Бесчестье: Затронутые Бездной

Морли, 1801-1802 года.

      В полдень третьего дня месяца холода вести о переменах пришли в Альбу, и люди со всего города, даже с самых окраин и окрестных деревень, стянулись на главную площадь, где перед ними собственной персоной предстал грандлорд и с важным видом начал толкать пафосную речь, активно жестикулируя руками.       Говорил он громко и много, но вокруг него повисла гнетущая тишина, изредка разбавляемая надрывными криками чаек, что кружили высоко в небе, сливаясь с серым одеялом туч.       Несмотря на промозглый холод, послушать объявление люди приходили целыми семьями, с друзьями, любимыми и соседями. Здесь были все: крестьяне и феодалы, философы и ученые, поэты и даже бедняки в грязных и порванных одеждах.       С сегодняшнего дня они были единым целым. Одни против всех.       Напряжение чувствовалось в воздухе, сгущало его настолько, что трудно было дышать. Сердце гулко бухало в груди, билось о ребра, будто желая вырваться наружу. Кровь шумела в ушах и горело лицо, несмотря на то, что ветер холодом опалял пунцовые щеки.       Мальчик одиннадцати лет проталкивался среди толпы возвышающихся над ним взрослых; ловил на себе удивленные взгляды других детей, которые не понимали, зачем родители привели их сюда вместо того, чтобы пойти гулять в парк; слышал ворчание старика, о ногу которого споткнулся, но продолжал идти вперед, пробираясь сквозь серое столпотворение невзрачных людей, преимущественно далеких от политики, но падких на красивые речи о свободе.       Оказавшись в первом ряду, мальчик остановился и начал переводить дыхание, выпуская изо рта небольшие сгустки быстро рассеивающегося пара. Кто-то из взрослых позади него положил руки в черных шерстяных перчатках без пальцев ему на плечи и крепко сжал.       Паренек даже не оглянулся – все его внимание было обращено на аристократа, важно вышагивающего вдоль линии слушателей и повествующего о том, как изменится жизнь морлийцев, когда они освободятся от гнета ненавистной империи.       — Гристоль контролирует нас, подавляет потенциал наших людей, — вещал грандлорд. — Императрица пренебрегает культурными ценностями нашего народа, насаждая морлийцам чужие традиции! Ее придворные змеи насмехаются над нашими послами во время аудиенций, и она выказывает огромное неуважение ко всем нам, покуда не пресекает подобное поведение в отношении наших земляков.       Грандлорд остановился и взглянул на мальчика, чье лицо было удивительно серьезным для его лет. Тот нахмурил черные брови и поправил твидовую копполу, слегка сползшую набок.       — Как вы знаете, внешней торговле Морли с другими королевствами мешают пираты. Особенно часто они нападают на морлийские суда неподалеку от берегов Гристоля, и наш король хотел обсудить эту проблему с императрицей, но та отказала ему во встрече, сославшись на плохое самочувствие. — Грандлорд усмехнулся и покачал головой. — Наш правитель целую неделю прождал в надежде на то, что состояние главы Островной империи улучшится и она сможет принять его, однако поправилась госпожа Оласкир только тогда, когда король был вынужден вернуться на Морли, чтобы быть в кругу семьи, когда его вторая супруга родит.       Мужчина, стоявший слева от мальчика, раздраженно сплюнул себя под ноги и смачно выругался. Женщина рядом с ним легонько пихнула его в плечо и кивком головы указала на паренька в копполе, в ответ на что матерщинник тихо извинился.       Однако мальчику не нужны были его извинения – в его доме брань звенела денно и нощно, став чем-то привычным и совсем не раздражающим. Он был уверен в том, что может посостязаться с грубияном в знании бранных слов, но сейчас для подобных споров было отнюдь не самое подходящее время.       — Наши информаторы, проживающие в Дануолле и сочувствующие нашему положению, поделились тайными сведениями о том, что все пиратские корабли, терроризирующие морлийских торговцев и мореплавателей – верные слуги короны!       По толпе волной прокатился возмущенный гул. Люди переглядывались друг с другом, задавались вопросами, а грандлорд лишь подогревал начинающий бурлить в их душах гнев, подкидывая им пищу для размышлений.       — Признаюсь, когда в Уиннидоне тремя месяцами ранее сожгли Хребтовые ворота, я решил, что восстание нашего народа будет подавлено в зачатке – уж слишком сильна была власть империи над нашим островом. Но после недавнего разговора с Его Величеством я смотрю на эту ситуацию с совершенно иного ракурса. — Грандлорд убрал руки за широкую спину, окинул всех присутствующих холодным взглядом и тяжело вздохнул. — Пару дней назад в Уиннидоне было совершено нападение на гристольских дипломатов, — он резко поднял указательный палец, придавая веса своим следующим словам, — далеко не беспочвенное, прошу заметить. К тому же, клан Фоирчернов более не намерен мириться с хамством Аббатства Обывателей, уиннидонский Наместник которого происходит из весьма влиятельной дануолльской семьи.       Мальчик понимал, что он имеет в виду: еще до беспорядков в столице служители Ордена начали клеймить еретиками всех, кто зарабатывал на жизнь художественной резьбой по кости. Им было плевать, что это – один из видов национального морлийского искусства, они были лишь псами на побегушках у короны, спущенными с поводков. Смотрители, прикрываясь этими нелепыми обвинениями, похищали людей с улиц средь бела дня и закрывали их в казематах. Лавки ремесленников они разносили в пух и прах, а порой и вовсе сжигали, совершенно не заботясь о том, что огонь может перекинуться на соседние здания. К тому же, под раздачу попадали не только торговцы костяными фигурками, но и простые люди. И по удивительному совпадению большинство так называемых «преступников» принадлежало к оппозиции, поддерживающей идею выхода Морли из состава Островной империи.       — В Бездну смотрителей с их Запретами! — выкрикнула какая-то женщина из толпы, и люди поддержали ее восторженной овацией.       Мальчик с немалым интересом наблюдал за тем, как совершенно разные люди сплачиваются в единую силу и, вне зависимости от своего происхождения и рода деятельности, становятся под общее знамя с гербом клана Фоирчерн на зеленом фоне. Это был удивительный миг, когда стирались границы между сословиями и дворяне не брезговали близостью нищих. Паренек улыбался, понимая, что грандлорд Альбы отлично справился с задачей, которую перед ним поставил король – иначе правитель города никогда бы не осмелился выйти на встречу со своими подданными без целого конвоя стражи за спиной. Он переступил через себя, на время перевоплотившись из высокомерного индюка в ярого патриота и защитника интересов своего народа. И этого оказалось достаточно, чтобы люди поверили ему.       Хитрый ход, но мальчика таким не удивишь. Он видел мир таким, каким он был: лишенным справедливости, фальшивым и жестоким по отношению к тем, в чьих руках не сосредоточена власть. Однако, если с отсоединением Морли от империи надменных лордов и леди станет меньше, то он даже порадуется успехам своих земляков.       Грандлорд продолжил толкать перед зрителями свою эмоциональную речь, однако все, что парнишке было любопытно, он уже услышал, а потому оставаться на площади дальше не было никакого смысла. Давка в толпе была слишком сильной, но мальчик был юн и благодаря небольшому росту и щуплому телосложению достаточно быстро покинул главную улицу, оставив недовольных наедине с их недовольством.       Сбежав по скользкому пригорку, он пересек несколько улиц и спустился к набережной.       Шел уже второй месяц зимы, однако снег все не собирался выпадать. Тучи клубились, заслоняя солнце, но осадков не было – лишь холодный ветер налетал на береговые поселения, однако к его буйству островитяне давно уже привыкли и были всегда готовы.       Море также было неспокойно: вода потемнела и волны с шипением бросались на берег, разбиваясь на тысячи белых брызг. Черные камни перекатывались и обтачивались под напором морской стихии, а чайки стаями кружили вокруг выброшенного на пляж мусора, высматривая что-нибудь съедобное.       Набрав в руки побольше камней, мальчик пошел вдоль берега, не упуская возможности покидать новоприобретенные снаряды в наглых птиц. Одной он попал в белоснежную грудину, второй – прямо по голове; до третьей камень, к сожалению, не достал и, пролетев по дуге, врезался во вздымающуюся волну.       Линия пляжа выходила почти на километр в море, образуя широкую полосу, изгибающуюся полумесяцем, на конце которого возвышалась белая башня маяка. Мальчику была ненавистна дорога до высокого сооружения, где работал его отец, но все же он продолжал навещать родителя, когда ему было скучно. К тому же, ему нравилось, когда тот начинал волноваться, увидев, что сын опять промок до ниточки, добираясь к нему.       Внутри башни было не менее сыро, чем снаружи, а к тому же еще и темно. У входа всегда стоял небольшой масляной фонарь, и, взяв его за ручку, мальчик начал свой тяжелый подъем по длинной винтовой лестнице, в конце которой находилась дверь в небольшую комнатку, где и дежурил маячник.       Вести, которые ему принес сын, мужчину не воодушевили – наоборот, лицо его помрачнело, взгляд стал задумчивым, а уголки губ опустились.       — Этот конфликт был назревающим гнойником, — не скрывая своего расстройства, сказал он, — и вот теперь он прорвался. — Смотритель маяка перевел взгляд на сына. — Я бы отдал все, что угодно, чтобы ты не видел того, что грядет. Мне очень жаль, Том.       Тогда между ними повисла неловкая тишина. В тот момент мальчик не понимал печали отца: он любил наблюдать, как его сверстники играют в «войнушку» и просто грезил героическими битвами и морскими сражениями. Ему казалось, что настоящая война куда интересней простой игры, а себя он представлял отважным солдатом, берущим столицу империи штурмом и сбрасывающим Ларису Оласкир с престола навстречу разъяренной толпе. Парнишке не терпелось взять оружие в руки и пойти проливать кровь наравне со взрослыми, однако действительность не оправдала его ожиданий и пестрела отнюдь не теми красками, которые он ожидал увидеть.       Сперва все началось с крупных забастовок у гристольского посольства. Люди выходили на улицы с плакатами, забрасывали здание стеклянными бутылками, выбивали окна камнями, а потом и вовсе попробовали выкурить многострадального посла из сооружения путем поджога. Сбежать у него получилось только под покровом ночи, когда бунтовщики были не столь активны и крикливы, но ничем хорошим это не кончилось: мужчину уже следующим утром нашли зарезанным и выброшенным в мусорный бак.       Затем морлийцы перестали платить налоги, весьма крупный процент от которых шел в казну Гристоля, и тогда Лариса Оласкир впервые прислала на остров своих дипломатов во главе с придворным советником. Их миссия заключалась в урегулировании ситуации мирным путем, однако морлийцы оказали столь важным гостям далеко не самый радушный прием, и обратно в Дануолл посланники вернулись уже по частям.       Тогда вариант диалога и примирения был отброшен в сторону, и, пока имперские войска готовились к наступлению, король Морли тайно отправил в столицу Гристоля группу бунтовщиков с особым и крайне важным поручением.       А пока императрица из династии Оласкиров доживала свои последние дни, морлийцы у себя на родине разворовывали иностранные фирмы и предприятия. Руки короля тем временем дотянулись до банков, и он заявил, что иностранные капиталы он забирает, дабы обеспечить будущее королевству, и народ поверил ему, совсем не придав значения тому, что на руководящие должности он назначил своих людей.       Затем на властительницу Островной империи было совершенно покушение, результатом которого стала ее смерть – зашла последняя звезда Оласкиров, и правящая династия прервалась, временно обезглавив Гристоль.       То было весьма короткое время блаженства, когда морлийцам казалось, что они отвоевали свою независимость, ведь теперь все знатные дома Дануолла должны были повязнуть в междоусобной войне за престол. Однако столь ожидаемого раскола в гристольском обществе не произошло, и тогда морлийцы поняли, что империя еще спросит с них за все совершенные преступления. Затяжная война была им крайне невыгодна, а потому самые сообразительные стали паковать свои вещи и целыми семьями покидать остров, отправляясь на более-менее лояльный по отношению к беженцам Серконос.       К тому моменту, как лорд-регент при поддержке Парламента стал проводить военные операции по подавлению Мятежа, на острове осталось лишь две категории людей: те, у кого просто не было средств, чтобы податься в бега, и те, кто был опьянен излишней самоуверенностью. И тех и других в будущем стали называть истинными патриотами своего королевства: их уважали и на них равнялись. Спустя десятилетия они стали героями для своего народа, но в те времена они скорее были жертвами обстоятельств или собственной глупости.       Пока гристольский флот подтягивался к берегам Морли, повстанцы уже и сами начали подпиливать подпорки, на которых зиждился их Мятеж. А именно – всеобщее единство. Очевиднее стала разница между целями феодалов и крестьян, в последующем разбившая их на отдельные группировки. Также еще одним ножом в спине сепаратистов стала несогласованность в командовании: часть военного руководства имела интересы, схожие с феодальными, другая же была идейно-крестьянской, а третья и самая большая боролась исключительно за свои собственные интересы. И даже в королевской семье случился разлад: Фоирчерны видели свое будущее отнюдь не одинаково и жить хотели по-разному, из-за чего королева вместе со своей сестрой и новорожденным сыном временно переехала в Зимнюю резиденцию в Колкенни. Расставание с супругой подорвало душевное равновесие правителя Морли, и его старший сын – кронпринц, рожденный от первого брака, воспользовался открывшейся возможностью, насильно присвоив отцовский трон себе.       Началась война всех против всех, и народ Морли стал разрывать свое королевство на части изнутри. Удача отвернулась от острова туманов, и однажды утром две флотилии завязали масштабное морское сражение у входа в бухту Альбы. Небо закрыл плотный слой густого черного дыма – день превратился в ночь, и алым заревом воспылал горизонт.       Том смотрел на пламя со стороны, стоя на вершине покатого пляжа, и ему казалось, что он слышит лязг стали и крики погибающих моряков. Это в какой-то мере даже завораживало его, и по телу мальчика пробегали мурашки.       По сторонам от Тома стояли его друзья, и их пейзаж войны не впечатлял, а наоборот пугал, и они беспокойно ерзали рядом. Мальчик хотел поиздеваться над ними за трусость, со смехом разогнав их по домам, где они могли спрятаться за спинами матерей, но не стал этого делать. Он вспомнил, что у большинства его друзей и сверстников отцы – моряки, а значит, они погибают где-то там: кожа их обугливается, а предсмертные крики разносятся над волнами. Том отчасти стыдился того, что ему все равно, но мальчик не мог ничего с собой поделать – наблюдения желала сама его суть.       Он внимательно вслушивался и старался поймать тот удивительный миг, когда некоторые голоса прерываются. Миг, когда люди умирают.       Смерть казалась ему воистину удивительным явлением, тайны которого он хотел разгадать в будущем. Но пока парень мог лишь наблюдать, размышляя, умирают ли моряки только потому, что такова была их судьба, или смерть действует сумбурно и жертвой ее может стать любой? А когда прервется его собственная жизнь и насколько близок этот момент? А можно ли его оттянуть? Да и как она, его смерть, будет выглядеть?       Думать об этом было интересно, и Том улыбался, даже не представляя, каким жутким и злорадствующим выглядит в глазах своих друзей. Хотя ему было все равно.       — Это неравный бой, — заныл Питер – пухлый и круглощекий парнишка с морковного цвета жидкими волосами. В их компании он был самым трусливым и нерешительным. — На улицах и так небезопасно, а скоро станет еще опаснее! Давайте разойдемся по домам?       — Согласен, — обнимая себя за плечи, сказал Эдди и всхлипнул, пытаясь удержать слезы. — Я… я не хочу смотреть на это.       — Да, — согласился Рон, — это была плохая идея, Том.       — Вы идите, а я еще немного побуду здесь, — отозвался мальчик и глубоко вдохнул носом, втягивая тяжелый запах гари. С неба, точно снежинки, начала падать зола, и он усмехнулся. Война заканчивалась довольно красиво.       — Идемте, — закатив глаза, сказал Рон, решивший перенять роль старшего на себя. — Питер, я провожу тебя до дома.       И они оставили его одного. Том не терял времени зря: он внимательно всматривался в пожарище, пытаясь запомнить каждую деталь, чтобы потом воспроизводить в своих мыслях эту картину снова и снова. Ему нравилось, как яркое пламя отражается в темной, почти черной воде; нравилась могучая стена дыма, что поднималась к небу и властно закрывала собой солнце. А потом из пламени проступили очертания огромных боевых кораблей гристольского флота, в сравнении с которыми морлийские суда казались жалкими игрушками.       В этот момент сердце Тома затронула горечь. Ему было жаль, что несмотря на весь потенциал восстания, объединивший островитян в начале, Мятеж был проигран. Жаль, что в огне погибали в большинстве своем именно морлийцы, а не иноземные выродки, ставящие себя на ступень выше остальных. Однако он был всего лишь ребенком и ничего не мог с этим поделать, а потому ему оставалось лишь стоять и смотреть как, прорезая волны, к берегу плывут корабли врага, пока на их фоне догорают «Глас свободы», «Надежда» и другие суда сопротивления. Как иронично.       — Эй, приятель, — Том отвел от горизонта взгляд и посмотрел на отца, идущего к нему. Ноги его проседали в темной гальке, и мелкие камушки впивались в подошву ботинок, однако мужчина не обращал на это никакого внимания. Куда больше его тревожило то, что его сын еще не прячется в страхе дома. — Я знаю, что ты смелый, но не думаю, что наши враги оценят это, когда ступят на берег.       — Почему король не подготовил свой флот к сражению? — озадаченно спросил Том, повернувшись к отцу. — Неужели он рассчитывал, что враг будет отсиживаться на своем острове и не предпримет попытки вернуть Морли в состав империи силой?       — У-у, какой у меня умный сын растет, — его отец грустно усмехнулся и потрепал ребенка по волосам. Тот раздраженно отдернул голову и отошел от мужчины на два шага. — Понимаешь, он надеялся, что после смерти императрицы гристольцы оставят нас в покое перед лицом проблемы поважнее.       — Смерть какой-то женщины – ничто по сравнению с утратой власти над территорией целого королевства, — отмахнулся Том. — К тому же сперва надо было не императрицу убивать, а тех, кто близок к ней. Одного за другим, постепенно повышая планку. Тогда мы действительно выбили бы почву у империи из-под ног, а так… Жалкое показушничество.       — Ты действительно удивляешь меня, — признался смотритель маяка и положил руку сыну на плечо, — но ты еще слишком юн, чтобы думать, что можешь тягаться в понимании таких вещей со взрослыми. Идем домой, твоя мама очень волнуется.       Том вздохнул, собираясь с мыслями, и последний раз взглянул на пожарище. Теперь оно казалось ему не таким привлекательным, а от мысли, что к берегу плывут чужаки, намеренные снова присвоить их земли себе, его и вовсе начало воротить. Лучше бы они все пошли на корм миногам.       Уже будучи дома, под защитой родных и толстых стен, он из окна наблюдал, как на улицах завязываются мелкие стычки: крестьяне, вооруженные чем попало, нападали на полностью укомплектованных солдат империи; быстро возводили невысокие баррикады и из-за наспех сооруженного прикрытия бросались в противников зажигательными смесями.       Однако имперские войска ровным строем шли вперед. Не заминаясь, не отступая и тараня все на своем пути. Они сминали ополченцев, рассекали их тела саблями и расквашивали лица выстрелами из пистолетов. Крики и мольбы о пощаде были их гимном, а кровь, заливающая брусчатку – расплатой.       «В память об императрице! За империю!» — победоносно кричали они, оттесняя сепаратистов, а потом один из солдат поднял голову, и их глаза встретились. Но Том не отвернулся – лишь до побеления сжал губы и стиснул пальцы на занавеске, сминая ткань в кулаке. Мужчина отвел взгляд первым и ничего не сообщил о нем остальным. Видимо, у них был приказ не трогать тех, кто не лезет на рожон сам. Все-таки лорд-регент прислал их сюда не народ истреблять, а подавлять восстание. Или же они готовили для морлийцев кару похуже.       — Томми! — воскликнула его мать, оттаскивая мальчика от окна. — Дурень, ты что творишь?!       Он не ответил. Глаза его все еще были устремлены в сторону окна, а потому женщина тут же задернула занавески и поспешила отвести его на кухню, к деду и отцу.       На следующий день гристольцы оккупировали Альбу. Грандлорд без какого-либо сопротивления сдал им город, запросив для себя пощады. В лице своих подданных он стал предателем, но лишь первым из многих. Однако большинство морлийцев обладало сильным, строптивым духом, и уже через неделю остатки повстанцев начали устраивать диверсии, омрачая имперским военным радость победы.       И если раньше взрослые пытались оградить своих детей от ужасов войны, то теперь молодежь было не удержать. При согласовании со старшими они создали свой отряд и стали выполнять мелкие поручения, занимаясь вредительством. Гристольцы прозвали их Воробьями из-за того, что они были очень шустрыми и никогда не бродили по одному, и вскоре это название было на устах всех непокорившихся морлийцев.       Имперцы пытались отлавливать их, устраивали засады, но молодые не попадались на их уловки и подрывали призрачную власть чужеземцев, чьи войска были сильно рассредоточены по городу и его окрестностям, а потому уязвимы.       Жители Альбы сопротивлялись довольно долго, но с пришедшими из Уиннидона вестями борьба утратила всякий смысл.       Их новый молодой король был прозван узурпатором и казнен, а в столицу Морли для переговоров прибыл собственной персоной лорд-регент. За народ, населяющий остров, вызвалась говорить вдова-королева, и встреча их окончилась довольно быстро: женщина вполне предсказуемо преклонила колени перед властью Гристоля, когда ей пообещали, что сын ее однажды станет королем этих земель, если мать привьет ему послушание.       Официально война завершилась на этих переговорах, однако самое худшее было еще впереди. Лорд-регент был человеком злопамятным и не мог оставить бунтовщиков без наказания, а потому по возвращению в Дануолл он ввел санкции против Морли и послал на остров своих интервентов, чтобы те искоренили ярых сторонников независимости и привили гордому народу страх перед империей.       Своими решениями временный правитель Островной империи вынес смертельный приговор для многих виновных и невиновных, и последующие события стали самыми темными временами в истории Морли…