Бесчестье: Затронутые Бездной

1815 год.

      Обычно летнее время года не радовало морлийцев теплой погодой, пряча солнечный диск за густой светло-серой облачной пеленой. Вместо него был ветер, покалывающая кожу прохлада и обильные дожди, которые порой не прекращались целыми днями. Холмы и горы Морли окрашивались во все оттенки зеленого. Поля, точно голубые веснушки, осыпали маленькие цветы. Реки в лесах, переполняясь водными массами, выходили из своих берегов и почти полностью затапливали заброшенные деревеньки, разбросанные вдоль русел.       Но пятнадцатый год сильно удивил уроженцев острова, показав им, какой невыносимой может быть жара. Это было первое по-настоящему жаркое лето в жизни Томаса, и этот опыт ему не нравился.       Занималась заря. Солнце, точно опытный художник, размалевало бледный небосклон мелками желтого и оранжевого цветов. Первые золотистые лучи острыми стрелами впивались в стеклянные галереи Академии художеств, многократно преломлялись, отражаясь на неровных гранях, и разбрызгивали яркие разноцветные блики.       С моря на город медленно полз утренний туман. Он окаймленным золотом пушистым одеялом накрыл тихие серые волны, скрыв под собой стоящие на якоре корабли. Морские суда ориентировались в пространстве, подавая друг другу сигналы, и те эхом разносились по округе, окатывая улочки протяжным низким гулом. От этого искусственного зова в деревянных рамах дрожали стекла и казалось, что город сотрясается от страха перед металлическими гигантами, раз и навсегда покинувшими сушу сразу после сборки.       Альба еще не проснулась после душной летней ночи. Улицы были пусты и молчаливы, сквозь приоткрытые окна сквозила сонная тишина, а легкий бриз ворошил тонкие занавески. Сильно пахло йодом… морем, и чайки безмолвно кружили в небесах, рассекая густой влажный воздух стройными крыльями.       В рассветные часы Томас чувствовал себя наиболее комфортно в этом портовом городе. Никто его не трогал, не обращал на Линча свой взгляд и не мешал ему прилежно выполнять свою работу. Восстающее из-за горизонта солнце грело его широкую спину своими нежными объятьями, обещая юноше хороший день. Том не верил солнцу и прятался от его назойливого внимания в длинных тенях домов.       Торцы зданий пестрели различными постерами и объявлениями – некоторые были настолько старыми, что пожелтели по краям и выцвели, но разглядеть их под «свежатиной», наклеенной сверху в несколько слоев, было почти невозможно. Листовки перекрывали друг друга, соревнуясь за внимание прохожих, словно уличные девки, и Томасу казалось это забавным. Он всегда останавливался напротив, с интересом изучая рекламу, малая часть которой была уже давно неактуальна, а сами объявления являлись Линчу почти что ровесниками.       «Летняя выставка серконских бабочек» предлагала ему оценить красоту насекомых, привезенных с самого южного острова еще куколками, и сходить в Клиффордский музей, где для них щедро выделили целый зал. Датировалось это приглашение прошлым годом, а потому следовало, что насекомых в местном музее уже давно нет.       Хмыкнув себе под нос, Линч поддел плотную бумагу за края и резким движением сорвал – только уголки рекламы неровными обрывками остались висеть, намертво приклеенные к другим, более старым плакатам.       Клуб-кабаре «Морской волк» приглашал всех литераторов и артистов выпить бесплатную пинту крепкого сорта темного пива в счастливый час, проходящий с девяти до десяти вечера. В нижней части рекламы жирными алыми буквами было добавлено, что ежедневно проводятся творческие конкурсы среди юных выпускниц театральной академии. Творческие конкурсы среди выпускниц. Танцы с пьяными мужланами, шлюший праздник… Так они это теперь называют?       Томас Линч брезгливо скривился и сорвал плакат, скомкав цветную бумагу между пальцами.       «Цирюльня Милана» предлагала своим клиентам небольшую скидку на модные нынче щегольские усы. Выглядело это весьма заманчиво для людей прослойки среднего класса. Для тех, кто ниже, услуга по-прежнему была дороговатой. Томас был из тех, кто не мог позволить себе быть модным. Очередной постер отправился в бак с мусором.       Следующий гласил о том, что семейство Пратчеттов открывает производство заливных угрей на Морли, пополняя прилавки магазинов своей консервной продукцией. Его Томас сорвал с совершенно каменной миной, испытав лишь мимолетное желание изодрать рекламу в клочья. Пусть лучше гристольцы сами давятся своими угрями! Однако он понимал, что его желания мало что значат в этом мире, и срываться на клочке бумаги было бы излишне истерично и непозволительно для взрослого парня.       «Чудодейственный крем Реджины», виски «Кровавый янтарь», «Уиннидонские часовые мастера». Одно за другим объявления покидали измученные стены, занимая место среди прочего мусора в тачке, которую чистильщик улиц возил за собой дважды в день – ранним утром и поздним вечером. Томас чувствовал себя кладоискателем, но вместо того, чтобы рыть землю, он расчищал торцы зданий до тех пор, пока на свет не показывались истинные бока домов. Порой они были из красного кирпича, но чаще всего – из белого. Все-таки Альба была по большей части белокаменным городком, а потому некоторые местные называли ее «Белой орхидеей Морли».       Когда все плакаты, которые еще было возможно отодрать от стены, заняли свое место среди мусора, Томас подошел к тачке сзади, согнул колени и, подобрав железные ручки, покатил ее перед собой вверх по пустынной дороге. Краем глаза он заметил, как из-за угла вынырнул низкорослый мужичок с тремя рулонами свежих объявлений, зажатых под мышкой. В руках у него была банка клея, а широкая кисточка пряталась за ухом, и ее светлые ворсинки сливались с копной волос цвета свежего сена.       Он неотрывно смотрел на Томаса, и тот метнул в него гневный взгляд, отчего мужчина замедлил шаг и едва ли не вжался в стенку. На пару долгих секунд Линч остановился, решая, прогнать ли ему расклейщика или оставить все как есть, позволив тому отрабатывать свои кровные. Тот тоже замер в нерешительности, ожидая, когда санитар улиц уйдет. Возможно, он считал, что это не слишком уважительно – засорять стену при человеке, который потратил немало времени и сил, чтобы ее очистить.       В итоге Том махнул на него рукой и повез свою рабочую тачку дальше, слушая, как в проржавевшем креплении с металлическим поскрипыванием проворачивается третье колесо.       Одними из первых в Альбе всегда просыпались бездомные. Они рыскали по улицам в поисках свежих огрызков со столов более состоятельных горожан, но после Голодомора их не осталось. Впрочем, как и бродячих животных, а популяция голубей значительно сократилась, отчего эти птицы стали большой редкостью.       Меньше стало и истинных уроженцев туманного острова. Большая часть Альбы пустовала, медленно заполняясь чужаками с других королевств и герцогств, клюнувшими на низкую стоимость недвижимости. А морлийцы, медленно приходя в себя после всего пережитого, не спешили сгонять их с захваченных мест. Они понимали, что экономика их родного королевства нуждается в инвестициях, а потому, пока над Морли грозной тучей нависал кризис, не поднимались с колен. И пока люди со всей империи вкладывали деньги в развитие острова, подстраивая его под себя и свои нужды, истинные дети этих земель терпели и выжидали, пряча уязвленную гордость под серыми, безразличными масками.       Томас ненавидел и тех, и других. Терпеть не мог захватчиков и презирал терпил. Вот только он, как и многие другие, ничего не мог с этим поделать. Фоирчерны велели на благо родины работать молча. Вот он и молчал, мысленно представляя, как свернет королеве шею за пособничество империи в угнетении собственного народа. И ему было искренне жаль, что мечты остаются всего лишь мечтами.       Остановившись у тротуара возле первого жилого дома на следующей улице, Линч достал из тележки лопату и ею, поддевая засоривший кювет мусор, начал расчищать зловонную тину, изобилующую прогнившими остатками овощей, обрывками заплесневевших лохмотьев, рыбьими костями, потрохами, ракушками и остатками человеческой жизнедеятельности. После подавления Мятежа прошло больше десяти лет, но все – наземные и подземные – канализационные стоки по-прежнему раз через раз выносили на поверхность остатки преступлений, совершенных в те непростые годы. Однажды Томас даже нашел полусгнившую голову годовалого ребенка – она была смята, точно консервная банка, на которую наступили ногой, и вместо крови из нее сочилась зловонная черная жидкость. После этого случая он неоднократно расчищал канализацию вместе с альбскими тошерами, но этого было мало. Каждый раз они вывозили полуразложившиеся трупы целыми тачками, но спустя неделю подземное течение выплевывало на поверхность все новые и новые сюрпризы, которые то забивали ошметками сгнившего мяса и грязи решетки, то вымывались вместе с другим мусором через открытые каналы, пугая особо невезучих прохожих.       Вонь щипала нос, а от омерзения хотелось проблеваться в ближайшей подворотне. Но Томас старался не вдумываться в содержимое своей лопаты, крепился с духом и больше акцентировал внимание на жужжащих у уха мухах, что роились в подобных местах как самые настоящие стервятники от мира насекомых.       Пока Линч выгребал нечистоты, очищая проток, солнце успело возвыситься над горизонтом, а небесный цвет выровнялся до насыщенно-голубого. Туман накрыл собой набережную, и из-под него, будто круглые головки булавок, торчали зеленые верхушки деревьев, что были ровными рядами высажены на аллее.       Город постепенно оживал, и первыми на улицы вышли дети. Смуглый мальчик лет шести начал наворачивать круги по дороге, каждый раз задерживая взгляд на Томасе, когда граница описываемой им окружности заворачивала к тротуару, у которого работал чистильщик. Девочки помладше, чьи головы из-за пушистых кудряшек напоминали одуванчики, начали разрисовывать цветными мелками крыльцо своего дома, а еще один маленький, почти несмышленый малыш с большими карими глазами сидел на одной из ступенек и старательно грыз яблоко малочисленными зубами. За сворой ребятишек из окна первого этажа наблюдала седоволосая темнокожая женщина с обвисшими щеками и бородавкой над губой. Именно на ней Томас и задержал взгляд, когда мальчик с велосипедом наехал на своем железном коне ему на ногу.       Серконцы. Жители самого южного из островов.       Большинство приезжих были семьями среднего достатка, которые, однако, могли разгуляться на широкую ногу на Морли, пользуясь условиями кризиса чуть хуже, чем это делали профессиональные акулы бизнеса. Они покупали жилье по дешевке, но частенько забывали о том, что стоимость еды, напротив, завышена, а потому, когда деньги кончались, опускали свои павлиньи хвосты и вели себя тихо. С работой им, правда, везло куда больше, чем коренным жителям острова. Они никогда не отчищали улицы от дерьма и не сокращали свою жизнь, с утра до ночи вкалывая на литейных заводах Фраепорта. Чужаки всегда были образованы, а образование сулило им привилегии при приеме на работу.       Дети, пережившие Мятеж и Голодомор, подобного были лишены.       В свои двадцать три года Томас Линч умел читать и писать. На этом его навыки и исчерпывались. Те азы математики, что он все еще помнил, едва ли помогли бы ему устроиться в банк или какой-нибудь магазинчик. Он был вынужден хвататься за любую, даже самую грязную работу, и каждый день пересиливать себя, чтобы не умереть с голоду.       Однажды он даже подумывал вступить в банду, которая не столь давно сформировалась и уже успела занять Литтл-Лейк-стрит, но передумал. Томасу была противна сама мысль о том, чтобы обносить дома и делиться наживой с другими – ему по горло хватило этого во времена Голодомора, когда он был одним из Воробьев.       Воробьи… Шайка уже почти пять лет как прекратила свое существование. Ее ветераны выросли и разошлись кто куда, а детей и подростков распределили по сиротским приютам. Милостивый жест со стороны империи, призванный показать народу Морли, что тем, кто сверху, не плевать на них с высокой колокольни. Что им стыдно за все случившееся. Более жалкой потуги пустить пыль в глаза людей Томас еще не видывал.       Расчистив кювет, Томас наморщил нос и отложил испачканную лопату в сторону. Теперь была пора взяться за метлу и смести с дорожек пыль и золу. Подметать у крыльца, занятого серконцами, он не стал, хотя все время чувствовал на себе требовательный взгляд старухи.       Томасу было интересно, знает ли она, кто населял этот многоквартирник ранее? Скорее всего, нет. А он знал это прекрасно и гадал, что за семья расположилась в жилом помещении на третьем этаже. В квартире Линчей, его бывшем доме.       Он едва подавил в себе желание подойти и спросить, но не стал, когда младенец, с трудом догрызя яблоко, швырнул огрызок на дорогу, явно метя в чистильщика. Но запущенный в полет снаряд не долетел до цели и плюхнулся тому под ноги.       Томас замер, едва подавив в себе раздражение. Он повторял себе снова и снова, что это всего лишь ребенок, бросивший в него остатки не из презрения, а по детской глупости. Справиться с собой было сложно, а остановившийся напротив велосипедист облегчать задачу ему явно не хотел.       — Убери, — сказал он Томасу, и глаза его недобро блеснули. Дети его возраста частенько самоутверждаются за чей-то счет. Будь на этой улице котята, он бы наверняка избивал их или душил, наслаждаясь тихим писком. Но котят не было – зато был взрослый, который вряд ли надерет ему зад ввиду присутствия старухи, готовой броситься на защиту внука.       Томас взглянул на него исподлобья, опалив холодным взглядом, но не двинулся с места.       Мальчик, почувствовав неловкость, поерзал на сиденье и вновь закрутил педалями, заходя на очередной круг.       Томас сделал вид, что ничего не было, и замел злосчастный огрызок в совок. Закончив с улицей, он увез переполненную зловонной кучей тачку прочь.       Уличные чистильщики всегда умели незаметно исчезать, стоило людям проснуться и выйти на работу – и Линч не стал исключением. Суетливых горожан встретила прибранная улица, и в мыслях их создалась идеальная видимость постоянного порядка и ухоженности города, будто тот был способен очищаться сам по себе.       Чтобы добраться до следующего места работы у Томаса было полчаса. За это время он успел проскочить на маяк, взять там свежие вещи и заменить дурно пахнущую униформу на светлые брюки до колен и рубашку свободного кроя.       Грегор – новый смотритель маяка – отсалютовал ему ладонью в качестве приветствия, ненавязчиво напомнив о приближении срока оплаты аренды, а еще о том, что вечером проверить техническое состояние маяка зайдет механик, а потому Линчу лучше погулять где-нибудь пару часов. Томас просто кивнул в ответ, хорошенько запрятал свои вещи и ушел.       Он бы мог попробовать поискать другое жилье, ведь маяк был закрыт для гражданских, и Том значительно переплачивал за возможность жить там. Условия были ужасными: постоянная сырость, собачий холод зимой, удушливая влажность и обилие комаров – летом, а также туман и сильные штормовые ветра в абсолютно любое время года. Маленькие туалет, вместо душа – обливание из ковшика у старой мойки, а вместо кухни – плитка на одно место с грязной конфоркой. Постель ему заменял пролежавшийся матрац, а свет – один-единственный канделябр с тройкой свеч, который юноша был вынужден носить за собой по всему маяку.       И все-таки этот маяк был дорог Томасу, он не мог с ним расстаться. Здесь он чувствовал себя спокойнее. Ему казалось, что дух отца присматривает за ним, и в башне его присутствие чувствовалось особенно остро. Линч не знал, возможно ли это, но вопросами предпочитал не задаваться, опасаясь Аббатства, тщательно проверяющего все подозрительные запросы и даже самые мелочные доносы. Поэтому он просто верил, и вера в незримого духа хоть как-то разбавляла его почти что постоянное одиночество.       Переодевшись, умывшись и убив парочку комаров, рискнувших присесть ему на руки, Линч отправился на Абаллонский бульвар, в народе называемый просто Яблочным. Там, в небольшом киоске, томился в жаре торговец разного рода баллад, романов и биографий известных на Морли личностей. Завидев своего работника, толстопузый мужчина сорока лет, чья голова из-за лысины в центре больше всего походила на цветок, где редкие прядки были лепестками, а сама лысина – блестящей от пота сердцевиной, вручил ему два увесистых узелка с бумажными изделиями ручной работы. В первом узелке были открытки, сделанные руками его десятилетней дочери. Выглядели они неважно, а продавались еще хуже, однако мистер Темзин считал их самыми настоящими произведениями искусства, не позволяя Томасу и слова плохого сказать в их сторону. Второй узелок составляли бульварные ужасы, комедии и любовные романы, написанные начинающими авторами. Продавались они в разы лучше, но все-таки недостаточно хорошо, чтобы утолить растущую жажду наживы продавца.       Только Томас отошел от прилавка, как уши его тут же резанул визжащий голос молодого паренька, торгующего свежей газетой. Вот у кого в нынешние времена проблем со сбытом товара не было от слова «вообще». Морлийцы и новые поселенцы предпочитали всегда быть в курсе самых последних новостей. Они тщательно отслеживали течение имперской политики, опасаясь введения новых санкций, но пока их страхи себя никак не оправдывали. Начинало казаться, что корона обо всем позабыла, что Мятеж был прощен и теперь отношения между двумя королевствами стремительно налаживаются. Линч в это не верил.       — Господин, не хотите газетку? Всего за пятерку отдам! — предложил подросток, протягивая ему свой товар.       — Ты слепой? Не видишь, у меня руки заняты? — раздраженно отозвался Томас. — Отстань от меня.       Парнишка сжал губы, одарив Линча не самым приятным взглядом, и тут же отвернулся, предлагая газету уже другим идущим мимо людям. А Томас отправился выполнять свою следующую работу.       Его главной задачей было продать как можно больше книг и открыток и вернуться к своему начальнику за следующей партией товаров. Он обходил ближайшие кварталы, заходил в подъезды и стучал во все квартиры, натягивая на лицо дружелюбную улыбку. Расхваливал отвратительные открытки, подчеркивая те немногие достоинства, что вообще были в работе десятилетней девочки. Пытался развить интерес потенциальных покупателей к кипе книг, крепко перевязанных толстыми нитями, хотя сам никогда не читал их и ориентировался исключительно по аннотациям с задних форзацев.       Пока он обходил Альбу, раскаленная колесница солнца продолжала двигаться по своему голубому ипподрому. К часу дня температура поднялась настолько, что на Линче взмокли рубашка и штаны, а пот градом струился по раскрасневшемуся лицу. Но он все равно упрямо продолжал обходить дома, привлекая в дело все то обаяние, которое только мог из себя выжать. Получалось весьма неплохо, однако было и одно «но». Скупали книги, не открытки.       Потеряв счет посещенным домам, Линч, валясь с ног от усталости и жары, облепившей его со всех сторон коконом горячего и густого от влаги воздуха, постучался в очередную дверь.       Спустя пару секунд ему открыл дворецкий, тут же смирив юношу надменным взглядом.       — Здравствуйте! — нацепив на себя маску вежливости, начал Томас, но дворецкий тут же оборвал его, заприметив в руках торговца товары.       — До свидания.       И дверь с громким хлопком закрылась перед его носом.       Томас с шумом втянул воздух через ноздри и сделал несколько шагов назад, оглядевшись по сторонам. Он и не заметил, как дошел до престижного квартала, где жили самые «бедные» богачи. Бедные, потому что те, кто был богаче, сидели в собственных поместьях и дворцах за пределами города. После Голодомора таких семей осталось лишь несколько: Нейпиры, МакАлистеры, Фаркухэры и… клан Мур. Остальные же, навроде Мелвиллей, Каллумов и Фарланов, потеряли большую часть своего состояния и теперь едва ли держались на плаву. Впрочем, глава семейства тех же Мелвиллей усердно работал, чтобы восстановить свое былое положение, всеми доступными методами выслуживаясь перед имперцами. Каллумы же пошли более… простым путем, расчленяя свои земли на небольшие участки и распродавая их приезжим.       Распределив узелки с остатками товаров по рукам, Линч поспешил вернуться обратно к своему работодателю, а по пути постучать в еще несколько домов. Когда он наконец добрался до киоска и передал заработанные деньги мистеру Темзину, тот был не слишком доволен результатом, но отчитывать работника не стал. По-видимому, небольшой заработок как нельзя лучше прояснял взор, и мужчина понемногу начинал понимать, что с открытками его дочери все-таки что-то не так.       Томас оставил его наедине с этими размышлениями и, засунув в кошель свою долю, поспешил на свою следующую работу.       Остаток дня он провел под палящим солнцем, таская на своей спине различные строительные материалы. Городская библиотека имени Реджинальда МакКензи несколько долгих лет была закрыта из-за плачевного состояния, в котором ее оставили каннибалы во времена Голодомора, превратив учреждение в свое маленькое костяное королевство. На первых неделях работы запах в здании был затхлым, с гнильцой, и человеческие останки находили даже под половицами. Теперь же разруха была сокрыта ремонтом, а запах выветрился. Но Томас помнил о том, что здесь творилось в темные дни, и решил, что когда его обязанности на этой локации будут исполнены, за порог библиотеки он больше никогда не переступит.       Когда работа была завершена и Линч, потягиваясь и разминая уставшие от тяжестей плечи и спину, вышел на свежий воздух, солнце уже закатилось за горизонт и на улицах вдоль дорог зажглись фонари.       Вечернее небо казалось фиолетовым покрывалом, растянувшимся над высокими кирпичными зданиями, и фонари, точно магические подпорки, не давали ему опуститься на землю. Их яркий свет, белым ореолом клубившийся вокруг, разгонял бархатный темно-лиловый сумрак, создавая удивительное впечатление подступающей ночи без самой ночи.       Подул легкий вечерний ветерок, потеребив взмокшие и прилипшие ко лбу темные волосы. Томас достал из нагрудного кармана своей рубашки резинку и, убрав их с лица, завязал в небольшой пучок на затылке. Потом он поправил воротник, попутно обмахав им потную грудь, после чего пошел в ближайших паб, шагая по лужицам света, отбрасываемыми фонарями.       Паб «Капитан у руля» был не слишком популярным местом, а потому даже после тяжелого трудового дня здесь было не слишком много народу. Внутри заведения царил приятный полумрак, но вместо столь желанной прохлады сгущалась удушливая духота. Теперь, когда улицы под взором подступающей ночи остывали за дымчатыми стеклами, жара собралась в зале, словно решив запрятаться до утра.       Стены были обклеены синими обоями, украшены картинами, веслами, корабельным рулевым колесом, большими ракушками и другими предметами, имеющими отношение к морской тематике, а также обшиты панелями из черного дерева. Пол застлал темный паркет, блестящий в свете ламп после недавней влажной уборки. В воздух въелся резкий, дурманящий запах белого листового табака, поразивший Линча, словно удар, когда тот остановился в дверях, окидывая помещение внимательным взглядом.       В дальней от входной двери кабинке сидели четверо в строгих мундирах цвета морской волны. Двое из них деловито раскуривали кальян, изящно пуская в воздух сероватые кружева дыма. А двое других предпочли серконскому устройству классические трубки и, причмокивая губами, выдыхали кольца, которые, следуя друг за другом, расходились, точно круги на воде, и быстро таяли, исчезая без следа.       В центре зала за круглым столиком пьяная в стельку троица гундосила песни, обмениваясь обрывистыми, скрещенными со словами смешками. Похоже, кроме друг друга понять их больше не был в состоянии никто. Они играли в карты, с характерными шлепками швыряя их себе под нос, и в перерывах между невнятным бубнением упрямо пытались что-то напеть.       На табурете у бара сидели еще двое: один из них похрапывал в окружении десятка опустошенных рюмок, второй, сидя от него чуть поодаль, медленно лакал виски, периодически разбалтывая его в стакане.       Торн протирал бокалы светлым полотенцем, стоя за барной стойкой. Он был большим и грозным – самая настоящая, стремительно лысеющая в столь молодом возрасте гора бугрящихся под толстой кожей мышц. Однако из Задиры он превратился в Весельчака, резко переменившись после восемнадцати лет. Возможно, дело было в женщине, которую он нашел: она сглаживала все негативные углы его характера. Смягчила его, отчего гигант Торн стал походить не на страшного вышибалу, а на доброго, слегка косолапого медведя. И даже привычная Томасу задирчивость пропала.       Том почти не общался с ним после того, как шайка Воробьев распалась окончательно. Какое-то время доходяга Стив пытался держать их вместе, но после того, как бедолагу свел в могилу тиф, бывшего лидера Воробьев и Линча больше ничего не связывало. Даже свое детство они помнили по-разному, но предпочитали не говорить об общих приключениях – это было горько, ведь большинство их друзей и тех, кого они хорошо знали и любили, уже умерло. А ребятишки… маленькие Воробьи, о которых Торн заботился, пока тех не разобрали по приютам, слишком напоминали их самих, теребя старые раны. Возможно, то, что детей забрали, было к лучшему. По крайней мере, Линч пытался убедить себя в этом, разделяя свою жизнь на «до» и «после». А с прошлым после смерти Стива он пытался распрощаться, обрубая концы.       Нещадно. Все. Кроме злосчастного маяка.       Сев на табурет у бара, Линч поднял на бывшего товарища темные глаза, и тот слегка опешил, на несколько секунд приостановив свое занятие.       — Значит, ты еще не сдох? Поздравляю, — после недолгой паузы сказал Торн, продолжив вычищать бокалы до блеска. Видимо, он думал, что подобное приветствие покажется Линчу смешным, но это в очередной раз доказывало, что он плохо знал Томаса, у которого с юмором всегда были сложные отношения. У сына маячника был свой юмор. Специфический.       — Ты как всегда любезен, — заметил Томас, сложив руки на гладкой стойке. — Если бы я знал, что ты работаешь здесь – в жизни бы сюда не зашел.       Торн Весельчак коротко усмехнулся. Уголки его губ поползли вниз, отчего создалось впечатление, будто он медленно тает.       — О, все верно, — опустив взгляд к посуде у себя в руках, обижено промямлил бармен. — Друзья, прикрывавшие друг другу спину во время Мятежа, должны избегать любых контактов друг с другом.       Теперь усмехнулся уже Томас. И усмешка эта была весьма ядовитой.       — Мы никогда не были друзьями, — отчеканил он, подняв взгляд на доску, на которой мелом было расписано меню. — У нас есть общее прошлое – и на этом все.       — Твоя правда, — мрачно заметил Торн, пожав плечами. — Что будешь?       — Самое холодное пиво, которое у вас только найдется.       Торн кивнул, принимая заказ и, поставив бокал, а полотенце закинув на плечо, направился в сторону кранчиков, на каждом из которых красовались эмблемки разных пивных фабрикантов.       Он потянул на себя самый крайний, и в высокий стакан плеснула янтарная струя игристого пива.       — Что делать с пьяным китобоем? Что делать с пьяным китобоем?! Рано по утру!..       Линч обернулся на моржовое пение, удивляясь тому, как пьяное в стельку животное, которое порой кто-то называл человеком, умудрилось прорыгать что-то более-менее связное и членораздельное в своем далеко не трезвом состоянии.       — Сунуть в мешок и бросить за борт! — поддержал его товарищ, прикладывая большие усилия, чтобы сидеть ровно, а не плюхнуться раскрасневшейся рожей на стол.       — Кинуть его голодным крысам! — крикнул третий, отсалютовав друзьям стопкой виски.       — Рано по утру! — пропели они в унисон, после чего заржали, словно кони.       У Линча чуть уши не увяли. Он подавил раздражение, вибрацией прокатившееся по телу, но на лице его скрыть не смог, и, вернувшись к нему, Торн усмехнулся.       Спящий справа от Томаса мужик, сквозь собственный храп расслышав знакомую песню, начал тихо подпевать, пошевеливая локтями, точно в танце.       Обхватив широкими ладонями высокий стакан, покрытый влажным конденсатом из-за низкой температуры залитого в него пива, чистильщик улиц наклонился вперед, тихо спросив подавшегося навстречу Торна:       — Кто эти свиньи? — Линч кивнул в сторону людей в форме, но при этом имел в виду всех и сразу, так как на обычных работяг никто из них похож не был.       Торн тут же отпрянул, смерив его сердитым взглядом.       — Будь поуважительней к моим клиентам, Томми, не то я вышвырну тебя отсюда.       Томас ненавидел, когда Задира применял к его имени уменьшительно-ласкательную форму. В его памяти тут же всплывал образ матери и картина того, что она сделала, чтобы наесться. Он вновь почувствовал вкус отцовского мяса на кончике языка, и его передернуло, будто по телу пустили не сильный, но весьма ощутимый электрический разряд.       — И все же, кто это?       Торн цокнул языком и закатил глаза, но знал, что сопротивляться занудству Томаса – занятие ужасно неблагодарное и к тому же очень утомительное, а потому поведал:       — Если ты еще не знаешь, император отзывает все боевые корабли обратно в столицу, а потому у военных последняя ночь на Морли. Завтра они взойдут на суда, снимутся с якорей и уплывут домой. — Бармен усмехнулся, кивнув на бормочущего сквозь сон соседа Линча. — Они все с разных кораблей, а потому не в одной компании, но все без исключения – гристольцы.       Линч брезгливо фыркнул.       Последние несколько лет, сменяя друг друга раз в год, в бухте стояли военные корабли, своим могучим видом напоминая всем желающим вновь поднять знамя побежденных мятежников о том, с какой легкостью они его подавили и какая кара за этим последовала. Они бы покинули Морли и раньше, если бы не три забастовки: в седьмом, десятом и двенадцатом годах. Из-за этих событий император был вынужден присматривать за порядком в городах, не ослабляя давления со стороны моря. Однако в последние пару лет все было довольно тихо и мирно, и Томас радовался тому, что теперь кулак контроля ослабнет, и морлийцы впервые за долгие годы смогут спокойно вдохнуть полной грудью.       — Поскорей бы, а то ими тут уже все провоняло, — ядовито заметил Томас, отхлебнув немного пива и слизнув пенные усики, застывшие над верхней губой.       — Да тише ты, — шикнул на него Торн.       — Боишься, что услышат? Старина Торн дрожит от страха перед имперцами? — подразнил его Линч.       Ответный взгляд неприятно кольнул юношу, вызвав у того нервный смешок. Лицо Весельчака было серьезнее самого серьезного тивийского ученого.       — Это мои первые клиенты за день, а мне скоро новую партию алкоголя заказывать, — подняв указательный палец, веско заметил он. — Так что закрой рот, Томас, и хлебай свое пиво дальше. Ты меня понял?       Морлиец лишь усмехнулся в ответ и снова перевел взгляд на матросов. На сей раз на курящих, что вальяжно развалились на обтянутых серой кожей креслах с медными заклепками, и с лицами, преисполненными блаженства, выдыхали витиеватые узоры дыма.       Томас ненавидел их всей душой, хотя прекрасно понимал, что эти гристольцы вряд ли имеют что-то общее с теми, что брали город в последние дни Мятежа. Скорее всего, большинство из них и сами в те времена были детьми. Как и он. Но все же гнев Линча от этого факта нисколько не угасал. По его мнению, примерив эти сине-зеленые мундиры, они кичились «достижениями» своих предшественников, а значит разделяли с ними не только гордость победы, но и вину за убитых ими и затравленных голодом людей.       Гнев вновь бурлил в груди, требуя выхода наружу, и Томас поспешно отвернулся, вперив взгляд в стакан с пивом.       Торн был прав, да и самому Линчу-младшему не нужны были неприятности. И все же само их присутствие давило на него, вызывая зябкое отвращение.       Чистильщик поднял голову и впился глазами в свое отражение, которое виднелось в идеально чистом зеркале, растянувшемся на стене позади барной стойки. Отчасти оно было загорожено многочисленными, разными по формам, размерам и содержанию бутылками, а потому рядом со своей головой Линч видел высокое горлышко черничного вина.       — Сердитый видок, — озвучил выводы самого юноши Торн. — Но давай будем честны – твоя злость бессмысленна. Будь хорошим мальчиком и не осложняй жизнь ни себе, ни другим.       Через пару секунд Томас расслабил лицо и со вздохом кивнул. Торн был прав, что в его случае было крайне редко. Но юноша ничего не мог с собой поделать – злость клокотала внутри пойманным зверем. Царапала живот острыми кинжалами изогнутых когтей, с ревом рвалась наружу. Она сопровождала его с того самого дня, когда они напали на караулку. Пробудилась в приступе истеричной скорби по отцу. И с тех пор никогда не утихала с концами – морлиец всегда слышал отголоски ее бескомпромиссного эха у себя в голове. Привести Томаса в бешенство могла любая мелочь, напоминавшая о событиях его детства, а потому он предпочитал холодную отчужденность. Из Воробьев он держался только за Стива – тот был единственным позитивным воспоминанием. Добрый, чуткий и отзывчивый… Совершенно непригодный для жестокости этого мира, но не растерявший самого себя под тяготами невзгод. Линч завидовал ему и какое-то время даже пытался равняться на паренька. А потом тот умер. Брать пример стало не с кого, а потому все снова рухнуло в Бездну. Гнев обуял его с новой силой, и сын смотрителя маяка более не сопротивлялся ему, приняв эту не всегда подконтрольную часть себя самого.       Томас встряхнул головой и сделал большой глоток пива. Лучше думать о том, что через два часа снова придет время, когда он выйдет на улицу со своей тачкой, метлой и лопатой. Да, лучше думать о мусоре, чем о прошлом.       Дверца служебного помещения раскрылась, и оттуда показалась миловидная белокурая официантка с увесистым ящиком в руках. Она зашла за стойку, приветливо улыбнулась Торну и с грохотом поставила свою ношу на стол. Звонко бряцнули стеклянные бутылки, и спящий на стойке посетитель поднял голову. Немного пожевав губы и сонно почмокав, он повалился обратно, прижавшись головой к своему мягкому локтю, и громко всхрапнул.       — Привет, Кристи. — Весельчак подошел к девушке и поцеловал ее в щеку. — Ты сегодня рано.       У Линча от удивления вытянулось лицо.       Так это она – та самая барышня, которая смогла усмирить дурной нрав бывшего Воробья? Неужели это она превратила драчуна в доброго и порядочного бармена?       Томас посмотрел на сияющее лицо Торна: на глупую улыбочку, растянувшую его губы, и взгляд, полный обожания. Он словно бы мигом отупел, едва ее завидев. А ведь она не была красавицей, да и симпатичной назвать ее можно было лишь с большой натяжкой. У Кристи был слишком большой для ее маленького лица нос, слегка выдвинутая вперед нижняя челюсть и следовательно – плохой прикус. Но глаза у нее были красивыми – большими и выразительными, а волнистые волосы лоснились и казались очень мягкими на ощупь. Она была очень милой, но не более того. Хотя в глазах Торна девушка, наверное, была богиней и вокруг ее головы сиял сказочный нимб.       — Мне просто наскучило сидеть дома, — пожав плечами, отозвалась она и начала распределять алкоголь по полочкам под стойкой, куда посетители не могли заглянуть. После Кристи проверила кассу. — Я смотрю, дела идут не слишком хорошо.       — Э-э-э… — Торн озадаченно почесал затылок, пытаясь придумать оправдание. Но по одному ее взгляду он понял, что это бесполезно, и кивнул, виновато опустив глаза в пол.       — Что ж, не зря я включилась в работу, — ободряюще улыбнувшись, сказала она, завязывая на бедрах белый передник. От внимания Томаса не ускользнуло то, как белая ткань обтянула небольшую выпуклость нижней части живота, которую можно было упустить из виду из-за свободного кроя рубашки.       — Полагаю, тебя можно поздравить? — приподнявшись на локтях и наклонившись вперед, тихо спросил Том у Весельчака. Тот вместо ответа расплылся в широкой улыбке.       Его девушка вышла из-за стойки, взяла поднос, тряпку и направилась к горе-певунам, осторожно вытерев со столика пролитые напитки и забрав пустые бутылки.       Кристи кружилась вокруг них с легкостью и изяществом балерины, а мужчины не замечали ее, будто девушка была незримым призраком.       На секунду вернувшись к бару, она взяла новую бутылку и, наглядно продемонстрировав ее Торну, пошла обратно. Весельчак тут же добавил стоимость виски к счету моряков.       Кристи была прозорлива и, в отличие от своего возлюбленного, прекрасно понимала, что под воздействием алкоголя клиенты не считают количество выпитого, а потому им можно подливать снова и снова. Разумеется, не из щедрости и не по доброте душевной, а исключительно из практических соображений. Немного подло… и хитро. Линчу Кристи понравилась.       — Как ты вообще умудрился ее подцепить? Ты же страшный, как моя жизнь, — обратившись к бывшему Воробью, спросил Томас.       Торн скорчился, его глаза злобно сузились, превратившись в две узкие щелочки. Впервые за этот вечер за ними показался именно тот драчливый разбойник, которого Линч так хорошо знал и помнил.       — Ну не все же люди так же прекрасны, как ты. И при этом они умудряются жить счастливо, любить, строить дома и создавать свои семьи, — процедил он в ответ. — А что насчет тебя? Твоя благородная пуделиха больше тебя, оборванца, к себе не подпускала?       Томас стиснул челюсти. Он не ожидал, что размякший от любви Весельчак сможет парировать его словесную атаку, однако он справился. И весьма неплохо.       — Столько лет прошло, а ты мне все еще припоминаешь наш налет на Районак и ту небольшую прогулочку несколько лет спустя. А что-нибудь посвежее в твоих запасах имеется? Или башка совсем пустая?       — Так вы больше не виделись? — продолжая давить на эту тему, уточнил Торн.       — Нет, — в голосе Линча зазвучали первые предупреждающие металлические нотки.       — Жа-а-аль, — протянул бармен. — Ты ведь мог за денюжки ее отца как сыр в масле кататься. А в итоге ты здесь. Сидишь, воняешь потом и прожигаешь те немногие деньги, что у тебя есть, за дешевой выпивкой.       «И это я слышу от тебя, лысый хряк?» — хотел было ответить Томас и уже открыл рот, но вовремя одумался, посчитав, что это будет выглядеть совсем по-ребячески.       Воздержавшись от ответа, Томас заглянул в свой стакан, всмотревшись в осевшую пенку. Ему вдруг перехотелось пить. Согревшийся в духоте напиток горчил, а присутствие бывшего напарника раздражало до скрипа зубов. Он уже собирался достать кошель, оплатить свой заказ и уйти, пешком прогулявшись до работы, как услышал:       — Единственное, по чему я буду скучать, так это по морлийским девкам, — сказал один из офицеров, схватив Кристи, заменявшую в кальяне угли, за тонкую кисть.       — Они тут все – шлюхи, которые прыгают к нам в койки, едва расслышав иноземный акцент, — процедил второй, волком взглянув на официантку и сделав жадный глоток светлого эля. — Думают, что мы подарим им хорошую жизнь за одну только работу ртом. — Затем он хихикнул, подавившись дымом, и с кашлем добавил: — Но, надо отдать им должное, стараются они усердно.       — За сколько ты готова обслужить нас четверых, крошка? — спросил у Кристи третий.       Самый молчаливый из них, владелец густых каштановых бакенбард, действия друзей никак не комментировал, но и не останавливал их. Он предпочел сидеть в молчании, делая периодические затяжки и выпуская изо рта фигурки из дыма.       — Я не продаюсь, — прошипела в ответ Кристи, предприняв попытку выдернуть свою руку из железной хватки моряка. Не получилось, и лица трех гристольцев расползлись в хищных улыбках – только четвертый опустил голову еще ниже, будто стыдясь своих товарищей.       Томас вопросительно взглянул на Торна, который онемел, наблюдая за этой сценой, но ничего не предпринимал. Задирой он остался только на словах, но в страхе за свою жизнь и свое дело боялся выступить против похоти заморских «хозяев» и их посягательств на его женщину. Жалкое зрелище.       — Сделаешь что-нибудь сам? Или мне тебе помочь? — серьезно спросил Линч, наблюдая за тем, как кровь отливает от лица бывшего Воробья и то приобретает ослепительную белизну первого снега.       — Нет, — хрипло ответил он и поспешно отвел взгляд. — Думаешь, это в первый раз?       Брови Томаса поползли вверх от удивления. Неужели он неоднократно допускал такое по отношению к своей возлюбленной? К той, что носит его дитя? Томас начинал скучать по тому Торну, которого он знал в детстве. Задира, частенько отвешивавший ему тумаки, никогда бы не допустил такого по отношению к своему товарищу. Любовь ослабила его. Он размяк.       А вот Томас остался прежним и, спустившись с табурета, направился к кабинке, даже не вслушиваясь в слова, которые Торн полушепотом бросал ему вслед. Разумеется, он боялся, что его заведение закроют, вот только Линчу на его страхи было глубоко плевать. Единственное, что его волновало – это гристольские мрази, что с наглыми улыбками переступают границы дозволенного, думая, что им это сойдет с рук.       — Вот они – бравые солдаты, на которых мы должны равняться! Гордость и сила Островной империи! — в своем коронном язвительном тоне воскликнул Томас, привлекая к себе внимание курящих.       Тот, что схватил Кристи – белокожий мужчина с широким лицом, украшенным густой бородой – поджал губы и насупился, недовольный услышанным.       — А это еще что за недоносок? — спросил офицер, сидящий справа от него. Его отличительной чертой была большая щель между зубами, из-за чего он шепелявил, точно старая змея.       — Что тебе нужно? — прежде чем Томас успел отвесить шипящему какую-нибудь колкость, поинтересовался самый приятный из их квартета. К сожалению, он все же не дотягивал до того уровня «приятности», который злость Томаса могла бы миновать.       — Мне нужно, чтобы вы отпустили эту девушку, — указательным пальцем он показал на Кристи, — оплатили счет, собрали свои вещички и убрались отсюда. Подумайте хорошенько, вы ведь не хотите опоздать завтра на корабль и задержаться тут еще на несколько дней? Я уж точно не хочу.       Со стороны гристольцев послышался смешок. Издал его крупный мужчина лет двадцати семи – тридцати. Его взъерошенные волосы в тусклом свете ламп отливали бронзой, а светло-серые, стальные глаза уставились на Линча с неподдельным интересом.       — А нам плевать, что тебе нужно, — медленно проговорил он, после чего втянул в себя табачный дым через трубку и выпустил его через нос.       — Я и сама справлюсь! — глаза Кристи полыхнули праведным гневом, однако Томасу не составило особого труда разглядеть под напускной маской самоуверенности отчаянную просьбу о помощи, которую девушка отказывалась за собой признавать.       Впрочем, чистильщику было уже неважно, нуждается она в его защите или нет. Официантка была всего-навсего удобным и веским поводом для вступления в прямую конфронтацию. Томас одним выстрелом убивал сразу двух зайцев: принижал Торна, которому не хватало яиц для помощи собственной женщине, а заодно получал то, чего так желал – живые мишени, на которых можно было сорваться, высвободив весь накопившийся гнев.       — Лучше уйди, пока не поздно, — не приказным, а вопрошающим тоном попросил самый тихий и трезвый из гристольцев.       Но Томас был упрям, словно мул.       — Уйдете вы.       Трое моряков медленно встали, а их самый разумный товарищ со вздохом прикрыл лицо рукой, начав интенсивно массировать кожу над бровями. Томас мог десятку поставить на то, что он задумался над своими дальнейшими действиями. Встать и принять сторону коллег или остановить занимающийся балаган? Какой трудный выбор… Хорошо было Линчу, который уже со всем определился.       — По-видимому, одним морлийцем сегодня станет меньше, — с издевательской усмешкой заключил мужчина с бронзовыми волосами.       — Своего первого гристольца я убил, еще будучи подростком, — как бы между прочим проговорил Томас, сжав кулаки и сконцентрировав на оппоненте взгляд. — Забил его голыми руками и оставил дохнуть посреди улицы на радость каннибалам.       Самый тихий из офицеров нервно сглотнул, а Кристи побледнела и в следующую секунду все-таки вырвала свою кисть из широкой лапы державшего ее гристольца.       — Я не буду на это смотреть, — с сожалением в голосе и слезами в глазах проговорила она и убежала, скрывшись в служебном помещении.       Томас понял, что она имела в виду, и грустно усмехнулся. Девушка не хотела видеть, как еще один ее земляк погибает. Это было… трогательно, и Томасу оставалось лишь догадываться, при каких обстоятельствах она наблюдала подобные расправы раньше. Впрочем, список всех возможных вариантов был не столь велик. Мятеж и Голодомор заставили все их поколение повзрослеть и прочувствовать все горести этого мира в слишком молодом возрасте.       — Так, разбирайтесь на улице, а не у меня в пабе! — внезапно обрел голос Торн, встав рядом с Томасом и одарив обе стороны взглядом, полным фальшивой строгости. Томас подозревал, что у того трясутся поджилки, но все-таки ожидал, что он протянет ему за спиной нож, чтобы бывший соратник не шел в драку без оружия. Он потянулся к нему пальцами, но Торн поспешно убрал руку.       Помогать ему он был не намерен.       — Разумеется! Мы же цивилизованные люди! — воскликнул бронзоволосый военный, после чего обратился к Линчу, понизив голос:       — Правда ведь, ублюдок?       Томас ответил ему своей не самой приятной улыбкой, а после плавным жестом указал на двери второго входа, ведущие на задний двор паба.       Моряки оттолкнули его, расчищая себе путь, и поплелись к указанному выходу, оглядываясь на него, точно в ожидании какого-то подвоха. Их пьяные земляки и коллеги проводили своих героев громкими улюлюканьями и аплодисментами, хотя сами они вряд ли понимали, чему радуются.       — Слабак, — бросил Томас через плечо и поспешил за остальными, судорожно размышляя над тем, как обороняться от четверых офицеров сразу и где взять оружие, ведь Торн даже по старой памяти ему никак не помог, испугавшись проблем.       Как Весельчак отреагировал на оскорбление – для Линча осталось загадкой. Он вышел на улицу и оказался в маленьком огороженном забором дворике. Из-за влажной грязи, которая образовалась благодаря вылитым на сухую землю помоям, скользила подошва обуви. Запах тухлятины, доносившийся из открытых мусорных баков, придвинутых к кирпичным стенам паба и соседнего дома, заставлял гристольцев морщиться, однако сам Том привык к нему настолько, что ни один мускул на его лице не дернулся, выказывая омерзение. Он достаточно долго работал санитаром улиц, чтобы научиться контролировать выражения своего лица при людях.       — Я надеюсь, ты уже искренне сожалеешь о своей дерзости? — поинтересовался у него моряк с овальным лицом и по-настоящему добрыми, голубыми глазами. — Пока еще не поздно, я могу их остановить.       Томас хотел ответить ему сухим «спасибо за беспокойство», но передумал. Никогда он не выскажет благодарности имперским шавкам – даже если в итоге придется жизнью отвечать за собственные слова.       — Катись в Бездну со своей добротой, — зло процедил он.       Тем временем три других офицера прошли в центр двора и встали полукругом. Их руки с рассинхроном всего в долю секунды легли на рукояти шпаг.       — Глупый мальчик – мертвый мальчик, — пожав широкими плечами сказал моряк с бакенбардами и отошел в сторону, решив не принимать участия в расправе и остаться сторонним наблюдателем.       Прохладный ночной ветерок пощекотал Томасу шею, когда он подошел к офицерам и встал напротив. Преимущество было не на его стороне, но он не испугался, а даже наоборот – душой он был абсолютно безразличен к происходящему. Казалось, его жизнь в один миг утратила всякую ценность, и куда важней было ткнуть гристольцев носом в то, что они тоже смертные и ничем не лучше остальных. Да ткнуть так, чтоб морды от грязи отмывали неделю.       — Вы же цивилизованные люди, — повторил Томас, кивком головы указав на офицерскую шпагу бронзоволосого.       — Ну разумеется, — расплылся в улыбке тот, сверкнув стальными глазами. Он отстегнул от пояса широкий ремень с оружием и небрежно бросил на землю. Его товарищи переглянулись и потянулись к своим застежкам, но моряк остановил их взглядом. — Нет, все будет по-честному. Один на одного, — и усмехнувшись, добавил: — Я отдам в ваше распоряжение все, что останется.       Линч подождал, пока его хохочущие от предвкушения хорошей драки дружки отойдут в сторону, и шагнул навстречу своему противнику. Почувствовав на своей спине чей-то взгляд, он оглянулся через плечо и увидел Торна, который вышел из паба и, отойдя подальше, оперся спиной на кирпичную стену. Бармен щелкнул зажигалкой, закурив от вспыхнувшего огонька. Сигарета у него в губах зажглась оранжевым и первый дым засочился из приоткрытого рта.       Весельчак старательно делал вид, что не следит за занимавшейся потасовкой, но актер из него был никудышный. Крысиное любопытство мальчика, поедавшего крыс в детстве. Забавно.       Томас сделал несколько круговых движений плечами, разминая суставы, пока гристолец снимал мундир и закатывал рукава своей белой рубашки. Он был хорошо сложен и находился в идеальной физической форме, что неудивительно для военных. Серьезный враг, поединок с которым будет далеко не забавой, а настоящим состязанием с самой смертью. Вот только Линч тоже был не обделен мускулами ввиду своей работы. То, чего подчиненные Его Императорского Величества достигали упорными тренировками, Томас получил путем повседневной работы, порой доводящей его до полного изнеможения.       Бронзоволосый моряк встал напротив него, слегка согнув ноги, отчего штаны натянулись на его коленях. Руки он сжал в кулаки, подняв их на уровень груди.       — Бом! — громко крикнул шепелявый, крайне неудачно изобразив удар в гонг, и бой начался.       Томас не стал наблюдать за тем, как мужчина игриво припрыгивает на месте, и сразу же ринулся в атаку.       Увернувшись от тройки холостых ударов, на четвертом Линч проскользнул под рукой гристольца и, согнувшись во время резкого разворота, схватил его за ногу, рывком опрокиндывая на землю.       Томас был сыном улиц, детищем Мятежа и Голодомора, и в драках его отрочества честности не было места – зато пронырливость и сила ценились весьма высоко. Возможно, его оппоненту это казалось несправедливым, но Томас что-то не заметил, чтобы для конкретного боя были установлены какие-либо правила.       Гристолец посмотрел на него снизу вверх. Плотно стиснув челюсть и взглядом уничтожив противника, он резко поднялся из грязи и небрежно отряхнул плечо, будто бы говоря: «Этого бы не было, если бы я тебе не поддался». Однако он скорее успокаивал себя, чем убеждал в этом других. Его земляки были накуренными, а не слепыми, и все видели. Армейская выучка позволяла им распознавать правду там, где их товарищ пытался напустить обман, словно склизкая каракатица – густых чернил.       — Ну давай же, принцесса, бей в ответ! — ехидно произнес Линч, разведя руки по сторонам, тем самым открываясь для удара.       — Жалкий недоносок! — проревел бронзоволосый, помчавшись к нему.       Томас увидел, как в лицо ему устремился тяжелый кулак, и поднял руки, ставя блок. Тупая боль разлилась по мышце на месте удара, но это было лучше, чем сломанный нос. Упреждая удар в живот, он резво отбил атаку ребром ладони. И отпрыгнул назад, оставив врагу на растерзание загустевший от жары воздух.       Это гристольца насторожило. Он понял, что враг достаточно прыткий и сильный, чтобы составить ему достойную конкуренцию. Мужчина стал осторожничать, на чем Линч с удовольствием начал играть.       Юноша пугал моряка ложными выпадами, самодовольно усмехаясь каждый раз, когда противник вздрагивал, интуитивно принимаясь занимать оборонительную позицию.       — Тебе что, не по силам одолеть его? Вмажь ублюдку как следует! — голосом строго наставника рявкнул бородатый, подстрекая своего дружка к более активным действиям.       Тот, оскорбившись сторонним замечанием, с нечеловеческим рыком бросился в атаку. Томас был готов и, когда гристолец с силой врезался ему в живот, он обхватил руками его туловище. Напрягая мышцы, Линч поднял мужчину, усмехнувшись тому, как моряк дергает ногами в воздухе, и перекинул его через себя. Вес чужого тела увлек его за собой, а потому Томас тоже рухнул спиной наземь. Он попытался быстро подняться, но бронзоволосый оказался проворнее и, когда чистильщик улиц стоял на коленях, прильнул к нему всем телом и зажал в крепком захвате.       Линч растерялся всего на долю секунды, но после тут же ударил противника кулаком в живот. Мужчина охнул, однако его руки слегка переместились – теперь кадык морлийца был зажат локтем, сдавливавшим артерии по сторонам шеи. Он хотел удушить его. Томас это прекрасно понимал, а потому бил в живот снова и снова, но хватка не ослабевала – лишь сдавленные вздохи срывались с уст моряка, просачиваясь сквозь плотно сомкнутые зубы, а с оттопыренной нижней губы прямо Тому на волосы капала горячая слюна.       Земля перед глазами закачалась из стороны в сторону, и Линча захлестнули горькое отчаяние и глубокое разочарование в самом себе.       Все происходило так быстро… Как он это допустил? Зачем позволил чужаку зажать себя в тиски сильных рук? Неужели он был настолько беспомощен и жалок? Он – мальчик, переживший Мятеж и последовавший за ним долгий голод… Разве мог он уступить иноземцу?       Не в этой жизни. И ни в одной из последующих, если таковые будут.       Бронзоволосый под подбадривающие крики своих дружков навалился на Линча всем телом, намереваясь прижать его животом к земле, однако Томас выставил руки вперед, для лучшей опоры растопырив пальцы.       Перед глазами замигали черные круги. Звуки окружающего Томаса мира начали затихать, будто их источники быстро отдалялись от него, оставаясь лишь далеким эхом. А после и отголоском эха. Мышцы дрожали, ныли тупой болью. Пальцы теряли чувствительность.       Интересно, все ли умирающие чувствуют то же самое или для каждого смерть готовит свои, особые ощущения? Пугает ли это их? Неизвестно. Пугало ли это Томаса Линча?       Нет. Все его чувства струйка за струйкой перетекали в досаду.       Мир перед глазами потерял четкость, и сына смотрителя маяка озарила внезапная идея.       Обмякнув, он упал, повиснув в руках свое оппонента. Мужчина, победоносно улыбнувшись, брезгливо отбросил его от себя. Плечом ударившись о стенку мусорного бака, Том рухнул на землю, усыпанную мелкими осколками битого стекла, окурками, обрывками картона, банками из-под консервов и сломанными кирпичами.       Моряк поднялся на ноги, резкими движениями отряхнул брюки от коричневых комьев грязи, и с широкой белозубой улыбкой принялся принимать поздравления с победой от бородатого, шепелявого и Торна Весельчака. Четвертый офицер остался в стороне, скрестил руки на груди и осуждающе покачал головой, считая такое поведение для служителей флота Его Величества неприемлемым. На Тома они не смотрели, а вот он на них – да. Из-под полуприкрытых век он наблюдал за ними и ждал подходящего момента, пока его рука, двигаясь по земле почти незаметно, подбирала что-то, что могло сойти за оружие.       Возможно, нападение со спины было верхом подлости, но после всего того, что морлийцы перетерпели под гнетом короны, совесть не торопилась останавливать бывшего Воробья. К этому взывала жажда справедливости… или то была месть?       А может и вовсе – жажда крови?       Как только головокружение отпустило Томаса и мир с новой силой и четкостью зазвучал в ушах, Том одним резким движением поднялся с земли и бросился на своего противника с кирпичом в руках.       Удар по затылку сопровождался глухим звуком, удивленным вскриком и кровью, что сразу же пропитала волосы алыми красками в том месте, где острый уголок рассек кожу.       У Томаса была всего пара-тройка секунд, пока наблюдатели осознавали произошедшее и выходили из состояния оцепенения. Чертовы секунды, за которые он успел взглянуть на кирпич, которым ударил гристольца, оценить размер скола уголка, а после замахнуться вновь и обрушить очередной удар на голову чужака.       Моряк повалился на землю, а Линч сел сверху, нанося все новые и новые удары.       Это было приятно. Кровь брызгала в лицо, теплые капли, оставляя за собой алые дорожки, стекали по лбу на нос, со скул на подбородок, попадали на губы. Томас слизывал их, смакуя металлический вкус во рту.       Он бил снова и снова, пока кирпич в его руках не разломался на маленькие кусочки, а от головы противника осталась только смятая масса, похожая на раздавленную ягоду спелого винограда.       Дальше Том бил уже голыми руками. Они с влажными, хлюпающими звуками погружались в кровавое месиво, обрушиваясь на обломки кости и вдавливая их в мозг.       Юноша даже не замечал, как били его самого; как обвивали руками туловище и пытались оттащить назад, но тщетно – он слишком крепко держал свою жертву ногами.       А затем прозвучал оглушающий хлопок выстрела. Уши заложило, и оглушение вернуло его в чувства. Томас, резко выдохнув, согнулся едва ли не пополам. Вспышка острой боли резанула живот и стремительным огнем прокатилась по всем нервным окончаниям. Линч закричал во все горло и откинулся назад, вновь повалившись на землю.       Это было странно, но грязная земля под спиной вытянула из него всю боль, оставив после себя лишь удивление произошедшим. Томас увидел, как бородатый и шепелявый моряки возвысились по двум сторонам от него и, шипя проклятья сквозь зубы, начали ногами бить его по лицу.       Он закрывался руками, но тщетно, и вскоре шок отступил, вернув ему все ощущения и многократно их усилив. Юношу затрясло. Боль, словно вулкан, расплескивала горячую лаву по всему телу, и то билось в агонии, заставляя Томаса молить о пощаде. Кровь впитывалась в одежду, стекала по бедрам. Было страшно дышать, и будто бы даже сердце замедлило свой ритм, чтобы не бередить образовавшуюся в животе дыру.       — Хватит! Нам нужно уходить! — поочередно оттаскивая своих товарищей от Томаса, вопил моряк с бакенбардами. В его правой руке Томас краем глаза увидел пистолет.       Значит, он пришел в себя первым и выстрелил. Ну разумеется! Он же, в отличие от остальных, был самым трезвым.       Томас, не особо понимая, зачем, потянулся к нему рукой, по локоть испачканной кровью и облепленной грязью. А потом уронил ее, не в силах держать на весу. Нос пульсировал болью, едва не выбитый глаз опух и закрылся, разбитые губы онемели. Извергались кровью и дёсна в тех местах, где были выбиты зубы.       Моряки оставили зачинщика и подняли своего павшего товарища под руки, позволив его ногам волочиться по земле.       — Здесь по близости есть госпиталь? — взволнованно спросил стрелявший в Тома офицер. По-видимому, он считал, что его товарища еще можно спасти.       На губах Тома растянулась кровавая улыбка, зияющая темными дырами на месте выбитых зубов. Хотя бы одного иноземного подонка он утащит в могилу за собой! Тогда его смерть не такая уж и бессмысленная…       Удовлетворение приглушило боль… а может, то был адреналин, но Линчу на несколько секунд стало легче. Он улыбнулся черному бархату сомкнувшейся над двориком ночи. Вечерняя духота влажными и теплыми пальцами погладила скользкое от крови лицо, успокаивая его, словно любящая мать.       — В квартале отсюда, — махнув рукой в нужном направлении, поведал им Торн.       Выругавшись, трое моряков ухватили тело четвертого офицера поудобнее и, подняв его над землей, быстро вынесли со двора, двинувшись вниз по улице.       Когда калитка за ними с металлическим лязгом захлопнулась, Торн развернулся и, достав из портсигара новую сигарету, прикурил ее от предыдущей. Когда он присел на корточки возле Томаса Линча и заговорил, она начала подпрыгивать, перекатываясь по его губам и дымом выписывая волнистые ленты в воздухе.       — Я знал, что рано или поздно ты напросишься на нож… или пулю, — сказал он, смяв окурок прошлой сигареты и небрежно бросив его в сторону мусорного бака. — Стив тоже предполагал подобный исход и как-то даже сказал мне, что прозвище Задиры было бы лучше передать тебе.       — Помоги! — требовательно простонал Томас, пододвинув голову поближе к нему. Ему было непонятно, почему Торн поступает так с ним. Они ведь должны быть заодно! Они должны поддерживать друг друга, как и полагается землякам, на чьей родине хозяйничают недруги. Но он, похоже, со всем смирился. Перестал сопротивляться и начал учиться жить по навязанным чужаками законам.       — Не помогу. Не хочу, — пожав плечами, отозвался Торн, выпустив облачко дыма прямо Линчу в лицо. — А знаешь почему? Да потому что из-за таких, как ты, мира не будет никогда. К нам всегда будут относиться с недоверием, пока борцы вроде тебя нападают на людей просто за то, что они родились в других местах и под другим гербом.       Жжение вернулось, раскаленной сталью разлившись по венам, и перед глазами земля и небо вновь начали тягуче меняться местами.       — Помоги… — повторил Томас, глядя Торну прямо в глаза и ощущая, как веки тяжелеют, подрагивают и скользят по глазным яблокам вниз. Но те искры жизни, что в нем еще были, позволяли Линчу распахивать их обратно.       — Том, мужайся и прими смерть сейчас, — состроив скорбное выражение, посоветовал Весельчак. Томас ему не верил, так как понимал, что бармену его не жаль и даже наоборот – в глазах бывшего предводителя шайки Воробьев промелькнуло облегчение. Вот уж кто без проблем прощался с прошлым. А может, само существование Тома отягощало ему жизнь? Но ведь они впервые встретились после смерти Стива… Вот дерьмо. — Стив не хотел видеть тебя таким. Не хочу и я. Ты стал не лучше монстров из наших детских страхов. Твои непримиримость, вспыльчивость и злопамятность сослужили тебе плохую службу. Но теперь все кончится. Закрой глаза.       «Помоги!» — хотел попросить Том, но язык не послушался, и единственное, что он смог из себя выдавить – это сдавленное мычание.       Но Торн не помог. Вздохнув, он поднялся с корточек, развернулся и ушел. Он оставил Томаса умирать в одиночестве, среди помоев. Умирать в темноте, слушая, как шуршат в мусорных баках крысы. Когда его не станет, они возьмутся за него. Обгрызут мясо с костей, вылакают кровь.       Если бы Томас Линч знал, что умирать от пулевого ранения так больно, он бы дернулся вперед в момент выстрела, подставляя под пулю висок. Но он не знал, и теперь, стеная от боли, вглядывался в безупречно-черное небо с рассыпанными по нему крошками мерцающих звезд. Сердце стучало в ушах, в одном ритме с ним пульсировала и рана в животе. Застрявшая внутри пуля жгла особенно сильно – точно раскаленный гвоздь, с размаху забитый молотком. Интересно, крысы съедят и ее тоже?       Сглотнув кровь, Томас попытался осмыслить это, но не успел. Небо над его головой поглотило звезды и пришло в движение, перекатываясь различными формами. Это Бездна потянулась к нему сквозь пространство и время, коснулась своей холодной дланью и увлекла в иной мир.       Густая, непроницаемая тьма сомкнулась вокруг него капканом холодных океанических вод. Но самой воды нигде не было. Вокруг не было вообще ничего – лишь темный коридор из пустоты, по которому он ступал, не зная, где земля, а где – небо. Страх пронзил его насквозь, шипящей кислотой въелся в кости, но Томас не мог произнести ни звука – он открывал рот, но вместо слов звучала лишь тишина.       Он бродил по неизвестности часы, а может и годы – жалкий, маленький человечек во всеобъемлющей тьме. Единственная искорка жизни в этом безлюдном месте, пахнущем вечностью.       — Бедный-бедный Томас.       Линч остановился, обхватив плечи руками. Его тело непроизвольно вздрогнуло, и голос незнакомца поразил бывшего Воробья, точно молния.       — Мятеж отнял у тебя детство, Голодомор – семью. Теперь у тебя забирают Родину, и даже знакомые из прошлого отказались от тебя. Разве ты заслужил подобную участь? — Бархатный голос звучал в голове, эхом разливаясь по спине и рукам.       Черное ничто расступилась, и Томас обнаружил себя посреди небольшого островка, на котором, словно декорация, было выстроено здание «Капитана у руля» и прилегающий к нему дворик, но без забора – ту часть, где он должен был протянуться, будто бы отсекло ножом и она находилась поодаль, отделенная бесконечно синей пропастью.       На земле возле мусорного бака Линч увидел себя: мертвенно бледного, с широко распахнутыми глазами и дырой в животе. Вокруг было много крови. Так много, что сыну маячника даже не верилось, что в человеке столько может поместиться.       Он отрывисто вздохнул и заставил себя отвести взгляд. Смотреть на самого себя было тяжело, но еще тяжелее было понять, где он находится. Мысли сумбурно носились в его голове, не желая собираться в цельную кучку. Том еще никогда не был настолько рассеян умом, и это его пугало.       — Твой друг неправ. — Теперь, когда тьма более не держала Томаса в своих холодных объятьях, голос неизвестного будто бы звучал из нутра этого места, и от него у Линча по рукам пробегали мурашки и дыбом встали волосы по всему телу. Он словно чувствовал всю мощь этого места, все отчаяние и страх, что оно извергает в мир смертных…       Бездна. Бездна затянула его в свои чертоги к ненасытному Левиафану, пожирателю душ. К самому Чужому.       Неожиданная догадка прояснила его мысли, и он принялся оглядываться по сторонам. Томас хотел видеть его, чтобы не позволить трикстеру ударить исподтишка. Он боялся бессмертного и не стыдился признаться себе в этом. Во всем мире хозяин Бездны, пожалуй, был единственным существом, перед кем Томас трепетал от страха.       И Чужой, словно в насмешку над ним, возник как раз за его спиной.       — Твоя борьба не напрасна, — продолжил черноглазый юноша, и Томас подпрыгнул на месте, резко развернувшись к нему лицом. Божество, по-видимому, было удовлетворено произведенным эффектом, хотя выражение лица у него нисколько не изменилось – просто Томас почувствовал его усмешку каждой клеточкой своего тела. — Королевство Морли еще может обрести свободу. — Чужой повернул голову, задумчиво всмотревшись в синее пространство своего мира-перевертыша. — Ты можешь подарить ее своему народу, но какой ценой?       Томас поежился, когда черные глаза вновь переметнулись к нему.       — Готов ли ты обуздать свой гнев? Готов ли вести за собой? Что будешь делать и с чего начнешь? Станешь ли ты светочем или же будешь той искрой, что разожжет великий пожар? — Трикстер осыпал его вопросами, словно любопытный ребенок, но ни на один из них Линч не мог ответить то ли потому, что нужных слов не находилось, то ли из-за того, что сколько бы он ни открывал рот – из него не вылетало ни единого звука, точно Чужой запретил ему говорить. Возможно, он не хотел слышать ничей голос, кроме своего. А может, вопросы просто не требовали ответа.       Томас покачал головой, и лицо черноглазого бога приняло скучающий вид. А после Линч-младший отвернулся, но тут же столкнулся с вечно юным мальчиком вновь: тот просто возник перед ним из всполоха черного дыма.       — Я давно наблюдаю за тобой, Томас, — сказал он, интригуя тоном своего голоса. Звучал он таинственно и опасно, будто его обладатель мог развеять санитара улиц в ничто, стоит только ему этого пожелать. А может ему просто не очень понравилось, что Том повернулся к нему спиной? — Ты подавлен реалиями мира, но не сломлен духом. Смирение тебе чуждо, но ты в этом не одинок. Морли ждут перемены… Ведь так? И мне любопытно, какую роль ты во всем этом сыграешь.       «Я мертв», — хотел было ответить Томас, но голос не слушался.       Чужой смотрел на него пристальным, немигающим взглядом. Казалось, он уже все решил за него и теперь лишь ставил смертного в известность. Вот только Линч не мог понять, чего хочет это… существо, стоящее перед ним.       Внезапная вспышка боли обожгла тыльную сторону ладони.       Томас беззвучно вскрикнул и поднес левую руку к лицу, глазами впившись в багровый узор, что занимался на его плоти. Кожа шипела, будто Чужой одним быстрым, незаметным для человеческого глаза движением приложил к его руке раскаленное докрасна железо. Кисть светилась изнутри, точно под кожей зародилось небольшое солнышко, и магия приятным, ободряющим холодком побежала по венам, распространяясь по всему телу.       Клеймо переливалось всеми оттенками красного. От него исходил полупрозрачный дымок, чьи багровые щупальца смыкались вокруг ладони Томаса, огибали пальцы, влажными прикосновениями лизали кожу, а после таяли в воздухе. Потом, когда магия проникла в каждую клеточку его тела и там закрепилась, знак погас, став абсолютно черным.       Линч вгляделся в рисунок, украсивший его кожу. Никаких припухлостей, контур татуировки идеально четкий. А еще, стоило клейму «остыть», как Томас сразу же почувствовал себя в разы лучше, будто Чужой своим даром вдохнул в него новую жизнь и силы. И Бездна в глазах морлийца сразу стала выглядеть теплее, спокойнее и приветливее. Теперь он был здесь своим, и она более не отторгала его, выплескивая на пришельца из внешнего мира все накопившееся в ней зло.       Томас поднял вопросительный взгляд на Чужого, собираясь спросить, что это за метка. Но не стал, подсознательно догадавшись. А может, божество просто вложило в его голову правильный ответ?       — Не многие удостаиваются подобного дара, — прокомментировал Чужой, подойдя к кирпичной стене, на которой белой, слегка потускневшей и потрескавшейся от времени краской было написано: «Голод не щадит никого». Слегка склонив голову набок, он провел по буквам пальцами, после чего растер между ними собранную грязь. — Как его использовать – решать тебе.       Томас нахмурился. Какая-то часть его хотела бы знать, что бы выбрал сам Чужой, но тот казался… безразличным. Но зачем даровать ему свою метку? Что за алчный интерес у этого существа к миру людей? И почему именно Линч, а не упомянутые божеством другие?       Морлийцу казалось, что ответ прячется где-то на поверхности, но он все никак не мог сообразить. А может, все было куда прозаичней, чем ему казалось? Возможно ли, что ему просто повезло? Да и можно ли назвать встречу с величайшим врагом Аббатства везением?       — Над Морли занимается новая заря, — Чужой резко поднял черные глаза на Томаса, но на сей раз тот не вздрогнул – метка отсеяла весь страх, и теперь он чувствовал какое-то внутреннее единение с этим существом. — Проснись.       Земля настолько резко ушла у него из-под ног, что у Линча перехватило дыхание и сердце замерло в груди. Островки быстро уносились ввысь, превращаясь в маленькие черные точки в густеющей синеве. Ветер свистел в ушах, с шелестом трепал одежду, и Томас падал прямо навстречу глубинному солнцу. Оно слепило его своим невыносимо ярким сиянием, и обжигало неестественным холодом кожу. Прежде, чем утонуть в его белом свете, Томас закричал – и голос его наконец прорезался, зазвучав с новой силой.       В момент соприкосновения со светилом Линч закрыл глаза, а когда разомкнул веки вновь, над ним было блекло-фиолетовое небо, постепенно светлеющее и горящее всполохами оранжевого у горизонта. Истошно кричали многочисленные чайки, закружившиеся высоко над ним в живую воронку. Их вопли острыми ножами разрезали мирный покой раннего утра.       Томас сглотнул, ощутив тупую боль в пересохшем горле, и приподнялся на локтях.       Его живот…. Рана заросла, а пуля, скатившись по боку, лежала в луже запекшейся крови. Вокруг его головы были разбросаны странные вещицы, напоминающие звездочки и подковы. Они… звали его, напевали его имя нейтральными, шепчущими голосами, и пульсировали, точно живые, оставаясь полностью недвижимыми. Это было парадоксально, но все же Томас был совершенно уверен в том, что видит и чувствует. Они звучали у него в голове, а метка едва слышно шипела и мерцала по краям серебром, отзываясь на их манящий шепот.       Томас взял один из амулетов и осмотрел его. Это были вычищенные до блеска косточки, скрепленные между собой чьими-то волосами и украшенные грубо выгравированными символами. Они пахли кровью и сырой землей, но магия, исходящая от них, покалывала кончики пальцев.       — Какой он?       Линч вздрогнул и повернул голову на голос.       Возле черного входа сидел мужчина в сером деловом костюме, испачканном темными брызгами крови, и накинутой поверх него такой же серой мантией с широким капюшоном, надвинутым на лицо. Завязки под горлом серебряными шнурками спускались на его грудь, а полы плаща уже извалялись в грязи.       Один его вид отчего-то пробудил в памяти Томаса далекое воспоминание. Убийство бывшего грандлорда и пляску странных людей у его поместья. Запах жаренного мяса, ужасающая картина горящего особняка с запертой внутри охраной и прислугой, и голову, насаженную на пику врат. Крики, заменявшие танцующим музыку…       Томас резко сел и попытался встать, но голова его пошла кругом от слишком быстрой смены положения, и он беспомощно плюхнулся обратно.       — Тише-тише, — мягким тоном произнес сектант, и голос его почти ощутимо успокаивающе погладил юношу по слипшимся и покрывшимся коркой крови и грязи волосам. А может, то был сам Чужой? — Тебе не стоит спешить.       Предрассветная прохлада коснулась растрепанной челки. Нет, то был не голос сектанта и не Чужой. Всего лишь ветер… Просто ветер.       Томас резко перевел взгляд на свою руку. Метка. Она и вправду была на его коже. Линч поцарапал ее ногтями, но она никуда не исчезла. Значит, это был вовсе не сон? Не видение, занимающее его мысли и отвлекающее от боли, пока тело отчаянно боролось за жизнь? Не бред, сотканный сознанием?       Линч еще раз взглянул на незнакомца, и тот плавно поднялся со стула, вынесенного из бара. По телу юноши прокатилась волна холодного жара. Возле двери он впервые заметил два приваленных друг к другу тела. Одно принадлежало Кристи: горло ее было перерезано до кости, и в предрассветных сумерках белел под последними звездами позвоночник. Ее мутные глаза, большие от страха, смотрели прямо на Линча, и в них он видел отражение самого себя. Опустив взгляд ниже, Томас увидел распоротый в нижней части живот. С рассеченных мышц до сих пор капала густая кровь, а за разрезом виднелись органы.       Кристи сидела, прислонившись ко второму телу, и голова ее лежала на широком мужском плече. Вторым убитым был Торн. Шея его обрывалась ровным круглым срубом, а голова с застывшим на лице удивлением лежала на коленях. Глаза были обращены в никуда, и зрачки, расширившись, поглотили радужку.       — Он отверг тебя в час нужды, и мы приговорили его к смерти, — проследив за взглядом Линча, с нескрываемой гордостью поведал произошедшее незнакомец. Он словно бы ожидал похвалы от Тома… будто бы посвятил эту жертву ему, как какому-то богу. Или полубогу, который был с тем тесно связан.       — Мы? — уточнил Томас. Голос его прозвучал слишком хрипло, а горло запершило, из-за чего юноша тут же закашлялся.       — Истинные Морлийцы, — ответ был незамедлителен и преисполнен благоговения. Сектант явно гордился своей принадлежностью к этой группе и не скрывал этого. — Некоторые из моих братьев и сестер почувствовали, как Чужой потянулся своей бледной рукой к нашему миру, и я поспешил к месту, где, по их мнению, он коснулся своего нового избранника. Тут я нашел тебя. Его прикосновение оставило на твоей коже черную метку, — мужчина кивком головы указал на руку Линча. В глазах его влажно блеснула искренняя зависть. — Величайшее благословение, о котором мы можем только мечтать, досталось ничем не примечательному мусорщику…       Томас был растерян и, несмотря на сильное желание заткнуть незнакомцу рот, он слушал его, пытаясь осознать произошедшее. В один момент его жизнь сделала слишком крутой поворот, переменилась совсем не тем образом, которого он ожидал… А это точно не галлюцинации?       Линч себя ущипнул. Больно.       — Я… я ничего не понимаю, — признался Томас незнакомцу и самому себе.       — И именно поэтому я здесь, — осторожно пожав плечами, сказал Истинный и протянул ему руку. — Мы нуждаемся в тебе так же, как ты в нас.       Томас тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. За одну ночь жизнь его перевернулась с ног на голову и к этим изменениям было сложно привыкнуть сразу. Сперва их стоило хотя бы осознать, но даже эта задача казалась морлийцу в данный момент непосильной.       Он недоверчиво покосился на сектанта, размышляя, стоит ли его вообще слушать или лучше уйти восвояси, предварительно положив его третьим трупом возле Кристи и Торна?       Но тот, считав эти сомнения по выражению его лица, довольно дружелюбно растянул губы.       С такой улыбкой обычно дети гладят побитого щенка – и тот льнет к их рукам, радуясь даже самой малой ласке. Но Томас щенком не был, однако он ничего не знал ни о метке, украсившей его руку, ни о силах, коими его одарил Чужой. А Истинные Морлийцы, судя по всему, могли просветить его. Похоже, у него просто не осталось выбора…       Схватившись за руку сектанта, Томас Линч поднялся на ноги, взглянув мужчине прямо в глаза. Темные… почти бездонные, как у какой-нибудь подводной твари.       — Как твое имя, Меченый? — спросил он, будто это действительно было для него важно.       Томас колебался всего секунду, размышляя над ответом. В детстве кто-то говорил ему, что имена имеют свою силу и играют немалую роль в жизни человека. Хотел ли он и дальше быть Томасом Линчем – несчастным задирой и чистильщиком улиц? Нет… это имя он всем сердцем желал забыть, навеки похоронив его в горьком прошлом. К тому же, Томас Линч был мертв: сражен пулей в пьяной стычке за пабом… Так кто же остался?       — Лайонс, — ответил он, пробуя новое имя на вкус. Оно перекатывалось по языку, точно подтаявший леденец, и боль в деснах на месте выбитых зубов затихала, будто в прошлом он оставил не только имя, но и раны. — Меня зовут Лайонс.       Истинный Морлиец кивнул, будто одобрив услышанное, а после жестом предложил Меченому следовать за собой.       Когда они покидали двор, Лайонс невольно задержал взгляд на Торне и его возлюбленной. Женщина была не при чем, но ее смерть не вызывала в его душе никакого отклика. А смотря на Весельчака, новоотмеченный избранник Чужого испытывал глубочайшее удовлетворение. Бармен оставил его умирать среди помоев, прекрасно осознавая, что крысы и чайки будут драться за возможность выесть его глаза и общипать мясо с костей. Теперь Торн на своей шкуре прочувствует все это. Если мертвые вообще способны чувствовать что-либо после смерти.       — А что с ее ребенком? — поинтересовался он, кивнув на рану на животе Кристи.       Сектант проследил за его взглядом и с шумом выдохнул, почти выдавливая из себя притворное сожаление.       — Те из нас, кто приехал из столицы, где научились темным искусствам, говорят, что человеческие зародыши – очень ценный ингредиент,усиливающий удачу. Подпольные аборты, конечно, обеспечивают нас ими, но то, как правило, прерывание беременности на ранних сроках, а чем старше дитя в утробе – тем сильнее магия. Я решил, что неправильно пренебрегать такой возможностью и...       — Хватит, — резко оборвал его Лайонс и поморщился, позеленев от отвращения, – слишком живо он представил себе эту картину.       — Многим по началу это кажется мерзким, — признал Истинный Морлиец, — но ты со временем привыкнешь. Просто прими к сведению, что они не чувствуют боли и не осознают своей жизни. Они не замечают смерти, так как еще, по сути, и не существуют.       — Вы сумасшедшие, — заметил Лайонс, жалея о том, что уже согласился с ним пойти. Может, зародыши и не замечают смерти, но Кристи ее точно заметила, и вряд ли ей хотелось умирать.       — Ну а кто в нашем мире нормален? — вопросительно изогнув рыжеватую бровь, поинтересовался сектант. Лицо его при этом снова растянулось в лучезарной улыбке, будто сегодня был какой-то праздник и вместо смерти он принес на порог «Капитана у руля» коробку конфет.       Меченый брезгливо фыркнул и отвернулся, а сектант повлек его за собой.       Когда Лайонс вместе со своим новым спутником вышел к дороге, из-за горизонта показалась каемка солнца, золотым сиянием ударившая по глазам. Мысли его по-прежнему вертелись вокруг замыслов Чужого, но сколько бы он не пытался, а понять мотивы божества ему все равно не удавалось.       Мужчине казалось, что теперь, что бы он ни делал, все будет подчинено воле Левиафана… Каждое действие будет совершено во славу черноглазого бога, хочет Лайонс того или нет. Он чувствовал себя обязанным ему. И Меченому это не нравилось: не любил он быть должником.       Однако его даром Лайонс решил не пренебрегать, и, похоже, Истинные Морлийцы были именно теми единомышленниками, которых Чужой упоминал вскользь. Возможно, он знал, что его новый избранник зацепится за эти слова, а может подобная слежка со стороны сектантов была сюрпризом и для него.       Впереди Лайонса ждала новая жизнь, и метка на его руке едва ощутимо зудела, чувствуя зов амулетов, предусмотрительно собранных оккультистом и убранных им под пиджак.       — Нас ждут великие дела, Лайонс, — с блаженным предвкушением произнес сектант.       Меченый поджал губы, подняв глаза к чайкам, которые последовали за ним, точно крысы за крысиным пастухом из сказки.       А может, то была и не сказка вовсе?