Был момент, когда мы могли сказать нет

Описание: — Да выходи давай, — вздыхает Солдат. — Это свободная страна. Пацан останавливается — одна нога на балконе, вторая в комнате. — Правда, сэр? Солдат пожимает плечами. — Для нас. 2015 — Стив… Стив, притормози. Что ты там нашел? — Подожди, сейчас… Я тебе покажу, — Стив нажимает кнопку видеозвонка и направляет камеру на комнату, запоздало подумав, не стоило ли предупредить Сэма о том, сколько крови он сейчас увидит. — Ни хрена себе. Есть вещи, которым не идет на пользу высокое разрешение. Погоди, ты думаешь, это сделал Баки? — Смотри, — говорит Стив. Стараясь не наступить в липкую лужу, он подходит как можно ближе и увеличивает изображение пилы. — Видишь металлические опилки? И тут еще на полу, я не буду посылать тебе крупный план… — Спасибо. — …но это выглядит, как обрубок руки дюйма в четыре. Из нее торчит металл и провода какие-то. — Черт, ты думаешь, он сам себе отпилил руку, — слабым голосом говорит Сэм. — Да. — Стив отключает камеру и подносит телефон к уху. — Боже мой. Бо-оже, — протягивает Сэм. Стив, кажется, даже слышит, как он скребет пальцами по подбородку. — Ладно. Давай думать рационально. Последнее место, где он предположительно отметился — Филадельфия, так? Ни один из них не был там и не видел ничего своими глазами, но до них, разумеется, дошли вести о резне в Филадельфии. Пять бойцов «Удара» убиты совершенно безжалостно: их практически разорвали на части и свалили в кучу рядом с телами шести гражданских, расстрелянных русскими пулями. Тот, кто убил агентов, забрал их деньги, оружие и в одном случае одежду. В отсутствие свидетелей было трудно судить, что именно произошло: то ли Зимний Солдат пошел вразнос, то ли Джеймс Барнс отомстил за убитых гражданских, но Стив упорно цеплялся за последнюю версию, тем более что одиннадцать оставшихся жителей дома пережили свои ранения. Судя по досье Зимнего Солдата, ему было не свойственно оставлять живых свидетелей. — Это было, когда… тридцать часов назад? — спрашивает Стив. Сэм утвердительно хмыкает. — Пешком он до Вашингтона за это время не дошел бы, так что у него есть транспорт. Видимо, ему пришлось зачем-то вернуться сюда. Ну и… — Стив, прости, но там очень много крови. — Мне доводилось терять и больше, — говорит Стив, правда, без особой уверенности: неизвестно, насколько у них с Баки схожая физиология. — По крайней мере, он смог как-то унять кровь, когда уходил. Ни в коридоре, ни на улице следов нет. Это же хороший знак? — Возможно. Короче, раз ты все равно ничего не можешь сделать, лучше считай, что с ним все нормально. А вообще, приятель, сваливай-ка ты оттуда. Незачем тебе на это смотреть. — Я в порядке, Сэм, — твердо отвечает Стив. — Я скажу, если мне понадобится передышка, обещаю. — Ну-ну, посмотрим, — говорит Сэм. Впрочем, в голосе его слышится теплота, которую он и не пытается спрятать. Затем он издает непонятный звук. — Я, хмм… У меня есть вопрос, который, возможно, лучше не задавать. — Валяй. — Мы предполагаем, что он отрезал себе руку, так? В смысле, сам, никто не удерживал его и не заставлял. В общем, он почему-то хотел от нее избавиться настолько сильно, что подружился с циркулярной пилой. — Да, — медленно отвечает Стив. — Так где же рука? 1989 Солдат с трудом приходит в сознание и тут же жалеет об этом: мир встречает его убийственной головной болью и отчаянными судорогами в левой руке. Он бросает взгляд на настенный календарь. Цифры расплываются, но над ними можно разглядеть большую синюю машину. Он присматривается, почуяв неладное. Он помнит эту фотографию, на ней еще кто-то подрисовал фломастером значок Гидры на капоте. Его достают второй раз за месяц? Зачем? Да за одно электричество придется заплатить, как за… Мышцы с левой стороны сводит особенно сильно, и он оборачивается к Харрисон, которая ковыряется в руке. — Извини, — говорит она. За сварочной маской не видно глаз, но на лбу у нее складка. — Парень, который готовил тебя к камере, не проверил пластины, и лед повредил микро-поршни. Их теперь замыкает. Он осматривается по сторонам, но рядом больше никого нет. — Разве не ты меня готовила? — Нет. Меня тут вообще не было. Постой, ты что, ничего не помнишь? Это… плохой знак. Он уже много лет не терял дни. Харрисон усмехается, не сводя глаз с руки, но усмешка у нее невеселая. — Может, начальство проверяло, нельзя ли меня кем-нибудь заменить. Сокращение бюджета и все такое. — Да, старая песня. Осторожно подняв свободную руку, Солдат потирает переносицу. Раз уж он все равно просыпается с похмельем, почему ему не разрешают пить? — Попроси того, кто отвечает за крио, скорректировать пороговые значения. У меня будет кровоизлияние в мозг, если так пойдет и дальше. — Расслабь булки, — Харрисон угрожающе помахивает горелкой. — Кстати, сюда вот-вот придет генерал Мюррей, так что не болтай лишнего. — Мюррей? — спрашивает Солдат, начиная сомневаться в своем рассудке. Все вокруг запутанное, нереальное. — Какой еще Мюррей? Где Таунсенд? Харрисон поднимает маску: под ней глаза с синей подводкой, пирсинг на брови и растерянное лицо. — Он мертв, — говорит она, и Солдат едва успевает открыть рот, когда в комнату вступает новый человек в окружении почти всего технического персонала и половины «Удара». На генерале Мюррее нет мундира, но у него та до безумия монументальная манера держаться, по которой Солдат привык отличать высокие армейские чины (Таунсенд был редким исключением). Мюррея нельзя назвать толстым, но все линии в нем мягкие: круглый нос, круглые щеки, крепкие круглые пальцы. Седые волосы, коротко остриженная седая бородка. Очки с маленькими стеклами в форме полумесяцев. Похож на Санта-Клауса, если бы Санта-Клаус делал по сотне отжиманий в день. — Лазарь! — восклицает Мюррей и хлопает Солдата по спине. — Как ты себя чувствуешь, сынок? Хорошо спалось? — Я не сплю, — осторожно говорит Солдат и вздрагивает, когда Мюррей раскатисто смеется. В этой комнате еще никто не издавал таких громких звуков. — Да, да, конечно, le petit mort [маленькая смерть — фр.], — Мюррей похлопывает его по живому плечу. Солдат не привык к тому, чтобы его так много трогал кто-то, у кого нет в руках шприца или бутановой горелки. Ему сложно истолковать эти действия. Придя к выводу, что они, вероятно, предполагаются как товарищеские, он отбрасывает намерение сломать Мюррею руку. Тот продолжает: — Знаешь, мне всегда было интересно, что ты чувствуешь, когда за тобой закрывается эта дверца. — Я чувствую, — говорит Солдат, — что замерзаю до смерти. Охранник прокашливается. Мюррей со смешком сгоняет Харрисон с места и усаживается на ее стул. Оставшись без помощника, Солдат закрывает пластины сам, игнорируя зрителей. Если у Мюррея нет задания, на него нет смысла обращать внимание. — Я пришел на замену Таунсенду, — наконец произносит Мюррей и смотрит на Солдата поверх очков. — Таунсенду, — глухо повторяет Солдат. В голове что-то стучит, словно метроном. — Как он умер? Мюррей улыбается, поднимает палец и отходит к шкафу для хранения документов. Он набирает комбинацию на крошечном кодовом замке, очевидно не заботясь о том, что на него смотрят. Солдат равнодушно запоминает цифры. Техники по углам замерли на местах. Харрисон следит за каждым движением Мюррея, как ястреб. На обратном пути Мюррей придвигает к себе тележку на колесиках и вываливает на нее фотографии из коричневого конверта. Солдат склоняется над ними. Вот дерьмо. — Когда я просил тебя устранить угрозу, — говорит Мюррей, — я не ждал, что ты выполнишь приказ с такой тщательностью. Ценю тех, кто любит свою работу. — Сэр, — вмешивается один из техников. — Вы не должны показывать ему предыдущие… — Чушь, — фыркает Мюррей. — Кто так решил? Чокнутый немец, который его изобрел? Ты, может, не заметил, мальчик мой, но он теперь коротает время в магнитофонной пленке. — По-моему, он был швейцарцем, — вставляет один из техников. — По-моему, ты уволен, — сообщает ему Мюррей. Солдат перебирает снимки и думает, что все плохо. — Как вы перехватили протокол? — спрашивает он. За плечом Мюррея Харрисон проводит пальцем по горлу и усиленно морщится, кривя алые губы. Он не обращает на нее внимания. — Я запрограммирован принимать приказы только от Таунсенда. — Или от кого-то с достаточными полномочиями и убедительными доказательствами того, что готовится предательство, — Мюррей цокает языком. — Господь милосердный дал Таунсенду меньше мозгов, чем курице. Этот кретин вел личный дневник на рабочей станции. Знаешь, какой у него был пароль? Девичья фамилия жены. Он собирал информацию, чтобы передать Щ.И.Т.у. Солдат не говорит, что Таунсенд был самым верным офицером Гидры за все времена. Не говорит, что Таунсенд меньше чем за год превратил эту ячейку из отсталой в ведущую. Не говорит: «При всем уважении, сэр, вы ни за что не убедили бы меня убить его». Не говорит: «У нас с ним был секрет». Он не говорит: «Я запомню». Солдат массирует лоб основанием ладони. В ушах звенит. У него кружится голова. — Запрашиваю медицинскую помощь. Мне нужно… Он внезапно чувствует тепло на верхней губе и открывает глаза. — Вот дерьмо! Коул, Сестру сюда, быстро! — рявкает Харрисон, и техник срывается с места. Солдат со смутным интересом смотрит, как кровь стекает с лица на колени. — Зажми переносицу. Черт. Пусть ему сделают рентген головы. Вудс, мать его… он что, пропустил половину проверки перед заморозкой?.. Позади Солдата кто-то шелестит бумагами. — В журнале написано, что его положили в крио вообще без медицинского наблюдения. — Его… что? Да я… Красочные описания того, что Харрисон сделает с Вудсом, если он ей попадется, прерывает приход Сестры. Она отнимает руку Солдата от лица; из его носа выплескивается поток крови и прозрачной жидкости. — Без паники, — Сестра подсовывает под нос Солдата полотенце и отводит его ладонь вниз. — Это незначительные трещины в черепе. Если через двадцать минут все еще будет выделяться цереброспинальная жидкость, тогда можно начинать волноваться. Но все же я бы хотела поговорить с техником, который запустил криогенез. И с тем, кто санкционировал заморозку, не согласовав со мной. — О да, нам есть, о чем побеседовать, — рычит Харрисон, и ей достается невыразительный взгляд. — Это был Вудс, мэм. Проверьте журнал, меня здесь вообще не было. — Хорошо. Ладно, покончим с этим. Ты, сделай ему укол морфина. Ты, приготовь капельницу, начнешь вводить гипертонический раствор, когда прекратится кровотечение. Если к двум часам еще будет выделяться жидкость, позовите меня. Все ясно? Из разных концов комнаты доносятся возгласы «Так точно, мэм!», но Солдат их едва слышит. Он смотрит на фотографии. ☙ За неимением других занятий разглядывая капельницу в своей руке, Солдат лежит на каталке и невольно подслушивает разговор в соседней комнате. — Еще несколько месяцев в крио, и половина сервосистем полетела бы к чертям собачьим. Понимаешь, Вудс? Замена даже одной из них стоит больше, чем вся твоя работа. — Плюс к этому физический ущерб. Он не способен регенерировать во время стазиса, а разморозка достаточно сильно нагружает его системы и без дополнительных осложнений. Это было нарушением элементарнейших правил эксплуатации. Ребенок бы справился лучше. — Мэм, я н-не… — Это я дал разрешение, — говорит Мюррей, и никто не отвечает целых десять секунд. — Вы дали разрешение, — произносит Сестра еще менее выразительно, чем обычно. — Вы дали разрешение на что именно? Позвольте напомнить, что вся деятельность вашей организации зависит от функционирования этого актива. Он — сложный инструмент, единственный в своем роде, его следует подключать только для задач исключительной важности. И вот вы разбудили его, не привлекая специалиста по робототехнике, без уведомления штаб-квартиры, потому что вам срочно понадобилось четвертовать руководителя ячейки. А затем вы решили, что можно запустить криогенез, не оставив времени на регенерацию. — Пауза, и в голосе Сестры прорезается интонация, которой Солдату еще не доводилось слышать в ее словах: настоящее раздражение. — Вы что, спятили? Солдат слабо улыбается в потолок. Хорошо, когда есть вентилятор. — Таунсенд представлял собой непосредственную угрозу для безопасности ячейки и всей Гидры. Его требовалось срочно устранить, — Мюррей кажется совершенно невозмутимым. — Я знал, что Cолдат уберет его быстрее и тише, чем любая из ударных команд. Господи, да передай Таунсенд десять слов нужному человеку… вы знаете, какая у нас здесь шаткая ситуация. Я не мог этого допустить. — О да. И, конечно же, ваше повышение тут совершенно не при чем. — Эти инсинуации меня оскорбляют. Я сделал бы то же самое, окажись на его месте доктор Харрисон, или агент Вудс, или даже вы. — Это угроза, генерал Мюррей? — Только если у вас есть причины бояться справедливости, мэм. — Меня пугает только некомпетентность. Правила существуют не просто так: они необходимы для защиты сил и средств, вложенных в обслуживание незаменимого объекта. Но, если вам так угодно, пожалуйста, нарушайте стандартные алгоритмы. Не сомневаюсь, у вас найдется, чем возместить организации ее потери. — Все мои профессиональные достижения связаны с этой рукой, — добавляет Харрисон. — Если подобная халатность еще хоть раз повторится, я уйду, и удачи в поисках специалиста, который сможет меня заменить. — Я слышал от ребят из лаборатории, что он переживет всех нас, — говорит Мюррей. — И каждого когда-нибудь придется заменить. — Надеюсь, людьми, которых мы обучим. Генерал, вы вообще слушаете? Солдат важнее любого из нас, и наша обязанность — поддерживать его дееспособность в максимальном объеме, иначе на кой мы тут вообще нужны? — Да, да, хорошо, благодарю вас, дамы. Теперь я гораздо лучше представляю себе границы своей ответственности и понимаю опасность пренебрежения протоколом. Уверяю вас, ничего подобного более не повторится. Голоса становятся неразличимыми. Они уходят. Солдат смотрит в потолок. Таунсенд мертв, и — черт, черт, стоп, — отставить панику. Все сначала — Таунсенд мертв, и, может быть, если постарается, он им поверит, но, по большому счету, он здесь ничего не может поделать. Он не… он не… не собирается беспокоиться о чем-то, чего не может изменить. Это пустая трата энергии. Это неэффективно. А чем знаменит Солдат, как не своей эффективностью? Он справится с этим единственным способом, какой знает: действиями. Когда дверь открывается, он сидит на полу рядом со стойкой для капельницы. — Ух ты, — говорит Харрисон. Солдат осторожно поднимает взгляд — голова его все еще ощущается как гнилое яйцо, которое вот-вот треснет. Харрисон стоит в дверях, отставив бедро. — Тебе идет. — А? Она показывает на свое лицо. — Глаза, как у енота. Оба. Солдат хмыкает. Харрисон пересекает комнату и проверяет капельницу. — Закончилась. Позову сестру, посмотрим, захочет ли она дать тебе… — Харрисон, — говорит Солдат, и что-то в его тоне заставляет ее замолчать. — Подойди и глянь сюда. Она корчит рожу. — Обязательно? — Просто… посмотри, а? Она берет в руки шесть фотографий, сжав губы в тонкую линию, и, несмотря на очевидное отвращение, внимательно разглядывает каждую. — На что мне смотреть? — спрашивает она через минуту. — На это, — показывает Солдат, и трубка от капельницы тянется за его рукой. — И на это, и на это. Посмотри на угол. — Я ничего не вижу. — Это удары левой рукой. Харрисон хмурится и перебирает фотографии. — И еще одно. Это похоже на мою работу? — Нет, — медленно говорит Харрисон, а затем, скривив рот, слегка воинственно добавляет: — Нет. Если бы ты его ненавидел, то может быть, но… — Но мне нравился Таунсенд, — соглашается он. Она смотрит на него. — У нас тут произошел переворот, — говорит Солдат. Харрисон встает и захлопывает дверь. Вернувшись, она присаживается на полу рядом с ним и шипит: — Да ну на хрен… ты серьезно? Ты думаешь, Мюррей… — Я не думаю, я знаю. Ты тоже знаешь. Я не убивал Таунсенда. И не стал бы работать так неряшливо, даже окажись он предателем. — Ты скажешь кому-нибудь? — И упущу компромат на Мюррея? Ни за что на свете. Она кусает длинный ноготь и внимательно разглядывает фото. — Знаешь, ты только… будь осторожен. — А что он сделает? — усмехается Солдат. — Обнулит меня? Это не работает с 1961, так что вперед, пусть попытается. Харрисон ничего не говорит, просто смотрит на фотографии. — Не переживай так сильно, — говорит он. — Однажды они придумают, как выжечь тебя из твоей головы. Насовсем. Ты же знаешь, да? — Еще несколько таких сеансов заморозки, и им это уже не понадобится. Харрисон бросает фотографии на колени Солдата и подскакивает на ноги. — Да не в этом же суть, черт возьми! Если бы ты только делал то, что тебе говорят… неужели ты не понимаешь… тебе вообще есть дело до нашей миссии? До будущего Гидры? — Я буду больше думать о будущем Гидры, — мягко отвечает Солдат, — когда она начнет думать о моем. Долю секунды Харрисон выглядит так, как будто вот-вот ударит его. Но этот момент проходит, и она успокаивается, шлепается рядом с Солдатом и откидывает голову на каталку. В том, как раскинулись ее длинные конечности, есть какая-то невыразимая усталость. — Какая муха тебя укусила? — шепчет она. — Раньше у тебя не было таких мыслей. Он пожал плечами. — Задумался о выходе на пенсию. О том, что будет… после. — Так почему ты все еще здесь? — А ты? — отвечает Солдат вопросом на вопрос. Она долго смотрит на него. — Потому что я верю в то, что мы делаем, — говорит она. — Потому что это правое дело. Даже когда приходится тяжело… Особенно когда приходится тяжело. И, может быть, я не увижу результаты при жизни, но я знаю, — то, что мы делаем, важно. Безопасность лучше свободы. Я знаю, что мы меняем мир. — Ну вот видишь. Харрисон ничего не отвечает еще несколько долгих минут. Солдат слушает, как ее дыхание становится чаще или реже в зависимости от того, что она думает. Он слышит, как люди ходят по коридорам, по нижнему этажу. Жизнь идет своим чередом, пусть они и шепчутся сегодня чуть громче, а тревожатся немного сильнее, чем обычно. — Что ты собираешься делать? — наконец спрашивает Харрисон. — Кроме тебя с Сестрой никто не знает, что я могу действовать автономно. Я бы предпочел, чтобы так и оставалось, по крайней мере, пока я не пойму, в какую игру играет Мюррей. Если окажется, что он заботится об интересах ячейки, то и славно. А иначе… — Но если ты прав… то он убийца. Солдат пожимает плечами. — А кто здесь не убийца? Мы на войне. — Ну-у, я? Солдат помахивает серебристыми пальцами у нее перед носом. — Ты делаешь оружие. Он почти ждет, что она разозлится, но она только выдыхает медленно, всем телом. — Это не одно и то же. Убить в собственном доме кого-то, кто… — Я знаю, — говорит он. — Я знаю. ☙ Сестра не дает разрешение на заморозку всю неделю. Целых семь дней вне льда, без задания — он готов лезть на стенку. В голове мелькают проблески чужих воспоминаний: крыша, женщина, что-то голубое, как океан, но сделанное не из воды. Первые три ночи он не спит на своей каталке, а находит себе место в арсенале: точит боевые ножи, чистит пистолеты, проверяет боеприпасы. Днем он бродит по коридорам, пугает новеньких оперативников и превращается в насмешку над собой, раз за разом проверяя системы сигнализации, как параноик. Он проковыривает дырки по всей длине руки и смотрит, как они заживают. Он трет лицо до кровавых ссадин. Он не хочет, чтобы кто-то видел его в таком состоянии. Он не хочет оставаться один. Мюррей не выходит из своего офиса. На четвертый день Харрисон вытаскивает Солдата во двор практически за ухо. Три паренька из «Удара» бросают то, чем они там занимались, но не уходят. Солдата подмывает вытаращиться на них безумным взглядом просто чтобы посмотреть, убегут они или нет. Пока он отговаривает себя от этого, Харрисон протягивает ему бейсбольную биту. Он подхватывает ее и смотрит на Харрисон. — Ты хочешь, чтобы я кого-то забил до смерти, — почти спрашивает он. — Нет, я хочу, чтобы ты сыграл в бейсбол, — рычит она и подталкивает его ближе к ограде, а сама отходит в другом направлении со спортивной сумкой наперевес. — Попадешь мне мячом по голове, Сестра из тебя выковыряет позвоночник, — говорит он, но она уже слишком далеко. Теперь она услышит его, только если он будет кричать. Чувствуя на себе взгляды ребят из «Удара», он старается выглядеть так, как будто исполняет приказы. Делает мертвые глаза. Он пропускает первый мяч, не успев поднять биту, зато второй улетает далеко за ограду со щелчком, похожим на выстрел. Он оценивающе смотрит на биту: может, из нее выйдет неплохое оружие дальнего боя. Следующий бросок он едва успевает отбить — пока он прикидывает, как лучше закрутить мяч и по какой дуге послать, тот улетает прямо вверх. Он слышит смех, и как кто-то пихает кого-то локтем. Он не оглядывается. К тому времени, как в сумке заканчиваются мячи, больше половины из них оказываются за периметром, некоторые — далеко в лесу, а в ограде красуется дыра. Он надеется, что Харрисон сможет это объяснить начальству. У него ноют плечи. — Полегчало? — спрашивает Харрисон, забирая биту. Он не отвечает — она и так знает ответ. — Тебе теперь будут это припоминать. — О да, я укротительница Солдата, — она перехватывает биту, как нож. — Не, не будут. Агент Грант пытался меня цеплять в прошлом году, и для него это плохо кончилось. — Что он ляпнул? — Спросил, трахаюсь ли я с тобой. Солдат чуть не подавился. — Я связала его клейкой лентой и подвесила вниз головой в крематории. Он уставился на нее пораженно, и она пожала плечами. — Думаешь, меня бы к тебе подпустили, не умей я постоять за себя? У меня спецназовская подготовка, чувак. В общем, с тех пор никто не решается ко мне лезть. — Хм, рад за тебя. — Не беспокойся, — усмехается Харрисон. — Я не посягну на твою добродетель. Будь они одни, он бы ее слегка пихнул локтем, по-дружески, как парни из «Удара», мимо которых они проходят на обратном пути. Кто-то из агентов собирает бейсбольные мячи по ту сторону ограды, забрасывая во двор один за другим, а двое внутри ловят их со смехом. Солдат чувствует болезненный укол чего-то — зависти, может быть, — и вдруг на него накатывает такое яркое воспоминание, что он спотыкается. Лес, грязь под ногами, грязь на ботинках, на штанах, везде. Он идет по этому лесу с какими-то людьми, и они перебрасываются негодной гранатой и смеются, а затем кто-то говорит: «Давай, Джо ди Маджо…» Он приходит в себя, съежившись на земле и закрыв голову руками, готовый к худшему. Парни из «Удара» смотрят с опаской. Харрисон стоит рядом в неугрожающей расслабленной позе. Он хватает ртом воздух, затем выдыхает. Она помогает ему подняться. — Я хочу спать, — шепчет он, и она отводит его обратно в комнату для подготовки. Но ему нужен лед, не каталка. ☙ Солдат беспокойно слоняется туда-сюда по коридорам, когда слышит из полуоткрытой двери генерала Мюррея возглас: — Лазарь! Он возвращается на три шага назад и приоткрывает дверь чуть сильнее. Мюррей указывает на стул у своего заваленного стола. Солдат присаживается, чувствуя себя неуютно с дверью за спиной. — Сэр? Мюррей качает головой. — Оставь церемонии, сынок. Поговорим без формальностей. Я тебя хотел спросить насчет твоего досье. Солдат опускает взгляд: крепкие ладони Мюррея прижимают к столу две неаккуратные стопки документов и фотографий. Заметив, что Солдат смотрит на них, он постукивает пальцами, словно играет на пианино. — Я не знаю, что в моем досье, — отвечает Солдат, стараясь звучать достаточно тупо. — Я скажу тебе, что в нем: чертова неразбериха. Он шелестит бумагами; из них выскальзывает фотография. — Таунсенд как будто хайку сочинял, а тот, кто заправлял тут до него… Чувствуя испарину на пояснице, Солдат произносит как можно спокойнее: — Зола. Выходит совсем не так нейтрально, как он надеялся, поскольку Мюррей бросает на него удивленный взгляд поверх очков. — Ты его помнишь? — Он произвел впечатление. — Да уж, догадываюсь почему, если он был таким же безумным, как его записи. Бессвязные, да еще и зашифрованные. Это, вообще-то, оскорбительно. Как же доверие, Док? Впрочем, бог с ним. Мне сказали, что тебя можно убить, но я почитал твою медкарту, и теперь уже не очень в это верится… Я, наверное, больше никогда в жизни не засну. — Меня можно убить, — лжет Солдат. — Если отрезать голову. — А она точно не отрастет? — спрашивает Мюррей с отчетливым сомнением, и Солдат позволяет губам чуть-чуть дрогнуть, как будто против воли. — Ага! Я все думал, умеешь ли ты улыбаться. — Я могу улыбаться, — кивает он. Мюррей кивает в ответ — они как два болванчика по разные стороны стола. — На самом деле, это удивительно. Сдается мне, не много у тебя поводов для улыбок. Практически полная амнезия, да? И при этом ты помнишь, как заряжать пистолет. Поразительно, на что способен мозг. Ну да ладно, вряд ли ты мне поможешь разобраться с этой путаницей. — Я могу помочь кое с чем, — произносит Солдат медленно, как идиот. — Можно мне листок бумаги и ручку? Мюррей с очевидным интересом протягивает ему бумагу и ручку с сильно пожеванным колпачком. Солдат задумывается на секунду — привычка Мюррея или Таунсенда? Затем он отбрасывает эту мысль и выводит большие аккуратные буквы. Кажется, только так он и умеет писать. Это малость раздражает — он должен лучше владеть своими руками. — Добавьте в конец досье, — говорит он, протягивая лист через стол. Мюррей берет его, улыбаясь, но улыбка быстро соскальзывает с его лица, затем он хмурит брови, и, наконец, принимает крайне озабоченный вид. Солдат закидывает металлическую руку за спинку стула и устраивается поудобней, уложив лодыжку на колено. Побледневший Мюррей поднимает взгляд, и Солдат усмехается — так, как его научил Таунсенд. — У вас вполне гладко вышло. Я бы даже поверил, если бы вы мне не показали фотографии. Ценю тех, — Солдат подается вперед, — кто любит свою работу. Нет-нет, не стоит доставать пистолет из ящика стола. Мне надо отрезать голову, помните? Я как-то ушел от роты пулеметчиков в семьдесят шестом. Это должно быть у меня в досье. — Чего ты хочешь? — спрашивает Мюррей. Он напуган, но пытается не подавать виду — что ж, Солдат может оценить это по достоинству. У Харрисон лучше получалось прятать страх в их первую встречу, но Харрисон не оставалась с ним один на один. И не сделала ничего плохого. — Я? Ничего. Это просто информация, генерал, вам незачем ее бояться. Я не собираюсь на вас доносить. Вы добились того, чего хотели. Но, Мюррей? — Солдат опускает ногу и устраивает локти на коленях. — Если убьете еще кого-нибудь, кого я уважаю, прикрывайте себя не так бездарно. Мюррей сглатывает, но в остальном он совершенно неподвижен. — Мне нет дела до причин, по которым вы так поступили, — продолжает Солдат на случай, если Мюррей его недопонял. — Меня волнует одно — чтобы уровень организованности и результативности этой ячейки оставался таким же, как при Таунсенде. Если вы с этим справитесь, — он широким жестом разводит руками, — мы найдем общий язык. Солдат поднимается и обходит стол. Мюррей не вздрагивает, но вытягивается в напряжении, и морщины вокруг глаз становятся глубже. Когда Солдат протягивает ему правую руку, Мюррей таращится на нее так, словно он вытащил из штанов член и размахивает им. — Я — Кулак Гидры, — говорит Солдат, когда Мюррей поднимает взгляд на его лицо. — Желающие меня убить найдутся даже в Антарктике. Последнее, что мне нужно — заводить новых врагов. Сначала нерешительно, а затем очень твердо Мюррей пожимает его руку. Солдат улыбается. Ответная улыбка Мюррея поначалу жидкая и сомневающаяся, но она быстро становится искренней, когда Солдат отдает честь неправильной рукой. Затем он отходит, но разворачивается прямо перед дверью, замерев с ладонью на дверной ручке. — Еще одно. Мюррей смотрит на него выжидающе, все еще нервный и напряженный. — Откуда у меня трещина в черепе? Мюррей стонет и трет глаза под очками. — Вудс не знал, что тебе требуется помощь, чтобы выбраться из камеры. Он открыл дверь, и ты просто… — он выразительно махнул рукой, — выпал. Ударился головой о край каталки. Фыркнув, Солдат пытается сдержать смех, и затем все же хохочет в голос. Он ничего не может с собой поделать: он в жизни не слышал ничего более идиотского. Мюррей и Вудс бестолково топчутся у камеры, а он сам выпадает из нее, как пьяный. Спустя минуту у Мюррея тоже вырывается смешок. Солдат показывает ему рукой, не переставая смеяться: «Ну правда, правда? Невероятно смешно». — Черт возьми, — Солдат наконец-то берет себя в руки. — Вы его уволили? Вудса? — Перевел на нижний этаж, — говорит Мюррей. — Ну да, конечно. Работа с генетическими экспериментами любого научит уважению к чудовищам. Ему почти жаль бедолагу. — Знаете что, — добавляет он, повинуясь инстинкту, которому не может найти объяснения, — после обеда, часов около четырех, «Удар» собирается в арсенале, чистит оружие и чешет языками. Хотите узнать побольше о ячейке и произвести хорошее впечатление на ребят — загляните туда. — Приму к сведению, — говорит Мюррей сухо, но не без теплоты в голосе. «Вот так-то», — думает Солдат и прячет усмешку, выходя за дверь. ☙ Когда до заморозки остается всего пять часов, приходит задание из штаба, причем серьезное. Ячейка встает на уши. Посреди хаоса, капельниц и инъекций два техника снимают с него шлем для обнулений, еще один закрепляет ножи в ножнах на ботинках, и Солдат чувствует, как поднимается выше, и выше, и выше: он мчится вперед, его ничто не остановит. Мюррей провожает его к джету, и за ними тянется команда медиков — личный почетный караул. В колумбийском правительстве есть тайная организация, которая слишком много знает. Солдат устраивает большой взрыв, а затем шесть дней выслеживает уцелевших, списывая их смерти на что придется: бандитов, террористов, несчастные случаи. С новыми препаратами в руке он предельно сосредоточен и неутомим. Он не спит. Под конец он на грани какого-то маниакального состояния, зато все проходит без сучка без задоринки. Он опасается, что потеряет последнюю связь с реальностью и разнесет свой же самолет, но экипаж проинструктирован: на борту его ждет ящик со льдом. Он падает туда, и боль сменяется теплом, и приходит мир. Он возвращается в ячейку в разгар праздника: отмечают Рождество и успех миссии. Чувствуется влияние Мюррея — Таунсенд бы такого не потерпел. В подготовительной комнате развешаны гирлянды, криокамера и стойки для капельниц в мишуре, на шлеме венок, похожий на корону, и есть даже маленькая елка, украшенная латексными трубками и медицинскими приборами. С изумлением он замечает, что Сестра распустила волосы, а Харрисон, наоборот, сделала высокую прическу. Ребята из «Удара» в галстуках. У всех в руках бокалы. Солдат усаживается в свое кресло и наблюдает за ними. В его стакане — питательный раствор, который ему дают перед заморозкой, но все равно он чувствует легкий подъем. Они на пороге нового десятилетия. Мюррей экспериментирует, пытается понять свое место в системе, завоевывает симпатии. «Удар» сплочен и эффективен как никогда. Инженеры активно совершенствуют процесс криостазиса. И пусть совсем ненадолго, но прямо сейчас в этом жарком шумном месте с миром все хорошо. «Хайль Гидра», — думает Солдат и салютует стаканом невидящей его комнате. 1990 — Ни в коем случае. — Чего? Даже не обсуждается. — Нет, — говорит Солдат. Мюррей смотрит на них всех по очереди и кладет ладони на бедра. — Но ведь если шлем не работает, мы лишь тратим время попусту. И, господи всемогущий, расходы на крио… — Содержание и обслуживание, — говорит Солдат. Он крутит нож в пальцах, чтобы не смотреть Мюррею в глаза. — Вы не можете просто… будет… — Будет плохо, — договаривает за него Харрисон. Она бросает взгляд на Солдата, затем снова смотрит на Мюррея. — Он становится непредсказуемым, растерянным, иногда агрессивным. Вы не захотите стоять под горой, генерал, когда сорвется эта лавина. — На заданиях со мной все хорошо, — поясняет Солдат, не дожидаясь, пока Мюррей сам поднимет этот вопрос. — Но вот безделье мне плохо дается. — Представьте, что Солдат — акула, — объясняет Сестра. — Если акула перестанет плавать, она умрет. Но криогенез не абсолютная необходимость. В вынужденных обстоятельствах можно обойтись активной деятельностью и ежедневной электрошоковой терапией. — Вот только, — многозначительно говорит Солдат, высоко подбрасывая нож, — во всей вселенной не наберется столько заданий, чтобы занять меня на все время, так что… Поймав нож, он разводит руками и улыбается. Извините, генерал. — За счет отмены заморозки мы сможем позволить себе вторую ударную группу, — говорит Мюррей, и, прежде чем Солдат успевает оспорить его логику, добавляет: — С тобой во главе. Он почти роняет нож. Солдат нечасто бывает удивлен, а уж тем более полностью ошарашен, но это заявление он встречает с открытым ртом, не в силах найти достойный ответ. По обе стороны от него Харрисон и Сестра также молчат. Медленно и сбивчиво он все же отзывается: — Вы хотите, чтобы я… вы же не… парни из «Удара» могут с шуточками обезвреживать ядерные боеголовки, но при виде меня жмутся по стенкам. Я им внушаю ужас, они меня считают каким-то роботом! Мюррей пожимает плечами. — Так используй это. Пока у Солдата крутятся винтики в голове, Мюррей поясняет свою мысль: — Поищем кого-нибудь в Щ.И.Т.е, подключим пару старичков из «Альфы», чтобы было кому следить за порядком, когда тебя нет рядом. Какие проблемы? Ты станешь хозяином в доме, у меня будет больше ребят, подготовленных самым жутким отморозком на всем восточном побережье. Все в выигрыше. Солдат не может сдержать усмешку. — Только на восточном побережье? — Не знаю даже, — с серьезным видом отвечает Мюррей. — В калифорнийской ячейке, говорят, есть злющий пудель. Харрисон возмущенно фыркает, а тихий и вежливый смешок с левой стороны может принадлежать только Сестре. Солдату остается только молча изумляться. Мир встал с ног на голову: с ним шутит не только Харрисон, ему предлагают неоспоримое лидерство, а Сестру забавляет что-то кроме особенно эстетичного расположения шрапнели в организме Солдата. Что дальше, небо станет зеленым? Он-то, дурак, думал, ему при Таунсенде было хорошо. Да Таунсенд только тем и был лучше Золы, что разрешал Солдату думать. Мюррей позволит ему стоять у руля. ☙ Первое задание проходит не лучшим образом. — А кто будет командовать группой? — спрашивает один из бойцов, и Мюррей отвечает: — Он. Солдат внутренне готовится, но не спешит ничего делать, просто ждет, пока Мюррей проведет инструктаж, и за это время насчитывает шесть микровыражений страха и как минимум два злости. Он видит, как они думают: «И вот это поведет нас в бой? Будет принимать решения?» Команда поднимается на борт джета в гражданской одежде. Вся амуниция — в грузовом отсеке, и Солдат делает вид, что не нервничает от того, что безоружен. Заняв место рядом с кабиной пилота, он натягивает шапку на глаза и притворяется, что заснул. Долго ждать не приходится: пять минут спустя они уже шепчутся про него. — Он же совсем тронутый. — И что, мы будем ходить за ним гуськом, пока он машет ножом? — Вы видели препараты, на которых его держат? Черт, у меня от него мурашки по коже. Полный психопат. — Чтобы быть психопатом, нужна личность. Харизма. А в нем вообще ничего нет. — Не, ты путаешь с серийными убийцами. — Да какая разница. — На самом деле… — Пошел ты. — Скажу я вам, Таунсенд ни за что не согласился бы на такую хрень. Он знал, где ему место — под чертовым льдом. — Эй, вспомни Чили. Мы бы оттуда не выбрались, если бы не он. — И что, ставить его за это главным в «Ударе», Шерлок? — Бо-о-оже, — протягивает кто-то. — Что вы несете. Если хотите знать мое мнение… — Как долго нам оставаться в воздухе… с этим? — Два часа и тридцать восемь минут, если обойдется без чрезвычайных ситуаций, — говорит Солдат, усаживаясь поглубже в кресле. — Будете сплетничать, как старые кошелки, — время потянется в два раза медленней. Он сразу же жалеет, что открыл рот. Напряжение зашкаливает; он слышит вокруг себя поверхностное дыхание и надеется, что они не набросятся на него. Если придется вырубить полный джет детишек и вернуться на базу, даже не приступив к заданию… Как это потом объяснять Мюррею? Он открывает глаза под шапкой, готовый к первому движению. И в этот момент Паглия — ветеран «Альфы», седеющий и невозмутимый — говорит: — Эй, Лукас, как прошла свадьба твоей сестры? И кто-то отвечает: — О, отлично. Она устроила церемонию в китайском стиле, так что все было красное… Солдат готов им ботинки целовать. Похоже, отмена криозаморозки высвободила для ячейки средства не только на вторую ударную группу: Мюррей забронировал для них целый отель, где за стойкой регистрации стоит их собственный агент. Это красивое старое здание в центре города, окна выходят на суетливую площадь, окруженную оливковыми деревьями. В пределах одного квартала он слышит венгерский, турецкий, итальянский, сербский и чешский языки. А вот заселение в один номер с самым юным членом «Удара-беты» становится неприятным сюрпризом. Это же не шутка от Мюррея? Он надеется, что нет. Запереть угрюмого старого убийцу с новичком только из академии, у которого все еще конфетно-букетный период и звездочки в глазах при слове «Гидра»… Хуже того, Солдат подозревает, что его завербовали из Щ.И.Т.а. Если парнишка только что оттуда, то это откровенный риск — сталкивать его лицом к лицу с ужасающим оружием Гидры. К тому же совершенно незаконным с точки зрения Щ.И.Т.а, как он ее себе представляет. Перебежчику ничто не помешает перебежать обратно. Первая присяга — самая крепкая. Солдат курит на балконе, и парнишка выходит к нему. Господи, совсем молоденький. Если так пойдет и дальше, его скоро начнут посылать на задания с детьми — в одной руке младенец, в другой пистолет. Мальчишка замирает в дверях, словно не думал, что здесь кто-то есть. Или не ожидал, что оружие не на привязи. Наконец он принимает мудрое решение сказать «сэр» и вернуться в комнату. — Да выходи давай, — вздыхает Солдат. — Это свободная страна. Пацан останавливается — одна нога на балконе, вторая в комнате. — Правда, сэр? Солдат пожимает плечами. — Для нас. Парень выглядит так, будто ведет бой с собой. Он переминается с ноги на ногу; сжимает зубы. Затем делает решительный шаг вперед — храбрый малыш — и выдергивает сигарету из расслабленных пальцев Солдата. — Курение убивает. Ты хотя бы совершеннолетний? Пацан вскидывает подбородок. — Да. — Не верю. Хотя я все равно не в курсе, какой сейчас возраст совершеннолетия… Пацан затягивается и морщит нос. — Ужасные сигареты. — Они не мои. — Ты их что, украл? — Малыш, я похож на человека, у которого полные карманы денег? Парень смотрит на него целую минуту, затем нерешительно начинает: — Они не говорили, что ты… Молчание. Солдат приподнимает брови. — Личность, — выпаливает пацан так, как будто ждет, что его за это накажут. Солдат фыркает. — Ты пошел не в то подразделение. Хочешь что-то знать, переходи из «Удара» в разведку. До оперативников всегда все доходит в последнюю очередь. — До тебя тоже? — Я не оперативник, — он дружелюбно показывает зубы, — я Солдат. На лице мальчишки молниеносно мелькает какое-то сложное выражение — реакция, которую Солдату не удается распознать. Зрачки у него расширены. Страх? Наркотики? Они дают наркотики ребятам из «Удара»? Он не успевает спросить — раздается стук в дверь. Совсем юная и очень робкая горничная вносит два подноса с крышками, под которыми обнаруживаются сосиски из баранины с капустой, хлебом и сыром, а также густой острый суп. Мальчишка заглатывает свой ужин так, словно не ел неделю, Солдат же медленно жует, сидя на краешке кровати. Ему приходится по нескольку дней привыкать к обильной еде за пределами базы; на питательном растворе у него ужимается желудок. Он разложил карты на покрывале, и теперь за едой планирует пути нападения и отхода, пытается предусмотреть все случайности. Пацан предпринимает неудачную попытку найти телеканал на английском, после чего некоторое время скучает, а затем достает потрепанную книжку в мягкой обложке. Солдат с облегчением выдыхает. Ребенок может занять себя сам! Слава тебе господи. Вот только стоит ему отвлечься секунд на десять, моргнуть на долю момента — как парень уже стоит прямо перед ним. Хуже того, стоит перед ним на коленях. Солдат замирает на месте, и мальчишка кладет руки ему на бедра. Его раздирают изнутри инстинкт выживания, удерживающий его неподвижным, как труп, под руками техников, и желание применить удушающий захват. Это… это что-то, связанное с сексом, думает он в растерянности. Пацан смотрит на него с выражением наполовину наглым, наполовину умоляющим. Он не кажется возбужденным. У него вид человека, идущего на плаху. Из ступора Солдата выводят чужие пальцы на застежке собственного ремня. Он хватает мальчишку за волосы и оттягивает ему голову назад, заставляя прогнуться в спине. Даже из этого положения тот все еще тянется к нему. Солдат безжалостно выкручивает ему руку, заставляя пошатнуться. Упрямое выражение на лице мальчишки наконец-то сменяется чем-то похожим на страх. Сомнительный повод для гордости. — Кто тебе сказал так сделать? — спрашивает Солдат. Ведь это же очевидно, правда? Кто-то из тех ребят, кто терпеть его не может, или какой-нибудь любитель устраивать жестокие розыгрыши над новичками — жаль, у него нет полномочий пресечь эти детские выходки. Хотя нет, теперь есть. Агент Толанд, может быть. Или агент Морьер. Да неважно кто, Солдат его за пальцы ног подвесит. Никаких идиотских шуточек в «Ударе», пока он за главного. Они должны доверять друг другу. Но парень отвечает, задыхаясь: — Никто! Солдат сжимает пальцы чуть сильнее и получает в ответ лишь оскаленные зубы и твердый взгляд. — Никто, никто меня не заставлял… я сам захотел. — Захотел чего? — Сделать тебе приятно, — сквозь зубы отвечает пацан, и Солдат чуть не отпускает его от удивления. — Паглия говорит, тебя постоянно держат в морозильнике, и они делают что-то с твоей головой этой машиной, и, похоже, жизнь у тебя полная дрянь, и… Я думал, я смогу… — Сделать для меня что-нибудь хорошее, — устало договаривает за него Солдат. — Если хочешь, закрой глаза, — голос у него умоляющий, почти отчаянный. — Можешь представлять себе, что я девчонка, это нормально, это не значит, что ты… Солдат отпускает парнишку, и тот садится на пятки. Он тяжело дышит, все еще обхватывая его за колени. Он не упрашивает, но и не отодвигается. — Что-то не верится, что ты сам, — говорит Солдат. — Ты же вот-вот хлопнешься в обморок. — Ну, так ты страшный до усрачки, знаешь ли. Да, у меня есть опасения, но это не значит, что я не… — Докажи, — говорит Солдат, и пацан замирает на месте. Затем он тянется к ремню Солдата, но тот перехватывает его запястье и качает головой. — Не совсем так, — говорит он и постукивает пальцем по губе. Пацан выглядит так, как будто его день рождения настал раньше срока. Он приподнимается на коленях, тянется вперед, и Солдат слегка наклоняется ему навстречу. Черт, думает он, гребаное минное поле. Это бедное дитя явно успело что-то в жизни повидать, но ему никто не предлагал начать с поцелуев? Пацан накидывается на него грубо, но, когда Солдат не кусается в ответ, его рот смягчается, он прикрывает зубы. Как будто уговаривает. Солдат расслабляется, двигаясь так, как делал это раньше… он же делал это раньше. Еще до всего. Иначе откуда бы ему знать. Целоваться приятно. Он не сможет довести дело до конца, но ему нравится, когда к нему прикасаются, пусть это и не продлится долго. Ему нравится, когда к нему прикасается кто-то, кто его не одевает, зашивает или ремонтирует. Руки парнишки нерешительно поднимаются на талию Солдата, и большие пальцы гладят кожу вращательными движениями. У него мягкие губы. Да, это приятно. Вздохнув, Солдат отстраняется. Парнишка тянется за его губами, но Солдат кладет ему металлическую ладонь на грудь. Не нажимает, просто ставит стенку между ними. — Я не могу. — Никто не узнает. — Нет, — медленно произносит Солдат. — Я не могу. Химическая кастрация. — Чего? На кой... — Возбуждение отвлекает в бою, — отвечает Солдат заученно, не зная, за кем повторяет. Если пацан услышал между строк осуждение, то кто ему виноват. С тяжким вздохом мальчишка плюхается на пол, наполовину вытянув ноги. Светлые волосы разметались по покрывалу, теплая спина прижимается к ноге Солдата. Тот чувствует легкий приступ… чего? Желания защитить? Нежности? Этот глупый мальчик лишь хотел сделать что-то простое и доброе для того, кого он считает личностью, кто, как ему кажется, заслуживает хорошего в своей жизни. В этой груди бьется большое сердце. Мюррей сможет использовать его, направить в нужном направлении, обратить этот жар на пользу великому делу. В будущем у парня есть все шансы стать командиром «Удара». Если только он научится концентрироваться. Солдат проводит пальцами по его волосам и слышит очень тихий вздох. — Иди спать, малыш, — говорит Солдат, и тот отвечает: — Ладно. ☙ Солдат не спит на заданиях. Ему кажется опасным отключаться за пределами базы, особенно теперь, когда заморозку отменили. Иногда в этом помогают лекарства, но иногда даже без них ему не трудно бодрствовать несколько дней подряд, особенно когда задание сложное. В любом случае, Солдат обычно все равно ложится в постель и лежит на спине, вытянув руки по швам, как в криокамере, с одеялом на груди. Отчасти он делает это для своего удобства, но прежде всего подстраховывается на случай незапланированных вмешательств (или, помоги ему бог, незапланированных соседей по комнате). Люди спят, и их нервирует, когда кто-то этого не делает. Для него становится полной неожиданностью, когда мальчишка забирается к нему в кровать. Порыв сбросить его на пол быстро проходит — любопытство помогает преодолеть искушение. Он лежит, не шелохнувшись, и ждет, что будет делать пацан. Тот залезает под одеяло, прижимается к нему сбоку, и замирает к тому моменту, когда Солдат решает перекинуть через него правую руку, чтобы ночью она не затекла. Пацан с довольным видом перебрасывает собственную руку через его живот и почти мгновенно засыпает. Это кажется знакомым. Солдат никогда не спал вот так в постели с кем-то, по крайней мере после того, как получил свой протез. Видимо, это случалось когда-то раньше. Мышечная память. Была ли у него семья? Любил ли он кого-то? Совершенно абстрактные вопросы, он чувствует себя слишком отстраненно, когда думает о них. Он не может себе представить, чтобы подпустил к себе другого человека вот таким образом. Не может представить, чтобы у него была жизнь, кроме… этой. Чтобы у него был дом. Но когда-то, наверное, он у него был. Его беспокоят эти остатки в собственной голове. Зола пытался выжечь его прошлое полностью, но получилось, видимо, паршиво. «Ну, — спрашивает он себя, — а чего ты ждал от медицины пятидесятых»? Он сломанный механизм. Он не создан для этого. Неудивительно, что Зола предпочитал резать его, а не отправлять на задания. Он неуправляем, он может сорваться в любой момент. Не самый ободряющий ход мыслей. Под ровное дыхание мальчишки он мысленно повторяет план завтрашних действий. ☙ Солдат просыпается — к своему ужасу. Он что, умудрился заснуть, несмотря на то, что обдумывал тактику, несмотря на то, что к нему прилепился, как моллюск, другой человек? Он не просто сломанный механизм — он в аварийном состоянии. Черт. Пацан все утро бросает на него взгляды, полные восхищения: пока они по очереди посещают крошечную ванную, едят, собираются. Он пытается их игнорировать, сосредоточившись на задании. Он не может себе позволить отвлекаться так, как этот мальчик отвлекает сам себя. «Мальчишка умрет», — устало думает Солдат. Собрать всех в полной готовности оказывается не таким уж быстрым делом. Приходится стучать в двери, срывать простыни и, в одном случае, сбросить агента с матраса. Все, кроме Паглии и Форестера — которые, слава богу, уже на ногах — удивлены его вторжением. Не ждали, что Кулак Гидры устроит им утреннюю перекличку? Пацан ходит за ним, как потерянный щенок, пока Солдат не приказывает ему принести пару кувшинов кофе. В итоге он как-то справляется с этим бардаком. Солдат — не командный игрок, он не привык присматривать за другими оперативниками, пока работает. Но он научится. Он вспоминает полицейский участок, как он нашел там место прямо под себя, как скользил между захламленными столами и кулером, словно там и родился. Ему помогают инстинкты. Когда один из ребят шутит, Солдат с легкостью подхватывает шутку. Другому агенту он на ходу чинит пистолет, чтобы не заклинило в бою. Когда они добираются до исходной точки, он добивается неохотного признания от доброй половины «Удара», если считать старичков. Паглия и Форестер молчаливо приняли его, и это сдерживает бурчащих вполголоса юнцов. И лишь только это относительное согласие в рядах, которое он успел выстроить, спасает их под градом сыплющихся пуль. Ну и сам Солдат. В руке на этот раз нет стимуляторов — он обходится и без них. Он бы не отказался занять позицию сверху со снайперской винтовкой, но сойдет и так. Все, что ему нужно — нож в левой руке и пистолет в правой. Он как вихрь. К тому времени, как «Удар» заканчивает с одним зданием, Солдат зачищает целый блок. Он носится кругами, врывается в дома и выбегает наружу. Он появляется посреди своих бойцов, весь забрызганный кровью, и исчезает, как призрак. Связь не замолкает ни на секунду. Он не помнит, чтобы работал в команде, но это выходит у него так же естественно, как дышать: защищать своих ребят, оценивать обстановку. В них летят гранаты — он бросает их обратно. Это танец, и все до единого здесь — его партнеры. Его самонадеянность чуть было не оборачивается провалом. Сойдясь в рукопашной со снайпером на радиовышке, он на миллисекунду отвлекается и сваливается с крыши. Тремя этажами ниже, оглушенный, со звоном в ушах, под грохот выстрелов, он едва слышит, как радиосвязь сходит с ума. — Черт, черт! — Солдат, солдат выведен из строя! — Солдат в строю, — рявкает он и поднимается на ноги неуклюже, как краб. — Но он бы передохнул с минутку, если бы кто-нибудь снял этого сраного… — Сверху раздается крик, затем падает тело. — Спасибо. Десять секунд на то, чтобы перевести дыхание, еще десять — на оценку ущерба. Он может двигаться. Следующего противника он убивает голыми руками, чтобы успокоить свою задетую гордость. Он закрывает собой парня, у которого были проблемы с пистолетом — его в итоге все же заклинило. Одна из пуль отлетает от металлического плеча, вторая ударяет под ключицей и застревает под лопаткой. Бросая нож, он чувствует, как она там недовольно ворочается. Боль отдаленная, неважная. На его лице не усмешка, но что-то, что могло бы ей быть. Он чувствует себя восхитительно живым. И, конечно же, именно в этот момент начинают взрываться бомбы. ☙ Перестрелка затихает, все противники убиты или бежали, и команда равномерно распределяется по городу. Переговоры по радио обрывочные, не менее трех бойцов вообще потеряли свои приемники. Паглия докладывает про одного погибшего: Лукас, тот паренек, что рассказывал про свадьбу своей сестры. Дюкет выходит на связь через чей-то чужой коммутатор, и сообщает, что Форестер еще не умер, но вот-вот умрет. Солдат, пытавшийся осторожно взломать покинутый фургон мятежников, в приступе ребяческой ярости вырывает дверь. Он чувствует, как что-то рвется в плече, и рычит. Мальчишка едва успевает посторониться. Ну конечно, кто же еще. Мальчишка. Какой сюрприз. — Что мы ищем? — Данные, оружие, технологии, что угодно, что… — Солдат вырывает водительское кресло. — …что может оправдать эту поездочку, а то, сдается мне, с таким же успехом мы могли бы сходить и дружно поссать в океан. Проверь бардачок. Пацан роется в бумажках, картах, салфетках. На пол падает пачка «Тик-так». — Что мы вообще здесь делаем? — Секретная информация. Пацан коленом захлопывает бардачок. — Да брось… — Я тебе говорил, переходи в разведку. — Ты-то не из разведки. — Я ниоткуда. Солдат отвлекается на панель в полу — она кажется нестандартной. В награду за свое любопытство он получает сейф и тут же вырывает дверцу. Пацан наклоняется через сиденье, глядя, как Солдат вытаскивает шесть пакетов белых таблеток, два пакета розоватого порошка и автомобильный телефон «Мобира» с несколькими грязными, ободранными наклейками на корпусе. — Наркотики? — Возможно, — он нюхает пакеты, но они герметично запечатаны. — Слишком мало для контрабанды. Может, образцы, или для личного использования. Он без понятия, откуда про это знает, но ему кажется, что он прав. Он включает приемник: — Солдат «Удару»: важное сообщение для всех. В автомобиле инсургентов найдено неизвестное вещество. Кто может, обыщите транспорт в своих секторах. Кто не может, встречаемся под радиовышкой в два часа. Отбой. Едва он отпускает кнопку, пацан всем телом толкает его в подворотню. Выронив пакеты, Солдат впечатывает мальчишку в стену. На адреналине и инстинктах он прислушивается к движениям. Другие агенты? Опять бомбы? Он думал, на этом участке чисто. — Тебе нужно бежать, — шепчет пацан ему в ухо. Солдат моментально оборачивается и смотрит на него. — Тебе нужно бежать, — снова повторяет мальчишка. Глаза у него яркие, широко распахнутые, но в них нет страха. — Они не знают, что мы вместе, я скажу, что мы разделились. Ты будешь уже на другой стороне Европы, когда они догадаются, что ты исчез. У тебя есть шанс выбраться. — И зачем, — неверяще спрашивает Солдат, — мне это делать? — Но с тобой же чудовищно обращаются! — Мальчишка разводит руками, как будто это очевидно. — Это неправильно, просто охренеть как неправильно, то, что они с тобой делают. Ты — живой человек… — Я не… — Ты личность, ты… Пацан замолкает, увидев что-то — что-то не особо приятное. — Попробуй выстрелить мне в лицо, посмотришь, как я выплюну в тебя пулю, а затем повтори все это еще раз, — Солдат почти рычит. Он прижимает пацана к стене за шею, дыхание у того становится прерывистым. — Я могу снять с человека кожу меньше чем за две минуты. Люди так делают, а? Я оружие. — Ты не родился таким, — говорит пацан: тоненько, хрипло. Он царапает ногтями по металлу, не оставляя ни отметины. Солдату пора бы остановиться, но он не останавливается. — Почему ты так решил? Слышал про мутантов в новостях? Телепорты, поджоги, убийства? — Его как будто распирает, что-то грязное и раскаленное жжет в груди. — Говорят, с ними даже находиться рядом нельзя. А тебя это заводит, да? Межрасовые отношения, или как это называется? Тебе нравилось, когда я… Парень отбивается от него локтем, коленом, и Солдат наваливается на него всем телом, прижимает все его конечности. Пацан смотрит безумными глазами — да и у него самого сейчас, наверняка, такие же — и затем сжимается, отводит взгляд в сторону, показывает живот, как испуганный щенок. Солдат отстраняется. Когда мальчишка пытается потянуться к его ремню, он снова прижимает его запястье к кирпичной кладке. — Это что еще за игры, сопляк? — вырываются из его рта слова с непривычным акцентом, и они смотрят друг на друга, застыв в изумлении. У парнишки глаза как блюдца, на шее — отпечатки металлических пластин. Будут синяки, и заметные. Солдат закрывает глаза и считает до трех. Затем открывает их и произносит снова своим собственным голосом, нейтральным, уверенным, без особенностей: — Что, по-твоему, ты делаешь? — Я все еще хочу… — начинает он, и Солдат хватает его за руку и прижимает к своей промежности, где нет ни намека на эрекцию. — Я не хочу. Парень обмякает. На лице у него проявляется какая-то защитная реакция — злость, немного отвращения. Когда он пытается вырваться, Солдат слегка встряхивает его за плечо. — Эй. Я тебе говорил, это из-за… — Лекарств, я понял, — парень морщится. — Я просто думал… — Я знаю, — говорит Солдат не без сочувствия. — Удар по самолюбию, да? Ты же красавчик, такой старик, как я, не должен был устоять. Но уж прости. — Ладно, — говорит парнишка скучным голосом, а затем внезапно вскидывает голову, и в глазах у него снова появляется страх. — Ты же не донесешь на меня? Солдат качает головой. — Если бы ты попытался дезертировать, может и донес бы, не знаю. Я новичок в этих делах. Но ты не думай, я буду за тобой приглядывать. То, что ты говорил — это же как есть предательство. Не каждый отнесется с пониманием. — Но ведь это ужасно. Ты должен хотеть выбраться. Я думал, они тебя чем-то держат, или что тебя убьют, попытайся ты сбежать. Не верю, что можно хотеть так жить. — Они могут кое-что и похуже, чем просто убить меня. Этого, очевидно, не стоило говорить. Пацан приходит в ужас. — Так почему? Почему ты остаешься? После всего, что с тобой делают… — Я сам об этом просил. По большей части. Парень пялится на него, затем качает головой. — Да, приятель. Может, ты и в самом деле не человек. Поняв, что все еще прижимает его к стене, Солдат делает шаг назад, затем еще один. Он осматривает свою униформу, поправляет ее, проверяет оружие. Мальчишка спустя мгновение делает то же самое. — Как тебя зовут-то вообще? — спрашивает Солдат. Мальчишка корчит рожу. — Ты уже забыл? Ты же командир. — Иди к черту, у меня проблемы с памятью. — Кидд. Томас Кидд. Что? Что в этом такого смешного?* ☙ Когда Солдат находит их, Форестер еще держится. Рядом с ним плечом к плечу сидят Паглия и Дюкетт, остальной «Удар» скучковался на другой стороне комнаты. Кидд присоединяется к ребятам, Солдат подходит к Паглии, не обращая внимания на шепотки за спиной. — Как он? — спрашивает Солдат. Как будто он не видит кровавый след на полу там, где Форестера затаскивали в комнату. Низ живота и бедра у того искромсаны, как в мясорубке. Кто-то попытался запихать органы внутрь — скорее в знак уважения, чем в качестве первой помощи. Чудо, что он до сих пор жив. Еще невероятней то, что взгляд у него чистый, несмотря на невыразимую боль, которую он должен испытывать. — Ждали тебя, — говорит Форестер скрипучим голосом, прежде чем Паглия успевает открыть рот. — Протокол. Решение принимает только командир. — Так ты тут… ох, да ну на хер. — Солдат присаживается рядом и берет его за руку. Паглия уступает ему место. — Идиотское правило, Форестер, когда вернемся на базу, я его поменяю. — Ох, — Форестер откашливается. — И правильно. Солдат достает пистолет и свой самый лучший нож. — Есть предпочтения? Я бы предложил CO2, но черта с два мы проведем сюда выхлопные газы. Прости. — Твою мать, — говорит кто-то из ребят сзади. На него шикают. Шорох: они то ли отходят назад, то ли наоборот подходят поближе, чтобы посмотреть. — Да без разницы, лишь бы надежно, — говорит Форестер. Солдат откладывает нож и упирает дуло пистолета ему в подбородок под правильным углом. — Выстрел вынесет мозговой ствол. Ты ничего не почувствуешь. Обещаю. — Как в фильме про зомби, — Форестер закрывает глаза. — Три секунды, — говорит Солдат скорее для ребят, чем для Форестера, на лице которого застыла благостная расслабленность человека, знающего, что боль сейчас закончится. Солдат нажимает на курок. Дюкетт вздыхает. Паглия крестится. За их спинами кого-то рвет. ☙ Как Солдат и ожидал, Мюррей расстраивается из-за погибших агентов. Уже успел к ним привязаться — ну разве ж это дело. Впрочем, его вроде бы приободряют найденные таблетки и порошок. Химики воодушевленно шумят, готовясь к экспериментам. Бойцы отправляются составлять отчеты. Солдат же, который ни разу в жизни не составил ни одного рапорта, не знал бы, с чего начать, даже будь у него бумага и ручка. Он сидит в подготовительной комнате и ждет решения Мюррея. Хорошо, плохо, никак, запрет на командование «Ударом», казнь. Мюррей выходит к нему через час. — Более странного донесения о боевых действиях мне не приходилось читать за всю мою чертову службу, даже если считать семьдесят второй, когда агент Берроуз исписал десять страниц матерщиной. Солдат клюет на наживку — что еще ему остается. — И кто же автор? — Томми, — отвечает Мюррей, затем поясняет: — Агент Кидд. Солдат холодеет. Мюррей не замечает. «О черт. Он все же пошел на это, он признался, что пытался устроить мне побег». Мюррей подтаскивает к креслу для обнулений офисный стул и тяжело плюхается на него, почесывая подбородок одной рукой и глядя в отчет. — Он тут пытается выдвинуть что-то типа… обвинения в сексуальных домогательствах? Против самого себя? По отношению к тебе? Солдат прячет лицо в ладонях. — Да, это… Мюррей поднимает взгляд. Сдержав порыв поморщиться, Солдат трет переносицу так сильно, что останется ссадина. — …в целом описывает произошедшее. — Хорошо, — медленно произносит Мюррей. — Хочешь добавить свое свидетельство? Что именно у вас там произошло? Солдат старается быть очень убедительным. Пусть уж лучше у Мюррея останется впечатление, что Кидд действовал под давлением какого-то неизвестного лица, а не пытался отсосать Солдату в качестве благотворительности. Тем не менее, в своем устном отчете он не льстит себе. Он честно рассказывает и про свои сложности с соседом по комнате, и про то, как в бою все пошло наперекосяк, в результате чего два агента погибли ради пары пачек непонятных химикатов. Мюррей долго молчит. Солдат ждет. — Думаешь, он голубок? — наконец спрашивает Мюррей. — Нет, — отвечает Солдат. Он лжет — он не знает, что означает это слово. Зато знает, что любой другой ответ может обернуться для кого-то неприятностями. Откуда он про это знает, ему неизвестно. Он ощущает что-то сложное. Холодное и отдаленное, то, что он не может контролировать. — С агентом Киддом проведут беседу о порядке и протоколе на операциях, — принимает решение Мюррей. — Я не стану его наказывать, поскольку, очевидно, он не пытался тебя ни к чему принуждать. Говорят, его действия в бою были образцовыми. — Я бы оценил их выше среднего, — подтверждает Солдат. — Но знаете, что было ниже среднего? Разведданные. Мюррей, мы понятия не имели, что нас ждет, и только гребаным чудом потеряли всего двух человек. Мне плевать, что вам придется сократить, чтобы усилить отдел сбора информации. Но если подобное повторится, вы потеряете «Удар-бету». — Принято. Были какие-то проблемы из-за того, что я назначил тебя командиром? — Ну, они поворчали чуток. Но в основном угомонились после… — он не договаривает. Мюррей оглядывается, чтобы посмотреть, что привлекло его внимание: Сестра, стоит в дверном проеме со скрещенными руками. — Агент Дэвис сообщил мне, что ты был ранен, — говорит она. — Дважды. Могу я узнать причину, по которой ты об этом до сих пор не доложил? — Один раз, мэм, — говорит Солдат. — Первую пулю я отбил. — На каталку, — она подхватывает ближайшую тележку с медицинскими принадлежностями. Голос у нее такой же невыразительный, как обычно, но он уже давно не получал ранений, и, возможно, она в восторге от перспективы его разрезать. — Не сомневаюсь, ты сможешь закончить отчет, пока я достаю из тебя пулю. — Так точно, мэм. — А у меня никто не спрашивает, хочу ли я принимать донесение от человека, истекающего кровью на каталке, — сообщает Мюррей потолку. — Привыкайте, — советует ему Сестра. ☙ Жизнь без крио ужасна. Солдат был прав: для него не хватает заданий. Побывав с «Ударом-бетой» на Кубе, в Польше и в Мали, затем он три недели не занят абсолютно ничем. Безделье действует на мозг как наждачка. Сестра увеличивает частоту электрошоковой терапии до двух раз в день и пробует разные комбинации успокоительных. На них он такой же дерганный, только гораздо быстрее устает. Он наводит полный порядок в арсенале. Он оставляет на своей коже настолько глубокие царапины, что Сестра угрожает примотать к его рукам боксерские перчатки. Он лезет на стену. Пока он беспокойно слоняется по базе, к нему приходят фрагменты воспоминаний. Ни к чему не привязанная ерунда, которая его только расстраивает и дезориентирует. Он чуть не прошибает стену Андревом, увидев перед собой Золу: тот наклоняется с улыбкой, и из-за бликов на очках кажется большеглазым роботом. На лице у него почему-то нет морщин. Один из таких проблесков точно не из его воспоминаний: он смотрит на чьи-то руки, слишком мягкие, слишком гладкие, чтобы быть его собственными. Они поднимают коробку с книгами, и он чует запах сигарет у себя в кармане... После этого он нарушает правила и уходит с базы, а затем бегает круг за кругом по территории, пока не теряет сознание. Его затаскивают внутрь, Сестра смотрит на него минут пять, а затем орет на Мюррея целый час. Ну, насколько она способна орать, конечно. Самое интересное происходит в раздевалке. Один пижон из «Альфы» с переизбытком тестостерона пытается наехать на него в душевой. Солдат не знает точно, то ли это такой флирт, то ли гладиаторские бои — не успев выяснить, он швыряется куском мыла и устраивает агенту сотрясение. «Альфа» возвращается к своей прежней подозрительности. Паглия в отчаянии. После этого Мюррей заполняет свободное время Солдата подготовкой молодняка из «Удара» — ребят, которые не рисковали шеями в «Альфе» по десять лет. Поначалу они либо боятся его, либо смеются над ним. Но это быстро проходит. И Солдат не дурак — он замечает, как Кидд говорит с некоторыми из них, оживленно, с энтузиазмом. Расхваливает его добродетели, судя по всему. Наконец через бюрократическую неразбериху, наступившую после смерти Таунсенда, пробираются обычные задания. Иногда он работает с «Ударом», иногда в одиночку. Часто ему достаются задачи совсем не его уровня, и разведка по-прежнему ни на что не годится, но все же это лучше, чем ничего. Лучше, чем быть пустой оболочкой. Время от времени он говорит с Мюрреем у того в офисе или где-нибудь еще на базе. И если Солдату казалось, что Зола с Таунсендом наслаждаются звуком собственного голоса — это он еще не знал Мюррея. Черт, да Мюррей мертвого поднимет из могилы. Но с ним каким-то образом проще. Он не заботится о чинах, он дружелюбней. Он простой, насколько люди могут быть простыми. Такие люди, как Мюррей, как Харрисон, да кто угодно, наверное, у кого есть жизнь снаружи… Они как города, со всеми своими оттенками, светлыми и темными местами, странностями, сложностями. Это как с иностранным языком: ты слышишь обрывки слов, слоги, интонацию, и тебе кажется, что ты понимаешь, но на самом деле нет. Солдат не город. Он решает, что он пустой дом у длинной, длинной дороги. С ним все просто. А вот Мюррей… Мюррей интересный. Вот он, Мюррей: в штанах цвета хаки и старых армейских ботинках, с белой шерстью на рукавах (возможно, собака), с мятным чаем, который он хлещет чашку за чашкой. Он, Сестра и Солдат — единственные обитатели базы, не страдающие от кофеиновой зависимости. Вот он, Мюррей, но что же такое Мюррей? Солдат не может сложить картинку в голове. Ему не хватает ресурсов. Что делают люди, когда уходят с базы? Как пользуются всякими штуками, которые есть у них в домах? Как они справляются с тем, что дома нет работы? Мюррей трус, вот к какому заключению в конце концов приходит Солдат. Это не уникальная черта, и в целом бесполезное открытие, ведь на самом деле все могут трусить по той или иной причине. Зола боялся смерти, умирания, болезни. Таунсенд боялся славы. Чтобы точно узнать, к какой разновидности трусов относится человек, надо посмотреть на него под угрозой для жизни. Те, кто болтают, боятся смерти. С теми, кто молчит, все иначе — они боятся чьей-то чужой смерти, наказания, того, что оставят после себя. Мюррей трус, и он боится, что его забудут. Боится оказаться никем. Когда Солдат об этом догадывается, он думает: вот как. Неудивительно, что он спустил оружие Гидры с поводка. Они ходят по двору, любуясь дикими цветами, буйно растущими от ограды до леса. Мюррей много знает про цветы — дома у него есть сад, за которым он ухаживает по выходным или в другое свободное время. Он нянчится с клумбой постоянно меняющихся однолетников и какими-то неловкими кустарниками. Чахлая яблонька, на которой вырастают самые отвратные фрукты во вселенной, отказывается умирать, даже когда он не уделяет ей никакого внимания. Мюррей знает название любого цветка, на какой бы ни указал Солдат. И он в восторге, что тому интересно — вряд ли ему легко найти родственную душу среди ребят из «Удара». — Говорят, садоводство помогает оставаться молодым, — говорит Мюррей. — Не знаю, не знаю, я чувствую себя ужасно старым, когда распрямляюсь после того, как три часа подрезал рододендроны. — А меня оно сделало бы бессмертным, так что ли? — говорит Солдат, и Мюррей смеется. Когда они доходят до ворот и отправляются на второй круг, Мюррей сообщает: — Утром ребята расшифровали еще один фрагмент из записей Золы. Не слышал? Он привез тебя сюда в пятьдесят первом, говорят, из России. Без обид, малыш, но по мне так ты не похож на русского. — Я говорю по-русски, — с сомнением отвечает Солдат. — Кажется. — Он делает попытку: — Ya plokho ponimayu po-russki. Мюррей корчит рожу. — Звучишь как простуженный тигр. Солдат думает про ущелье, снег, рисунок у себя в кармане: — Там было что-нибудь о том, кто меня держал до Золы? На кого я работал? — Ни слова. Приходит приказ перемешать отряды «Удара»: для повышения эффективности, чтобы ни один из бойцов не полагался на кого-то другого, чтобы они могли действовать слаженно в любом сочетании. Агент Морьер и агент Сомер переходят в «Бету», агент Шварц и неугомонный агент Кидд — в «Альфу». Пацан, кажется, счастлив — теперь вокруг него новые люди, которым можно нести благую весть. Но, как видит Солдат, он не меньше прислушивается, чем проповедует сам. И это даже к лучшему. Теперь, когда горит энтузиазмом, он не сбежит обратно в Щ.И.Т. Неделей позже, проходя мимо офиса Мюррея, он слышит громкое «ха-ха» и заглядывает внутрь. Мюррей смеется с расшифровкой в руках: щеки Санта-Клауса раскраснелись, в глазах слезы. — Донесения разведки не бывают настолько смешным, — говорит Солдат. — Нет-нет, тут кое-что прекрасное, — Мюррей ловит ртом воздух и пытается отдышаться. — Тебе дали прозвище, сынок. Как серийному убийце. Ну, знаешь, в новостях убийцам дают забавные имена, чтобы отличать их друг от друга. Тебя назвали Зимним Солдатом. А? Как тебе? Не сомневаюсь, это придумал какой-нибудь шибко умный аналитик из ЦРУ, мнящий себя филологом. Ох, помилуй меня господи. Он вытирает глаза. — Я не понимаю, — Солдат прислоняется к столу и протягивает руку. Мюррей передает ему отчет. — «Настали времена испытаний для людских душ…». Нет, не знаешь? — Мюррей присаживается, сплетя пальцы за головой. — Томас Пейн. Летний солдат и солнечный патриот сбежит, когда настанут сложные времена, но зимний солдат не отступит. Понимаешь, да? Ты не отступаешь еще с пятидесятых. Ты самый надежный, самый верный солдат, какой когда-либо существовал на свете. Нравится? По-моему, это просто чудовищно. Абсолютно ужасно. Надо ему послать корзину фруктов в подарок. Солдат не знает, каким образом расходится эта весть, но он глазом не успевает моргнуть, а «Удар-бета» уже использует новое кодовое имя в бою, и вскоре кто-то из ребят оговаривается и называет его так в раздевалке. Когда Мюррей как-то раз кричит на весь коридор «Зимний!», становится ясно, что все, тут уже ничего не поделаешь. Даже суровые старожилы из Альфы теряют коллективный разум. Это абсурд, это кошмар. Это кличка для домашнего животного. — Хочешь, я на тебя колокольчик привяжу, чтобы мы слышали, когда ты приходишь, — предлагает Мюррей. Солдат лишь слегка пихает его кулаком. ☙ Солдат показывает Дэвису, как вырваться из удушающего захвата, когда до них доносятся громкие голоса. Поначалу он думает, что это просто ссора, или ребята смотрят игру по контрабандному телевизору, но к ругани присоединяется грохот, затем кто-то безобразно кричит. Солдат вылетает из комнаты еще до того, как Дэвис успевает снять пистолет с предохранителя. В коридоре становится ясно, откуда доносятся звуки: у входа в раздевалку столпилась группа парней из «Удара». Изнутри слышится ругань, звуки борьбы и затем — какой-то страшный чавкающий звук. — Да вашу мать, — рычит Солдат, проталкиваясь в раздевалку. — Может, хватит уже друг друга уби… о боже! На полу, как манекен, упавший с крыши, лежит Мюррей. Его лицо — влажная каша из мяса и осколков костей, странно расплющенная, как будто кто-то зажал его череп в пресс. Очевидный виновник — кастет с жутковатыми шипами — валяется неподалеку. Фоновый шум производит не комната, полная паникующих бойцов, а агент Крозьер, который ругается и вопит под весом двух агентов. От этого звука, удесятеренного эхом, звенит в ушах. — Заткните его кто-нибудь? — просит Солдат и не обращает внимания на последовавший тупой стук. Во внезапной тишине он слышит чудовищный влажный хрип. — Ох, ну как же так, — стонет Солдат, падая на колени рядом с тем, что осталось от головы Мюррея. — Ты не мог просто взять и умереть, а? Мюррей пускает пузыри, слепо глядя в потолок. Солдат надеется, что он не в сознании. Вроде бы нет, и слава богу. Большая часть лобной доли его мозга свисает с кастета. Солдат со вздохом тянется к поясу. Он счищает артериальную кровь с ножа, когда через толпу шепчущихся парней проталкивается Сестра. Она смотрит на Мюррея, затем на Солдата, затем на бессознательного Крозьера, которого с трудом выносят из комнаты два агента. Всем им достается одинаково бесстрастный взгляд. — Свидетели? — спрашивает она, глядя на Солдата. — Это был Крозьер, мэм, — отвечает один из парней. — Он просто сорвался. Кричал, что мы все против него что-то замышляем. Мюррей попытался его унять. — Спровоцировал? — Нет, мэм. Он его, скорее, успокаивал. Рот Сестры сжимается в тонкую линию — Кто-нибудь может подтвердить эти слова? Четыре полуголых оперативника, в том числе Дюкетт, подтверждают сказанное. Сестра коротко кивает и отпускает их всех. Когда Солдат пытается уйти, она хватает его за руку. — Помоги мне поднять это на каталку. Когда Солдат подбирает Мюррея, разбитая голова откидывается над железной рукой. Из разреза на горле все еще сочится кровь. Солдат аккуратно поправляет вялые конечности, но все равно в том, как лежит тело, остается что-то изломанное. Сестра цокает языком сквозь зубы и трогает одну из костей на лице Мюррея, торчащую, как флаг. — Неприятное зрелище. Придется его кремировать. И именно эта фраза, а не вид окровавленного трупа, наконец-то подталкивает его к осознанию. Мюррей мертв. — Вот дерьмо, — шепчет Солдат. — Успокойся, — говорит Сестра. Она знает его, так что все понимает правильно: дело не в теле на каталке. — Не надо ругаться. Я сделаю все возможное, чтобы на смену Мюррею пришел гораздо более компетентный человек. Солдат не спрашивает, каким образом. Это же Сестра — от нее всего можно ждать. Он заставляет себя успокоиться. По ее указанию он заталкивает каталку в лифт. Они спускаются вниз, под Нижний этаж, под лаборатории, в подвал. Он еще не бывал в этой части базы, и к его удивлению оказывается, что здесь тихо и спокойно. Он ожидал бурной деятельности, думал, что здесь непрерывно сжигают тела после экспериментов генетиков. Но в помещении тихо, если не считать рева огня в печи. Бетонный пол, бетонные стены — похоже на бункер, хотя ему еще не доводилось бывать в бункере с крематорием. Печь большая, в ней помещается до четырех трупов за раз. — Я раздену тело, — говорит Сестра. — Пройди по коридору, мимо кабинета, зайдешь во вторую дверь налево. Принеси коробку. Нам их присылают в разобранном виде. Солдат возвращается с длинными кусками картона и принимается за сборку. Живая рука начинает дрожать, а на висках выступает холодный пот. Он сильно прижимает ладони к лицу, пытаясь остановить дрожь. На них была кровь. Он в ней, наверное, измазался. — Все будет хорошо, — говорит Сестра невыразительно. — Перемены случались в прошлом и будут случаться в будущем. Неизменна только смерть. Солдат фокусируется на ее ровном голосе и пытается дышать. — Я прекратила мучения доктора Золы, когда они стали невыносимыми, — говорит она. — Я отослала тело генерала Дункана в его родной город. Я отнесла в морг останки полковника Таунсенда, по частям, потому что некому было мне помочь. После генерала Мюррея придет кто-то другой, и он тоже будет лежать передо мной на столе для аутопсии. — Солдат отводит руки от лица и успевает поймать ее взгляд. Она не то чтобы улыбается, но морщинки у ее губ глубже, чем обычно. — У гидры много голов, и она всегда голодна. — Ты не можешь этого знать. — Ее уверенность пугает его; он испытывает страх в первый раз за многие годы. — Преемник Мюррея может продержаться столько же, сколько Таунсенд, или даже дольше. — Я буду здесь. Я всегда буду здесь. И когда тебе наконец попадется что-то, что ты не сможешь убить, я буду здесь и для тебя. — Я не могу умереть. С ней ему не нужно утруждать себя выдумками. Ее пальцы были внутри него, в красном кровавом мясе, она видела его разделанным, как лягушка, на лабораторном столе, видела, как Зола выпускал из него кровь. Сестра аккуратно складывает мокрую рубашку Мюррея уверенными движениями. — Как и я, — говорит она. Солдат замирает. — Ты стал единственным успехом доктора Золы. — Ее маленькие руки быстро справляются и с брюками. — Задумывался ли ты когда-нибудь о судьбе его неудач? Тела, и еще тела, почти скелеты, с язвами во рту, с выпадающими зубами. Ждут в камерах, у них соцветия от инъекций на сгибах локтей, на тыльных сторонах ладоней, и по ночам никуда не деться от вони из печей, мальчишки в темных униформах с белыми… Нет, нет, он не будет это вспоминать, это не его, это было не с ним… Подопытные, люди с номерами. Вот, безопасная территория: они были его ответственностью. Не обращая внимания на вспыхивающие в голове воспоминания, он произносит: — Я предполагал, что где-то были и другие, не могло не быть… Он берет себя в руки и подходит ближе к ней, встает по другую сторону каталки. На правом предплечье Мюррея он замечает размытую от времени татуировку: якорь и ленточка под ним с какой-то уже неразличимой надписью. Должно быть, в молодости он служил во флоте. Солдату вдруг становится как-то отвлеченно, эгоистично обидно из-за того, что он об этом не знал. Он смотрит на Сестру через каталку — она безмятежно встречает его взгляд. — Я думал, они все умерли, — говорит он. — Очевидно, не все. Перед глазами встают клетки. Ему едва удается подавить рвотный позыв. Он хватается за край стола, и внезапно отчаянно хочет знать: — Скажи мне, как тебя зовут? На ее лице почти появляется улыбка. Почти. — Почему ты решил, что у меня есть имя? У тебя же его нет. — Пожалуйста, — он готов умолять. Он никого ни о чем не умолял с тех пор, как… с очень давних пор. Но сейчас… — Пожалуйста. Она смотрит на лифт, затем снова на него, прикладывает палец к губам и приподнимает брови. Эта тихая игривость совершенно не похожа на нее, настолько, что он чувствует себя так, словно его ударили под дых. Она сгибает палец. Он наклоняется к ней, затем придвигается еще чуть-чуть, понимая, что никогда прежде не был к ней так близко, никогда не замечал, насколько она маленькая, насколько незыблемая. От нее пахнет ватой, и озоном, и изопропиловым спиртом — этот запах острый и чересчур чистый. Он должен был обратить внимание раньше. Она слишком сильная для своего телосложения, и выглядит гораздо моложе своих лет. Он должен был заметить. Сестра наклоняется над телом. Она берет подбородок Солдата в руку. У нее кровь на подушечке большого пальца, у нее кровь на левой щеке. Она притягивает его ближе к себе. Она шепчет свое имя ему на ухо. У него перехватывает дыхание. Внезапно он чувствует себя совершенно изнуренным. Его усталость не поддается описанию. Он как старик. Старше, чем сама земля. Он роняет голову на безжизненные колени Мюррея, и вздрагивает, вздрагивает. Ее пальцы легко касаются его волос, будто благословляя. — А ты хотел бы, чтобы у тебя было имя? — спрашивает она. — Нет, — говорит он, — нет… Но на долю секунды ему хочется быть таким существом, которым дают имена. Она оставляет ему несколько секунд на… на что? На единение с пустой оболочкой Мюррея? На горе? Так называется то, что с ним происходит? Он горюет? Он понимает отвлеченно, что прошли дни их разговоров о садоводстве, что Мюррей больше не будет смеяться над его дурацким прозвищем. Но зацепиться за это чувство у него толком не получается. Может быть, он переживает потерю другого рода: что-то вроде предчувствия, понимания того, что преемником Мюррея будет не так просто манипулировать, он не будет столь же наплевательски относиться к иерархии. Может быть, вернутся наказания. Может быть, его отберут у «Удара», ему больше не позволят командовать. Ему больше не позволят выбирать. Возможно, его сезон счастья закончится уже совсем скоро. Если он и горюет, то не по Мюррею. Нет, не по нему. — Иди сюда, — говорит Сестра, — помоги мне сложить его в коробку. Они грузят тело в картонный гроб и отправляют в огонь, а затем Сестра берет Солдата за руку и уводит от печи, как ребенка. Они приходят в крошечный туалет, где она усаживает его на крышку унитаза. Между Сестрой и раковиной едва остается место для его коленей. Рядом с краном лежит небольшая пудреница и губная помада с оторванной этикеткой. — Выглядишь кошмарно, — говорит она. — Если поднимешься наверх сейчас, то всех перепугаешь, а время и без того сложное. Замри. Он замирает. Она включает воду и ждет, пока пойдет горячая. Он смотрит. Она смачивает платок и склоняется над ним, но не закрывает кран. — Знал ли ты, — говорит Сестра, начиная вытирать его лоб, — что это единственное помещение на базе, которое не прослушивается? Крематорий, разумеется, весь в жучках. Во время прощания с мертвыми что только не услышишь. Но этот этаж — мое царство, и мало кто заходит дальше кабинета. Никто не перемещается по этому коридору без моего разрешения. Это так, к сведению. Солдат поднимает взгляд, но ничего не говорит. Сестра споласкивает и выжимает платок. Она показывает ему жестом, чтобы он закрыл глаза. Он слушается, и она кладет на них теплую ткань. Это приятное ощущение, и он позволяет себе слегка вздохнуть. — Каково твое профессиональное мнение об агенте Крозьере? — спрашивает она. Он задумывается. Крозьер в последнее время избегал всех остальных, редко оставался в раздевалке, мало разговаривал. Это могли быть признаки подступающего нервного срыва — такая версия согласуется с тем, что рассказали ребята. С бойцами «Удара» подобное уже случалось: у них тяжелая работа. Другой вариант — наркозависимость, хотя согласно журналу Крозьер покидал базу не чаще, чем обычно. Впрочем, он мог прятаться где-нибудь, чтобы уколоться. Он рассказывает все это Сестре. — Хороший анализ, — она вытирает ему переносицу раз-другой, затем трет сильнее. — Я бы добавила еще кое-что. Четыре дня назад я заходила в лабораторию, посоветоваться с доктором Прескоттом по одному медицинскому вопросу. Пока я была там, я увидела, как агент Крозьер выходит из комнаты. Он прижимал кусок ваты к сгибу локтя. — Сдавал кровь? — Помещение, из которого он выходил, не связано с лабораторией для забора крови. Она дает ему время подумать, затем продолжает. — Насколько мне известно, у агента Крозьера были финансовые затруднения. Ходили слухи о том, что его больной матери требуются дорогостоящие медицинские процедуры. Выпрямившись, Солдат отводит ее руки от своего лица и смотрит на нее удивленно. Она отворачивается и выжимает платок. Он говорит пустым голосом: — Ты думаешь, мы ставим эксперименты на своих же. — Скажи мне… — Она приподнимает его лицо, чтобы открыть часть под подбородком. — Можно ли назвать нашего работодателя высоконравственной организацией? — Это предательство, — шепчет он в потолок. — Впрочем, я неверно поставила вопрос, — продолжает она, как будто он ничего не говорил. — Моральный релятивизм позволяет любому думающему человеку оправдать их действия искренним стремлением к высшему благу. Я думаю, следовательно, я существую, мы думаем, следовательно, мы правы. И у меня была ошибочная посылка. Мы не наемные работники. Мы — собственность. Мы не принадлежим себе. Твое тело — пистолет, мое — скальпель. Мы крошечные инструменты в руках беспощадного бога. Он сглатывает. Он мог бы вытащить ее из этой комнатки прямо сейчас, отвести наверх, в кабинет Мюррея… но Мюррей мертв, и нет никого, кто принял бы его рапорт, даже если бы он захотел его составить. Он не хочет, и это половина проблемы. — К чему ты ведешь? — спрашивает он. — Война — это продолжение политики другими средствами**, — говорит она. — Я хочу лишь одного — чтобы ты задавал себе вопросы. Мюррей подарил тебе независимое мышление. Если хочешь почтить его память, предлагаю воспользоваться этим даром по назначению. Она роняет носовой платок в мусорное ведро и тихо выходит из комнатки. Теперь, когда никто больше не загораживает зеркало, Солдат остается один на один со своим отражением. Под безобразным светом все выглядит бледным и пожелтевшим. Он ловит себя в момент удивления, не ожидавшим увидеть собственное лицо. Ему случалось выглядеть и получше. Ему случалось выглядеть и похуже. Старый шрам под правым ухом — как мазок мелом. Он чувствует себя скроенным из обрывков других людей — слишком старый рот и слишком молодые глаза, мускулы шеи, взъерошенные мягкие волосы. Мюррей уже несколько месяцев не заставлял его стричься. Он больше не похож на рисунок. Впрочем, он все равно не помнит, как выглядел рисунок. — Мюррей, сукин ты сын, — выдыхает Солдат, но Мюррей не слышит. Мюррей мертв. Мюррей горит. ☙ Проходит четыре дня, прежде чем им наконец-то назначают нового руководителя ячейки. До этого они остаются на самоуправлении. Сестра присматривает за лабораториями и Нижним этажом. Солдат пытается делать вид, что не управляет ничем более сложным, чем автомат с жидким питательным составом: «Альфа» и некоторые из охранников все еще активно негодуют из-за его повышения. Но своих они уважают, поэтому Солдат мобилизует Паглию и Дюкетта, чтобы те помогали ему присматривать за обеими ударными группами и всем остальным на наземном уровне. Он старается не думать. Харрисон рассказывает ему про похороны. Обряд был лютеранский, говорит она. Пришло много людей: родственники, сотрудники из его предыдущей ячейки, старые друзья с флота. Ни жены, ни любовницы; никто не спал в его постели, кроме собаки. Харрисон до сих пор в черном платье и кружевных перчатках, к туфлям на высоких каблуках пристала кладбищенская грязь, на лице ни кровинки. Вряд ли ей хоть немного нравился Мюррей, но, наверное, ей жаль, что он умер, и, может быть, она немного обеспокоена. Не так, конечно, как Солдат — а он на грани паники даже несмотря на все лекарственные препараты, которые назначает ему Сестра. Но у Харрисон тоже есть причины тревожиться. Сестра вездесуща — Харрисон заменима. Новый руководитель может оказаться не таким прогрессивно мыслящим, как Таунсенд с Мюрреем. Вдруг ему не понравится нахальная девочка-инженер, которая красится голубыми тенями и слишком тесно общается с Солдатом? Может быть, ей остались в ячейке считанные дни. У «Удара», похоже, есть традиция встречать нового руководителя у ворот и провожать до кабинета его предшественника. Солдата тоже зовут к воротам вместе со всеми. Его это выводит из равновесия: он не привык быть участником таких мероприятий. Паглия устраивает жеребьевку. Она выглядит случайной, но Солдат практически уверен, что жребий выпадет кому-нибудь из более опытных бойцов, тех, кто постарше, кто не испугается нового начальства и в то же время обойдется без лишнего апломба. К своему изумлению, короткую соломинку вытягивает он сам. — Давай, Зимний! — подбадривает его Андрев, а Паглия хлопает по руке, усмехаясь. Уходя, Солдат показывает им неприличный жест через плечо. Он не знает, что думать о человеке, который выходит из вертолета. Не то чтобы у штаба был любимый типаж… Но все же у прошлых руководителей было что-то общее. Основательные мужчины в возрасте с армейским прошлым, равнодушные к формальностям. Новый руководитель... Единственное, что Солдат замечает в нем общего с Таунсендом — и, предположительно, с Мюрреем до того, как тот поседел, — это светлые волосы. Пшеничного цвета, с возрастом они станут белыми, а не серебристыми, если он не начнет краситься. Голубые глаза. Солдат не чувствует в нем армейских повадок. Солдат, на самом деле, практически ничего не чувствует, кроме смутного ощущения чего-то знакомого. Он видел этого человека где-то когда-то. Может быть, новое начальство не такое уж и новое, может, он уже бывал в ячейке раньше. Но нет, вряд ли — он слишком молод, он не мог появляться здесь тогда, когда Солдат еще не запоминал людей. Как бы то ни было, у него приятное лицо, такие лица вызывают доверие; Солдат чувствует себя почти в безопасности, когда смотрит на него. Он никогда не отдавал честь Таунсенду или Мюррею, не делает он этого и сейчас. Когда они встречаются у ворот, Солдат без слов разворачивается на каблуках и идет к базе на шаг впереди. Он чувствует, как по нему мимолетно пробегаются взглядом — без интереса, он просто один из агентов «Удара», анонимных и взаимозаменяемых. Солдат останавливается у двери в кабинет Мюррея и приглашающе машет рукой. Новичок заходит внутрь, не удостоив его даже взглядом. Солдат устраивается у косяка, так, чтобы видеть и коридор, и кабинет. — Боже, ты только глянь, — говорит новый руководитель, и планка ожиданий Солдата чуть-чуть снижается. Еще один любитель поговорить, замечательно. — Тут что, святилище? Видимо, предполагается, что я оставлю нужное и выброшу остальное. Когда Солдат переводит на него взгляд, он рассматривает одну из баночек для соли и перца из странной коллекции Мюррея. — Что это за генерал, который собирает посуду? Видимо, он был своеобразным. — Он был некомпетентным ослом, — говорит Солдат, и новичок вскидывает голову. Солдат запоздало добавляет: — Сэр. Новичок смотрит на Солдата, уперев руки в стол. Выглядит он как кандидат в сенаторы на предвыборном плакате. Почти моментально его изумление переходит в спокойствие. Он смотрит задумчиво, оценивающе. Солдат встречает этот взгляд, пронзительный, как алмазный бур, и думает: черт, черт, черт, я просчитался, этот тип сделал карьеру не на штабной работе, он вернулся откуда-то и еще не вспомнил, как жить обычной жизнью. — Даже так, — говорит новичок. — И почему же? — Он мертв, вот почему. Новичок хохочет. Ага, думает Солдат, ты не боишься смеяться над дерзкими шутками подчиненных. Может быть, он и позволит себя прогнуть. — А еще, — добавляет Солдат, осмелев, — он убил полковника Таунсенда в восемьдесят девятом. — Мне говорили, его убил Солдат. — Надо же, — Солдат усмехается на пробу, — мне тоже так сказали. Новичок бросает на него долгий задумчивый взгляд через стол. Солдат стоит совершенно неподвижно, расслабив плечи, дает себя изучать. Когда новичок выходит из-за стола и протягивает руку, он понимает, что прошел осмотр. — Твоя работа — дар человечеству, — говорит новичок, пока Солдат пожимает его ладонь. — Александр Пирс. Как я понимаю, мне выпала честь отдавать тебе новые приказы. Без звания. Интересно. — Сэр, — говорит Солдат. Пирс приподнимает брови — Солдат понимает, что он ждет ответного представления. — У меня нет имени. — Но должны же тебя как-то называть. — Мюррей называл меня Лазарем, — Солдат кривит рот. — Он думал, это забавно. «Удар-бета» зовет меня Зимним. Тоже началось с того, что Мюррей считал себя очень остроумным. По документам я обычно прохожу как «Солдат», — он пожимает плечами. Еле заметно нахмурившись, Пирс убирает руки в карманы. — А сам ты что предпочитаешь? — Что угодно, что устраивает мое командование. — Как ты мысленно себя называешь? Солдат складывает ладони за спиной. — Я солдат. Пирс бормочет что-то похожее на «интересненько», но его тон кажется правильным. Вслух он произносит: — Значит, тебе не нравился генерал Мюррей. — Не имеет значения, нравился он мне или нет. Он регулярно ставил под угрозу ударные группы из-за того, что полагался на недостоверные или недостаточные разведданные. Он подверг опасности всю базу, изменив расписание моей заморозки без плана действий на случай кризиса в долгосрочной перспективе. Я не имею представления о том, как он распределял средства — но я знаю, что для руководителя, который убил своего предшественника, чтобы получить работу, он был недостаточно осторожен. Он был приятным человеком, конечно, но приятные люди не выигрывают войны. — Военачальнику нельзя без оптимизма***, — произносит Пирс с легким вызовом. — Военачальник без профессионализма — это катастрофа, — отвечает Солдат. Пирс усмехается. Вообще-то, он показывает слишком много зубов, чтобы эту улыбку можно было назвать дружелюбной. Пока Солдат пытается определить, угрожают ли ему, Пирс говорит: — Все, что устраивает твое командование, да? Что ж, проведи для меня экскурсию. Солдат показывает ему базу. К счастью, Пирс не изъявляет желания посетить Нижний этаж или крематорий; Солдат никогда не знал точно, есть ли у него персональный доступ к лифту, и сейчас не лучшее время проверять. Он заканчивает в комнате подготовки, где столпились «Удар-альфа», «Удар-бета», четыре техника, Харрисон и Сестра, величественная в своей скуке. Ее непроницаемое лицо словно высечено из мрамора. Солдат понятия не имеет, что она думает про Пирса, зато тот наконец-то оживляется. Он заставляет Солдата показать ему медицинские принадлежности, криокамеру, кресло: — Так вот где творится магия, — говорит Пирс, и Солдату кажется, что «магия» — это немного чересчур, но он произносит: — Да. Пирс рассматривает кресло с легкой улыбкой, и Солдат не имеет никакого представления, о чем он думает. Когда Пирс наконец оборачивается, он идет прямиком к «Альфе». — Агент Толанд, — говорит он, протягивая руку командиру группы, — агент Олусога, агент Кавана. Я так рад наконец-то встретиться с вами. Ваши отчеты были крайне полезны. В горле Солдата как кислота поднимается ужас. Шпионы — в «Альфе». Шпионы, доносившие Пирсу, доносившие на Мюррея, черт, само собой, половина команды его ненавидела. Если штаб ожидал, что Мюррей учудит какую-нибудь глупость, им не пришлось ждать долго. Солдат бросает взгляд на Харрисон, которая перестала дышать, затем на Сестру — та уже смотрит на него. Она еле заметно качает головой. — Эта ячейка, — Пирс обращается ко всей комнате, — когда-то была ничтожной застойной помойкой, отстававшей от всех прочих баз в управлении, техническом оснащении и результативности, несмотря на то, что здесь располагался впечатляющий зверинец доктора Золы. Некоторые из вас видели своими глазами, как это печальное положение вещей изменилось при полковнике Таунсенде; некоторым повезло прийти сюда позже, когда эта база уже взлетела метеором к положению самой эффективной ячейки в США. Всем вам, и ветеранам, и новичкам, стоит гордиться собой. Еще как стоит. Пирс начинает аплодировать, «Альфа» присоединяется к нему. Мгновение неловкости, и их с радостными возгласами поддерживает «Бета», затем — Харрисон и техники. Солдат и Сестра держат руки за спинами. — У меня есть лишь один вопрос, — говорит Пирс, когда аплодисменты затихают. — Всего один, — и он щелкает пальцами. «Альфа» открывает огонь по «Бете». Все заканчивается в секунды. Восемь выстрелов в голову и два — в корпус, лишь Паглия и Андрев на полу со стонами тянутся за оружием, которого у них нет, которое не должно было им понадобиться — это комната для подготовки, по протоколу «Удара» сюда не заходят вооруженными, потому что Солдат может украсть пистолет и устроить беспорядки. Техники и Харрисон кричат, техники пронзительным визгом, Харрисон — как разъяренная кошка на охоте. Губы Сестры изгибаются. Она отступает на один-единственный шаг назад от лужи крови, которая натекла к ее туфлям. Агент Кидд с пистолетом в уверенной хватке выглядит как человек, переживающий религиозный экстаз. У Солдата нет оружия, но оно ему и не нужно. Он сам оружие. Он бросается на Пирса, готовый сломать ему позвоночник… — Спутник, — произносит Пирс, и Солдат камнем падает на колени. Он чувствует, как его руки поднимаются и заводятся за шею, словно их дергают за веревочки, он чувствует, как расслабляются мышцы лица. На периферии его зрения все находящиеся в комнате движутся как в желе, в ореоле какого-то тошнотворного цвета. В горле медленно, болезненно бьется пульс. Та его крошечная часть, которая остается в сознании, докрасна раскалена от ярости. Она кричит ему: встань! Зачисти комнату. Заставь этих уродов заплатить, всех их, но особенно вон того, который улыбается, который вернулся из ада только чтобы мучить тебя — твой личный демон в костюме-тройке. Пирс хватает Солдата за волосы, заламывая голову назад. Он не знает, что у него на лице — глупость? страх? ярость? — но Пирс спокоен. Спокоен, но в глазах у него что-то дикое. Зрачки сужены совсем чуть-чуть. Два пса смотрят друг на друга, и кому-то сейчас вырвут горло. — И зачем, спрашивается, Мюррей это сделал? — говорит Пирс. — Ты был идеален, тебе не было равных. А он взял и все испортил. Мюррей дал Солдату независимость: дар, как он думал, но теперь он обернулся проклятьем. Ему придется присутствовать при всем этом. Сейчас, перед лицом того, что вот-вот случится, он будет помнить свои счастливые годы. И, когда придет время, ему придется решать, бороться или нет. — Чертовски печальная ошибка, — говорит Пирс. — То, что один раз сломалось, никогда уже не заставишь работать как следует. В последнем акте сопротивления, на который способно его застывшее тело, Солдат закрывает глаза. Он слышит: «мне нужно, чтобы команда неврологов работала круглосуточно, сейчас не средние века… недопустимо низкий оборот рабочей силы, вы не должны к нему привязываться… или вы работаете по инструкции, или не работаете вообще…» но на самом деле он не слушает. Он уходит на глубину, следом за тьмой глубоко в себе — это стратегическое отступление. Он лишь отчасти ощущает камеру за своей спиной, щелчок закрывшейся дверцы, приглушенное шипение пневматики. Он не замечает холода. Будет больно, и он должен быть готов. ☙ Ему дают лекарства. Ему дают разные препараты: от одного из них все кругом мерцает и изгибается, а он сам становится агрессивным, дезориентированным. Он убивает техника. Его бьют шокерами по животу, позвоночнику, лицу, он чувствует запах своей подгоревшей кожи, но к тому времени, как его скручивают, от головы техника остается мокрое пятно на кафеле. Он сломал шею, когда Солдат бросил его на землю. Ему не было больно. Почему-то это важно. Его не наказывают в тот раз. Его наказывают позже, когда он не сделал ничего плохого, когда он тихо сидел с мокрыми волосами, мягкий и послушный от лекарств. Он понимает: так ломают людей. Тем хуже для них. Он не человек. ☙ Сестра исчезает. Поиски оказываются тщетными. Она как в воздухе растворилась со всеми своими секретами. Пирс в бешенстве. Зверинец Золы разделился, а по отдельности они стоят не так много, как в оригинальном комплекте, так, Алекс? Солдат улыбается, пока Пирс не стирает улыбку с его лица. ☙ Солдат убивает человека в Массачусетсе. Он не записывает имя. Они забрали бумажку из его руки. ☙ Так ломают людей, но он не сломается, он знает эту игру. Он не сломается. Они делают все, чтобы ты их ненавидел, потом разбирают тебя на части и делают так, чтобы ты их полюбил. Он не станет. Он может останавливать пули, он может останавливать танки, он остановит тех, кто пытается залезть к нему в голову. Зола не ломал его — методы Золы и пытками то едва можно назвать. У пыток есть намерение, за ними стоит цель причинить боль и что-то от этого получить. Но благодаря Золе он научился терпеть. Будет больно. Неважно. Они не смогут убить его. Он слишком сильный, он слишком ценный. Отключаясь от лекарств, он всегда помнит какой-то крошечной частью своего мозга — так ломают людей. Он человек… может быть. Наверное, был им когда-то. Он не сломается. ☙ Ему не приходит в голову, что, может быть, у него нет выбора в этом вопросе. ☙ Солдат убивает мужчину и женщину в Нью-Йорке. (По правде говоря, он не может вспомнить, как открывается то отделение у него в руке.) ☙ Пирс приносит ему вещи. Хорошие вещи, раньше он бы их оценил по достоинству. Биоразлагаемые пули с неотслеживаемыми токсинами. Красивый нож с идеальным балансом. Пластиковый пистолет, который разбирается на запчасти безобидной формы — такой можно пронести куда угодно. Солдат ломает все это безо всяких эмоций. Он хочет выцарапать Пирсу глаза, вцепиться в него, как бешеный пес, но он ничего не показывает. Он не показывает страха, потому что именно страх им от него и нужен. Он не показывает злость, даже когда вскипает полная химикатов кровь, даже когда он убивает. Он смотрит на мир пустыми глазами, через отдаляющую линзу. Если у него и есть какое-то выражение на лице, то это жалость. Его не наказывают, когда он портит подарки. Его не наказывают, когда он убивает их людей. Они все еще пытаются сломать его, и, на самом деле, ему их жаль. ☙ Солдат убивает женщину в… в… ☙ Одним прекрасным весенним днем кто-то вносит доработки в шлем. Все двери на базу открыли, чтобы впустить утренний ветерок. Воздух сладкий от росы и цветов, небо чистое-чистое. Цвет напоминает ему о чем-то. Пристегнутый к креслу, лишь наполовину в сознании, с кровью из ушей, Солдат чует свежескошенную траву. Он проводит целых пять минут в состоянии транса, неспособный вспомнить имя человека, который стоит перед ним, неспособный вспомнить ничего, кроме собственного пальца на курке и задачи, которую перед ним поставили. Он почти уже встает из кресла, когда воспоминания накатываются на него, и тут же бросается на Пирса, как бык. Десятку ребят из «Удара» с шокерами еле удается уложить его на пол. Они избивают его. Как будто это что-то значит. Он смеется. ☙ Иногда он просыпается в местах, которые не узнает, накачанный препаратами под завязку. Он не знает, как он попал сюда, знает только, что кто-то должен был его принести. Он не помнит, как шел, значит, он был без сознания, если только не… нет. Должно быть, это лекарства. Его перенесли сюда. В первый раз он пытается найти следы цивилизации, намеки на то, кого или что он должен убить. Видимо, это какой-то ребус для него. Они, наверное, считают его глупым. Он отключается, так и не найдя отгадки. Он просыпается во время перевозки. Его отвозят назад на базу в… на базу… его не возвращают домой, на остров. Его привозят в город посреди ночи и помещают в банковскую ячейку. Они повторяют это снова. Он старается найти ответ. Они повторяют это снова. Он старается найти ответ. А в следующие разы он просто садится и ждет, даже если ждать приходится целыми днями. Пусть они устраивают свои игры, как дети. Он не будет с ними играть. ☙ …cолдат убивает человека. ☙ Лекарства становятся эффективней. Шлем становится эффективней. Им его не сломать. ☙ …cолдат убивает … ☙ Им его не сломать. ☙ …cолдат… ☙ Австралия, жара, песок между пластинами, что-то кусает его и он не умирает, он потеет от жары и от яда и пытается помнить, даже если это последняя чертова мысль в его выжженом мозгу, он сохранит ее: им его не сломать… ☙ — Ну и упрямый же ты сукин сын, — говорит кто-то. Он не видит, язык распух, нет ничего, кроме боли и голоса. — Когда-то ты был незаменимым оружием этой страны. Почему ты не можешь стать им снова? Разве это так сложно — включить здравый смысл? Вверх, вверх, вставай, убей его… — Эй-эй, ты никуда не пойдешь. Рука в волосах. Больно, но только потому, что ему сейчас везде больно. Все остальное болит еще сильнее. — Я хочу помочь тебе. Почему ты мне не даешь? Убить… Вздох. — Хорошо. Ладно. Это нелинейный процесс. Повторим попытку завтра. Темнота. ☙ Человек умирает. ☙ — Сэр? Почему он… — О-о, господи… да, оно так делает иногда. Обычно мы просто оставляем его в покое, и оно лежит и смотрит, как царапины заживают. Но иногда его заклинивает, и оно проковыривает у себя в лице или еще где-нибудь. Следи за ним. Если это не прекратится, просто перебинтуй ему руки. — А он… он не разозлится? Я слышал, ну, рассказывают всякое… — Не, не разозлится. — Рука. Кожа головы. — Эй? Ты же, когда встаешь из кресла, просто большой котик, да? Смотри, ему нравится. Можешь его трогать сколько угодно. Это Пирсу и парням из «Удара» надо опасаться — раньше оно на них все время набрасывалось. Веселые были времена, на самом деле. — Ха. Интересно, почему именно на них. — Кто знает, парень. Некоторые загадки человечеству никогда не разгадать. ☙ Вращение. Вращение прекращается. Машина. Пол. — Подними его, бога ради, а то оно здесь проваляется весь день. Щелчок. Вращение. — Что вы сделали с моим hauptwerk? Визг. Щелк-щелк. — Успокойтесь, доктор. Я думал, вам захочется его увидеть. Небольшой подарок. — Что вы с ним сделали? — щелк-щелк. Жужжание. — Где Маргрит? Где…ннн… Маргрит? Где… ннн… — Его заклинило. Вздох. — Кто-нибудь, сотрите записи и проведите мягкую перезагрузку. Шум. Машина пытается смеяться. Ннн-ха. Ннн-ха. Ннн-ха. Ннн-ха. ☙ Холод. ☙ — Вы уж извините, но когда он мог думать за себя, было гораздо проще. — Да что ты говоришь. — А, да ну это все к черту. Эй! Ты! Есть тут кто? Стук по виску, как в дверь. «Конь в пальто», — думает оно. Без каких-либо тактических причин, доступных его пониманию, его плечи начинают трястись. — Да твою ж мать. — Боже. Дай ему галоперидола. Шуршание. Плеск жидкости. — Долгая будет ночка. ☙ Оружие выполняет миссию. ☙ Кровь. — Прочь, проклятое пятно! Вода. — Ад мрачен! Фу, мой друг, фу! Солдат — и трусишь?**** — Эд, ты странный. — Что странного в том, что я делаю свою работу с удовольствием? Шланг. ☙ Холод. ☙ Оно видит газету. В газете написано: 3 февраля 2000 года. Что-то в этой дате вызывает у него реакцию. Тело смеется; тело прекращает смеяться. Оно думает: это страх. Вернувшись с миссии, оно спрашивает: какой сейчас год? Страх. Их страх. Тело смеется. Тело прекращает смеяться. Боль. ☙ Оружие выполняет миссию. ☙ — Ты не будешь есть, — говорит человек, — пока тебе не скажут. Бутылка. Нос чем-то зажат. Голова назад. Стекло, скользкое-холодное как лед, стучит по зубам. Рот открыт. Рот открывается, когда к нему подносят руку. Запах… Огонь. Стеклянный звук, острый, как нож, что-то разбивается рядом. Жжение. Удар током. Оно сглатывает. Нет, нет, нет… — Ты не будешь есть, — говорит человек. Огонь в горле. Вдох: нет. Выдох: нет. Кто-то пытается кричать. Лед, слишком рано. ☙ Глаза закрыты. Через них пробивается красный свет. Или белый свет пробивается через кровь. Кровь в коже на глазах. Длины волн. — Почему он никогда не открывает глаза до последней минуты? — Кто знает. Старое программирование? Была какая-то причина. Оно думает… оно думает… — Пошел сигнал. Оно прекращает думать. ☙ Оружие выполняет миссию. ☙ Холод. ☙ Холод. ☙ Холод. ☙ Оружие стреляет в человека… Но человек… ☙ — Я знал его. ☙ Боль. Боль. Боль. Неисправность. ☙ …человек не умирает. ☙ Почему-то ему хочется плакать во время драки с Роджерсом. Свернуться в клубок и рыдать, как ребенок с ободранной коленкой. Оно прикусывает щеку до крови. Оно вспоминает то, чего не хочет вспоминать. Выбор. Прежние времена. Сад. Оно хочет перестать вспоминать. Оно хочет умереть. Когда Роджерс говорит, оно кричит. «Я знал его». Оно смотрит на Роджерса на берегу реки, всего в крови. Из-за этого знания оно вытащило Роджерса на берег. Это знание помешало ему сломать Роджерсу шею. Статический разряд. Его тело электризуется. «Я знал его». Оно не хочет знать, откуда. Ему причинят боль за то, что он знает. Так что оно бежит. Продолжение следует * Фамилия Kidd созвучна со словом kid — парень, малыш — которым Солдат называл его все это время. В заметках автор писала, что эта шутка позаимствована из романа Dhalgren. ** «Война — это продолжение политики другими средствами» — цитата из книги Карла фон Клаузевица «О войне». *** «Военачальнику нельзя без оптимизма» — Пирс перефразирует Гитлера **** Эта и предыдущая реплики — цитаты из «Макбета»