architect of love

Ой не с того хотел бы Наполеон Соло начать свое знакомство с великим и могучим Советским Союзом. Не с того, что пересек финскую границу, и с фальшивыми документами двигался вглубь страны. Не с того, что отрастил бороду и выдавал себя за геолога, отбившегося от экспедиции или туриста-одиночку, предпочитающего экстрим. А что? Соло хлебом не корми, дай пожить в палатке, посидеть у костра и покормить комаров. Он находился сейчас так далеко от центра, потому что где-то в этой глуши, почти лишенной цивилизации коротал свою отставку бывший сотрудник КГБ. Тот, который не решился ликвидировать напарника из иностранной разведки. Не смог быть первым. Облажался, подставив, таким образом, подножку тем, кто пытался догнать и перегнать загнивающий капитализм. По своим каналам Соло удалось узнать, что Олега, бывшего координатора Курякина, перевели в другой отдел, а самому Илье грозили сперва трибуналом, потом тюрьмой. Затем его просто отстранили от дел, бросив в спину, мол, каков отец – таков и сын. И раз уж он настолько размяк, его екс-напарником займутся более хладнокровные сотрудники. Зачем тратить на бывшего спецагента пулю или казенные харчи? Пусть доживает свой век в той дыре, в которую заполз, авось сам загнется от тоски или окончательно одичает. И вот, спустя время и расстояние, использовав все свои шпионские навыки и ухищрения, не без помощи связей, конечно, Наполеону удалось найти скромное жилище «Большевика», а его самого во дворе голого по пояс с топором в руках. Илья, сосредоточившись на полене, одним мощным ударом колол его надвое потом еще на половину, отбрасывая куски в сторону, хотя в запаснике дров было на несколько месяцев вперед. – Решил весь лес перевалить, отшельник? – в своей манере спросил Наполеон, обнаруживая себя. – Или намечается большой пионерский костер, который будет видно аж в Москве? – спешно добавил он, подходя ближе и глядя, как дернулось похудевшее жилистое тело, а почти безжизненный взгляд обрел смысл, затем – неверие, уставившись на Соло. Может, ему мерещится? Говорят, физический труд облагораживает человека, а Илью он, похоже, отупляет. Иначе, как объяснить присутствие Наполеона здесь? Всегда элегантного и гладковыбритого Соло с тонким шлейфом дорогого одеколона, одетого сейчас в костюм бородатого геолога/туриста, от которого несет костром, терпким мужским потом и усталостью. – Курякин, это на самом деле я, – стал заверять его Наполеон, – так что не стой застывшим изваянием и опусти топор, а то ведь метнешь еще в меня, Чингачгук хренов. – Дурак ты, «Ковбой»! – облегченно выдыхает Илья, всаживая топор в колоду, – Мое руководство грозилось тебя убить! Как ты вообще здесь оказался?! – Ну, оно ищет Наполеона Соло где-то в Европе, пока скромный турист/геолог ведет разведывательную операцию прямо у него под носом. Вряд ли эти угрозы имели почву. Ну зачем я им? Сам посуди, я для КГБ – слишком мелкая сошка. И потом, Илья, где твоё русское гостеприимство? Накормить, напоить, спать уложить? Целоваться будем? – интересуется американец, разводя руки в стороны. На самом деле он чертовски нуждается в мытье, чистой одежде и отдыхе. Личным психологом Курякина Соло станет после того, как получит минимум необходимого, ибо напарника, а он все еще считает Илью таковым, нужно срочно выводить из депрессии, вдохнуть в него веру в себя, в их крепкую дружбу и взаимовыручку, а не в светлое будущее коммунизма. Не стоит ставить на себе крест только из-за того, что тебя попёрли из органов. Могут еще вернуть, «Большевик» – толковый малый. – Ты тут надолго? – интересуется Илья, начиная по привычке хмуро сканировать местность на предмет хвоста. – Что, уже надоел? Денька на два, на три. Надо было убедиться… – Идем в дом, – прервал его Илья, зашагав в сторону одноэтажного деревянного строения с печной трубой. В одинокой берлоге Курякина оказалось светло и чисто. Накормив Наполеона отечественной тушенкой и, напоив чаем с травами, Илья, как радушный хозяин, устроил своему иностранному другу настоящую русскую баню. Лежа ничком на деревянной скамье и позволяя Илье охаживать свой зад и спину березовым веником, Наполеон готов был признать, что ничего подобного ранее не испытывал. Куда там турецкой хаммам или тайскому массажу. Тело Соло стало не только чистым, казалось, оно светится изнутри, звенит, как струна, набираясь жизненной энергией. В самом месте, действии, неприкрытой наготе обоих было столько чувственной эротики и скрытого желания, что американцу захотелось послать к чертям усталость и всякого рода условности. Руки так и чесались привлечь русского к себе, скользнуть ладонями по разгоряченному влажному телу, впиться губами в губы, лишая кислорода. Вместо этого Наполеон лишь плотнее вжался в лавку, попросив Илью поддать жару. Пусть хлещет. Пусть выпустит пар и простит себе всю беспричинную вину. Пусть исполосует свежим веником все тело Соло, лишь бы Курякин перестал жрать себя поедом и считать свою жизнь никчемной. Пусть отдаст эту боль, Наполеон ее примет и стерпит, лишь бы вновь увидеть в глазах друга ту самую знакомую ему искру. Три обещанных дня пролетели незаметно и, проведя их вместе с Ильей, Наполеон должен был согласиться, что не сравнил бы их с полноценным отдыхом на лучшем европейском курорте. Эти дни и ночи стали для него бесценными и, судя по всему, для Курякина тоже. Лежа бок о бок на широкой кровати и, вслушиваясь в ночную тишину, каждый еще долго не мог уснуть, делясь воспоминаниями из прошлого и несбыточными мечтами. Но многое так и осталось невысказанным и то, что хотелось сделать (из-за робости, сдержанности либо нежелания давить) так и не зашло дальше утреннего пробуждения в обнимку, когда твое тело уютно гнездится в теле напарника, и ты ощущаешь спиной мерно бьющееся в груди сердце. В один из последних вечеров в руках Ильи, словно по волшебству, оказалась гитара. – А ты полон сюрпризов, «Большевик», – удивленно выдавил Наполеон, следя за тем, как сильные пальцы скользят по грифу и настраивают инструмент на нужный лад. – А цыгане с медведем будут? Поймав от русского легкий намек на улыбку, американец чуть не подавился глотком воздуха и очередной репликой, когда услышал зычный баритон Курякина, идущий из самых потаенных уголков его многогранной души. Слабый электрический разряд необъяснимого удовольствия стал волнами пробегать по тренированному телу Соло, заставляя встать дыбом каждую волосинку. Это была не просто старинная русская песня, каждое слово которой он отлично понимал. Это было откровение, пусть завуалированное, но все же полное тоски и горечи признание Ильи, адресованное ему – Наполеону Соло. И глядя сейчас в глаза Курякина, американцу почему-то показалось, что данное исполнение очень похоже на прощальный подарок, последнюю гастроль артиста, перед тем как тот окончательно уйдет со сцены жизни. *** – Прощай, радость, жизнь моя, – попытался спеть Соло, понимая, что и в этом русский утер ему нос. Собственного слуха – ноль. – Что ты все-таки задумал, «Большевик»? – становясь серьезным, спросил Наполеон, взвалив на плечо рюкзак, собираясь совершить обратный марш-бросок до финской границы. – Хотел, чтобы в следующий раз, придя сюда, я нашел твой иссохшийся труп? – Нет, я… – Похоже, что хотел. Так вот запомни, приятель, я тебе не Париж, что бы меня увидеть, а потом счастливо сдохнуть. Не для того я проделал этот путь, чтобы позволить тебе… Короче, я тут взял кое-что ценное, – выдавил Соло, выуживая из кармана брюк те самые часы Курякина-старшего. – Зачем, «Ковбой»? – бросил Илья, глянув на напарника с непониманием и обидой. – Я и сам бы тебе их отдал… – Знаю, Ильюша, – оставаясь серьезным и произнося имя друга с какой-то щемящей нежностью, – я был бы очень этому рад. Но это совсем другое. Думаю, ты и сам догадываешься. Мне нужен прежний Курякин, верный и надежный друг с взрывоопасным характером и адским пламенем в глазах. – Как ты их нашел? – немного смягчившись, спросил Курякин, указывая на часы. – Забыл? Я же вор и взломщик, – с улыбкой ответил Наполеон, дико желая привлечь Илью в свои объятия и больше никогда не отпускать. – И я готов украсть звезду со Спасской башни, что бы расшевелить всё ваше КГБ, ибо нехрен такими ценными кадрами, как ты разбрасываться. Это они не подумав, Ильюша, сгоряча. Ты очень скоро вновь приступишь к своим обязанностям. Можешь считать мои слова пророческими. Так что, до встречи, напарник, – кинул на прощание Соло, отправившись в обратную дорогу. – Знаю, едешь без меня, – тихо пел Курякин, прослеживая силуэт друга до самого подлеска. – Знать один должóн остаться, – дико желая броситься вслед и уверенно зашагать рядом с тем, кто уже давно похитил основательную часть его сердца, кто снова подарил Илье желание жить.