architect of love

— Нам так редко выпадает возможность побыть наедине, — тихо молвит Людовик, любуясь окрестностями Версаля с небольшой лесной поляны. — Твой дворец, он прекрасен! — с восхищением произносит Филипп, стоя поодаль от старшего брата. — Он так же и твой по праву, брат, — выдыхает Людовик, не оглядываясь. Потому что боится оглянуться и перейти эту запретную черту. Потому что жаждет ее пересечь и опасается последствий. Будь он обыкновенным человеком, знатным вельможей или простолюдином, он бы и вполовину так не боялся. Но он — монарх, король Франции, родной брат, в жилах которого течет та же кровь, что и в жилах Филиппа. — Я боюсь, брат мой, — слова откровения проскальзывают вместе с выдохом, за что Людовик мысленно себя корит, больно прикусив губу. — Чего, Луи? — обеспокоенный голос звучит совсем близко, опаляя скулу теплом дыхания. — Тебе нечего опасаться, ты же король. — Ты ошибаешься, chéri, — с намеком на улыбку возражает Людовик, тогда как в глазах плещется вселенская печаль и безысходность. — Я страшусь своих действий, слов, а мыслей тем паче. Боюсь трагических событий, над которыми я не властен, лишь потому, что так угодно Богу. Людовик и сам с твердостью не может сказать, когда возник этот страх. Тот, словно медленно действующий яд с каждым вдохом просачивался в тело, отравляя сознание, каждый нерв и мускул, неумолимо подбираясь к сердцу. И речь здесь вовсе не шла о собственной жизни, не оставившей после себя следа или потомства и даже не о бесславной смерти. Луи де Бурбон боялся утратить нечто большее — любовь и расположение Филиппа. Потерять его самого. И когда это братская любовь уступила место греховному влечению? В какой миг их жизни маленький кудрявый ангел с пронзительной бирюзой глаз вырос и стал для Людовика неизлечимой болезнью и панацеей, болью и облегчением, божьим благословением и проклятьем? Почему все время хочется его видеть, чтобы мимолетно коснуться завитого локона волос, напудренной щеки, вдохнуть изысканный букет парфюма и мускуса, словно нежнейший аромат экзотического цветка в зимнем саду? Милый малыш Филипп, как дурман, сладко пахнущий пылом и страстью. Людовику дико хочется держать его при себе двадцать четыре часа в сутки и в то же время отослать на край света вместе со своим вырванным из груди, гулко бьющимся и кровоточащим сердцем. Так меньше соблазна. Так безопаснее для них обоих. Но сейчас Филипп здесь и стоит так близко, что Луи ощущает жар его тела сквозь ткань камзола. Руки, сжатые в кулаки, почти касаются его ладоней, а сам месье натянут, как струна. Стоит де Бурбону обернуться, и он вновь окажется во власти этих пронзительных глаз, прерывистого дыхания, близости манящих губ. Стоит только сказать «да» и уже не будет возврата в прошлое, никаких запретов и табу замешанных на крови. Господь слишком жесток, раз послал Луи такое испытание. Цена за величие непомерно высока и, даже разорвавшись надвое, ему не получить и то и другое. — Чего ты опасаешься, брат мой? Доверь мне свои страхи и тревоги, — невесомо, едва касаясь губами волос на макушке. — Ты же знаешь, что ближе и роднее чем ты у меня никого нет. — Без тебя — я одинок и беззащитен. Но рядом с тобой — я уязвим еще больше. Я боюсь, что мои истинные чувства к тебе могут захлебнуться в зависти, гордыне и мании величия. Что, совершив огромную ошибку — кровное грехопадение, король-солнце станет посмешищем всего мира и будет отлучён от церкви. Что, сделав решительный шаг, в последствии, после чувства насыщения, твой брат будет отвергнут, и лишь его высокое положение, сохранит видимость былых чувств и стремлений. — Твои страхи касаемо меня беспочвенны! Я люблю тебя, Луи, и ты знаешь, как сильно! Я столько раз доказывал тебе свою безграничную преданность! Не смей отгораживаться от меня, прикрываясь своим венценосным величием, словно щитом! Если бы ты только позволил… — Здесь так тихо, — молвит Людовик, слегка отклоняясь и кладя голову брату на плечо. — И в этой безмолвной тишине я рискну простить все те ошибки, которые можно совершить, когда сильно любишь. Будь со мной, Филипп, — кутаясь в его объятия и вжимаясь спиной в грудь, позволяя увидеть душевную истощенность, сквозящую в глазах. — Будь рядом, — ища в нем защиту от всех своих опасений, желая разделить с месье долго сдерживаемую страсть. — И где же я, по-твоему, — выдыхает тот, с благоговением накрывая трепетные губы брата своими.