architect of love

Jaiden, TheOriginals Джош давно привык жить в обличии вампира. А вот жить без Эйдана как-то не получалось. Прошло более пятнадцати лет, а он все еще хранил верность своему волку. И теперь, ощущая, как яд гибрида пожирает его сердце и разносится по венам, постепенно превращая тело в застывшую мумию, Росза немного боится умирать во второй раз, но уже окончательно. «Куда может отправится душа давно умершего человека? — рассуждает вампир, покидая физическую оболочку. — У таких как я бывает Ад или Рай?» Джош не успевает задать очередной вопрос, как странным образом оказывается в осеннем лесу с укатанной колесами дорогой, а ему на встречу едет знакомый автомобиль. Росзе кажется, что он вновь слышит стук собственного сердца и оно бешено разносит самую настоящую кровь по его телу, заставляя себя чувствовать как никогда живым. — Этого не может быть?! — не веря собственным глазам, выдыхает Джошуа, заглядывая в салон. — Эйдан, это ты?! — Садись, — добродушно бросает тот, сверкнув белозубой улыбкой и открыв дверцу со стороны пассажира. Джош все еще боится, что все это мираж, дымка, вымысел перед долгой дорогой в непроглядную вечность. Он присаживатся на сидение, опасаясь что-либо сказать, даже дышать, тревожась прогнать дыханием это чудное видение. — Боже, как же я по тебе соскучился, — тихо молвит, Эйдан, глядя на Джоша таким знакомым, влюбленным взглядом. «Столько лет! Боже, если бы я только знал, что все случится именно так, — подумал вампир, сливаясь в долгожданном поцелуе со своим волком, — то умер бы гораздо раньше». Hannigram, Hannibal — Ну же, не упрямься, Ганни, давай, открывай рот. Только одна ложечка и ты сразу улыбнешься. Помнишь, как в детстве? Что может быть лучше мороженого? — Мое детство не было таким сладким и ярким, как твое, Уилл. И потом... — Давай приходить сюда каждый день и ты будешь пробовать мороженное с разной начинкой, а потом скажешь какое тебе нравится больше всего. Не хочешь с ложки, иди попробуй эту вкуснятину с моих губ, — расплывается в улыбке Грэм, зачерпывая из стаканчика порцию, кладя ее в рот, потом аккуратно начиная целовать Лектера, проталкивая тому языком одного из мармеладных мишек. — Мне нравится подобная дегустация, — улыбаясь, тянет Ганнибал, слизывая с подбородка Уилла молочную капельку. — Но тут наверное столько химии и калорий. Если я буду есть это каждый день — стану пузаном. — Будем толстеть вместе. — Я серьезно, Уилл. Ты перестанешь меня любить, когда я стану круглым, как шар. — Это не возможно. — Полагаешь, мой метаболизм справится с каждодневной ударной дозой этого сладкого удовольствия, не давая мне поправляться? — Я имел в виду невозможно перестать тебя любить, вот как это — молвил Уилл, вкладывая в рот Ганнибала очередную порцию мороженого, теперь уже ванильного с разноцветной посыпкой, сцеловывая этот непередаваемый вкус с любимых губ. *** – С добрым утром, таинственный незнакомец. Я пока не знаю где ты, кто ты, чем занимаешься. Но однажды ночью я увидел прекрасный сон и тебя в нем. И теперь наравне со своими любимыми волками мне хочется рисовать тебя. Возможно, даже в большей степени. Рисовать твои глаза, губы, улыбку, кисти рук, в которых сквозит изящество и вместе с тем – сила. В тебе есть что-то звериное, мистическое, скрытое, как у матерого хищника, чьи любовь и доверие мне бы хотелось заслужить. Я нарисую кучу твоих портретов, всего лишь ссылаясь на сон, потом устрою небольшой вернисаж и привлеку массмедиа. И однажды ты войдешь в эту дверь с большой стопкой собственных набросков, где изображен я, и, улыбнувшись, скажешь: – Ну здравствуй, мой прекрасный незнакомец из сна. Egorovcest, RedSparrow Я могла быть для тебя кем угодно: племянницей, выдающейся балериной, твоей любимой девочкой, шлюхой. После смерти отца и ухудшившегося состояния матери я нуждалась в тебе и незримо простирала руки, словно увядающий цветок, лишенный воды и солнечного света. Я не хотела видеть тебя насквозь, лишь то, что ты сам захотел бы мне показать. Ты мог бы меня просто попросить, научить всему, что хотел во мне видеть. Лишь только ты один. Ты держал в своих руках хрупкую, фарфоровую статуэтку, семейную реликвию, которую не раз с гордостью выставлял на показ. Потом ты решил ее сломать и, собрав черепки, склеил по своему замыслу, пытаясь придать игрушке новые черты, превратив в марионетку. Ты разбивал меня снова и снова, отдавал на растерзание своим подчиненным и подкладывал в постель к зажравшимся извращенцам. Тот, кто должен был стать на защиту моих интересов, любить, как свою плоть и кровь, стал моим мучителем, не чувствовавшим ко мне ничего, кроме похоти и личной выгоды. Тебе не нравились моя хрупкость, целостность и чистота, ты хотел сломанную и вывалянную в грязи куклу с привкусом крови и горечи на губах. Сладко было целовать эти губы, дядя? Возможно, ты хотел большего от маленького воробушка, выпорхнувшего из-под твоего «заботливого» крыла? Я ждала от тебя всего нескольких искренних слов любви, мольбы о прощении, раскаяния – и тогда все могло бы сложиться для нас по-другому. Но твое сердце, как и уста, остались холодными и немыми. Ты сам не оставил во мне ничего хрупкого, Ванечка, как и выбора, равнодушно оборвав те родственные нити, что нас связывали. В огненном горниле твоего эгоизма и бессердечности я переплавила и отлила себя заново, став сильнее и крепче. Меня теперь не так просто сломать. Я – холодная, железная, закаленная. Попробуй, согни. Только что-то с треском разрывается в груди и распадается на миллион мельчайших осколков, когда раздается фатальный выстрел снайпера, и тот, кто мог быть для нее всем, падает замертво. Illeon, UNCLE – Детка, ты почему кашу не ешь? Невкусно, или тебя кто-то обидел? – Нет, папа Напи, просто нет настроения. – Ладно, – говорит Соло, откладывая скалку в сторону, – хочешь я сам тебя покормлю, как в младенчестве? – подходя к четырехлетней дочери и усаживая ее на колени. – А страшилку расскажешь? – Непременно, если ты съешь свой ужин, – обещает Наполеон, придвигая к себе тарелку с манной кашей. – Жил да был агент американской разведки, – ложку с кашей дочери в рот, – и послали его с тайным заданием в германское царство, вызволить оттуда прекрасную принцессу Габи. Вот проник наш шпион во дворец, нашел девицу-мастерицу, – еще одну ложку, – и вывел ее потайными коридорами к выходу. Там, в сгустившихся темных сумерках его поджидало нечто. Оно не успело схватить агента и принцессу сразу, потому со всей прыти побежало за их автомобилем. То, что бежало за машиной нашего агента, – придавая голосу убедительной паники и страха, – не было похоже на человека. Должно быть, это была усовершенствованная модель вражеского робота, одетого в коричневую куртку и серую кепку… – А зачем роботу кепка? – проглатывая очередную порцию каши. – Наверное, чтобы скрыть под ней две принимающие антенны, – продолжал Наполеон. – Машина прибавила газу, а нечто, включив ядерный ускоритель, догнало их почти тут же. Наш агент чуть в штаны не наложил, глядя, как это грозное чудовище попыталось остановить машину, схватив за крышку багажника, отрывая ее с мясом. – А что было дальше? – спрашивает малышка, с круглыми от ужаса глазами. – А дальше, – ссаживая дочь с колен, – кашу ты доела, так что быстренько помоги мне пельмени долепить, скоро папа Илья с работы придет. Спустя время раздается щелчок дверного замка и уставший, голодный Курякин предстает перед семейством. – Привет, Ильюша, – щебечет Соло, начиная хлопотать над ненаглядным мужем. – А я тут дочке историю рассказывал, как мы с тобой познакомились. Что это была любовь с первого взгляда, – замечая хмурый взгляд напарника, добавляет, – тебя и тут КГБ достал? Ну и длинные же у него руки. – Настроение ни к черту, – цедит Курякин, затем, чуть смягчившись, обнимает дочь, беря ее на руки. – Папа Илья, а ты сядь к папе Напи на колени, – простодушно предлагает девчушка, – он покормит тебя пельмешками и расскажет про злого робота-монстра с рожками на голове, который бежал за машиной американского агента, а потом разорвал ее на куски вместе с пассажирами. *** – Ты что, трескать сюда пришел? Сколько можно, Соло? – сквозь зубы цедит Курякин, глядя на своего напарника. – Мы же на задании, а у тебя рот не закрывается. – Между прочим, во французском посольстве, – уточняет Наполеон, продолжая набивать рот, – а тут отменная кухня. – Ты что, с голодного края? А я-то думал, что это СССР считают страной, в которой обыкновенному человеку почти нечего кушать. – Ешь, пока дают, Ильюша. Тут продукты не считают и, в отличие от тебя, в рот не заглядывают. Думаешь, я не знаю о твоих мизерных командировочных в валюте, которыми тебя снабдило КГБ? Ну что ты на них сможешь позволить? Ван кофе и ту булочка? А бутерброд дорого – плиз его нафиг? – Я вообще стараюсь вашего западного ограничить… – Да что ты? А кто тогда исступленно закатив глаза от удовольствия вгрызался в гамбургер, которым я угостил? – Хватит трескать, говорю! Лучше вспомни одно из заданий на заводе Винчигуэрра! Как на нас напали, а мы отбивались как могли! Как ты потом оказался в кабине грузовика, а я стал тонуть! Вот что ты тогда делал, а?! Молчишь?! – Нет, просто рот едой занят. – Я шел ко дну вместе с обломками лодки, а ты, ненасытная скотина, в это время жрал чужой ужин! – Мне надо было подумать: спасать тебя, Курякин, или не спасать, – тщательно прожевав, ответил Наполеон. – Я когда сосредоточенно думаю – ем. И еще один немаловажный плюс, – подняв вверх палец, – я не поправляюсь. – Я вообще не понимаю, как в такой момент можно было лопать?! Что, пытался заглушить куском итальянского сэндвича внутренний вопль совести, чтобы она подавилась и заглохла?! – Но потом я все-таки тебя спас, и это был самый красивый и романтичный момент той операции. Кстати, ты будешь есть своих улиток в чесночном соусе и лягушачьи лапки? – Конечно же нет! Хочешь бессонную ночь и мою обнимку с унитазом?! – И то верно, – соглашается Соло, сгребая французские изыски с тарелки Курякина в свою, – портить такое блюдо. Боже, благодарю тебя за все, что я сегодня съел и собираюсь еще, – на миг сложив ладони в молитвенном жесте. – Пусть все это как можно скорее переварится и выйдет естественным путем. Queliot, TheMagicians — Вау, Эл, ты только посмотри, кто здесь! Сколько симпатичных девчонок и парней! Привет, котятки! — с придыханием произносит Колдуотер, посылая манящую улыбку. — Кью, малыш, кроме нас здесь никого нет. — Я, кажется, вижу Марго... — Я тоже за ней скучаю, детка. И потом, если там кто-то и есть, не стоит так соблазнительно прогибаться в спине и вилять передо мной своей аппетитной попкой, а то, боюсь, мы снова придадимся разврату, вместо того, чтобы сложить этот гребаный пазл. — Мы никогда его не соберем. Порой мне кажется, что я схожу с ума, Элиот. Сколько мы здесь уже? Месяц? Год? Вечность? — Мы здесь одни, вместе, делаем друг другу хорошо, попутно пытаясь пройти очередной квест... — Я знаю.. — Только не говори, что тебе это не нравится, Кью. Что ты об этом не думал. Что есть место, наш персоналный Эдем, где можно прожить всю жизнь до самой старости. — Ты прав, Эл. Но этот чертов пазл... В нем явно чего-то не хватает. — Иногда, прежде чем что-то найти нужно что-то потерять, — с необъяснимой тоской в голосе произносит Вог, после чего привлекает Квентина к себе. — Ты сложишь его, обещаю. А пока, сладкий, предлагаю сделать небольшой перерыв, — игриво и ласково покусывая Кью за ухо, — и приятно провести время. Gredence, FantasticBeasts Они не виделись несколько лет, но Грейвс не собирается торопиться. У них катастрофически мало времени, всего сутки, но Криденс еще в первое их рандеву усвоил и признал тот факт, что нетерпение и спешка лишают долгожданную встречу и близость остроты и чувственности. Сперва ужин и увлекательная беседа о событиях прошедших лет. Не придавая особого значения содержимому тарелок и бокалов, оба с нескрываемым интересом наблюдают за изменениями, произошедшими за это время в их внешности, мировоззрении, предпочтениях, прислушиваясь к собственной гамме чувств. Она стала ярче, выразительнее, вытеснив на время тоску и печаль из-за вынужденной разлуки. После, поднявшись в номер, Персиваль мучительно долго лишает любимого мальчика его одежды, сдабривая эту пытку изощренной лаской. Он жадно вдыхает запах юноши, словно изысканный аромат экзотического цветка, запутываясь пальцами в густых смоляных локонах. Затем неторопливо смакует его поджарое тело, как выдержанное вино, пьянея от удовольствия и предвкушения того, что очень скоро Кри будет стонать и извиваться в его объятиях, умоляя быть ближе, глубже, ненасытнее. Эта ночь не для сна. Она для единения душ, сердец и тел. Для восторженного созерцания меркнущих на небосклоне звезд, что видны из широко распахнутого окна, в проеме которого так привычно стоять в обнимку и встречать незабываемый рассвет в Париже. У Криденса с Перси есть еще несколько часов, но они уже скучают друг по другу, снедаемые предстоящей разлукой и чудовищной возможностью никогда не встретиться снова. Не вернуться в этот отель, из окон которого открывается замечательный вид на Эйфелеву башню, живописную avenue Anatole France, где каждый оставил свое сердце.