Besos para golpes

      Утро - пора надежд для любого, но только не для нее, затворницы Роландовой башни. Какая же эта мука - знать, что день этот принесет лишь страдания! Но ни щедрое подаяние, ни теплый кров не смогут уменьшить их ни на толику. Покаяние - ее единственное прибежище.       По утрам Пакетта, как ее раньше звали, обычно пыталась вспомнить, какой по счету день был вчера, чтобы прибавить к нему еще один и понять, сколько дней она не видела свою дочь. Но она давно уже сбилась и терь могла только гадать... Ее душа так часто парила так далеко отсюда, но никак не могла окончательно оторваться от грешной земли, будто что-то ее все еще держало здесь. А как она хотела предстать перед Богом и покаяться перед Ним, чтобы тот наконец увидел, как долго она искупала свою нечестную жизнь. Тогда она наверняка соединилась бы с малюткой Агнессой там... Но впадая в транс, Гудула не замечала течения времени, день или ночь - она не задумывалась над этим. Действительно, зачем ей солнечный свет, когда вся жизнь - тьма? Единственное, о чем она осмеливалась просить Бога - это о том, чтобы он облегчил ее страдания и поскорее забрал к себе. Теперь Гудула не могла сказать, сколько точно времени прошло с тех пор.       Так проходили тысячи дней, для нее же проходили тысячи лет. Еще пару часов - на услышит визг какого-нибудь маленького ребенка, чья мать пройдет мимо ее башни. Казалось бы, что может быть тягостнее еще раз вспомнить об утрате, но Гудула и так помнила о ней каждое мгновение. Закрывая глаза, она представляла, будто она в Реймсе, а на улице плачет малютка Агнесса, которую он дала на минуту подержать соседке, и малышка разревелась, проснувшись и не найдя рядом матери. Агнесса всегда плакала, стоило матери только на минуту отойти прочь, поэтому Пакетте всегда приходилось ждать, пока она уснет, прежде чем ненадолго отлучиться. Воспоминания того недолгого, но счастливого времени, проведенного вместе с дочерью, Гудула лелеяла в своей памяти. Размытый годами образ малютки и розовый башмачок - это были единственные ее сокровища. Отнимите у нее хлеб, кров, воду - но только не их! Нет, маленькая Агнесса всегда сторонилась чужаков и не давала взять себя на руки даже соседке. Как должно быть она горько плакала, когда эти ведьмы вытащили ее из своей колыбели? Нет никого более беззащитного, чем младенец, вырванный из рук матери! Как же они сделали это так быстро? Не обошлось без их колдовских снадобий, которыми они одурманили малышку! Но она не могла плакать вечно, они заставили ее замолчать! Красная пелена вновь и вновь застилала глаза женщины, когда перед ней возникали безобразные рты цыган, пожирающих ее дитя. Но она не могла даже в полной мере вообразить себе столь ужасную сцену, отчего в ее сознании все происходило будто бы в темноте, но сквозь этот занавес она слышала дикий рев дочери, раздираемой на чати. Этот рев стоял в ее ушах последние пятнадцать лет. Да... с тех пор уже пятнадцать раз наступила весна. Ее ноги покрылись струпьями, а волосы поседели.       Тем временем ей сложно было вообразить, что за это время ее дочь уже бы выросла. Родители не замечают, как быстро дети становятся взрослыми, а Гудула и вовсе не могла представить, какой она могла бы быть теперь. Да и к тому же, разве затворница не сочла бы ее красавицей, даже если б та была больна проказой? Разве она бы оттолкнула ее, если бы та стала солдатской девкой? Ее дочь могла бы быть какой угодно, но это бы ничего не изменило в любви матери. Даже сейчас Гудула в глубине души не переставала думать, какие несчастья могли бы поджидать ее дочь, если вдруг цыгане вздумали бы оставить ее в живых тогда. Быть может, они съели только ее руки или ноги и вытолкнули на улицы просить милостыню?.. Жизнь, сохраненная малютке Агнессе - чудо, достойное Воскресения Господня, - чудо, о котором вретишница не смела и мечтать.       Такие вспышки, бывало, на мгновение пронзали ее разум, застланный тучами бесконечной скорби и раскаяния в своих грехах. То пребывая в забытье, то собирая по крупинкам далекие воспоминания, то неистово рыча и бросаясь на прохожих, Гудула с каждым днем становилась все немощнее, спина ее сгиналась все ниже, боль в воспаленных суставах пронзала ее все сильнее и мешала держать черствый хлеб в руках. В свои неполные сорок она была подобна древней старухе. Все ее немногие размышления, которым она предавалась, пока ее воспаленный разум ненадолго возвращался из забытья, какзались ей новой пыткой, потому эти минутные проблески сознания возникали все реже.       Она сразу и не заметила, как солнце в ее высоком закрытом решеткой окошке загородила какая-то тень. Потревоженная в своем забытьи, Гудула было хотела поскорее принять подаяние (как она думала) и поскорее забить свой ноющий желудок, который также отвлекал ее от дум и не давал побыть одной.       Но стоило ей подойти поближе, как что-то вроде улыбки отразилось на ее лице. О, это же священник, который никогда не проходил мимо ее кельи, когда она просила его об исповеди! Это происходило довольно редко, так как почти никто из священнослужителей не останавливался надолго, некоторые не стояли дольше минуты и, отделавшись простым благословением, быстро скрывались за поворотом. Большинство же просто ускоряли шаг. И только этот святой отец мог подолгу стоять над ней, позволяя несчастной хвататься за свой подол. Его слова всегда так благостно действовали на женщину, а сам он слушал ее каждый раз ни разу не перебивая, пусть вретишница и сама уже забыла, сколько раз она рассказывала одну и ту же историю. А сейчас он сам оказался перед ней. Вновь рассудок вернулся к немощной женщине, а вместе с ним в ее глазах возникли слезы.       -Отец! Не уходи! Послушай меня! -взмолилась вретишница. Она вновь потянулась к подолу черной сутаны, будто боялась упустить ускользающего гостя, пусть он и сам пришел к ней в столь ранний час. И вновь она стала сама умолять выслушать ее, и в этот раз ее рассказ был полон не рева и угроз, а плача и горьких слез. Пусть, она не помнила даже имени святого отца - он был единственным, кто не был безучастен к ней.       Священник пообещал ей, что не отойдет от ее кельи, пока она отлучится на секунду. Через мгновение она поднесла к оконному проему затрепанный кусочек розовой ткани. Святой отец склонился, и его брови дрогнули в изумлении.       - Молись. Скоро ты встретишь свою дочь, - одновременно мрачно и торжественно промолвил он.       В ту же минуту черная сутана скрылась за углом, впрочем, Гудула этого не заметила. Слова, произнесенные святым отцом, захватили ее полностью. Женщина решила, что уже близится тот час, когда ее душа освободится от оков плоти и предстанет на страшном суде. К ней вновь вернулось ее прежнее состояние забвения: она с улыбкой готовилась к смерти.