, что по праву являюсь наследником Принцев, ступил на скользкую тропинку изучения темной магии, которая и привела меня в ряды Пожирателей. Во что я вляпался, я, к сожалению, понял уже после того, как принял метку. Увлекшись воспоминаниями, я незаметно для себя съел целую плитку шоколада, лежащую тут же — на подоконнике. И только сейчас до меня дошло, что сегодня, помимо этой несчастной шоколадки, я не ел ничего. На часах было уже почти девять. Нет, определенно, еда для меня сегодня уже недоступна (дурацкая привычка, привитая мне с детства матерью — не есть на ночь). Мне срочно нужно выпить хотя бы чашечку кофе. Спать я в ближайшее время вряд ли лягу. Столь необходимого мне сейчас продукта у меня, конечно же, не оказалось. Да уж, мне с моим параненормальным везением только за Темным Лордом шпионить. Желание покинуть комнату, в которой у меня с чего-то вдруг развился приступ клаустрофобии, оказалось сильнее усталости. Кинув на спинку кресла дорожную мантию, я вышел из своих покоев. Как добраться до кухни, я узнал еще на втором курсе. В тот раз я, кажется, шпионил за Поттером и Блэком, которые неосознанно, разумеется, привели меня прямиком к натюрморту с весёлыми фруктами. С тех самых пор я частенько наведываюсь к домовикам, которые сердобольно подкармливают меня и не сдают при этом директору. У меня, таким образом, пропадает необходимость каждый раз присутствовать в Большом зале во время общих трапез. На кухне меня ждал сюрприз… Грейнджер, собственной персоной. Перед ней толпились домовики, с искренним состраданием глядя на ее, покрасневшую от слез, мордашку. На столике рядом с ведьмой дымилась чашка чая и стояла тарелка с шоколадным тортом. Наверное, она ждала от меня каких-то слов, но я никак не мог сообразить, что ей сказать. Что обычно говорят в таких ситуациях? Высказывают свои соболезнования? Как можно поддержать еще совсем маленького человека, который лишился важнейшей части своей жизни? Ситуацию «спасла» сама Грейнджер. Желанного кофе я так и не получил. Головная боль лишь усилилась, пока я поднимался из подземелий в директорскую башню, и меня это жутко злило — волшебники, владеющие ментальной магией, крайне сильно реагируют на эту самую боль. — Северус, мальчик мой, проходи! Вот такими словами меня встретил Дамблдор, и это заранее настораживало. За годы моих педагогических мучений приветствовали меня так всего несколько раз, и никогда это не сулило мне ничего хорошего. — Вы поговорили с Поттером? — спросил я, искренне надеясь на то, что подобный настрой директора вызван тяжелым разговором по душам с мальчишкой. Альбус отмахнулся от моего вопроса и что-то внутри меня буквально закричало о том, что дело — дрянь, и неплохо бы, в целях моей же безопасности, уйти отсюда. Как можно дальше, желательно. Инстинкт самосохранения всегда был развит у меня донельзя плохо, поэтому я спросил: — Что случилось? — Мы с мисс Грейнджер наведались к юристу ее родителей. Мысленно я выдохнул. Очевидно, директор просто слишком сильно проникся горем юной волшебницы. — И там ей передали необычайно интересный конверт, — продолжил Дамблдор, пристально глядя на меня. — И что же в нем? — спросил я безо всякого интереса. Мысленно я сейчас был в своих комнатах с чашкой крепкого кофе в руках. То, какие секреты были у родителей Грейнджер от нее самой, меня сейчас интересовало в последнюю очередь. Дамблдор пододвинул ко мне небольшой, пожелтевший от времени конверт и я недоуменно воззрился на него. — Вы уверены, что мне стоит… — Прочти, — оборвал меня директор, и я послушно взялся за конверт. Признаться, Альбус заинтриговал меня. В конверте обнаружились два сложенных пополам листа бумаги. Два письма, очевидно. Развернув наугад одно из них, я так и застыл, словно громом пораженный… Этот почерк я узнаю везде и всегда. «Гермиона!.. Я знаю, что не имею права называть тебя своей дочерью…». Сердце пропустило удар и вдруг забилось сильно-сильно, словно норовясь выскочить у меня из груди. Одно это предложение вызвало жутчайший диссонанс внутри меня… Зато, наконец, прошла головная боль… Очень не хотелось читать дальше, потому что я уже сейчас понимал, что после прочтения мною этого письма, мое и без того достаточно шаткое душевное спокойствие пойдет прахом. Тем не менее, я снова уткнулся в письмо. Конец POV Какое-то время в комнате царила напряженная тишина. Был слышен только треск дров в камине. Северус долго молчал, вчитываясь в слова, которых он не хотел читать. К нему вдруг с новой силой пришла боль утраты, которую он испытал много лет назад и которую все это время ему удавалось прятать внутри. Все прежние чувства вспыхнули с новой силой. Откуда-то вернулись давно забытые воспоминания. — Этого не может быть, — тихо, обращаясь, скорее, к самому себе, пробормотал он. — Этого просто не может быть. Я не могу понять этого, — профессор поднял взгляд на директора и еще тише добавил: — Я не знаю, как это осознать. Эта информация не может пройти через призму моего понимания. Дамблдор как-то невесело улыбнулся. Он пододвинул к Северусу чашку кофе, которая появилась у него на столе буквально из ниоткуда. — Грейнджер знает? — Гермиона, — директор с нажимом произнес это имя, — ничего не знает. Миранда в своем письме ни разу не упомянула твоего имени. Я сразу смог сложить два и два, но решил, что было бы неплохо сначала поговорить с тобой. Снейп отрешенно кивнул. Миранда, в самом деле, ни разу не назвала его имени. Специально? Скорее всего — просто так эта ведьма никогда ничего не делала. — Вы хотите, чтобы я сказал ей, — констатировал Северус. — В конце концов, ты — ее отец, — резонно заметил Дамблдор. — Она умная девочка и все поймет. Северус хмыкнул. С чего Дамблдор это взял? Вот он сам бы, например, не понял. И сейчас не понимал, а уж в ее возрасте — точно. — Меня сейчас больше волнует другой вопрос, — продолжил директор, не дожидаясь никакой реакции от Снейпа. — Я не виделся с Мирандой с тех самых пор, когда нам обоим было по девятнадцать, — перебил директора Северус. — Нет, я не знал, что она… жива.