Путь к тебе

      Автобус урчит мотором, но этот звук почти тонет в общем гомоне переговаривающихся и смеющихся учеников.       Мидория перестал шугаться резких рубящих жестов то и дело подскакивающего с соседнего сиденья старосты и абстрагировался от общего шума примерно на втором получасе поездки, так что теперь уже без проблем читает новый выпуск комикса про вымышленные приключения Всемогущего.       Машину немного покачивает на дороге; откуда-то с задних рядов слышится громкий «чпок», а затем вопли Минеты, и Иида подрывается с места, чтобы выяснить, что стряслось, сразу же начиная громко осаживать расшумевшегося одноклассника. Особо размашистым движением он случайно задевает журнал Изуку, и тот, вылетев из его рук, шмякается в проходе чуть позади него.       Тенья быстро принимается извиняться, но автобус слегка подпрыгивает на какой-то кочке, и к воплям облившегося своей любимой виноградной газировкой Минеты добавляются басистые крики соседствующего с ним Сато, на которого опрокинулась банка с остатками напитка; Иида мгновенно возвращается к перекрикиванию этих двоих.       Мидория тянется поднять комикс, мельком взглянув на задремавшую или, возможно, просто отдыхающую с закрытыми глазами Джиро, сидящую позади него. Он отвлекается, принимаясь рассматривать её присоединённый к плееру наушный разъем, подмечая его удобство в качестве заменителя обычных наушников, когда чувствует прикосновение бумаги к пальцам — сидящий через проход от Кьёки Шото протягивает ему его комикс.       — Спасибо, Тодороки-кун, — бормочет Изуку, забирая журнал, и уже отворачивается было обратно, но негромкий голос почти парализует его, пробираясь в черепную коробку даже сквозь весь окружающий рой голосов:       — Тебе нравятся «Приключения Сильнейшего»?       — Ам. — Мидория смотрит на обложку и нервно мнёт её краешек. — Н-ну, да. Конечно, в последнее время создатели совершенно намудрили с сюжетом, по крайней мере последняя арка с переселением Всемогущего на Марс — это полная чушь, всё-таки даже эти притянутые за уши причины, типа налаживания контакта с населяющими планету гуманоидными существами, ещё куда ни шло, но отсутствие у Всемогущего скафандра или хотя бы простейшего кислородного баллона — это уже полный бред, потому что, хоть я и понимаю, что это вымышленная вселенная, но авторы всегда акцентировали внимание на том, что они основываются на реальных данных о силах существующих в нашем мире Героев, которые позволили использовать в историях свои образы, а Всесильный в одном из своих интервью упоминал, что максимальное время, на которое в своей практике он когда-либо задерживал дыхание, было 46 минут, что, разумеется, очень много, но явно недостаточно для того, чтобы несколько месяцев прожить на лишённой кислорода планете, и…       Изуку запинается, поняв, что болтает без умолку вот уже целую минуту, в то время как Тодороки-кун не отводит от него глаз, с просто невообразимым, на взгляд самого Мидории, терпением ожидая, когда же друг закончит свои россказни.       — Ох, прости, я увлёкся… — Изуку смущённо трёт затылок. — Когда со мной хотят поговорить о чём-то, что мне интересно, меня обычно не заткнуть.       Он краем зрения улавливает презрительно скривившегося и сразу же отвернувшегося от них к окну Кач-чана. Но Шото едва заметно улыбается и чуть сильнее склоняется в проход к Мидории.       — Всё в порядке. Продолжай. Мне нравится слушать… — Он чуть медлит, прежде чем уже гораздо тише и с долей какой-то неуверенности добавить, немного отведя взгляд: — …тебя. Кхм.       Жар накрывает скулы Изуку, и ему требуется пара секунд на то, чтобы вернуть себе дар речи.       — Ну, гм. Кхм-кхм. — Он старается восстановить самообладание, напомнив себе, что они едут в полном людей автобусе, и ещё скошенный из-за зеркала взгляд Аоямы тоже значительно отрезвляет, так что Мидория заставляет себя собрать мысли в кучу: — Я х-хотел сказать, что авторы сильно лажают с сюжетом, и в последних главах он просто чудовищно «провис», но я продолжаю следить за развитием событий и надеюсь, что вскоре они вырулят на какую-нибудь более адекватную арку, да, и, н-ну, даже несмотря на всё это, мне, если честно, всё равно нравится читать. — Он смущённо трёт шею. — Я же всё-таки фанат, ха-хах. — Изуку разглаживает помятый уголок и с новым интересом смотрит на друга. — А ты читаешь комиксы, Тодороки-кун? Ты же, вроде, тоже фанат Всемогущего.       Тот чуть качает головой.       — Не такой, как ты.       — Мало кто на свете такой же его фанат, как я, — шутит Мидория, и Тодороки награждает его едва заметной усмешкой.       — Это точно. — Он чуть пожимает плечом. — Но пару комиксов я читал. В детстве, в основном. — Его взгляд немного тускнеет. — Мама покупала мне их тайком. — Заметив застывшее лицо Изуку, Шото, кажется, осознаёт всю зыбкость, на которую сдвигается тема, и добавляет уже более отвлеченно: — У моего старшего брата, кажется, была целая коллекция комиксов. Они остались у нас дома после его поступления в колледж.       — О, так он не живёт с вами? — оживлённо спрашивает Мидория, радуясь новому витку их беседы, позволяющему ему узнать чуть больше о семье друга.       — Да. Но он приезжает на праздники.       — Вы отмечаете все вместе? — У Изуку от неудобного поворота корпуса начинает неметь бок и он ёрзает.       — Не то чтобы отмечаем… — размыто отвечает Тодороки-кун, и его взгляд становится глубже и внимательнее. — В твоей семье наверняка общий сбор на праздники — привычное дело.       — Ну, собраться вместе, когда вас только двое, не так уж трудно, — со смешком замечает Мидория и на вопросительно приподнявшиеся брови друга поясняет: — Я живу с мамой, и никакой другой родни у меня нет.       — Оу, — опешивает Шото, слегка отодвигаясь назад, как будто видя Мидорию впервые. — Хм. Я думал иначе.       — То есть? — Изуку непонимающе склоняет голову.       — Я всегда представлял тебя в окружении кучи кучерявых родственников, когда задумывался о твоей семье.       Мидория заставляет себя не заострять внимания на том, что Тодороки-кун размышлял о нём, и неловко смеётся.       — Кучи кучерявых родственников, серьёзно?       — Ну да. — Тодороки-кун делает взмах ладонями вокруг головы, изображая его причёску. — Это было самым очевидным для меня предположением. Братья и сестры, тёти, дяди. Возможно, собака.       Изуку не может сдержать улыбки до ушей.       — Тоже кучерявая?       Тодороки-кун кивает с предельной серьезностью.       — Определённо.       Мидория выгибает бровь.       — И с веснушками?       Шото чуть хмурится.       — У собак не бывает веснушек. Наверное.       Изуку задорно поводит бровями.        — Но у моей наверняка бы были, да?        Тодороки-кун пожимает плечом, и в его глазах проскальзывает искринка. Мидории хочется увидеть больше подобного; его накрывает веселье и смех.       — Иногда ты просто поражаешь меня, Тодороки-кун, — отсмеявшись, признается он, но не успевает даже смутиться от неоднозначности собственных слов — заметной ли со стороны? — потому что видит, как едва уловимая, нераспознаваемая эмоция проскальзывает в глубине глаз его собеседника, и ему чудится — точно чудится, не может же быть такого на самом деле? — как шевелятся чужие губы, беззвучно произнося «как и ты меня». Сердце Мидории сладко ёкает, и всё, на что направлено его внимание в этот момент, это попытка уловить на лице напротив хотя бы малюсенькое подтверждение того, что ему сейчас это всё не почудилось и ответ его друга вообще был, и был таким, и был таким же неоднозначным, какими были слова его самого, и он даже непроизвольно подаётся ещё немного вперёд, игнорируя теперь уже абсолютно неудобную позу и впившийся куда-то под рёбра подлокотник кресла, едва не вываливаясь в проход, когда внезапно слышит над собой зычный оклик:       — Мидория-кун! Тодороки-кун! — обращается к ребятам громогласный голос старосты; Изуку испуганно замирает. — Вы не должны высовываться в проход, это небезопасно при движении транспорта! Я прошу вас сидеть ровно на своих местах до самой остановки!       — Да ты же сам постоянно вскакиваешь на ноги, Иида-кун, — оборачивается на него с переднего сиденья Ашидо.       — Я вынужден делать это ради поддержания дисциплины! — краснея и чуть не дымясь вещает Иида.       — Серьёзно, чел, нам ехать ещё фиг знает сколько времени, — поддакивает со своего места Каминари, не отрываясь от экрана геймбоя, — присядь уже и расслабься, что ли, а то мозоли от усердия натрёшь ещё до того, как мы приедем в лагерь.       Ииду распирает от негодования и, сжав дрожащий кулак, он выпаливает на сунувшихся ему под горячую руку одноклассников:       — Каминари-кун, тебе не стоит включать кондиционер над собой на полную мощность, ты рискуешь застудиться!       — Чего?! Да жара же невыносимая!       — Ашидо-сан, а тебе стоит убрать ногу с сидения, это неприлично!       — Ха-а?!       Изуку посылает Шото виноватую полуулыбку и, уловив его понимающий кивок, отворачивается обратно к себе. Он открывает комикс, но совершенно не видит ни картинок, ни текста — перед ним только мягкий взгляд разномастных глаз и безмолвно шевелящиеся губы. Мидория прячет свою смущённую улыбку между страниц и оказывается слишком поглощённым своими приятными переживаниями, чтобы обратить внимание на украдкой направленный на него взгляд Урараки. Когда он наконец улавливает чужой интерес к своей персоне, подруга просто дарит ему беглую дружелюбную улыбку, прежде чем поспешно отворачивается к спросившей у неё что-то Асуи.       Странное, неуютное чувство селится в парне, хоть он и не может найти ему объяснения. Просто ему словно бы второй раз за эти минуты удалось уловить на лице кого-то из окружающих некую эмоцию, которую ему трудно идентифицировать. Однако, если в случае с Тодороки-куном он в ответ испытал приятную щекотку в груди, то в случае с Ураракой-чан остался смутный осадок, будто бы та улыбка, которой она мимолетом его наградила, была на самом деле ширмой. Вопрос был в том, что же подруга за ней скрыла?       Изуку ещё какое-то время размышляет об этом, но когда уже тянется к локтю Урараки-чан, чтобы привлечь к себе её внимание, со своего места поднимается Айзава-сенсей и объявляет об очередной пятнадцатиминутной остановке автобуса на специальной парковке. В суете высыпающихся из машины одноклассников Мидория теряет возможность украдкой переговорить с Очако, упорхнувшей вместе с остальными девочками в дамскую комнату, а чуть позже уже теряет и свою решимость вообще поднимать эту тему, не найдя ни единого аргумента, чтобы объяснить, откуда у него вообще взялась потребность спросить, не утаивает ли подруга от него что-то неприятное. В целом, Урарака кажется такой же счастливой и предвкушающей, как и все остальные, и она весело щебечет с Асуи, продолжает посылать Изуку свои солнечные улыбки, если они пересекаются взглядами, и тому уже не мерещатся в них никакая тайная горечь, поэтому он окончательно расслабляется и мысленно возвращается к тому, что заставляет его щеки покрываться почти таким же румянцем, который перманентно украшает милые щёчки его подруги: к образу сидящего чуть поодаль друга.       Никогда ещё простая поездка в транспорте не доставляла Мидории столько переживаний.       Ребята становятся уже заметно утомлёнными дорогой и в большинстве своём затихают, а особо неугомонных осаживает откровенно заколебавшийся Айзава-сенсей, грозясь высадить на обочину всех, кто будет мешать ему досыпать оставшийся путь.       Изуку дочитывает комикс, откладывает его и хочет потянуться, но случайно задевает локтем плечо недавно угомонившегося Ииды-куна. Тот слегка дёргается, но вновь расслабляется, и Изуку замечает, как у него беспокойно трепещут опущенные ресницы — признак неглубокого сна. Мидория тихонько оборачивается, стараясь не потревожить товарища, и оглядывает салон: почти все ученики либо так же дремят, либо молчаливо смотрят в окна, кто-то зависает в телефоне. Он старается как можно ненавязчивее взглянуть назад, на Тодороки-куна, и вид устало откинувшегося на спинку кресла друга, его расслабленного лица со слегка отброшенной со лба чёлкой, покоящихся на животе, сцепленных пальцами рук, рождает на губах Изуку умильную улыбку и приятную ассоциацию с похожим образом, который он мог наблюдать в госпитале после инцидента с Пятном.       Автобус въезжает в туннель, сильно снижая скорость; по салону медленно ползут отсветы туннельного освещения вперемешку с тенями. Изуку неотрывно смотрит на Шото, найдя что-то новое и завораживающее в нём, словно бы ему выпала возможность за мгновения пронаблюдать смену времён года на его красивом лице. Вот зима: глубокие, тяжелые тёмные очертания скул, носа и подбородка, грубо выступающий излом кадыка на горле и выбеленная светом фонарей и без того бледная кожа подобны отбрасывающим тени заснеженным сугробам. Вот весна: свет попеременно сменяющихся с белых на оранжевые фонари смешивается в желтоватый, добавляя теплоты оттенкам кожи и губ, а алая половина волос чудится налившимся жизнью бутоном какого-то цветка, и Изуку нравится, как в этот образ вписывается даже ожог друга, который на самом деле никогда не казался ему грубым или уродливым. Следом приходит летнее солнце, на этот раз не образное, а самое настоящее — оно врывается своим жаром в окно, когда автобус проезжает короткую незакрышеванную часть туннеля между двумя его частями. Шото немного жмурится, не поднимая век, как и многие другие пойманные врасплох яркими лучами ребята, и чуть отворачивается от окна. Мидории нравится это короткое изменение мимики друга и то, как вновь разглаживаются черты его лица. И вот оставшаяся часть туннеля, теперь уже с одноцветными фонарями в нём; облик четвёртого времени года проступает в заливших тело Тодороки-куна красках: тусклый оранжевый — его кожа и волосы справа, бордовый — волосы слева, сливающиеся с пятном под чёлкой — это словно оттенки осенних листьев на деревьях, а короткие штрихи ресниц вдоль линий смеженных век и тонкая полоска между губ — как летящие далеко по небу птицы.        Изуку ещё ни разу в жизни не накрывало такое лирическое настроение от взгляда на какого-то человека. Он ведь никогда даже не считал себя романтичным или что-то в этом роде, но сейчас… Сейчас, наверное, он понимает, какое чувство охватывает людей, когда им хочется рисовать или писать стихи или ещё в каком-либо творчестве выражать свои переживания. Мидория не умеет рисовать, только какие-то наброски-каракули в своих журналах, но в эту минуту он хотел бы уметь делать это красиво, чтобы запечатлеть этот момент ярче и прекраснее, чем когда-либо смогла бы это сделать его зрительная память.       Боги, он хочет себе фотографию-портрет спящего Тодороки-куна.       Изуку чувствует себя… безнадёжным.       И в тот момент, когда автобус на пару секунд погружается в серый сумрак на тёмном участке выезда из туннеля, Тодороки приоткрывает веки, встречаясь взглядом с неспособным оторваться от него Мидорией, и кристальный бирюзовый и серый блеск поймавших блики света глаз находят своё отражение в самом сердце Изуку. Ещё до того, как выражение лица друга успевает смениться вслед за осознанием того, что на него пялились, Мидория спешно отворачивается, вжимаясь в своё кресло и молясь о том, чтобы его не окликнули сзади. Но никто не зовет его, и единственной проблемой парня становится неспособность совладать с бушующим в груди барабанным боем.       Боги, боги, боги, он сходит с ума, точно сходит с ума, и даже не знает, чего ему хочется больше, чтобы это закончилось, или чтобы не заканчивалось никогда.

***

      Молчаливо сидящий на своём месте Тодороки отворачивается к окну, стоит зеленым кудрям спрятаться за спинкой кресла. Даже несмотря на блеклость своего отражения в стекле Шото способен рассмотреть непривычную красноту собственных скул, почти сравнимую по оттенку с соседствующим с ней слева шрамом. Он старается справиться с бушующим внутри жаром, отдавая себе отчет о том, что это вовсе не действие его же причуды. А уловив на подлокотнике кресла Мидории нервное копошение его искалеченных пальцев, Тодороки вновь закрывает глаза, просто надеясь, что то, что он начинает улавливать между собой и лучшим другом, действительно существует в реальности, а не лишь в его воображении. Он не слишком хорош в том, чтобы разбираться в отношениях с людьми или, скорее, в отношении людей к нему, если только речь не идет о неприязни. Шото надеется, что у него есть время разобраться во всём этом.       Он очень хочет разобраться во всём этом.

***

      Мчаться через труднопроходимый лес, сражая на своём пути грязевых чудовищ, когда в твоей крови бушует адреналин и азарт от едва дающей передышки битвы, это самый настоящий ВОСТОРГ.       Изуку грузно приземляется на какое-то поваленное дерево, оказавшееся трухлявым. Оно проламывается под его весом, но он успевает рвануть вперёд до того, как его ноги проваливаются внутрь новообразовавшегося дупла. Парня полностью накрывает тяжёлая тень от выросшего словно из ниоткуда монстра, на этот раз похожего на гориллу, правда, размером с одноэтажный дом. Мидория сиюсекундно переводит дыхание, утирает застилающий глаза пот и, уловив слева от себя приметную бело-красную макушку товарища, обменивается с ним короткими кивками, а затем, подхватываемый движением ледяного воздуха, устремляется на противника, без раздумий доверяя Тодороки прикрывать свою спину от наступающих с других сторон зверюг, пока сам направляет все свои силы на то, чтобы завалить самого большого из них. Изуку нужен прямой физический контакт для проведения атаки, а Шото прекрасно справляется на средних и даже дальних дистанциях, и Мидория чувствует себя чертовски потрясающе, прямо сейчас негласно объединившись с ним в, блин, просто офигенную боевую команду. Неподалёку гремят взрывы Кач-чана, чуть позади разносит голову очередной твари мощный рывок Ииды-куна, тут же подорвавшегося на помощь девочкам чуть в стороне от него, но всё, на чём внутренне сосредоточен Изуку — уверенность и полнейшее доверие единственному беспрестанно мелькающему на периферии его зрения человеку.       Сейчас даже круче, чем в Хосю.       И он уверен, что круче, чем было бы, займи он тогда место Яойорозу-сан.       Круче, чем было бы, займи Тодороки-кун место Кач-чана.       Потому что сейчас Тодороки-кун сам сделал выбор из всех остальных учеников держаться именно ближе к Мидории, биться с ним наравне, уходить вперёд, но всегда неуловимо оглядываться, словно дожидаясь, хотя и не показывая вида, что действительно ждёт, но Изуку же из раза в раз замечает, как приподнимаются уголки губ товарища в довольной ухмылке, когда он догоняет его, и как он только тогда начинает новую короткую перебежку к очередному возникающему на пути препятствию, либо прибавляет скорости, если сам Мидория уходит дальше. И Изуку тоже всегда ждёт, пока они поравняются, тоже прикрывает и отзывается на той же волне боевого настроя, что и его лучший друг.       Сейчас это не соревнование, это выживание, и они сражаются так, словно стали напарниками уже очень давно — складно и не произнося ни единого лишнего слова, кроме быстрых окликов и коротких указаний. Это круто, это так круто, что здесь у Мидории не остаётся никаких сомнений — пусть тело уже ноет от бешеной нагрузки, но он не хочет, чтобы рвущее его изнутри чувство единства с Тодороки-куном когда-либо покидало его. Сейчас он почти опьянён этим состоянием.       Изуку пробивает дыру в грудине гориллы и, пролетев сквозь крошево её рассыпающегося тела, плавно скатывается на ногах по за мгновение образовавшейся под ним ледяной горке. Её конец заворачивает круто вбок, и спустя секунду, будучи уже на земле, парень видит, в чём причина такой помощи со стороны друга — ведь ему не составило бы труда приземлиться самостоятельно: на том месте, куда его несла инерция прыжка, начинался новый крутой обрыв, незамеченный им из-за туши монстра. Мидория посылает благодарный кивок Тодороки и морщится от бешеных криков Бакуго за своей спиной:       — Вы чё, блять, охуели?! Самый здоровенный был моим! Слышь, ушлёпок половинчатый! Свалили бля вместе с этим задротом на другой конец сраного леса!       — Остынь, Бакуго, мужик, тут на всех монстрятины хватит, растут, вон, как на дрожжах!       — Завались, твоего мнения никто не спрашивал, Дерьмоволосый!       — А-А-А! Кто-нибудь, сделайте так, чтобы эта хрень от меня отстала! Спасите-е-е!       — Свали с дороги, всратая микровиноградина, эта тварь точно моя!       Изуку не может удержаться от смешка, глядя на удаляющуюся спину взрывающего всё на своём пути Бакуго, переводит взгляд на Шото, только сейчас замечая, как чуть подрагивает его покрытая инеем правая рука; вопросительно поднимает брови, удивлённый тем, что друг допускает переохлаждение своего тела и получает его пояснение:       — Стараюсь в запале ненароком не упустить контроль над левой стороной. — Он сжимает кулак, стараясь унять дрожь. — Огонь и деревья — не лучшее сочетание.       Мидория понимающе кивает и уже готовится предложить ему взять передышку, но вот иней с шипением превращается в пар, Тодороки-кун пару раз крутит запястьем, сгибает-разгибает руку в локте и вновь резко принимает боевую стойку, кивнув Изуку на пространство за ним. Парень оборачивается, подмечая на ветке нового притаившегося грязевого зверя — на этот раз это какая-то птица типа грифона, — слышит шуршание сразу слева и справа, отмечает про себя, что одноклассники группами слегка рассредоточились, зайдя глубже в лес или поотстав, и эти трое противников сейчас чисто на них с Шото.       Он снова небрежно стирает пот с лица и, выдохнув, бросает через плечо:       — Прикроешь, Тодороки-кун?       На что слышит сдержанный, твёрдый ответ, дарящий ему почти восторженный импульс рвануть вперед с новыми силами:       — Всегда да, Мидория.

***

      Изуку яростно намыливает голову, старательно жмурясь, вот только причина не в сползающей ему на глаза густой пене, а в отчаянной попытке удержаться от того, чтобы ещё раз посмотреть на столь взбудоражившую его деталь. Окей, ладно, он обязан успокоиться вот прямо сейчас, иначе сжатых почти до боли в паху ног никак не хватит на то, чтобы скрыть очередную бессовестную реакцию его организма.       Но, как назло, и на изнанке прикрытых век горит так отчаянно гонимая им из памяти картинка. И пылает она в сопровождении назойливой такой и вовсе не невинной мыслишки: у Тодороки-куна всё-таки и там тоже двухцветные…       О Боги, это больше, чем он способен вынести после всего произошедшего за день.       Они в онсэне, это чудесно, особенно после того сумасшедшего прорыва через лес. В онсэне положено прикрываться короткими полотенцами. Это тоже неплохо, правда некоторые, типа Бакуго, игнорируют подобные правила приличия, ну, в общем-то, этим уже давно никого не удивить. Но, чёрт, ещё в онсэне перед заходом в сами источники положено хорошенько помыться в отдельном месте рядом с купелями, и это уже делается голышом. Совсем-совсем голышом, и это ох как не на руку неспособному противостоять безрассудным гормонам Мидории. Потому что Тодороки, присев на скамейку через одного человека от него, мазнул по его фигуре беглым взглядом, и тогда сам Изуку, до того старательно удерживавший свой взор «в безопасной зоне» тоже не смог удержаться от того, чтобы удовлетворить своё давнее нездоровое любопытство и таки на свою же беду скосил глаза именно туда.       Возможно, не будь в общих душевых Академии раздельных кабинок, сейчас Мидории не пришлось бы впервые столкнуться с такой будоражущей деталью внешности его друга. Его. Друга. Который тоже парень. Ныне обнажённый, сидящий неподалёку, покрытый обтекающими его фигуру струями мыльной воды, пузырьками пены и ох-х, Изуку срочно нужно что-то сделать, чтобы окончательно не спалиться, а то Минета-кун слева от него и так уже начинает подозрительно коситься на заметно нервничающего одноклассника. А этому парню лучше не давать поводов угадывать, по какой такой причине «тихоня-Мидория», находясь по соседству с купающимися через стенку от них девочками, ведет себя столь неоднозначно.       Изуку не уверен, будет ли меньшим злом в данном случае прослыть озабоченным извращенцем наравне с Минору, поэтому предпринимает последнюю отчаянную попытку «загасить» своё неуместное возбуждение и делает это весьма прямолинейно: обливается из деревянной кадки ледяной водой с головы до ног.       Это знатно бодрит, но в правильных местах, в неправильных же всё реагирует с точностью да наоборот, а это именно то, чего добивался Мидория. Поэтому, проигнорировав возмущённые восклицания Минеты и Серо, на которых попали холодные брызги, Изуку по-быстрому оборачивается полотенцем и спешно заходит в источник, вода в котором в контрасте кажется почти обжигающей.       Мидория пользуется возможностью скрыться под водой на случай, если нижняя половина его тела снова предпочтёт действовать вразрез с доводами головы, что становится вновь актуально, когда Тодороки присаживается на каменистый край бассейна, свесив в воду одни лишь ноги и небрежным движением отбрасывает со лба челку. Изуку даже посещает догадка, а не нацеленное ли это именно в его сторону изощрённое издевательство со стороны друга? Ну, просто потому, что нельзя же быть таким чертовски горячим и при этом совершенно не осознавать того, какой эффект ты и твоя внешность может оказывать на окружающих!       Но, разумеется, он гонит от себя эту нездоровую мысль, потому что знает, каким характером обладает Тодороки-кун на самом деле, и это точно не характер рокового соблазнителя. Так же он не позволяет себе забывать о том, что это мужская половина бани, и, конечно же, никто из присутствующих, кроме него самого, и не задумывается о том, чтобы рассматривать людей одного с ним пола как объекты каких-либо сексуальных поползновений.        Мидория здесь точно один такой двинутый на голову, и это воспринимается им самим ещё горше, когда он видит реакцию окружающих на очередную прущую из Минеты пошлятину.       Потому что может его поведение и отвратительно, но оно явно возмущает ребят меньше, чем если бы тот повел себя так же похабно по отношению к кому-то из них, а не к девочкам. Ведь хотеть девушек, когда ты парень — нормально.       А хотеть своего друга-парня, когда ты и сам парень — нет.       И это последнее, о чём думает Изуку, прежде чем его тело на чистых рефлексах вырывается вперёд, чтобы успеть перехватить падающего с забора Коту.       Неся бессознательного мальчика к Кошкам, Мидория старается приободрить себя тем, что, по крайней мере, неопределившаяся сексуальная ориентация не лишает его способности верно реагировать в экстремальных ситуациях. Пусть немного, но это утешает.       Но не помогает понять, как же ему быть дальше.

***

      После разговора с Кошками Изуку не видит смысла возвращаться в купальню, хоть там и были ещё ребята, судя по доносящимся голосам и плеску. Он остаётся в раздевалке и принимается не спеша одеваться, погружённый в размышления о том, что ему рассказали про Коту. Несмотря на то, что его родители были героями и погибли, как настоящие герои, для маленького мальчика это было слишком слабым утешением его горя. Мидория невольно задумывается о том, что придётся испытать его близким, если и он падёт в неравном бою с каким-нибудь злодеем. Он зло встряхивает головой, прогоняя ненужные мысли.       Нет. Пока он жив, он не станет рассуждать о подобном.       Он поклялся стать сильнейшим героем, чтобы не нашлось ни единого злодея, которого он не смог бы одолеть. И тогда дорогим ему людям не придётся его оплакивать, ни маме, ни Всемогущему, ни друзьям, ни Тодороки-куну…       Изуку резко замирает, продев в футболку только одну руку. И снова, снова именно это имя прозвучало в его голове отдельно.       Мидория растерянно водит взглядом по окружающей обстановке, словно что-то в ней способно подсказать ему ответы на внутренние вопросы. Перестал ли он считать Тодороки-куна своим другом? Нужно ли ему на самом деле, чтобы их отношения перерастали во что-то большее? Возможно ли это в принципе, и не потеряет ли он то, что между ними есть сейчас, если попробует что-то изменить? Не станет ли он противен от собственных действий самому себе и другим? Особенно Тодороки-куну… И самый главный, неизменный и неизбежный вопрос — любовь ли это? Или лишь помешательство, нездоровый интерес, похоть, в конце концов…       Мидория морщится от того, какие неприятные эмоции в нём вызывают эти противоречия, и от того, сколько грязи он сейчас чувствует в себе. Это не та грязь, которую можно смыть в бане, это что-то глубокое и постыдное, потому что он и сейчас не может не считать своего друга соблазнительным.        — Аргх, да что ж такое..!       Изуку бухается на скамейку, сердито отшвыривая свою футболку обратно на полку, но промахивается и попадает на соседнюю, повыше своей. Со вздохом он встаёт и стягивает кофту за край, но замирает, заметив лежащую поверх чьих-то чистых вещей расческу с редкими зубьями: на ней серебрится знакомый белый волос.       Мидория смотрит на вещи Тодороки-куна, аккуратно сложенные небольшой стопкой. Не отдавая полного отчёта собственным действиям, Изуку тянется рукой и легко касается деревянной ручки расчески, откладывает в сторону свою так и не надетую кофту, проводит пальцами по хлопковому материалу чужой одежды и, всё больше и больше поддаваясь внезапному наваждению, подцепляет её и завороженно смотрит на расправившуюся в его руках простую белую футболку, такую же, как собирался надеть сам, только без надписей на груди. Смутно осознавая собственное желание, он подносит её чуть ближе к лицу. От ткани исходит лишь едва уловимый запах самого обычного стирального порошка, и Мидория чувствует укол непонятного ему самому разочарования, а следом приходит отрезвляющая злость. Да что он вообще такое делает?! Зачем трогает вещи Тодороки-куна, как какой-то…       Недодуманная мысль прерывается голосами, нарастающими из-за раздвижной двери за его спиной. Паника бьет в голову, когда в мозгу за доли секунды проносится осознание того, в каком положении его вот-вот застанет кто-то из одноклассников, а если этим кем-то окажется никто иной, как Тодороки-кун, Изуку ведь не успеет сложить его вещи как было…       Иида-кун позавидовал бы скорости, с которой Мидория срывается с места до ближайшего угла помещения и прижимается спиной к торцу глубокого высокого шкафа с чистыми полотенцами. Затенённый закуток оставался бы совершенно непримечательным, не располагайся в метре от него, на противоположной от выхода в коридор стене, узкое высокое зеркало, так некстати привлекающее к себе внимание. В нём отражается вся раздевалка, и, к великому ужасу Мидории, он сам: бледный, взлохмаченный, и с прижатой к голому торсу не-своей-футболкой. Изуку мысленно клянёт себя за необдуманные действия, сползает на пол, едва помещаясь в узком пространстве, и закрывает лицо руками, молясь всем Богам, чтобы вещи тех, кто вышел с онсэна, располагались на полках как можно дальше от его угла.       — Думаю, этот лагерь — просто нечто. Что скажешь, Бакуго? Я и представить не мог, что всё начнётся сразу с имитации реального боя! Отличное испытание наших способностей и особенно работы в командах!        — Вы все были просто бесполезной кучей мусора, путающейся у меня под ногами! — отрезает Катсуки. Мидория украдкой в зеркало наблюдает за тем, как вошедшие ребята принимаются переодеваться и — хвала Небесам! — занимают они лавку почти в противоположной стороне помещения. Комната не такая большая, конечно, но, по крайней мере, есть шанс остаться незамеченным. Бакуго швыряет в корзину для грязных полотенец своё. — Я и в одиночку завалил бы всех монстров там.       — Да ладно тебе, бро, ты, конечно, был хорош, — миролюбиво соглашается Эйджиро, собирая свои непривычно свободно висящие волосы в короткий хвост, — но всё-таки ты не один там был такой про, — поддев этими словами друга, он хитро смотрит на него.       Тот, разумеется, едва не дымится от такой предъявы.       — Чё сказал?!       — Ха-хах, не бомби, чувак, здесь тебе не школьная раздевалка, — смеётся Киришима. Мидория не устаёт поражаться тому, какое общение сложилось между этими двумя, потому что, пожалуй, больше никто в классе не позволял себе так свободно общаться с Кач-чаном. А если и позволял — какой-нибудь Каминари иногда пытался подколоть одноклассника, — то уж точно никогда не выходил из помещения самостоятельно, не вылетев под грохот взрыва. Эйджиро же абсолютно расслабленно стоит к товарищу полубоком и совершенно не напрягается по поводу того, что его голову прожигают яростные глаза. — Просто даже эти Кошки заметили, что отличилось вас всего четверо. Иида, Тодороки и Мидория тоже постарались на славу.       — Не смей упоминать этого очкастого, половинчатого и тупого неудачника! Они мне, блять, не ровня! — рявкает Катсуки.       Киришима полностью игнорирует его. Он кажется немного задумчивым, пока натягивает футболку и заново собирает растрепавшийся хвост.       — Я даже немного завидую вам всем, хотел бы и я так же круто надирать чужие задницы! — наконец после странного смешка признается он и с улыбкой смотрит на Бакуго. Тот почему-то застывает с занесённой для удара рукой и, чуть помедлив, опускает её, отведя взгляд куда-то в сторону. Изуку чувствует себя очень лишним в данный момент и вдвойне жалеет о том, что невольно свидетельствует этой сцене. Атмосфера между этими двумя сейчас кажется какой-то… особенной. Если подумать, Мидория же и вправду не знает, как они общаются, когда наедине и по близости нет его самого — главного бесящего Кач-чана фактора. Наверное, даже несмотря на характер, с Киришимой он действительно чувствует себя спокойнее. Давно же было замечено почти всеми, что в их компании, куда затесались ещё Каминари и Серо, именно Эйджиро служит кем-то вроде обезвреживателя взрывчатки.       — Ты реально… — начинает Катсуки, но запинается, поймав на себе внимательный взгляд друга, и тон его голоса, как и вся его поза и настроение, тут же становятся привычно пылкими. — Ты че разнылся, как баба?! Становись, блять, сильнее, кто тебе мешает?! — Он широким шагом возвращается к своей полке с одеждой и принимается рывками натягивать её на себя. — Понять не могу, какого чёрта ты вообще говоришь мне это всё?! Мне насрать на то, как себя ведут или, бля, чувствуют другие! Просто не мешайся под ногами, пока будем въёбывать в этом чёртовом лагере!       Киришима поражённо застывает и неуверенно тянет:       — «Будем въёбывать», ты сказал? — Он с интересом подаётся к другу, стараясь заглянуть ему в лицо, но тот едва не рычит. — То есть, будем делать это вместе, да?       — Ар-р-р, естественно вместе, блять! — взрывается Бакуго, толкая его плечом от себя. Эйджиро смеётся и, восстановив равновесие, возвращается на лавку. — Мы же сюда всем классом приехали, дебила ты кусок!       Киришима продолжает смеяться, Бакуго снова дымится, а Мидория в своём углу мелко дрожит и с силой закрывает себе ладонями рот, чтобы не выдать своего присутствия. Это всё выглядит очень, очень непривычно, вроде бы дружеские подколы и всё такое, но ещё он видит… поддержку. Своеобразную, прикрытую грубостями, но поддержку! Вау, замечать такое со стороны Кач-чана всё равно что узнать, что тот спит с мягкими игрушками.       — Спасибо, бро, ты реально прав! — Киришима ударяет друг о друга отвердевшими кулаками. — Мы все реально здесь для того, чтобы стать сильнее! Я догоню вас всех, вот увидишь!       — Да мне похер! Завались уже!       — Ха-хах, пожалуй, я уже чувствую, как после одного этого дня мои мышцы каменеют даже сильнее, чем обычно! Если так и дальше пойдет, я стану несокрушим!       — Больше у тебя ничего не каменеет, Дерьмоголовый?! Эти кошкодевки явно готовят нам на завтра кучу бредовых тренировок, так что шевелись, я ещё хочу успеть поспать!       Тишина после криков Кач-чана почти всегда кажется Изуку оглушительной, но на её фоне сварливое бурчание натягивающего носки Эйджиро слышно отчетливо и ясно:       — Каменеет, от вида твоей голой задницы.       Мидория видит в отражении, как замирает в дверях напряжённая фигура Кач-чана. Изуку весь съёживается от нехорошего предчувствия, ожидая, как вот-вот грянет чудовищный взрыв, и…       — Всё, можем идти! — довольный Киришима подскакивает на ноги, делает широкий шаг к другу и закидывает руку ему на плечо. — Эй, Бакуго, чего застрял? Сам кричал, что спать охота! Эй-эй, ты чего… — Парень наклоняется поближе к лицу застывшего товарища. — Глазам не верю, ты… покраснел?!       Изуку, не веря услышанному, ещё сильнее зажимает рот ладонями, стремясь удержать чуть не вырвавшийся из него возглас удивления. Кач-чан резким движением плеч сбрасывает с себя чужую руку.       — Я не краснел, дерьма ты кусок! Мы только что с источников, а там было жарко, ясно тебе?! — Бакуго наседает на чуть отступившего от него Киришиму, и Мидория мельком замечает ярко-красные пятна на щеках первого.       — Ладно-ладно, — обезоруженно поднимает ладони Эйджиро, на его лице играет широченная улыбка. — Как скажешь, бро. Так мы идем спать или как?       — Я точно иду, а ты можешь сдохнуть где-нибудь по дороге! — Катсуки резко выходит в коридор, и Киришима устремляется за ним. Пока дверь плавно закрывается, Изуку ещё может слышать их затихающий вдалеке разговор.       — Если я сдохну, все будут сильно скучать по мне. Даже такая чёрствая задница, как ты.       — Если сейчас же не завалишься, я сам тебе башку снесу!       — Мир точно никогда не оправится от потери такого мужественного человека.       — Как же ты меня бесишь.       — Эх, а ещё тогда я больше не увижу такой же милый румянец на твоих…       — НУ ВСЁ, УРОД, ТЫ ТРУП!       С мягким щелчком дверь занимает своё место ровно под аккомпанемент прогремевшего где-то вдалеке коридора взрыва.       Мидория едва не вываливается из своего угла. Он с трудом вскарабкивается на лавку; чуть дрожащие руки в каком-то автономном режиме максимально аккуратно разглаживают смявшуюся футболку Тодороки и складывают её, а затем всё в том же бессознательном состоянии Изуку возвращает чужую вещь на её место на полке. Пока он сам одевается и затем направляется в сторону общей спальни мальчиков, мысль, гудящая в его голове, дарит ему смесь неверия, поражённости и… воодушевления.       Если то, что он заметил в раздевалке, реально существует, если это не просто тип дружеского общения, а то самое настроение, которое он с трудом понимает в самом себе, но видит куда отчётливее между другими людьми, то…       Может быть, он всё-таки не один такой, кто находит своего лучшего друга по-особенному привлекательным? Может быть, тогда это… ну… не так уж страшно?       Он позволяет себе робко улыбнуться, когда, зайдя в спальню, видит, как Бакуго с маньячным оскалом лупит поваленного на пол Киришиму подушкой, а тот заливисто смеётся, цепляясь пальцами за его футболку и беззастенчиво обхватывая его ногами. Окружающие ребята реагируют на эту картину по-разному, но никто не выражает никакого неприятия.       Оттащив свой футон в сторонку, подальше от разворачивающихся у стены «боевых действий» зацепляющих всё больше и больше приходящих из онсэна парней, Мидория почти надеется, что не он один видит что-то особенное в блеске глаз Кач-чана и Киришимы-куна. И что все остальные, кто тоже это видят, действительно способны принять подобный вид отношений между своими одноклассниками-парнями.       И это последнее, о чём он думает, прежде чем прилетевшая ему в лицо подушка вынуждает его присоединиться к этой шутливой войнушке.       Тодороки почему-то не появляется в спальне даже после того, как все наконец заваливаются спать, но Изуку слишком измучен и вырубается слишком быстро, чтобы подумать ещё и об этом. Сон его глубок и безмятежен.