Свадебный переполох в Медусельде

      Время неумолимой скачкой коней Марки отлистывало день за днём. И спелая осень отзвучала, сменяясь первой звонкой наледью серебристого инея и хрупкостью замёрзших лужиц. В самом начале зимы прибыл гонец из Итилиэна: Эйовин родила сына. Как ни боялись Тэйодред и Эйомер оставить жён, не поехать к сестре не могли: вдвоём, буквально на считанные дни, мыслями оставаясь дома. А вот Конунг, откровенно пользуясь тем, что его вполне заменят, прогостил в Итилиэне почти месяц. Эйовин передала наилучшие пожелания невесткам, уточнила срок и пообещала приехать: роды были лёгкими, да и к тому времени малыш должен был подрасти.       Ремиль и Лотириэль расцветали с каждым днём, а мужья не могли нарадоваться на них, хотя и капризы, и волнения частенько не давали спать. Но всё это искупалось мечтой о том, что скоро на руках будет заветный свёрток с желанным первенцем.       Тревожным было только одно: в конце зимы умер Айрен, но целителей хватало, повитух — тоже, поэтому никто и не волновался о том, что может быть что-то не так. За эту зиму ни один малыш и ни одна роженица не погибли, а рожали часто, Рохан всегда ценил большие семьи.       Снега снесло ветром и наступила весна. Поля Рохана были полны зелёным шёлком травы, набухшими цветочными бутонами и разнотравьем. И обе молодые женщины уже были похожи на бутоны, готовые вот-вот раскрыться от тяжести нового цветка.       Конец апреля выдался на редкость тёплым и щедрым на солнечные дни. Проснувшись от того, что мягко скользившие по постели лучи коснулись лица, Эйомер крепче обнял жену, привыкшую спать положив голову на его плечо, и в эти рассветные часы напоминавшую маленького взъерошенного совёнка который продолжал сладко посапывать несмотря на бережные прикосновения к налившемуся округлому животу. Малышка в утробе матери тоже спала: Сенешаль отчётливо ощущал ладонью мерное биение её сердца, и от этого было ещё радостнее и светлее на душе. Прежде, даже надеясь на то, что война закончится и наступят мирные дни, он и мысли не допускал о том, что будет иметь возможность жениться на своей Ремиль, любить её, что она понесёт его дитя, а теперь, проводя с ней каждый день беременности познал то, что женщины ещё более хрупкие существа, чем это казалось прежде. И только женщина может сделать мужчину по-настоящему счастливым. Не бои и воинские подвиги, не проведённые в седле дни и далёкие походы, а хрупкая девушка которая обнимет в конце трудного дня, согреет своим теплом, выслушает и разомнёт затёкшие плечи своими маленькими ладошками. За это он и любил жену более всего на свете, старался заботиться и следить за тем, чтобы она не в чём не знала нужды, даже если просит посреди ноября варёных раков, за которыми нужно ехать к студёной реке, или утверждает, что именно отец ребёнка должен пошить первую пелёнку, в которую завернут кроху после рождения. Тешилась, конечно, но почему не пойти на уступку, если это так порадовало её? Тэйодреда, кажется, тоже заставили пошить пелёнку, так что пример оказался заразительным. — Ммм… — сонно заворочавшись, Ремиль удобнее устроилась в его руках, а затем нехотя открыла глаза. — Уже утро? — Спи, родная, это звёзды нынче такие яркие, — пошутил Эйомер, уже смелее оглаживая её живот, который сейчас казался более упругим и налитым, чем вчера вечером когда можно было отчётливо ощутить малышку. — Как ты себя чувствуешь? Ничего не беспокоит? — Беспокоит, — сонно моргнув Ремиль перевернулась набок и игриво поцеловала его в плечо. — Хочу завтракать. — Погоди минуту, — зная, что в это время она не съест и нескольких ложек омлета, Сенешаль лишь покачал головой и взъерошил её шелковистые волосы. — Я сейчас схожу на кухни. Чего тебе хочется? — Редиски. Она как раз созрела на грядках в саду. — Ох, и взбредёт же в голову такая блажь. Может, лучше молока и пышку медовую? — Нет, редиски, — неуклюже перекатившись к краю широкой кровати, девушка присела и спустила ноги на пол. — И я сама хочу её накопать. — Что ты копать собралась? Забыла что мне тебя обувать приходится? Как наклоняться станешь? — Хочешь сказать — не справлюсь? — упрямо поджав губы, Ремиль направилась в умывальню, чтобы освежиться перед походом в сад за редиской. — Хочу сказать, что лучше пойду с тобой и проконтролирую процесс, — качнув головой, рассмеялся воин, направляясь следом за ней, чтобы быть рядом, если потребуется помощь. Редиска. Любимая за последние две недели стала неуклюжей как едва сделавший первые шаги младенец, несложно догадаться кому из них двоих придётся возиться на грядке.       Через несколько минут Эйомер заплёл жене волосы, помог надеть свободное платье и, наспех натянув брюки с камзолом, повёл её в коридор. Спуск по лестнице вызвал привычный спор, во время которого Ремиль в очередной раз успешно отстояла своё право самостоятельно переваливаться по ступеням, напоминая при этом утёнка и крепко держась за перила. — Колокольчик мой, может ты просто хотела птиц послушать? — с надеждой спросил витязь, когда они наконец добрались до благоухающего цветущими нарциссами сада. — Ну их, эти грядки. — Глупости, птичий щебет я могу и из окна услышать. Смотри, твой брат и Лотириэль тоже здесь. — Тоже завтракать пришли что ли, гурманы? — заметив за кустами смородины Тэйодреда, Эйомер обрадовался уже тому, что не одного его заставляют в такую рань грядки копать. — Там и морковка молодая есть, но она наверное ещё силу не набрала, — вытащив из стоящей у грубо сколоченного стола корзины небольшую лопатку Ремиль заторопилась к подруге, но заметив, как та, вскрикнув, схватила за руку своего мужа, остановилась как вкопанная. — Эйомер! — Что случилось, колокольчик?       Проследив за её испуганным взглядом, Сенешаль увидел искажённое болью бледное лицо невестки и рванул уже было на помощь брату, но за спиной снова раздался звонкий зов жены. — Эйомер, она убегает! — ощущая, как по ногам течёт горячая влага, а нутро скручивает от невыносимой боли, Ремиль уронила лопатку и крепко обхватила руками показавшийся каменным живот. — Помоги!       Тэйодред, подхватив побелевшую жену на руки, чуть заметно улыбнулся Эйомеру: — Наперегонки, братишка. Девочки, в грядки не рожать, дайте вас в покои отнести. — Опять твои шуточки, — Лотириэль закусила губы. — Колокольчик, терпи, теперь все ступеньки мои, — стараясь успокоить продолжавшую испуганно держаться за свой живот любимую, Эйомер бережно поднял её на руки и, ощущая намокший подол платья, поспешил вслед за братом. — Дыши глубже и держи меня за шею. — Доброе утро… — с трудом выдавила из себя Ремиль, заметив на террасе дворца удивлённого Конунга мимо которого, не останавливаясь и так же наскоро поприветствовав, промчался Тэйодред. Было слишком больно и страшно, но не поздороваться с правителем не хватило духу. — Сейчас целителей пришлю, — Тэйоден кивнул племяннику и ринулся за лекарями.       Тэйодред прижимал к себе жену, чувствуя, как она вздрагивает от каждой волны боли, и понимая, что ничем сейчас не может помочь, разве что быть рядом, держать за руку и успокаивать ее ласковыми словами, шутками, ловить в ответ измученную родную улыбку. Подбежавшие слуги указали на дверь покоев, где уже суетились целители и помощники, устанавливая столы, покрывая их простынями и готовя горячую воду. Уложив жену, Тэйодред отмахнулся от повитух, указывающих на дверь — так беспомощно посмотрела на него Лотириэль. — Эйомер! — цепляясь за рукав мужа, Ремиль в ужасе уставилась на приблизившегося к ней целителя. Мало того, что суета в спальне Лотириэль и Тэйодреда, куда их обеих принесли мужья, вселяла в душу панику, так ещё и этот мужлан, со здоровенными ручищами и широкой улыбкой, доверия совсем не внушал. — Убери его от меня! Сейчас же! Я хочу уйти отсюда! — Хорошо, колокольчик, только не волнуйся, — видя как глаза любимой наполняются слезами страха и отчаяния Эйомер снова подхватил её на руки и обходя установленные служанками и повитухой столы, направился к выходу. — Мы ведь справимся сами, да милая?       Немного успокоившись от его уверенного голоса, девушка, всхлипнув, кивнула, а когда оказалась в своих покоях, почувствовала себя гораздо увереннее. Все вещи и мебель здесь уже стали родными, да и, опустивший на кровать, муж так спокойно отдавал приказы паре, поспешивших за ними служанок, принести необходимое и не маячить перед глазами, что страх постепенно отступил. Как и боль которая то накатывала жгучими волнами, то давала немного отдохнуть. Казалось время остановилось сменившись алым маревом в котором было легче, переодевшись в лёгкую сорочку, ходить по комнате, чем лежать на застеленных несколькими простынями перинах. Периодически заходившие повитухи осматривали её косо поглядывая на молодого Сенешаля который, по их разумению, должен был сейчас находиться внизу вместе с Правителем и братом, а не нянчиться с рожающей женой, что совершенно не являлось мужской заботой. Но они уходили, а он оставался и говорил, много говорил, держал её за руку, когда боль становилась совершенно невыносимой и отирал влажным полотенцем выступившую на лбу испарину. Устал ли он сам Ремиль — не знала, она с трудом ориентировалась в происходящем и была слишком измучена и благодарна за то, что не оставил её с чужими людьми, внимание которых смущало и было в тягость, особенно сейчас, когда боль становилась всё более невыносимой. Тянувшая поясница заставляла вскрикивать и обхватывать себя руками, когда в животе нарастала невыносимая резь и тогда крепкие ладони мужа, его поддержка и голос, были необходимы как воздух. Час за часом растворялись, оставляя вместо себя всё более частые схватки. Чаще стали заходить и повитухи, одна из которых велела кипятить воду и нести больше чистых полотенец и простыней. Её новая попытка выпроводить Эйомера за двери спальни оказалась безрезультатной, и когда Ремиль ощутила, что тело вместо очередной волны боли выкручивает неожиданной судорогой, рядом кроме него никого не оказалось. Именно муж, спешно уложив её на кровать, принял младенца, мальчика, который едва успев появиться на свет, оповестил о своём приходе громким заливистым плачем. — Сын? — в голосе витязя звучали удивление и радость одновременно, но, быстро взяв себя в руки, он завернул голосистое дитя в собственноручно сшитую пелёнку и, отдав его в руки измученной любимой, помог ей освободиться от последа, так что явившемуся на плач младенца целителю не осталось ничего иного, как осмотреть мать и дитя и спросить у молодого отца, не нуждается ли тот в успокаивающем нервы настое. Но тот лишь отмахнулся от подобного предложения и велел служанкам сменить испачканное белье и унести окровавленную воду в тазу. — Эйомер, — говорить почти не осталось сил, всё внимание безмерно уставшей девушки было сосредоточено на светловолосом, переставшем, наконец, плакать сынишке, но всё же Ремиль помнила, что её подруга возможно ещё переживает те ужасные мучения, которые для неё самой наконец закончились. — Сходи узнай, как там Лотириэль. Может быть, и она уже родила?