Бесчестье: Затронутые Бездной

1835 год.

      Бран Джиллеспи был ярым аккуратистом, заядлым трудоголиком и никогда не был женат. Оформив опеку над внучатыми племянниками и приведя их в свой дом, он попросил брата и сестру только об одном: чтобы они не устраивали беспорядки и ничего не ломали. И, для того чтобы восстановить пробелы в знаниях, образовавшиеся за пару лет, что Мюринн и Лиама Даффи душило безденежье и безразличие к собственным детям, Джиллеспи нанял немолодого гувернера, который обучал Джерарда и Рамполтизу грамоте, языку, математике, географии, этике, музыке и искусствам.       Целые дни Джерри и Тиза безвылазно проводили в его большой квартире, неспешно ее исследуя. Учились и развлекали себя сами, пока дядюшка Бран пропадал на работе, возвращаясь поздними вечерами. Однако он никогда не уходил спать, не проведя хотя бы пару часов вместе с ними за разговорами у камина в гостиной. Брат и сестра чувствовали, что интересны ему, что по отношению к ним он испытывает по-отцовски теплые чувства. Тизе иногда и вовсе казалось, что мужчина корит себя за радость, что вспыхивает в нем каждый раз, когда он вспоминает их родителей. Ему было жаль, что они умерли, но в то же время их смерть подарила ему семью, о которой из-за своей занятости он мог только мечтать.       Он баловал их подарками и дорогой одеждой, а однажды даже взял отпуск на пару дней, чтобы свозить брата и сестру в Бэйлтонский дендрарий. На памяти Тизы еще никто не заботился о них так. Она чувствовала себя настоящей леди и в душе понимала, что так и должно было быть всегда. С самого рождения ее, как и любого отпрыска благородной семьи, должны были окружать любовью, вниманием и богатством. Но в своей прежней жизни она знала лишь нищету и клеймо позора. Почему?       Бран Джиллеспи рассказывал ей, что всему виной глупость и эгоистичность ее отца. После Морлийского Мятежа восстановление привычных условий жизни протекало очень медленно. Большинство знатных домов обнищали, а те, что сохранили свое состояние, но были замечены за участием в восстании, покинули королевство, бегством спасаясь от имперских интервентов. Затем пришел Голодомор, и улицы морлийских городов опустели. Лишь патриоты в то время оставались на острове, с необычайным трудолюбием и даже фанатизмом восстанавливая то, что было утеряно. Как раз таким человеком и был Грэхэйм Мур – гордым, бесстрашным и несгибаемым. Пережив несколько покушений, он вложил большую часть своего состояния в Альбу, а единственную дочь женил на Лиаме Даффи – последнем наследнике немалого состояния одной из уиннидонских дворянских семей. Однако расчет лорда Мура оказался ошибочным, и, вместо того, чтобы остаться на Морли и содержать Мюринн в привычной ей роскоши, не позволяя познать голода, что терзал большую часть жителей острова, Даффи решил уехать.       Лиам был одержим своими книгами и не терпел критики, свалившейся на одно из его произведений – на самом же деле он просто выбрал неподходящее время и жанр для своих работ, и те не нашли отклика в сердцах людей. Решив, что на каком-нибудь другом острове его примут с распростёртыми объятьями, признав как величайшего писателя современности, он начал паковать вещи, не обращая внимания на мнение своих земляков. С выбором нового места жительства он особо не заморачивался и собрался отплыть на Гристоль, где у его молодой жены по материнской линии имелся богатый родственник.       Морлийцы восприняли подобный выбор как предательство – в их памяти еще теплилась обида за то, что Лиам оставался в стороне на протяжении всего Мятежа и никак не помогал своему королевству. Он не вникал в политику и просто закрылся в своем особняке. В тишине писал книги, не обращая внимания на нужды не только своих слуг, но и других аристократов, называемых им друзьями, которым в те тяжелые времена его поддержка была бы полезна. А теперь он еще бросал родные земли и отправлялся на территорию врага в поисках дешевой славы. Тогда Грэхэйм Мур хотел расторгнуть их брак с Мюринн и забрать дочь обратно к себе под крыло. Но молодая леди, уже беременная своим первенцем, проявила характер и с громким скандалом отказалась от идеи отца, заявив, что полюбила безумного мечтателя и будет с ним до конца. Тогда лорд Мур отрекся от нее, понимая, что капризная и не привыкшая голодать аристократка вернется к нему с просьбой о прощении, как только осознает, насколько неправ был ее муж. Но Мюринн, подобно отцу, была упряма и горделива. И, когда Лиам, вложив в издание своей новой книги все свои деньги, потерпел крах, она не молила о помощи и не покинула его. Мюринн пыталась работать, но не умела, и нигде подолгу не задерживалась, а потому иногда в своих письмах просила Грэхэйма прислать немного денег на содержание детей. И лорд Мур присылал, так как считал, что его внуки не виноваты в глупости матери. Бран Джиллеспи тоже старался помогать им – в память о матери Мюринн, – и оплачивал их жилье какое-то время, но перестал, когда чета Даффи начала в наглую тянуть из него деньги, тратя их не на детей, а на свои мелочные нужды и мимолетные желания. Тогда Джиллеспи прекратил с Даффи общение, возобновив связь уже с их осиротевшими детьми.        — Твой отец был болен, — сказал дядюшка Бран как-то вечером, взглядом извиняясь за подобные слова, — вряд ли он когда-нибудь осознавал, что живет по законам настоящего мира, а не того, что создал в своей голове.       Тогда Рамполтиза ничего не ответила, а лишь укрыла уставшего Брана пледом, позволив ему задремать на диване, а сама принялась вносить в свой первый дневник новую запись, вкратце излагая историю падения своей семьи.       А спустя пару месяцев спокойной и счастливой жизни все снова пошло наперекосяк. По городу расползлись тревожные слухи о вспышке чумы, и без того хмурые дни в Дануолле стали еще мрачнее.       Бран раньше возвращался с работы и разогнал прислугу из опасений, что кто-то из них занесет болезнь в дом. Он старался самостоятельно обучать брата и сестру, планируя в скором времени купить билеты на транспортный корабль и отплыть на Морли. Он был уверен, что Грэхэйм Мур примет внуков, позабыв уязвленные честь и гордость, и даже собирался открыть со стариком общее дело.       Вот только его планам не суждено было сбыться. Все решил один из грызунов, проникший в квартиру через старую шахту вентиляции и заразивший Джиллеспи через глубокий укус.       Сперва дядя пытался скрывать свою болезнь, а когда начал худеть и терять волосы – и вовсе закрылся в отдельной комнате, попросив Джерарда приносить ему еду и воду. Однако перед нашествием в дома крыс такие меры оказались крайне неэффективными. Грызуны нападали по ночам, подстерегали у дверей и кусали за ноги. Джерри сопровождал Тизу в каждой комнате, защищая ее, но подставляя под удар себя, и тогда дядюшка Бран вышел из изоляции. Он стал помогать детям собираться и наставлял их, исключая из планов на будущее себя.       Вскоре ему стало хуже. Кожа его приобрела белый оттенок и покрылась серыми пятнами; он кашлял и быстро забывал о том, что делал или говорил. А потом он забыл и их, и Джерри, опасаясь за здоровье сестры, снова закрыл его в одной из комнат.       В скором времени заболел и Джерри. Он не подавал виду, но Тиза чувствовала, что ему плохо, ощущая все изменения в его организме как на себе самой. Брат не выходил на улицу, а сестре приказал бежать прочь. Но она его не бросила, а если и убегала по утрам, то только для того, чтобы добыть немного еды и достать тогда еще пробные сыворотки в будущем усовершенствованного эликсира Соколова.       Пожар чумы тем временем разрастался и сиял ярче, с треском пожирая город. Эпидемия распространялась по столице, пускала корни в дома, нещадно уничтожая и людей, и животных. Зараженные кварталы начали закрывать, а близлежащие к ним – эвакуировать.       Тизе оставалось лишь дождаться, когда дойдет очередь и до их улицы. Она верила, что если брата показать врачу, то о нем позаботятся и поставят на ноги.       И Рамполтиза терпеливо ждала спасения: спала рядом с едва подвижным братом на диване, прислушиваясь к его частому и сбивчивому дыханию; дрожала от острого чувства угрозы, когда Бран Джиллеспи скреб ногтями дверь. Она прикладывала влажную тряпку к горячему лбу, когда Джерри становилось хуже, и бегала в город за новыми дозами сыворотки, проталкиваясь в очередях встревоженных людей.       А однажды, вернувшись домой, она обнаружила, что дверь в комнату дядюшки Брана выломана, а его самого там нет.       Тогда она ощутила странное смешение чувств: глубокий ужас и неконтролируемый гнев. И если первый принадлежал ей самой, то источником второго был кто-то другой. Она сразу же побежала в гостиную к Джерри и вздохнула с облегчением, обнаружив, что тот еще жив и по-прежнему лежит на диване. Однако протяжный стон за спиной быстро свел на нет мимолетную радость.       Не успела она обернуться, как Бран – нет, уже не он, а плакальщик с лицом некогда заботливого дядюшки, – накинулся на нее, повалил на пол и принялся душить, с силой сжимая холодные руки с шелушащейся кожей на тонкой девичьей шее.       Тиза брыкалась и плакала. Бран тоже плакал – кровавыми слезами, а глаза его горели безумием и не было в его взгляде ничего человеческого. Крик Тизы разбудил Джерри, она услышала, как брат слабым голосом зовет ее, а периферийным зрением увидела, что тот тянет к ним дрожащую руку.       Тиза толкалась и пинала плакальщика в живот, но тот не отпускал ее, а словно в насмешку кашлял в лицо, забрызгивая щеки черной слюной.       Даффи зажмурилась, чувствуя, как от недостатка воздуха судорожно сжимаются легкие и как покалывают онемевающие кончики пальцев, и начала пытаться искать что-нибудь, чтобы спасти себя. Оглядывалась, рассматривая окружающие предметы, несмотря на черные точки, постепенно поглощающие все видимое. В итоге девочка дотянулась до старой кочерги, опиравшейся на каменную кладку камина, и, схватившись за загнутый конец, подтянула его поближе, крепко сжав прут в руке.       Последующие события происходили слишком быстро и, на счастье девочки, в будущем почти что полностью стерлись из ее памяти, оставив за собой солоноватый привкус горечи и вины.       Она ударила плакальщика с размаху по голове и тот упал на бок, едва шевеля конечностями. Тиза быстро поднялась и подбежала к брату, заслонив его собой и приняв оборонительную позицию. Когда Джиллеспи встал и вновь набросился на нее, она уже не сомневалась. Какая-то странная пелена отчужденности затмила ей взор, и в нападающем она уже не видела своего родственника – она видела лишь угрозу для себя и брата. Тиза ударила его по ногам, отчетливо услышав, как хрустнула кость, а когда плакальщик опустился на колени, глядя на нее заплывшими кровью глазами, начала бить по голове до тех пор, пока та не размякла, превратившись в кашу из костей и мозгов. Плакальщик затих, и жизнь покинула его измученное болезнью тело.       Когда все было кончено, Тиза осознала, что сделала, и выронила окровавленную кочергу, позволив ей с гулким металлическим грохотом упасть на пол. От запаха крови, повисшего в воздухе, ее стошнило прямо на дорогой ковер. Затем, поняв, что дядюшка Бран больше не поднимется на ноги, что она загасила в нем жизнь, Тиза не смогла сдержать истерики – ее слезы смешивались с кровью и черной смрадной слюной, измазавшей лицо, – и пришла в себя она только поздней ночью, когда Джерри стало хуже.       Дрожа всем телом, Даффи-младшая подполза к дивану и, заметив под мебелью белую кость амулета-звезды, взяла материнский талисман и взобралась к брату, прильнув к нему всем телом и умоляя его остаться с ней. Тизе было плохо и страшно, и она старалась забыться, воображая, что все эти беды происходят не с ней; что на самом деле в ее жизни все складывается хорошо и они с братом и дядей переживают множество приключений.       Однако светлая иллюзия развеялась довольно быстро, когда Джерри зашелся хриплым кашлем. Тогда Тиза сжалась подле него еще сильнее, с силой сдавив амулет в руках, и один из лучей костяной звезды надломился, тут же вонзившись в ладонь. Тиза ойкнула от укола боли, но в виду усталости и прошивших ее насквозь тревог не обратила на произошедшее никакого внимания. Попросив Джерри не оставлять ее одну в этом несовершенном мире, девочка заснула.       Амулет взял ее кровью дань, и остатки заложенной в старых костях магии пробудились.       Проснувшись на следующий день, Тиза обнаружила, что Джерри нет рядом.       Испугавшись, она тут же подскочила на месте и осмотрелась. В квартире по-прежнему царил беспорядок, но только на полу не было трупа плакальщика – лишь кровавые разводы, которые за ночь въелись в ламинат, а ковер был почищен в том месте, где Тиза его запачкала.       Испытав мимолетную растерянность, Тиза успокоилась, почувствовав, что ее брат все еще в квартире и ему стало лучше. Он и сам вскоре показался: порозовевший и бодрый. Чума его пощадила.       Это была его первая сознательная встреча с сестрой за несколько долгих дней, и Джерри заключил ее в крепкие объятья, не желая выпускать. Потом долго удивлялся тому, что Тиза сутками находилась с зараженными в одном доме, но не заболела. После он перебинтовал ей руку с порезом, который девочка сама не замечала и не помнила, откуда он взялся, и приготовил к их уходу сумки с немногочисленными вещами.       О Бране Джиллеспи он не говорил. Видимо, понял, что произошло, и не стал винить сестру за инстинктивную самозащиту. Но это не меняло того факта, что он глубоко скорбел о добром дяде, за несколько месяцев подарившем им столько любви и внимания, сколько они не получали от своих родителей за всю свою недолгую жизнь. А еще он боялся того, что произошедшее изменит психику сестры не в лучшую сторону. Джерри пытался предотвратить это разговорами и мягкими наставлениями, но тогда Тиза еще не была готова его слушать и злилась на него, когда юноша отвлекал ее от осмысления содеянного. Даффи-младшая чувствовала острую необходимость размышлять об убийстве дяди в одиночестве и сделать какие-то выводы самостоятельно. И в итоге она поняла, что дядюшка Бран не заслужил той ужасной смерти, которую она ему подарила. Он был хорошим человеком, но в качестве платы за свою доброту к ним получил размозженную голову. Тиза ненавидела себя за этот поступок и, в отличие от брата, не могла найти для себя оправдания.       Когда Джерри и Тиза покинули квартиру, на улице их встретил офицер городской стражи, который как раз тем и занимался, что вместе со своими подчиненными эвакуировал еще здоровых людей в другие районы из опечатываемых улиц. Проверив детей на наличие симптомов чумы, он распорядился, чтобы их вывели из района вместе с другими беженцами. Даффи вступили в самостоятельную жизнь и больше не оглядывались назад.