architect of love

– Дай мне еще своей волшебной травы, женщина, – приказывает король Рагнар, обращаясь к бывшей рабыне по имени Йеду из далекой страны, что на востоке. Эти зеленые листочки вставляют похлеще грибов Флоки, принося долгожданное забвение и позволяя видеть дивный сон наяву. Лодброк долго выхаркивал кровью последствия своего поражения в Париже с последующим падением со стен вражеского замка, остро чувствуя каждую сломанную кость. Боль, что длительное время выворачивала нутро и терзала тело, наконец, отступила. Находясь под действием чудотворного снадобья, Лодброк совершал странные поступки и был свидетелем диковинных вещей. Будто душа покидала тело и вольной птицей парила над землей и за ее пределами. Рагнар чувствовал покой и легкость, потому что вместе с душой его на время оставляли воспоминания, несшие за собой горечь и боль потери. Иной раз он ощущал себя, чуть ли не провидцем, получив шанс заглянуть в потусторонний мир в миг краткого просветления. Словно боги ему улыбнулись и дали иллюзорную, на грани реальности, но все же возможность вновь встретиться с Этельстаном. Услышать его мелодичный голос, подобный божьему благословению. Словно он еще рядом. Живой. Из плоти и крови. Пребывая в наркотическом экстазе, Лодброк тянет к нему руку, чтобы, как и раньше, прикоснуться к Этельстану. Увидеть на его лице смущение, ощутить легкий трепет и прилив жара к рдеющим скулам. Но потом он резко отдергивает сжатые в кулак пальцы, боясь своим желанием спугнуть прекрасное видение. Словно, если бы он был посреди спокойных вод фьорда, не желая мутить его зеркальную поверхность, отражающую ярчайшие звезды. Пусть так. Он согласен застыть камнем, не дышать вовсе, а глупому сердцу приказать не биться так громко о ребра, как бушующий прибой о скалы, лишь бы продлить это мгновение. Но вот голос его близкого друга становится все тише, а сам он истончается словно утренний туман. – Нет, Этельстан! Еще немного, прошу! Не бросай меня снова! – хрипит Лодброк, слепо и хаотично вращая широко распахнутыми глазами оказываясь в одинокой непроглядной пустоте. Желудок скручивает сухими спазмами, а в голове буйствует вихрь, возвращая сознание короля Рагнара обратно в тело. Его будет малость штормить, трястись конечности, а рот и горло измучит жажда. У всякой эйфории есть своя цена, и похоже Лодброк становится ее добровольным узником. Викинг не знает, для чего конкретно он подсел на эту дурь. Хочет ли он всякий раз избавляться от воспоминаний и боли, или наоборот – обретать новые воспоминания и боль. Стоит ли продолжать лелеять и взращивать эту зависимость, или попытаться от нее избавиться, окончательно не свихнувшись? Ибо затягивает. Разрушает. Губит. Заставляя балансировать между жизнью и смертью. Вот бы провести ладонью по воспаленным глазам и бритому черепу и таким образом избавить себя от душевной тоски и одиночества, получив долгожданное забвение. Только без толку все это. Образ Этельстана вшит под кожу. Отпечатан на обратной стороне век, наколот золой на сердце так, что уже не вытравишь. А еще есть магические листочки из Китая, позволяющие Рагнару пообщаться с тем, кто был ему по-настоящему дорог. Ради таких мгновений Лодброк готов пойти на что угодно. Даже убить, ему ведь не впервой. – Я что, должен просить тебя дважды, Йеду?! – с почти безумным взглядом вопрошает Лодброк, стремительно выныривая из своих грез. – Травы больше нет, король Рагнар, – смело отвечает китаянка, – в прошлый раз я отдала тебе последнее. Ладонь викинга до крови смыкается вокруг креста, висящего на шее. Словно этим действием Лодброк желает избавиться хотя бы от малой толики неконтролируемого гнева или почерпнуть из золотого распятия немного божественной силы и терпения. «Что мне делать, Этельстан? Как же я без тебя?» – мысленно обращается викинг, вдруг ощутив тепло, исходящее от символа христианской веры. «Я всегда с тобой, Рагнар. Но сейчас ты должен меня отпустить, – звучит знакомая отповедь, подобная песне возносимой богам, – будь милосердным».