architect of love

У каждого человека есть слабости и, будучи заместителем директора СВР Российской Федерации, Иван Егоров был на 99 процентов уверен, что очень тщательно скрывал свои. Именно с этих соображений он не заводил собственную семью: жену, детей, чтобы через них его не смогли достать шантажом и угрозами ни чужие, ни свои. Егоров уже давно нацепил на себя маску серого кардинала, а сердце заключил в железобетонную броню, зорко следя за тем, чтобы та не давала трещину. Но как росток стремящийся к жизни и свету, эту толщу отчуждения удалось пробить хрупкому и прекрасному созданию по имени Вероника. Она была его племянницей, его маленькой девочкой, куколкой, с возрастом превратившейся в экзотическую бабочку. Ника была его тайной любовью: грешной, запретной, но такой сладкой и влекущей. Ивану стоило еще тогда, после смерти старшего брата устроить матери Вероники фиктивный брак с каким-нибудь иностранцем, отправив обоих на ПМЖ заграницу. Надлежало тут же отсечь все связи и концы, а затем прижечь их, чтобы скорее зарубцевались и больше не кровоточили. Он бы любил свою девочку на расстоянии с неменьшей силой. Но свой шанс остаться неуязвимым Егоров так и не использовал, полагая, что с его должностью чаша сия не коснется губ племянницы. Уже тогда на премьере очередной балетной постановки фраза одного из вышестоящих генералов или магнатов «хороша чертовка» прозвучала для него колокольным набатом, звонящим по покойнику. Его девочку хотели жестко поиметь, пожирая похотливым взглядом. Где он совершил ошибку? Как посмел допустить, чтобы эту его слабость могли разглядеть и использовать против него же, подметив в его высказываниях далеко не прокремлевские лозунги? И теперь прикрываясь интересами государства, кто-то решил действовать за его спиной из личных соображений. Иван четко понимал, что механизм запущен, и эта машина с легкостью проглотит таких неподготовленных, как Ника, просто перемелет и выплюнет кости. Веронику заметили, и ему уже не было смысла ходатайствовать за племянницу перед руководством, поскольку он прекрасно знал их ответ: – Егоров, в нашей работе нет родных и близких. Есть СВР и четкое выполнение ее приказов. Что ж, ему оставалось собрать все силы в кулак и постараться сыграть свою роль до конца. Попытаться быть внешне собранным, холодным и циничным чиновником высшего звена, не подавая виду, что душу в тот момент чудовищно жгло, будто кто кислоты влил. Как же он себя казнил и внутренне агонизировал оттого, что являлся правой рукой системы ломающей именно это хрупкое тело и очерняющей эту невинную душу. За то, что был сторонним наблюдателем для того, кто считал Егорова своей защитой и опорой после смерти отца, кто был его кровью и плотью. Ивану давно стоило вспомнить, что он в первую очередь офицер и поступить соответствующе – пуля в висок и дело с концом. Сперва ей, а потом себе. Вместо этого он был взвинчен до предела и натянут как струна, сжимал кулаки до побелевших костяшек, а зубы вдавливал в челюсть, безмолвно умоляя: «Прости меня, милая! Терпи, девочка, не сдавайся! Я знаю, ты сможешь!» Если он сейчас сорвется, проявит малодушие/милосердие, заступится за Нику, перестав подчиняться приказам, что потом будет с НЕЙ?! Спустя время Вероника уже не плакала, не кричала от боли и не взывала о помощи. Плотно сжав окровавленные губы, она глядела на родного дядю диким, израненным волчонком, адресуя ему немые проклятия. И каждый полный горечи и ненависти фантомный посыл напалмом взрывал его внутренний барьер, острыми осколками арматуры прошивал нутро, делая каждый вдох адски мучительным. У Егорова было достаточно времени, чтобы все это вспомнить и переосмыслить, пока его под конвоем вели на место обмена. Воссоздать в памяти тот единственный поцелуй между ними: холодный и расчетливый со стороны Вероники, словно та хотела испробовать на Иване свои чары, играя теперь по правилам СВР; и его поцелуй – полный скрытой чувственности, страсти и нерастраченной любви. Поравнявшись с ней, Егоров внутренне ликует и гордится: ведь его девочка смогла, перехитрила всех, превзошла собственного дядю, выставив его агентом ЦРУ. Но в тоже время он испытывает страх, не за свою жизнь, нет. Система, на которую он столько лет работал, не прощает предательства на таком высоком уровне доступа. Они оба сейчас под прицелом и Иван понимает, что уже не жилец, просто… Просто до жути хочется прижать Веронику к груди, шепнуть запоздалое «прости» и всего на миг перед смертью припасть к ее губам. Но руки скованы, а каждое резкое движение – это выпущенная из снайперской винтовки пуля, что может запросто прошить тела обоих. Потому Иван решается всего лишь на последний пристальный взгляд и почти отеческий поцелуй в висок. – Ника, – выдыхают губы, прежде чем мозг взорвется жгучей болью и Егорова накроет непроглядная темнота. Но сквозь вязкую толщу он так отчетливо слышит этот надрывно-фантомный крик ее души: «Прости меня, Ванечка! Как я простила тебя!»