Когерентность

I'm hanging on your words, Living on your breath, Feeling with your skin. Will I always be here? Depeche Mode

      Застыв на коленях у кровати, Лэй Юн с минуту собирал воедино происходящее. После слов леди Ран в его груди болезненно жгло.       Ему было страшно.       Страшно признать: он хотел, чтобы Дерек не выжил. Исчез. Закопать — и дело с концом. Хотел как прежде — спать до упора, мерить дни чашками чая, неделями не выходить за порог, не отвечать на звонки, вылечить свою рану — и чтобы в его кровати никого не было. Никаких треклятых умирающих людей. Никаких проблем с властями, с Сепарационным декретом.       Минуты текли в омертвелой тишине. Юн с болью осознавал: как бы ни хотелось спрятаться за статной тысячелетней спиной, выбор именно за ним. Его право. Леди Ран лишь укрепляла эти мысли своим терпеливым, будто бы понимающим молчанием.       Чёрная грязь под отросшими ногтями треклятого беззащитного человека.       Нет… Юн не позволил бы никому выбирать.       А Дерека наверняка ищут и ждут. Семья. Возможно, девушка или даже ребёнок.       Мысль больно кольнула. Он обвёл взглядом свою комнату. Старое фото у кровати: он рядом с сестрой. Всегда похожие словно близнецы, несмотря на разницу в десять лет. Вот только взор её на снимке уже отмечен тем особенным, голодным блеском. Жажда. Проклятие эхилай. Давно это было…       Теперь на ножках той софы на фото — густая бахрома пыли. Ковёр потускнел и истёрся. Карманный фонарик забыт в углу у комода: Юн как-то раз искал упавшее на пол кольцо… Тот самый перстень, который он затем продал. Прошлой зимой.       А он и не замечал.       Не заметил, как всё остановилось.       Со смертью Дерека, вместе с липким страхом неизвестности ушло бы и призрачное ощущение, неопознанное, неназванное. То, что пробегало нервным ознобом по спине, толкало на нездоровый риск. А ведь с виду — обычное дело: столько лет тысячи встреченных им жизней нуждались в исцелении.       В исцелении, а не в нём самом.       Сейчас — иначе.       — Так не пойдёт, — наконец выдал Юн. — Мы должны его спасти.       Ран Кле Хинн аккуратно подошла ближе.       — Нет в мире лекаря, которому бы я доверила такую тайну. Но не только поэтому я не могу забрать его в свою клинику. Юн, никакая интенсивная терапия здесь не имеет смысла. Ни один реаниматолог его не поднимет. — Её слова вполне могли сойти за попытку утешить. — Всё дело в голове мистера Коннери, в «Акеменате». Я могу лишь рассказать, что мне известно.       — Да. Об акемах. С вашего разрешения, с моими генами разберёмся потом.       Ран Кле Хинн присела на край кровати. Медленно и тщательно подбирая слова, она с видимым усилием извлекала знание из глубин своей памяти. Ничего конкретного, поверхностные сведения, но они хотя бы что-то проясняли. Юн впитывал информацию, не упуская ни слова, всё больше убеждаясь в верности своих догадок. Древняя подтвердила: шанс того, что пассивные носители «Акемената» могли уцелеть в геноциде жрецов, был. Хоть и выращенные в неволе, они были простыми людьми. В конце концов, кто-то мог укрыть их намеренно.       Она также сказала кое-что о последствиях активации. Ничего хорошего: те, кто смог пережить кризис, теряли рассудок. То, что получал хозяин, властью назвать было сложно, ибо то была власть над недееспособным калекой. До стабильных результатов оставались ещё десятилетия исследований и опытов.       Тревога разъела почти все чувства Юна, но ощущение, будто Ран Кле Хинн лично участвовала в этих разработках, только усиливалось.       Он так и остался сидеть на полу, держа Дерека за руку, холодную и сырую — как его собственная. Как вышло, что все возможности его дара враз оказались бесполезны? Он видел сбои в работе органов, кровоизлияния в тканях, давнюю травму сустава, а главной проблемы решить не мог. Но, потерявший много чужих жизней, в грядущую смерть этого нежданного пациента Юн верить упорно отказывался.       И он не до конца понимал себя, какой-то важный мотив ускользал, но на самоанализ не было времени.       — Модификация заложена в геноме и привита в течение жизни быть не может. Она пытается настроить мозг человека на своего рода связь с комплексом квантовых машин под Ана Нахени, о которых я уже рассказывала. А через них — с носителем генов Има, в нашем случае это... Ты, — она прошлась острым взглядом по собеседнику. Тоже сомневалась. — Связь, как ты видишь, патологическая. Принцип работы «Акемената», как же его описать… я бы сказала, есть отдалённое сходство с возбудителями нейродегенеративных болезней.       — Что? Прионы?       — Они самые.       Юна будто ледяной водой окатило.       — Стоп. То есть, — он оскалился, обнажив клыки, — вы хотите сказать, этиотропной терапии нет. — Не в силах сдерживаться, он стукнул тумбу кулаком. — Иммунного ответа нет. — Ещё удар. — И эта дрянь спала в нём с рождения, а после активации напала на нервные клетки.       — Что-то в этом роде, — развела руками Ран Кле Хинн.       — Это полное дерьмо! И процесс нельзя обратить?       — Думаю, можно, пока не пройден гемато-энцефалический барьер.       Юн поморщился.       — Значит, нельзя…       Он поднялся на ноги и беспокойно заходил по комнате. Кипящий гнев чередовался отчаянием, каждую минуту — новая фаза. Что-то во всём этом не сходилось. Они оба могли ошибаться, кардинально ошибаться. Недоставало множества деталей.       Ран Кле Хинн чего-то не договаривала. Почему она так легко приняла эту точку зрения? Разве в подобное можно легко поверить? Почему она вообще отменила свои дела ради… ради того, что даже не было озвучено? Он ведь ничего не объяснил при звонке. Не говоря уже о том, что эхилай-полукровка никак не мог быть Има.       Она что-то знала. С кровавой историей его познакомили не случайно.       Юн резко остановился. Он тоже имел право знать!       — Леди Ран, — он почти зарычал. — Почему вы согласились прийти?       Она выпрямилась и вернула ему взгляд. Спокойный, горделивый взор древних владык. Юн не стал отводить глаз: в эту минуту он был крайне зол.       — Кхир. Тень Луны. Има считают, что во время затмения солнца само прошлое нисходит к нам из безвременья. Ушедшее касается живущих и направляет наши руки. После Исхода высшие жрецы Има взяли себе это имя как обещание вечной памяти о Схирисе.       Юн хмурился, сбитый с толку внезапной сменой темы. Ран Кле Хинн продолжала.       — В тридцатую ночь изумрудной луны явилось полное затмение, видимое только с обратной стороны планеты. Во втором часу ночи по времени Оннес Тада тень Луны прошла ровно над древней столицей Има.       — Над Ана Нахени… Тридцатая ночь… «Истерлен», — прошептал Юн.       — Впервые за девятьсот тридцать лет. Такие события не проходят бесследно. Юн, я была готова сюда лететь, ведь прошлое, возможно, коснулось тебя. Ты сам это сказал.       Она снова его запутала. Слишком невероятно, чтобы быть правдой. Хотя и эти затмения отлично подходили к сегодняшней ночи, облекая в сакральность весь этот бред. Абсурд со связностью паранойи.       Юн растерянно смотрел то на Ран Кле Хинн, то на Дерека.       На умирающего Дерека.       Тот содрогнулся всем телом и открыл глаза.       Юн тут же оказался рядом, позвал по имени. Повёл рукой над лицом — без толку. Лишь зрачки расширялись, попадая в тень ладони. Черты лица заметно заострились. Очень дурной знак. Вглядываясь в невидящие серо-зелёные глаза, Юн надавил ногтем на болевую точку на пальце Дерека, проверяя реакцию.       Тот шумно вдохнул, продолжая смотреть в пустоту. Холодная ладонь даже не дрогнула.       — Интересно, — хмыкнула Ран Кле Хинн.       — Всё плохо.       — Позволь мне, — она коснулась руки Дерека и повторила проверку.       Юн открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же забыл, что: Дерек запоздало, но заметно отдернул руку прочь от пальцев Ран Кле Хинн. Так где были его рефлексы мгновение назад?       И это внешнее — только верхушка айсберга. Глубинный процесс, каким-то образом перекраивающий психику Дерека Коннери, был чудовищным. Никому не пожелаешь.       И уж никак не этому хрупкому человеку, кто дошёл, смог дойти — страшно помыслить даже, из последних сил, истощённый — дойти к целителю, что помочь не в силах. Не тому, чьи глаза почти не моргали, расфокусированные, пугающе тёмные в полумраке спальни.       Не тому, за чьим угасанием, за чьей грядущей агонией наблюдали, как за лабораторной мышью, двое кровопийц — высшая раса, чего уж там.       Юн нервно притопывал ногой. Он понимал, что без своей почтенной гостьи не усидел бы на месте.       Так, как сидел сейчас.       Призвал бы на помощь всех знакомых. Пусть натворил бы бед, но не усидел. Ран Кле Хинн удерживала его этим своим авторитетным, бессердечным и одновременно очень несвойственным ей бездействием.       И широко улыбалась.       — Невероятно.       — Все настолько… фундаментально? — он начал отсчитывать призрачный пульс.       — Подчинение акемы абсолютно. Ты можешь его хоть ножом резать, он не дёрнется. Даже вне сознания.       Юн замер, позабыв счёт, его лицо вспыхнуло. Болезненное желание спасти от смерти, сочувствие и что-то ещё, вгоняющее то в жар, то в дрожь, смешивались с ужасом, отвращением и смятением, и этих чувств было слишком много для него одного.       Он уходит. Смирись.       Он схватился за голову, он хотел, чтобы всё прямо сейчас стало просто, чтобы всё закончилось. Чтобы это не заканчивалось никогда.       — Как же всё оказалось сложно, поверить не могу… А сначала я наивно подумал, что поможет переливание крови.       Замерев на мгновение, Ран Кле Хинн резко вскинула голову, в глазах полыхнуло золотое пламя.       — Точно! Вколи ему.       — Вколоть что? — не понял Юн.       — Крови своей вколи.       — Но… — Юн окончательно запутался, — это же моя кровь сотворила с ним, — не находя слов, он выразительно указал на кровать, — это.       — А кто тебе сказал, что всё идёт верно? — улыбка леди Ран превратилась в хищный оскал. — Кто сказал, что сотворила твоя кровь, а что — её отсутствие?       Очередной абсурд, но в бездну все раздумья.       В пакете шприц на десять. Больше — нет.       Спустя минуту Юн торопливо объяснял, нет, скорее, напоминал Ран Кле Хинн принцип забора крови. Второй раз не пришлось.       — Им вводили кровь Има? Об этом что-то известно?       Золотые глаза напряжённо сузились, наблюдая, как поршень затягивает багровую жидкость в цилиндр.       — Мне — ничего. Увы.       Десять кубиков, сказала она, всё решат и так.       — Если он умрёт сейчас?       — Я всё утрясу.       Голова предательски кружилась — невиданный для целителя симптом.       — Это всё — безумие, леди Ран. От начала и до конца.       Игла вошла в бледную вену быстро, скользяще легко.       — И я не верю, что он мог сам найти меня. Его кто-то привёл. Или что-то.       — Когерентность.       Руки целителя не имеют права на дрожь.       — Немыслимо.       — Немыслимо, — согласилась леди Ран.       Он потянул за конец жгута. Сейчас.       — Ну что, я… — он обернулся за решающим кивком, за поддержкой, но осёкся.       За спиной никого не было.       Лэй Юн зашипел, давясь бранью, и надавил на поршень. Три удара пульса в висках — и хриплый вдох разорвал тишину. Дерек выгнулся в крутую дугу — вот-вот, и переломится, затрещала ткань простыни, зажатая в его кулаке. Левом.       Правая рука его с невероятной, буквально безжизненной покорностью оставалась в ладони целителя, а тот, с окончательно побелевшим от ужаса лицом, продолжал медленно вводить густую кровь, тяжело текущую через тонкую иглу. Юн звал госпожу Ран Кле Хинн, громко, не боясь потревожить соседей, но она не возвращалась; он проклинал всё сущее, белобрысую сволочь в парчовом жилете и Дерека, пропади он пропадом, Кири.       Пустой шприц он швырнул на тумбу, согнул руку Дерека в локте и навис сверху, касаясь его щеки, умоляя сказать хоть слово, зовя по имени — опять по тому, второму.       Взгляд, затянутый могильным туманом, стал самую малость, но осмысленным; Дерек шевельнул пересохшими губами, чтобы что-то ответить, но снова со стоном изогнулся, тяжело дыша, заваливаясь на бок, закрывая глаза.       Приходил в сознание.       Юн выругался ещё раз и помчался искать Ран Кле Хинн, сомневаясь, что она ещё в доме.       Но, успев сделать всего пару шагов, он наступил на так и не завязанный шнурок от манжеты штанов, взмахнул руками в попытке удержать равновесие и влетел в дверной косяк, ободрав плечо и без того больной руки.       Злые слёзы брызнули из глаз. Юн съёжился на полу, скуля от боли и досады. Дыша глубоко и шумно, он с трудом вновь поднялся на ноги, обернулся и оцепенел.       На краю кровати на коленях стоял Дерек.       Склонив голову, недвижный как мертвец.       Волосы ниспадали ему на лицо, и тем страшнее был чёрный взгляд исподлобья, сокрытый от тусклого света ламп.       Голод, которым от него разило, был сравним с тяжелейшей жаждой крови.       Лэй Юн мигом забыл об ушибе. Он хотел бежать прочь, но не мог. Не мог шевельнуться, до безумия боясь, что фигура, застывшая на кровати, тоже двинется. Не мог крикнуть, будто зная, что никто не услышит, что в мире остались лишь они двое.       Он.       И его акема.       Где-то снаружи наступал рассвет, неся с собой слабость, отбирая дар до захода солнца.       Упрямо глядя в глаза парализующему животному страху, на негнущихся ногах Юн прошёл свои пять шагов навстречу, сквозь воздух, вязкий, как кровь в том шприце.       Ныне пустом.       Словно не чувствуя боли в повреждённой руке, он схватил Дерека за горло и жёстко вздёрнул вверх.       Заявляя право.       Он не знал древнего языка, не знал, что же значат три слога, звучащие как приговор. Но под пальцами тяжело бился пульс, Юн впитывал его ритм кожей, читал каждый гулкий, зовущий удар. Сам Дерек в один миг стал другим: гибким, текучим, изломанным, низведённым к нулю — и это всё объясняло. Теперь Юн знал: стоит сжать ещё сильнее, и безвольно висящие руки не взметнутся в защиту от смерти, о нет, а глаза — бездонные, чёрные, так и будут смотреть — жадно, до самого конца.       — Кири.       Сдавленный ответный стон стёр границы между их телами, и, кажется, опираясь коленом о кровать, Юн рывком усилил хватку, сбивая хриплое дыхание, оставляя гематомы под челюстью, и провёл языком по иссушенным голодным губам.       Пространство искривлялось и плыло, и Лэй Юн чуть не потерял опору от острого, кипящего сумасшествия, когда зарылся свободной рукой в спутанные волосы Дерека. Тот отвечал Юну всем собой, откуда только силы взялись в истощённом теле? Его чувства били Юна наотмашь, выпотрошенные, вырванные будто из самого его нутра с корнями — кровоточащими обрывками аксонов и дендритов.       Стиснув зубы, еле удерживая себя в руках под этим натиском, Юн протащил Дерека обратно, к изголовью кровати, всё ещё держа за горло, мягко, направляя, и накрыл собой, успокаивая и поминутно срываясь сам, приказывая остановиться. Обоим.       Спустя минуты или часы Дерек провалился в глубокий сон; Юн заставил себя встать и направился вниз, шатаясь, еле попадая ногами в ступеньки, неуклюже вытирая липкие пальцы о штанину.       На диване в гостиной, как ни в чём не бывало, с пакетом печенья и чашкой чая сидела леди Ран Кле Хинн.       Не говоря ни слова, Юн подошёл к ней, весь измятый, взлохмаченный — плевать — и тихо сел рядом, прижимая к груди клетчатую диванную подушку.       Он был выжат, опустошён до последней капли, и Ран Кле Хинн поддержала его молчаливое откровение. В гробовой тишине летнего утра лился их немой диалог, невозможный — и в то же время естественный, как и всё произошедшее этой проклятой ночью.       И когда Юн вновь нашёл в себе силы для слов, резонирующий перезвон его мыслей сжался до одной единственной фразы, а после неё остались лишь бессилие и пустота.       — Что же мне теперь делать?