Besos para golpes

      Гренгуар стоял у южного трансепта собора Парижской Богоматери и ждал появления цыганки. С ним была и козочка. Небо стремительно синело, пока солнце скрывалось за горизонтом. Наконец, дверь отворилась и наружу вышла девушка с небольшим узелком в руке.       - Эсмеральда! Не узнаю тебя! Что стало с твоим платьем? Где твой тамбурин, где твой привычный наряд? - поэт осторожно приблизился к девушке и попытался сдержать свой восторг.       - Пьер! Пьер! - она обвила руками его шею, - Боже, наконец-то я здесь, на свободе! Как пьянит этот воздух! А ты все-таки пришел! Ты даже не представляешь, я была в шаге от гибели! Меня допрашивали целый час… хотя нет, это была целая вечность! Я не могу поверить, что я на свободе! Моя матушка пришла за мной! Пришла! Пришла! Я видела ее издалека. Там был прокурор... какой-то, и следователь, и судья, я было думала, что меня будут пытать во Дворце Правосудия! - девушка сильно прижала к себе козочку, отчего та заблеяла от неожиданности, но радостно облизала хозяйке ладонь, - У них были с собой ужасные вещи, железный башмак и прутья… но они не стали их применять, я только прочитала молитву. Твой метр научил меня. Неужели я завтра увижу ее снова, и мы отправимся домой? О, если это сон, я не хочу просыпаться! Архидьякон назвал мое освобождение божественной ордалией, ты не знаешь, что это значит? Но меня освободили прямо после заседания суда! Я видела там два детских башмачка, один из которых принадлежал той женщине! Моей маме, моей любимой матушке! Она жива, понимаешь, она пришла за мной! Ах, я не успела ее разглядеть, ее вывели через другой выход прямо тогда, когда в зал пустили меня, - девушка дернула поэта за рукав, стремясь поскорее отойти от злополучного места заточения, будто на самом деле суд вынес оправдательный приговор по ошибке, и он мог поменяться на обвинительный в любой момент, - Пойдем, Джали! Моя милая, бежим скорее отсюда!       - Какой кошмар, моя несчастная бедняжка! - громким шепотом отвечал Пьер, - Я так был зол все это время, ты не представляешь! Хочешь, я прочитаю тебе свое сочинение? В нем я обличаю Папу и его братию, вместе с их Дурацкой Матерью*! Когда я его опубликую, это будет полный разгром всей их шарашки! Конечно-конечно, пора уйти отсюда и никогда не возвращаться. Я так благодарен своему учителю, что он заступился за тебя в суде.       Девушка время от времени тянула Пьера за рукав, поторапливая все сильнее, и постепенно они отдалялись от собора.       - Пойми, эти святоши – папы и епископы - от дури и от лени пишут и пишут кретинские указы! Пишут и пишут, моя милая, пишут и пишут! Постановля-я-ют. Им все, что не их Дурацкая Мать – то ведьма, и они пытаются своими холодными руками, воняющими мертвечиной, задушить все то, что еще дышит жизнью! Как тебя, моя милая голубка! Но на этот раз не пировать им на твоих косточках! Я знал, что метр Фролло человек добродетельный и гораздо смелее меня! Хотя, ты знаешь, такое участие в судьбе заключенной, как я думал, раньше было ему не свойственно. Я думаю, он понял благодаря мне, то есть, благодаря твоему знакомству со мной, что ты вовсе никакая не ведьма, о Небо, что за чушь, ты обычная девица, ищущая пропитания на площади. Да, я не зря ни на миг в нем не сомневался. Все, обладающие добродетелью, счастливы, как говорил Цицерон, но, ты знаешь, дела добродетели невозможно делать, не страдая при этом… А, хотя, с другой стороны, Помпей говорил, что незнакомство с пороками приносит больше пользы, чем познание добродетелей, понимаешь?.. Я вот думал… – Гренгуар в своей привычной манере начал размышлять вслух, но его подруга уже отпустила рукав его рубахи и продолжала стремительно отдаляться, - Впрочем, неважно! Impavide progrediamur! Будем идти вперед без колебаний!        И вот девушка уже почти бегом бежала прочь, и с каждым новым шагом почти ничего не оставалось от прежней Эсмеральды. Она хоть и слушала своего спутника, но смысл его слов ускользал от нее. Однако ей все же приходилось порой оборачиваться, чтобы спросить у Пьера, куда следовать дальше, а затем она снова невольно ускоряла шаг, исчезая за очередным поворотом узкой улочки. «Я тебя не узнаю, я не могу поверить, что это действительно ты» - вертелось в его голове.       - Эсмеральда, поворачивай направо! - на секунду ему показалось, что своевольная девица вот-вот потеряется из виду.       Девушка подбежала к Пьеру, остановилась и прижала указательный палец к своим губам.       - Нет! Зови меня Агнесс! Ты понял? Эсм... так нельзя уже говорить, понимаешь? – она говорила шепотом и хмурилась. Поэт взглянул в ее черные глаза так пристально, что за эту секунду успел задуматься о том, что еще ни разу не видел их так близко и никогда не разглядывал вдоволь.       - Понял, понял, нет больше цыганки, есть только девица Агнесс, подданная французского короля. Метр Фролло мне все рассказал. Прости, прости… больше не буду, забыли, как страшный сон, забыли! Отпразднуем же рождение моей новой жены! Любое рождение оплачено смертью, а всякое счастье – несчастьем! Так здравствует моя новая возлюбленная Агнесс, рожденная сегодня, двадцать первого апреля! – поэт встал на колено и шутливо начал целовать руку девушки, чем вызвал у нее игривые смешки.       - Пойдем, скорее, скорее, пока я вижу этот злополучный собор, я не могу стоять на месте! Какое счастье, что матушка завтра заберет меня к себе, ты представляешь, я не смогла бы ни за что никогда снова оказаться рядом с этим собором и на этой ужасной площади! О, как ужасно, что видно его отовсюду! – она снова поторопила своего друга, - Куда мы направляемся? Веди же меня скорее туда, где я встречу ее!       - Голубка моя, несчастная! Столько мучили ее эти кровопийцы! Нет им прощения! – поспевал за ней Гренгуар, - Поворачивай здесь направо, и не убегай от меня далеко!       Уже давно Эсмеральда не чувствовала такого необыкновенного прилива жизненных сил. Ее ноги несли ее все дальше, казалось вот-вот и они начнут сами танцевать, восхваляя вновь обретенную свободу, ночное звездное небо и опьяняющий запах ночи, в котором смешивались и сырость улиц, и отголоски дневной суеты, и ароматы наступающего лета. Ничто не могло омрачить эту радость: волнения перед встречей с одержимым священником, впечатления от допроса королевского следователя и – самое ужасное испытание – заумные разглагольствования поэта казались совершенно ничтожными препятствиями, мелкими перипетиями, стоящими на пути перед настоящим счастьем. Ее больше занимали мысли о матери. Какая она? Как давно она ее ждала? Что пережила за все эти годы разлуки? Каким будет их дом, в котором они скроются вдалеке от всех невзгод? Она слышала, как судья произносил ее имя – Пакетта, и оно казалось ей таким необычным и возвышенным. С таким благородным именем она не знала никого во Дворе чудес. Оно было таким новым, но почему-то уже родным.       - Вот, сюда, мы пожаловали в твой дворец, - Гренгуар остановился на углу небольшого переулка, огляделся и открыл калитку в один из дворов.       Это был маленький дворик с прилегающим к нему трехэтажным домом, который, в свою очередь, как многие дома в Париже, соединялся глухой стеной с другими домами. Джали сразу завидела, что на небольшом клочке земли под деревцем уже вовсю росла свежая травка, и принялась скорее ею лакомиться. Молодой человек уже было хотел привязать козу, но девушка его остановила. Пусть уже было довольно прохладно, но она не хотела заходить в дом без своей любимой подруги и решила подождать, пока та наестся. Наконец, все трое зашли внутрь. Гренгуар зажег свет и указал своей спутнице на лестницу наверх:       - Я должен оставить тебя здесь, моя женушка, я буду ждать неподалеку.       - Ты будешь спать внизу? – разочарованно спросила девушка.       - Нет, я думаю, я буду спать чуть подальше, но, буквально, в соседнем доме. У меня есть одна работа, которую я должен выполнить за ночь… Встретимся утром, а сейчас, я желаю тебе приятной ночи. Джали, пойдем, ко мне! – ласково добавил Пьер.       - Ты ее заберешь с собой? Но мы же только… - впервые за весь вечер девушка начала говорить жалобным голосом, - Зачем она тебе? Оставь со мной! Дай, хотя бы обниму ее еще раз!       Несчастная вспомнила о своем постыдном договоре с архидьяконом и поняла, что, по-видимому, присутствие ее Джали вряд ли входило в его условия.       - Погоди, ну что ты! И не обнимай так сильно! Я опять нашел у нее на животе ворох блох и мне теперь предстоит битва с ними длиною во всю ночь!       Метр Фролло и правда просил Гренгуара после захода солнца привести цыганку для встречи с матерью в этот дом одну, без козы. Мы можем только догадываться о том, подозревал ли поэт об истинных намерениях архидьякона, или же его учтивость и флегматичность не давали ему занять мысли подобными размышлениями, тем более, когда есть возможность занять их вещами приятнее – например, новой пьесой о римском папе. В любом случае, про блох он не соврал. Тем временем девушка грустно улыбнулась и обняла его на прощание:       - Спасибо тебе мой друг, за все, что ты смог сделать.       Она поднялась на цыпочки, забрала из рук молодого человека светильник и быстро поцеловала его в щёку. Тот от неожиданности ухмыльнулся, замялся и, подгоняя козу, поспешил удалиться:       - Так бы всегда ты провожала меня спать!       Девушка еще раз улыбнулась в ответ, а затем, чтобы Гренгуар не успел заметить появляющуюся слезинку в углу ее глаза, поторопилась скрыться на втором этаже. «Всегда пожалуйста, но мне всю ночь еще будет терзать губы твой обожаемый метр! Какую молитву мне нужно прочитать, чтобы вынести это испытание?» - думала она. Оставаться в одном доме со священником было не столько страшно, сколько тоскливо, странно, неправильно! Поднявшись на второй этаж ноги будто сами направили девушку в теплую комнату с разожженным камином. «Никто бы не оставил огонь без присмотра так надолго. Значит, он совсем рядом». Она тревожно огляделась. Богато, но без лишней роскоши обставленная комната вовсе не шла ни в какое сравнение с ямой старухи Флаурдель. Впрочем, нищая девушка ранее могла видеть такие убранства только мельком. Например, когда, как она еще думала, сестра Феба, а на деле – будущая жена, заманила ее к себе, чтобы потешиться вместе с подругами. О, какие же они были красивыми, эти девушки! Их тонкие, едва заметные брови, белоснежная кожа, округлые животы, высокие лбы! Даже женщины едва ли могли оторвать от них взгляд, чего уж говорить о молодых мужчинах! О, это злая красота, ведь на нее невозможно смотреть без зависти! И сейчас, наверное, они сидят в своих богатых домах, окруженные родными и преданными слугами, ужинают изысканными блюдами, отчего молодая жена Феба еще долго будет оставаться сильной и цветущей. Может, ей скоро суждено стать матерью и родить законных наследников, которые никогда не будут нуждаться в пище, тепле и крове! Их мать будет кормить их молоком, которое получит из своих сытных яств, ну или отдаст ребенка крепкой кормилице. Эсмеральда ужаснулась и представила, что бы было, если бы она понесла от Феба. Он толкнул, унизил ее и приказал арестовать на площади, а значит, наверняка посмел бы сделать что угодно, чтобы избавить себя от бастардов. А даже если бы и они смогли появиться на свет – какая судьба была бы им уготована? Закончилась ли бы благосклонность алтынного короля после того, как тот бы узнал, что его любимица связалась с одним из их злейших врагов – исполнителем королевской власти?       Девушка продолжала оглядывать комнату: каменная стена укреплялась деревянными балками, соединяющимися наверху, а украшали их натянутые по периметру разукрашенные ткани. На полу лежал большой ковер. Сбоку от него – полки с книгами, напоминающие те, что она видела в кабинете архидьякона. На ковре стоял стол и два раскладных кресла с большими резными ручками, а сидения на них были устланы мягкими подушками. Стол был заботливо покрыт скатертью и уставлен яствами, прикрытыми столовым полотенцем. В углу комнаты – напоминающая шкаф постель, завешанная зеленой тканью и также украшенная резьбой. Рядом с ней висело небольшое зеркало, а под ним стоял сундук. Девушка огляделась, неспеша приблизилась к зеркалу, поставила колено на сундук и стала рассматривать свое отражение. Ее поразило, насколько четким и равномерным было в нем ее лицо, ведь раньше ей доводилось видеть свое отражение только в воде или начищенном медном тазу. Она провела рукой по щеке, как будто пыталась удостовериться в реальности увиденного. В темноте ее зрачки увеличились, а отблеск от огня отдавал в глазах почти демоническим блеском. "Здравствуй, Агнесс" - подумала она про себя, удивляясь переменам, которые она замечала в своей внешности. Девушка продолжала рассматривать себя, свои слегка вьющиеся волосы, непослушно выбивающиеся из-под косынки, смуглые щеки, кое-где покрытые прыщиками, заострившиеся от напряжения последнего месяца скулы и по-детски припухлые губы. Она оттянула вниз челюсть и стала рассматривать нижние зубы - не очень ровные, но вполне целые, хотя уже кое-где покрытые коричневыми пятнами. Наконец, она проронила вздох: "Не так уж и красива, хоть и по-своему мила" - вновь пронеслась в голове мысль. Наконец, она сняла свою косынку и провела ноготками по голове, отчего ощутила привычную легкость. С непокрытой головой она казалось себе практически прежней, будто и не было этого месяца несчастий и заточения, однако что-то все-таки было в ее облике иным, и она не могла понять, что.        - Здравствуй, Агнесс.       Девушка хотела было обернуться на этот знакомый глубокий голос, но от чего-то замерла. Она попыталась сделать вид, что продолжает смотреться в зеркало, но на самом деле рассматривала в отражении фигуру архидьякона. Он пришел за своей расплатой! О, хоть бы скроее наступил рассвет и закончил эту последнюю пытку! Казалось, она в эту секунду возненавидела всех мужчин - и предателя Феба, и бесполезного Гренгуара, и этого назойливого жуткого монаха. Архидьякон закрыл дверь, наклонился к умывальнику и ополоснул руки. Казалось, он совершает последние приготовления перед своим жутким преступлением.       - Сядь со мной за стол, мы поужинаем.       Девушка опасалась больше всего, что мужчина набросится на нее, однако тот, по всей видимости, решил в этот раз проявить сдержанность. Архидьякон сел в кресло, стоявшее ближе от входа, снял со стола полотенце, взял кухонный нож и начал отрезать куски сочного мяса.       - Это теленок. Садись, попробуй кусочек.       Девушка наконец обернулась и недоверчиво посмотрела на нож, которым усердно орудовал архидьякон. Аппетитный аромат телятины, сдобренной специями, казалось, заполнял всю комнату и заставлял слюну стекать по ее горлу. О, она уже и забыла, когда в последний раз ела мясо. Архидьякон протянул руку через стол, чтобы взять стоящую напротив тарелку, но девушка оборвала его:       - Я сама себе отрежу. - она горделиво откинула косу, упавшую на плечо, назад и села в кресло напротив.       Казалось, ее ноги не привыкли сидеть за такой мебелью. Девушка решила держаться холодно и равнодушно, так, если бы все окружающее их богатство не могло произвести на нее ровно никакого впечатления. Она медленно облокотилась на спинку кресла, держала спину ровно и смотрела в сторону, пытаясь всем видом показать, будто привыкла к подобной роскоши и не собирается считать священника благодетелем. Пожалуй, это было лучшим решением, чтобы все-таки полакомиться этим сытным ужином и не дать ему повода чувствовать себя ее покровителем. И, все-таки, ей льстило то, что вместо ненавистной каморки Святой Марты, ее новый воздыхатель привел ее сюда. Тем временем перед ней открылась потрясающая картина: помимо жареной телятины, на столе стояли расписные тарелки с луковым пирогом, половинкой головки сыра, соленой рыбой, уже разделанной и посыпанной зеленью, запеченными яблоками, свежим хлебом, тушеной капустой с листьями свеклы, желтками и чесноком. Помимо этого, стоял небольшой сосуд с маслом, а также высокий закрытый металлический графин. Архидьякон наклонился к своей гостье и протянул ей нож, держа его лезвием к себе. Девушка принялась медленно, а затем с аппетитом отрезать куски мяса и класть себе в рот, одновременно поражаясь, какую почти-что семейную сцену разыгрывал с ней монах.       -Агенсс, перед отправлением я хотел бы поговорить с тобой о твоей матери. - вновь начал разговор архидьякон, - Как тебе известно, вас ждет дорога в Реймс. Твоя мать пережила тяжелые годы, и, возможно, ее здоровье сильно подорвано. Все это время она жила в мыслях только о тебе, и надежда на твое спасение помогало хранить ей жизненные силы.       Девушка внимательно взглянула на руки и лицо священника. На этот раз его ногти были тщательно вычищены, лицо идеально выбрито, и, похоже, от его одежды исходил слабый аромат духов. Она про себя усмехнулась мысли о том, что ее мучитель прихорашивался перед свиданием, как влюбленный школяр.       - Но теперь вам необходимо жить дальше, а также самостоятельно заботиться о пропитании. - он вытер руки о полотенце, налил из графина напиток в металлический бокал, сделал пару глотков, будто переводя дух, и протянул его девушке, - В юности Пакетта столкнулась с нуждой, из-за чего ей пришлось сделать трагический выбор. И, разумеется, по многим причинам, не может быть речи о том, чтобы она продолжила свое ремесло.        Девушка молчала. Она догадывалась, о чем ведет с ней беседу священник. Она взяла из его рук бокал, стараясь не коснуться его пальцев, и с легким отвращением сделала глоток. Это было вино, имбирный привкус котрого опалил ей горло.       - На первое время у вас будут средства, чтобы вернуть ваш дом в надлежащий вид и обустроить быт, однако тебе нужно подумать, что ты предпримешь потом. Гренгуар останется в Париже, и не сможет тебе помогать. И вряд ли ты сможешь и дальше зарабатывать танцами, тем более, на твои плечи ляжет забота о больной матери. В свою очередь, я готов предложить...       - Об этом не может идти и речи! - резко выпалила девушка, - Вы уже достаточно мне помогли, и, знает Бог, и так потребовали от меня непосильную плату. Мы не нуждаемся более в вашем покровительстве, а мне не нужны хозяева. Я смогу заработать честным трудом, я буду плести корзины, стану служанкой, прачкой, кухаркой - кем угодно!       - Тогда взгляни на этот пышный стол, на это убранство! Тебе не жалко, что ты видишь такое в последний раз? Взгляни на свои нежные ручки! И разве не жалко тебе истереть их в щелоке? Взгляни на свою тонкую шейку и хрупкий стан! Тебе не жаль сгорбить и надорвать их под тяжелыми тюками? Стать старухой через двадцать лет? Быть может, ты хочешь найти себе мужа, снимать с него сапоги, стирать его чулки и получать затрещины, а потом умереть, рожая шестого? Ты знаешь, что не проходит и дня, чтобы очередная парижанка не отдала Богу душу в родильной горячке? Я лично слежу за документами прихода и вижу каждый раз имена этих молодых женщин, умерших в расцвете сил.       - О, разве это не то, чего хочет ваш Бог? Сделать из любой дикарки покорную жену и мать? Домашнюю рабыню! И того же самого желаешь и ты, поп, хоть ты и вероотступник! О, не притворяйся невинным, ты уже согрешил достаточно! Я вижу твою личину насквозь! - в этот раз девушка сдерживала свою ярость и говорила тихо.       - Рабыню? Нет, о, безжалостная! Я предлагал тебе стать моей госпожой! Один танец для меня - и я брошу к этим ножкам все, что у меня есть! А если ты говоришь о предписании церкви жене убояться мужа - то и здесь я извратил эти предписания, и до конца дней своих я готов остаться верным своему решению. Решению стать твоим рабом, твоим посыльным, твоим пажом, твоим верным псом! Я - архидьякон жозасский - не последний человек в Париже, да, я мог бы сделать тебя рабыней, поверь, это не сложная уловка, но я бы не смог тогда вынести твоей ненависти, твоего презрения! - он сорвался с места и встал на колени перед ее креслом, вцепившись в него руками, - Да, я мог бы легко сделать так, чтобы владеть тобой! Но я выстоял в своем решении не пасть еще ниже, ибо этому, поверь, нет предела. Я смотрел в эту бездну своей чернеющей души - и только остаток моей веры и молитва позволили мне удержаться на краю пропасти. Проведение спасло меня - я на мгновение видел свою кончину. И я понял, что даже между смертью и мной ты выберешь первое! Я ужаснулся своим чудовищным порывам, и выбрал попранным, но не проклинаемым. Но ты и сейчас смотришь на меня как на антихриста! О, как я жалел, что я не король, не епископ, не архангел, чтобы склонить к твоим ногам весь мир, все, все богатства и блага мира я бы подарил тебе. Но то, что ты видишь - разве этого мало? - священник обвел рукой комнату, - Только скажи - и я достану больше!       Пока архидьякон распалялся в признаниях, девушка надменно отвернулась и еще раз пригубила напиток. Ей хотелось и закрыть бокалом глаза, чтобы не встретиться ими со взглядом монаха, и даже охмелеть, чтобы снова вынести эти жалостливые речи, которыми он уже однажды ошеломил ее той ночью в соборе. Она помнила, какой властью обладала над ним и не собиралась упускать этот козырь.       - Что ты хочешь за танец? Скажи, я заплачу любую цену, но притворись, что благосклонна ко мне. Скажи, ты по прежнему ненавидишь меня? Ты по-прежнему любишь Феба?       Речь священника прервала резкая струя красного вина, которая полилась по его лбу и щекам.       - Не смей. Не смей упоминать это имя! Я не желаю его слышать! - зашипела на него девушка.       Архидьякон не поверил своим ушам. На секунду он замер от изумления, и, казалось, от счастья.       - О, любимая, прости меня, никогда, никогда не назову этого проклятого имени! - он выхватил ее ладонь и начал покрывать легкими поцелуями. - Никогда, ни за что больше! Как я счастлив в эту минуту, и будь проклят тот день, когда ты узнала о нем впервые. Обещай, что плюнешь мне в лицо, если я еще хоть раз напомню тебе о нем... А ты все еще говоришь "Ваш Бог", как раньше, моя Агнесс... Моя прежняя Эсмеральда... моя цыганская плясунья...       Девушка не стала отрывать свою руку от его губ, она все больше и больше проникалась лестью Фролло, будто взаправду он наделил ее той самой ведьминской силой. Его аккуратные поцелуи напомнили ей ластящееся животное.       - Поп, ты напоминаешь мне мою козу! - засмеялась она.       Окрыленный священник радостно заулыбался и продолжил касаться губами ее ладони, а также прикладывать ее к своему лбу, и впрямь походя на ластящегося пса. О, как сладостно было слышать ее смех, пусть она и шутила над ним.       - А всем священникам выдают рога, или их получают только за особые заслуги? - продолжала смеяться Эсмеральда. Ее звонкий смех заполнил всю комнату, и она задергалась от хохота. Архидьякон, видя, как повеселела его гостья, хотел было прикоснуться губами к талии девушки, но получил в ответ хлесткий удар по щеке. Видя его ошарашенное лицо, она засмеялась еще сильнее.       - Если так тебе угодно, буду твоим цирковым козлом, твоим шутом! - священник заключил в объятья ступни девушки, - Смотри, до чего довела моя страсть к тебе! Я, ученый муж, слуга господа, растоптал в пыль свою гордость! И ты продолжаешь уничтожать ее - и пусть! Насмехайся надо мной, забавляйся, только будь в эту ночь со мной!       Эсмеральда игриво пнула его на пол и отскочила от стола. Пока Фролло зачарованно смотрел на нее, сидя на полу, она принялась кружиться по комнате и восклицала:

Плачет суша, плачет море, Плачут рыбы в синем море, Плачут звери на просторе Плачут птицы в синем небе Посмотрите, плачут реки!**

      - Ах, где же мой тамбурин? Если бы он был со мной, то с моим козлом мы бы собрали так много монет на площади! Это самый ученый козел во всем королевстве! Он знает латынь и церковные таинства! Козел-священник, как вам такое, публика? - она указала рукой на священника и сделала несколько поклонов воображаемой толпе.       - А ты-таки осталась богохульницей, моя игривая зингара! - усмехнулся Фролло.       Он встал, подошел к столу, наполнил вином бокал и отпил несколько жадных глотков.       - Вино не положено козлам, - девушка вырвала из рук архидьякона напиток и будто с детской обидой ударила его кулачком в грудь, - Займи свое место, пора давать представление! - она вновь обошла стол, и, вдруг, почувствовав сладостное опьянение, вновь осушила бокал, - Сегодня все горожане увидят, мужчины и женщины, старые и молодые, знатные и бедняки, а также судья мессир Шармолю, - на этом слове она скорчила гримаску, показывая отвращение, - как цыганская ведьма превращает священника в козла! - она хлопнула пустым бокалом по столу.       Священник покорно встал перед ней на колени, и хотел было снова прижаться лбом к животу девушки, но та мгновенно оттолкнула его голову и принялась танцевать, хлопая в ладони. Тот так и остался на полу, зачарованный танцем, который он видел в последний раз так давно, что уже и не помнил, когда. Он вспоминал, как на щиколотке видел у циганки браслеты, но сейчас она танцевала без них, и была обута. Но от того танец не делалася менее прелестным - ведь он был предназначен только его взору! Священник, не вставая с пола, подползал ближе и даже хлопал в ладоши в такт ее движениям.       - О, я до последнего не мог поверить, что этот железный сапожок замкнется на твоей ножке! - он протянул руки вперед и распластался на полу, - моя умница, ты запомнила молитву, которой я тебя учил! Как вовремя ты прочитала ее! Позволь поцеловать твою милую ножку!       Девушка презрительно взглянула вниз и фыркнула. Она грубо ткнула священнику в лоб своей ногой, на которой чуть было не замкнулись стальные обручи.       - Какая же ты надменная! Горделивица! Если бы ты только согласилась принять мою любовь, я подарил бы тебе такие сладострастные ласки!       - Дари, поп! - Эсмеральда опять засмеялась, стянула с себя башмак, откинула его в сторону и вновь грубо ткнула ногой в лицо священника. Тот с хищностью зверя поймал ее ступню. Он обхватил губами пальчики плясуньи, и та вздрогнула от прикосновения его шершавого, влажного и горячего языка. Тотчас она потеряла равновесие, отняла свою ножку и вскрикнула:       - Из-за тебя я сейчас упаду! Если ты хочешь смотреть на мой танец, то не мешай мне!       Разочарованный архидьякон повернулся на спину и продолжил наблюдать за движениями девушки с пола, его дыхание было тяжелым и прерывистым. Она и вовсе не замечала его, с упоением наслаждаясь почти забытыми движениями. Эмеральда, сначала медленно, а потом едва ускоряясь, делала два шага влево, затем вправо, подкидывала каждый раз голень к колену и делала по три хлопка. Она оборачивалась вокруг своей оси, из-за чего все время меняла направление движения. В этот момент ее юбка вновь взлетала вверх, поддаваясь неровному ритму движений. Она постепенно ускорялась, представляя в голове веселые звуки флейты, рожка и барабана. И вот уже священник снова протянул руки к ее подолу, а когда ножка танцовщицы оказалась рядом, то попробовал еще раз ухватиться за нее. Он опоздал, отчего снова рассмешил девушку. Та, казалось, разозлилась еще сильнее, но, продолжая улыбаться, стала танцевать по-другому: она повернулась к священнику, сделала большой шаг вперед, все также хлопая руками, и маленький назад. Затем она резко наступила священнику на горло, придавив всем своим весом, и также быстро перешагнула, не успев потерять равновесие. За эти пару секунд она успела рассмотреть побагровевшее лицо священника, и будто не скрывала наслаждения от увиденного. Тот резко закашлял и инстинктивно сжался, повернувшись на бок, а цыганка продолжала повторять танцевальные па, не обращая внимания на его хрип. Через какое-то время его дыхание выровнялось, он медленно поднялся, подошёл к камину и стал ворошить угли.       - Здесь слишком жарко, мне надо отдышаться.       Закончив с этим, архидьякон, скрывая некоторое смущение, отошел к углу комнаты, притянул к себе кресло, сел в него. Он медленно стянул с себя сутану, обнажившись по пояс, и, будто боясь вновь встретиться с презрительным взглядом цыганки, направил свой взгляд на ослабевающий огонь. Священник переждал, пока утихнет боль в горле и спадет внезапно нахлынувший жар. Через какое-то время он заметил, что девушка прекратила свой танец, и вместо этого стоит неподвижно, а с ее лица исчезла улыбка.       - Что это? - спросила она, указывая пальчиком на его грудь, - Я видела это, как помню, в соборе, тогда... но я не думала, что она такая большая.       Фролло также взглянул на свою грудь. Большая царапина на ней разошлась, и через края подтекала тонкая струйка крови.       - Самобичевание. Способ усмирения и наказания скверной и грешной плоти. - теперь он говорил шепотом, почти хрипя.       Когда-то священник, поддаваясь гордыне, представлял, как он продемонстрирует своей возлюбленной все раны, которые он когда-то себе нанес, и та осознает, как тяжела его ноша. Но сейчас, помня ее ужас и отвращение при виде его поврежденного колена, стыдливо отвернулся. Он действительно готовился к этой встрече как молодой неопытный любовник, отчего сам над собой смеялся. Клод Фролло и вправду привел в порядок свой облик, однако мысль о том, что его зингара испытает омерзение при виде его немолодого обнаженного тела, заставляла гнать от себя любые смелые надежды на эту ночь. Несомненно, он до дрожи жаждал прижаться голым к ней и почувствовать весь жар ее плоти, но опасался новых проклятий, он боялся быть снова отвергнутым. Священник молился о том, чтобы она простила его поступки, как великодушно прощают любого оступившегося человека, но быть презираемым как мужчина, быть отвратительным старым уродом в глазах юной красавицы - это бы его убило. Он вновь процедил шепотом, глядя в пустоту:        - Скажи мне, я отвратителен тебе, как мужчина?       Цыганка, которая смеялась минуту назад, стояла поникшей. Она медленно подошла к монаху и коснулась его лба:       - Кажется, я заигралась, - устало прошептала она, продолжая рассматривать его истерзанную грудь, - На вас просто нет живого места... - девушка, то ли из жалости, то ли из любопытства, попыталась прикоснуться к одной из царапин, - Боже, их столько много, и новые поверх заживших...       - И оттого я отвратителен тебе? - не скрывая надежды на то, что она все-таки ответит "Нет", Клод Фролло поднял на нее глаза. Он вспомнил, как впервые ему удалось разглядеть глаза цыганки, когда та спасалась от преследования стражей в соборе. Тогда они показались ему глазами невинной и запуганной девушки, отчего хотелось поскорее укрыть ее в безопасности, но сейчас в ее зрачках от чего-то по-бесовски плясали отражения потухающих угольков. Неужели суеверные предрассудки о цыганской сатанинской силе действительно оказывались правдивыми?       - Вы были мне отвратительны как человек, который преследовал меня, который чуть было не взял силой, но эти раны вовсе не пугают меня... меня пугает только то, что скрывается за ними... - она отвечала шепотом, но в ее голосе звучала тонкая нотка игривости.       - Ты знаешь, о, жестокая, ты знаешь, в чем их причина. Ты уничтожила меня, ты растоптала, жестокая, наслаждайся же теперь этим зрелищем! О, а ты все-таки ведьма, ведь не мог же человек настолько одержимым без вмешательства Люцифера! И жестока ты только со мной, ведь даже несчастный полоумный горбун стал твоим другом. Как саранча, как хищные птицы ты растерзала мою душу, а я лишь выместил это на себе кинжалом и плетью. - священник крепко сжал ручку плясуньи, - Но, если ты так желаешь, пусть будет по-твоему. Я готов попрать Христа и всю христианскую церковь, проклинать Божью Матерь, если ты мне прикажешь, моя бессердечная чаровница. Я готов дать тебе использовать себя в твоих богохульных обрядах! Отчего ты молчишь, чего ты пожелаешь? Приказывай, только не молчи, только не отнимай свою нежную ручку!       Эсмеральда хихикнула в ответ, но на этот раз сдержанно:       - Клод, мне вовсе ничего не нужно от вас. Вы уже и так сделали достаточно.       Священник замер. Она впервые назвала его по имени.       Эсмеральда продолжала пристально разглядывать своего взбалмошного поклонника. Обнаженным по пояс, он теперь не казался ей таким старым, как раньше. Выбритое лицо и слегка взъерошенные волосы, а также широко распахнутые увлажненные глаза, казалось, сглаживали те года, которые рисовали на его лбу морщинки. Его живот был подтянут, что обычно не было свойственно мужчинам его возраста, видимо, в следствие строгой монашеской диеты. Его мускулы были не выдающимися, как у капитана, а скорее жилистыми и напряженными, а кожа, на удивление, вовсе не была дряблой или пятнистой.        - Ах, если бы вы были моложе, вы бы не пугали меня так сильно...        - Отчего же я пугаю тебя? Своими шрамами? Этими морщинами и поредевшим волосами? - умоляюще вопрошал священник, - О, казалось, вчера я был молод, быть может, на меня прошлого ты бы посмотрела иначе! Но, признаться честно, ни в юности, ни после принятия монашества я не сделал ничего того, что сделало бы меня мужчиной. Я - неопытный мальчишка, и уже мой младший брат в шестнадцать лет наверняка перещеголял меня в любовных похождениях! Да, я чувствовал себя обратившимся диким зверем, стоило мне завидеть издалека твой танец, но на самом деле я неопытен, как младенец, и я боялся заговорить с тобой, как прыщавый школяр. Я никогда не разделял пагубные увлечения высшего духовенства, не имел ни любовниц, ни связей. И до того, как ты не появилась в моей жизни, я мнил себя чистым, безукоризненно непорочным, что так раздувало мою гордость. Я считал себя выше других мужей, ведь земные пороки не волновали меня. И, видит Бог, за все двадцать лет с тех пор, что я мог им предаться, я предпочел остаться невинным. И, неискушенный, пусть и изучив все науки мира, так и остался нулём в любви и блудодеяниях, тем самым пятнадцатилетним нецелованным девственником. Быть может, если бы я знал, как быть искусным любовником, я бы смог очаровать тебя ласками и сладостными речами... Но вместо этого ты смеешься надо мной, над моей неотесанностью и несуразностью!       Священник продолжал свою исповедь, и почти не заметил, как ручки плясуньи обвили его голову. Она все смотрела на него своими едва увлажненными глазами, но продолжала молчать. Она проводила пальчиками по его напряженному лбу, будто разглаживая морщинки, а затем приложилась к нему губами. Несчастные глаза монаха наконец заставили ее сердце смягчиться, как когда-то оно сжалилась над уродливым Квазимодо.       - Бедный Клод, бедный мальчик.       Он просиял. Быть может, это и было ее очередной злой шуткой, а он так не смог понять, звучали ли ее слова ласково или уничижительно. Пусть так. И это было подобно божественному исступлению, молитвенному экстазу. Лицо девушки, напротив, в этот момент вовсе не было сходно возвышенному лику Пресвятой Девы. Это была языческая древневавилонская богиня - Аштар, повелевающая страстью и войной. О, неужели были правы эти древние идолопоклонники, не разделявшие эти две сущности?       Эсмеральда, проводя ладонью по лбу и волосам священника, медленно сжала его волосы и потянула назад, заставляя посмотреть ей в глаза еще раз. Быть может, любой бы ужаснулся этому прищуренному змеиному взгляду, но только не Фролло.       - Так ты и вправду хочешь быть моим псом? – заигрывающе спросила она. Священник, все еще онемевший, в ответ безудержно закивал, - А что делают преданные песики? – Клод, повинуясь властному движению хрупкой ручки цыганки, крепко стискивающей его волосы, склонился вниз, вновь припадая к полу.       Эсмеральда все еще была наполовину обута, и он поспешил разуть вторую ножку, чтобы не обделить ее поцелуями. Распластавшись по полу в земном поклоне, Клод касался их нежно и невинно, как божественной регалии. Наконец его возлюбленная не отвергала его стремления, и он, преисполненный священного трепета, вновь ощутил тень надежды на ее прощение. Однако стоило ему поднять глаза, как спесивая цыганка нагло всунула пальчики ему в рот и уперлась ими в нёбо. Фролло покорно проглотил их, позволяя дойти им до начала горла. Его ноздри раздувались, он не мог дышать, но продолжал с жадностью поглощать их. Когда он почти задохнулся, он отнял руками ступню девушки и безумно заулыбался. По суровому взгляду своей госпожи, архидьякон понял, что должен продолжать воздавать свои почитания. Он поднялся на колени.       - О, Всемилостивая Владычица моя, Пресвятая Госпожа! – хрипло шептал монах, покрывая ее стопу поцелуями, - Не гнушайся меня, не отвергай меня, не оставь меня! Попроси, услышь, увидь, Госпожа, помоги, прости, прости, Пречистая!       Довольная своей уловкой, цыганка оперлась руками о стол и вновь направила ножку ко лбу священника. Тот посасывал губами свод ее стопы и повторял:       - Царица моя Преблагая, Надежда моя, видишь мою беду, видишь мою скорбь; помоги мне, как немощному, направь меня, как странника! Приклони Своё ухо и выслушай слова мои, произносимые скверными и нечистыми устами моими. Не презри меня, бедного, не попусти до конца погибнуть мне, недостойному рабу Твоему, но исцели окаянную мою душу, немилосердно разбитую лукавыми моими страстями! Разбив её грехами сластолюбия, попрал во прах.       Его горячий язык, опаленный молитвами, щекотал перепонки пальчиков плясуньи. От этого она игриво хихикнула, а священник вспомнил о своей добровольно принятой роли пса, и начал языком проходиться по всей подошве стопы. Когда он отрывался, то шептал:       - Дева, Владычица, Преблагословенная! Потому исполнен я всякого стыда, не смею и лица не имею, чтобы моего просить прощения во множестве грехов и исцелить неисцелимые мои язвы. Потому что осквернил я храм телесный, непристойными своими пожеланиями внес в него множество нечистот и все чувства повредил непозволительными делами. Поэтому не имею дерзновения воздеть к тебе руки, оскверненные худыми занятиями. И на молитву отверз я уста, оскверненные злословием и клеветами. Посему, пред Тобой повергаюсь я, бедный и блудный!       Между поцелуями Фролло опускал одну ножку на ковер, кланялся, касаясь лбом пола, и дрожащими руками брал другую. Цыганку забавляло все сильнее, как священник сравнивает ее со святой. Страх перед монахом полностью уступил женскому кокетству, жалости, но еще не прощению. Наконец, девушка сжала губы и тяжело вздохнула, запрокинув голову, когда щекотливый язык прошелся по чувствительному месту между мизинцем и безымянным пальцем. Настороженный любовник моментально уловил этот вздох, и, стремясь принести еще больше радости своей госпоже, продолжил ласкать ее пальцы острым кончиком языка.       - Но, Владычица моя! Молю Тебя смиренно, посмотри на меня милостивым своим оком и не презри меня, всего обезображенного, всего осквернённого, всего погружённого в тину грехов и страстей, люто падшего и подняться не могущего: умилосердись на меня и дай мне руку помощи, чтобы поднять меня из греховной глубины. О Радость моя! Просвети Своё лицо на раба Своего, спаси погибающего, очисти осквернённого, подними низко упавшего!       Когда священник заметил, что дыхание его возлюбленной утяжеляется, а руки с трудом опираются на стол, тот обхватил ее за талию, медленно поднял и перенес через комнату.       - Рана! Стой! - вскрикнула девушка, а священник посадил ее на край кровати. Он посмотрел на свою грудь и робко ухмыльнулся:       - Ничего страшного. Все в порядке.       Тонкая струйка крови действительно почти подсохла, а подъем ноши добавил к ней лишь пару капель. Чтобы не выглядеть безумцем и не запачкать платье Эсмеральды, архидьякон принес для себя столовое полотенце и приложил к ране. Пока девушка гладила его по голове, тот, все еще изумленный, припадал лбом к ее коленям:       - Поэтому нет у меня иного упования, или прибежища, кроме Тебя, единственного моего утешения – Тебя, радования души моей, освобождения от печали, искупления из плена! Ты не презри только меня, беднейшего, и непристойность дел моих да не пресечет безмерной милости Твоей!       Нежные прикосновения цыганки к его волосам, казалось, потакали его ласкам. Священник гладил нежную кожу голеней и колен, продолжая вымаливать прощение. В душе он с радостью наплевал на то, какое страшное богохульство совершает, адресуя молитвы не той:       - Повинный во многих грехопадениях с покаянием припадаю к Тебе, и из глубины сердца взываю: помилуй меня, исполненного всяким зловонием! Болезненно вопию к Тебе, помилуй меня, всего пораженного, который в лютые разбойники впал! Из-за этого воссмердели и сгнили мои раны от лица моего безумия.       Слова молитвы и волновали сердце цыганки, и одновременно забавляли ее. Она смеялась. Затем она снова схватила волосы своего обожателя и прижала его лицо к своим бедрам. Клод гладил ее колени, и его тяжелое дыхание опаляло низ живота девушки.       - Не отвергни меня, к Тебе прибегающего, но узри мою скорбь!       Вскоре она позволила ему продвинуться выше и коснуться губами ее нежной плоти. Безмерно радостный возможности воздать новые ласки своей повелительнице, архидьякон трепетно касался ее кончиком языка. Та в ответ выгнулась, разрешая тем самым продолжить. Священник жадно открыл рот, как будто пытаясь вместить в него всю промежность девушки, поглотить ее полностью. Это был тот запретный плод, который он так вожделел и который наконец-то ему позволили вкусить. Его сердце бешено стучало в равной степени и от похоти, и от волнения. Он не знал, что делать дальше. Он помнил, как в прошлый раз его ласки оказались бессмысленными, неумелыми и даже грубыми. Оттого продолжать было страшно, но остановиться Клод уже бы не смог. Его руки немели и дрожали, а язык хаотично пытался нащупать наиболее чувствительное место. Девушка все поглаживала волосы священника одной рукой, привлекая ладонью ближе к себе, другой опиралась на перину, а ее округлые ножки повисли на его плечах. Однако ни единого вздоха так и не сорвалось с ее губ. Клод уже было запаниковал, что все его старания вновь пошли прахом, но в этот момент Эсмеральда крепко сжала его волосы и с силой ударилась о его лицо. Священник стерпел боль и покорно высунул язык, давая ей использовать его. Чувствуя, как лоно девушки увлажняется и покрывает сладострастными выделениями его подбородок, он прошептал:       - Излей на меня елей милосердия Своего, о возлюбленная моя!       Когда цыганка тихо и протяжно вздохнула, Клод начал искать способы вновь услышать этот желанный звук. Он обхватывал губами ее мягкие губки, но не решился посасывать их слишком сильно. Затем он начал снова проходиться снизу вверх всей поверхностью шершавого языка. Когда он достигал им верха, девушка слегка вздрагивала, и он решил сконцентрировать свои усилия здесь. Блаженный вероотступник, он учился исполнять новое таинство для своей богини. Он понял по тому, как она сжимала и направляла его волосы, как нужно было двигаться. И вот уже цыганка испустила новый вздох.       Столь торжественный, священный трепет Фролло не испытывал ни на одном ином таинстве. Его напряжённая шея начинала поднывать, язык то и дело хотел замедлиться, но измученный священник не мог позволить себе хоть на секунду изменить характер движений, если они приносили его властительнице удовольствие. Волнение приковало его к вожделенной цыганке не хуже её жестокой руки, он чувствовал жар тела, усиливающийся и усиливающийся от его редкого глубокого дыхания, его страх сделать ошибку и не угодить своей госпоже бесконечно разгорячал тело изнутри, пока он, будто лишённый способности и права двигаться, старался ритмично и быстро ласкать, безостановочно ласкать Её. Она - Она заслуживает истинного удовольствия. Эсмердальда открыла ротик сильнее и даже издала еле слышный стон, после чего, сжав волосы Клода, с силой прижала его влажные губы к своим. От неожиданности священник раскрыл глаза и безвольно замычал, как будто забыл все языки и окончательно стал подобен животному. Когда хватка всё-таки была ослаблена, он, улыбаясь, снова провёл всей поверхностью языка по красивой и влажной плоти. Архидьякон и правда принял роль животного и ласково припал носом к ее губкам, как пёс, вновь сделав пару широких движений. Когда выделения заполняли его рот, он жадно проглатывал их. Воздав вероотступнические молитвы, он самозабвенно причащался новому божеству. Его слюна капала на подол платья цыганки, а лицо покрывалось влагой. Казалось, он нашел способ ублажить свою гитану, но совершенно не имел понятия, хватит ли этого, и что делать дальше. Его руки все так же тряслись, и он сжимал ими бедра девушки так крепко, что не давал себе сделать и глоток воздуха. Он молился, чтобы она убила его, чтобы он задохнулся, а его череп лопнул, сжимаемый ее сильными ножками.       Наконец девушка отстранилась и скорчила гримаску:       - Мне надоел твой язык.       Клод поднял голову, и она услышала его уставшее дыхание. Он стыдливо посмотрел в сторону и отер рукой рот.       - Я так и не смог усладить тебя?       Эсмеральда засмеялась и потянула священника за волосы на верх, приглашая присесть с ней рядом. Она также отерла своим рукавом его щёки и сказала:       - Какой ты неаккуратный. Вроде бы дворянин, а ешь, как деревенщина! - засмеялась она. В ее прищуренных глазах снова мелькнул хищный огонек, она запрыгнула на священника и прижалась к нему своим телом. Чтобы не упасть, Клод схватился рукой за изголовье кровати, а другой обхватил талию девушки. Она поерзала на нем, занимая удобное положение. Священник хотел было накрыть ее губы своими, но Эсмеральда грубо толкнула его вниз, не желая отвечать на поцелуй. Она, все такая же спесивая и надменная, теперь возвышалась над ним, впивалась ноготками в его предплечья, игриво двигла бедрами и касалась налившимся увлажненным лоном его паха. По позвоночнику священника пробежал холодок - он понял, что полностью потерял контроль над ситуацией. Эсмеральда смотрела на него сверху, разгоряченная и грозная. Он вспоминал, как в потаенных уголках его воображения ни раз разворачивалась развратная сцена совокупления с цыганской плясуньей, в которых он страстно овладевал ею. Но сейчас он осознал предельно ясно, что на самом деле не имеет ни малейшего представления, как сделать это так, чтобы его возлюбленная она довольна, а он не осрамился.       - Ты хочешь меня, поп? - промурчала она.       Клод понял, что отступать некуда, и смущенно прошептал, стараясь сохранить невозмутимость:       - Прямо сейчас не получится... Я только что закончил.       Эсмеральда недовольно фыркнула и слезла с него. Она была потянулась в сторону стола, чтобы вновь приняться за ужин, но рука архидьякона крепко обняла девушку.       - Прости меня. Ты такая красивая, мне было достаточно и этого.       Она закатила глаза, вздохнула и ответила:       - Мужчины, вы все такие ничтожные. Еще ни разу я не смогла почувствовать того, чего хотела. И сейчас, когда я решилась испытать судьбу и довериться своему якобы обожателю, тот снова разочаровывает меня. Я сжалилась над тобой, поп, ведь я поверила в твои сладкие речи о том, что ты обещал подарить мне неземное блаженство! Ну же, где оно? Ха! Не думай, что я люблю тебя - я лишь хотела почувствовать в себе другого мужчину! Знаешь, я ничего не чувствовала с тем, кого я любила, но он предал меня, и я подумала, что, может, я почувствую это с тем, кто клянется, что любит меня. И что - ТАК ты хочешь меня!? Может, тебе все-таки противна цыганская уличая девка? - она прищурилась, - Или, может, я тебе противна после Феба?       - О, жестокая! Что ты говоришь! Ты знаешь, я ревновал тебя, я желал тебя все это время! Ты же видела все доказательства моего вожделения, вымещенные на моем теле! Ты даже не представляешь, как сколько раз невовремя мне досаждала моя неугомонная похоть и сколько сил требовалось, чтобы ее унять! - восклицал Фролло со страхом и возмущением, - Должно быть, ты снова жестоко шутишь надо мной! Что бы ты не натворила, со сколькими бы не была - ты мой ангел, мое божество! Я бы уничтожил, растерзал бы их всех, перегрыз бы им жилы, но для меня ты была и есть - чище непорочной девы! А моя несуразная плоть в эту секунду пусть и не подчинилась твоему капризу - но не спеши! Подожди хотя бы минуту! О, я понял, - он засмеялся и хлопнул себя по лысине, - ты все еще совершенно невинна, и ты не знаешь, как устроена грубая мужская плоть. Несчастный, я мог только мечтать о том, чтобы ты приказала мне сделать это - заполнить тебя собой, но подожди, если ты мне только позволишь, я сделаю это столько, сколько смогу, пока ты не выжмешь меня до конца! Смейся над моей неудачей, но знай - пока я целовал тебя, я излился уже два раза: первый раз - когда ты танцевала на ковре, а второй - минуту назад! - священник, пытаясь не растерять пыл вожделенной красавицы, запустил руку под ее юбку и настойчиво коснулся пальцами ее губ, - Да, я говорил тебе, что ни разу не был с женщиной, отчего мне достаточно лишь поцелуя, чтобы закончить. Но пойми - пусть ты и юна, но и я далеко не старик, я здоров как никто, и все упущенные годы, что я блюл себя, я готов восполнить в эту ночь!       Тем временем цыганка млела в объятиях своего любовника. Теперь она лежала рядом с ним, а его слова будоражили в ней те тайно сокрытые глубины ее сознания, о существовании которых она раньше только догадывалась. Эти горячие широкие руки на ее талии напоминали ей те странные горячие сны, в которых она лишь однажды на секунду ощутила иступленное блаженство, а все происходящие сейчас также напоминало сон. В ее жизни произошло столько перемен, что она уже сама не понимала, кто она есть. Но ее тело уже один раз узнало, именно тогда, во сне, насколько сладостным может быть желание, до чего может дойти высший пик удовольствия, и теперь стремилось к этому вновь.       Эсмеральда думала о том, что священник и вправду не противен ей, как мужчина, а его истерзанная кожа и богохульные молитвы добавляют ощущение чего-то запретного, извращенного и неправильного, а оттого особо пьянящего. Та ласка, которой он отвечал на ее грубость, заставляла ее чувствовать себя властной, практически всесильной - совершенно не такой, какой она была в обычной жизни. Лоно девушки жаждало прикосновений, а мольбы обожателя кружили ей голову. "Если я вновь почувствую это, быть может, я его прощу" - решила она. Эсмеральда сознательно отринула от себя всякий стыд - решив принять страсть священника, она радовалась своему освобождению от тех клятв, которые дала недостойному капитану. Девушка одной рукой расшнуровала свой корсаж, обнажила грудь и прижалась ей к телу священника. Когда она почувствовала, как огрубевшая кожа на его шрамах трется об ее соски, ее глаза закатились, а рот широко открылся, хватая воздух.        Пока Клод с упорством новобранца ласкал ее подушечками пальцев, цыганка обхватила руками его шею и впилась в нее ноготками.       - Прошу, один поцелуй... - жадно прохрипел священник, сведенный с ума видом на ее обнаженную грудь и приоткрытый рот.       Девушка игриво улыбнулась и притянула его голову к себе. Клод накрыл ее губки своим ртом и почувствовал столь желанный бархатный язычок плясуньи. Он целовал и гладил девушку до тех пор, пока она не начала изгибаться так сильно, что уже билась об него всем телом. Вместе с этим он отрывался, чтобы почувствовать ее дыхание и вновь полюбоваться на ее раскрасневшееся лицо. Тогда Клод вновь посадил ее над собой, позволяя растрепанным девичьим волосам скользить по своей коже. Он чувствовал, что еще вот-вот, и Эсмеральда захочет большего, но он не посмел бы заставлять ее просить об этом, а вновь упускать момент и разочаровывать свою госпожу было бы непростительно. Хоть волнение все также не отпускало священника, в этот раз ему удалось обуздать свой трепет. Наконец, он прижал девушку к себе, подался вверх и приспустил брэ. Его член упал на его живот, а цыганка вновь очутилась сверху. От подобного бесстыдства девушка зарделась, вновь прижалась своей обнаженной грудью к его и засопела носиком. Она чувствовала твердую плоть священника между своих бедер.       - Подожди, - он медленно, не прерывая поцелуй, снял девушку с себя. Затем Клод устремился к умывальнику, чтобы смыть с себя остатки старого семени.       - А, я поняла, - кокетливо протянула девушка, - какой ты заботливый.       Когда он закончил эту процедуру, то поспешил вернуться обратно к своей гитане, стыдливо прикрывая пах полотенцем. Священник лёг рядом с ней и, всё так же прикрываясь полотенцем, хотел было продолжить свои ласки, но девушка отодвинулась дальше и оперлась ручками о его грудь.       - Покажи, - игриво приказала она, и, видя его смущение, засмеялась, - Мне не нужен кот в мешке.        Клод, красный от стыда, медленно отодвинул полотенце, дав цыгане насладиться нескромным зрелищем. В душе он молился о том, чтобы вновь не разочаровать её, к тому же, как он думал, наверняка для такой юной девушки вид мужских органов мог показаться противным. Священник закрыл глаза, страшась разглядеть в её лице брезгливость. Он не видел, как та с прищуром разглядывала его жилистое тело и восставшую плоть, обрамленную тщательно выстриженными волосами, придирчиво оценивая и словно размышляя, подойдёт ли ей этот мужчина. Это было так долго, что Клод уже мысленно распрощался с надеждами соединиться с цыганкой и приготовился к новой порции унизительных насмешек. И потому, он сильно удивился, когда та вновь оказалась сверху. Всё такая же хищная и разъяренная, она медленно расправляла подол своего платья, давая себе возможность опять коснуться его таза обнажёнными бёдрами. Девушка начала медленно двигаться, как бы заигрывая с онемевшим священником, пока его холодный от воды орган не согрелся и не начал снова покрываться её выделениями. Она вцепилась коготками в его предплечья, тем самым обездвиживая:       - Ты хочешь меня, поп?       - Хочу, да, хочу, ты сводишь с ума, Эсмеральда! Моя Эсмеральда! Я хочу повторять твоё имя! Я умру, я почти мёртв, если ты не сделаешь это... - мысли путались в воспламененном сознании архидьякона, и, обездвиженный, он подчинился хрупким ручкам девушки, а его разум уже не мог контролировать его слова.       - Умоляй меня, поп! - обольстительно шептала она, - Поклянись, что ты теперь на веки мой раб!       - Я клянусь! - он рычал, - Клянусь на веки быть твоим рабом!       - Молодец. - продолжала она, - А теперь поклянись, что отречешься от Бога ради меня.       Священник замялся. Он понял, что это была её очередная злая шутка. Девчонка и вправду мало разбиралась в вере, но отнюдь не была богохульницей, тем более, настоящей ведьмой, и подобные клятвы ей были ни к чему. Однако её притягательная плоть была так близко, что это заставляло его отринуть любые обеты:       - О, моя хитрая ведьмочка! Я уже не раз это сделал, но слушай... Да, если того желаешь ты, то я отрекаюсь от Господа и плюю на его церковь... Я возздаю отныне молитвы только тебе, причащаюсь только у твоих ног, пою псалмы только в твою честь... - он тяжело дышал, - прими же своего недостойного раба! - священник действительно умолял, а его голос дрожал.       Довольная его ответом, девушка отпустила одну его руку:       - Держи его. Но не смей двигаться!       Священник покорно просунул руку под ее юбку, чтобы сжать в руке свой член и позволить ей воспользоваться им. Девушка начала ловко двигать бедрами, давая его головке скользить вверх и вниз и раздвигать ее налившиеся кровью губки. Наконец, она медленно села на него, пуская внутрь себя. Клод, казалось, в этот момент разучился дышать, он почувствовал, как его плоть постепенно обволакивает что-то мягкое и теплое, а разум отлетает и покидает его. Он бессвязно хрипел:       - Используй его... развлекайся, как хочешь...       Тем временем цыганка уже полностью пропустила его член в себя и принялась осторожно двигаться. Она впервые делала это в таком положении и старалась следовать собственным ощущениям. Пока Эсмеральда сквозь опущенные ресницы подглядывала за своим сбитым с толка обожателем и упивалась его изумленным видом, ее чувства сами подсказывали ей, как действовать. Она начала ерзать по животу архидьякона, стремясь вновь и вновь задевать самые чувствительные точки своего тела. Он и в правду казался ей игрушкой для исполнения ее эгоистичных целей. Она не трепетала перед ним, как когда-то перед капитаном, не боялась не понравиться или не угодить, а наоборот, полностью пренебрегла любым его возможным неудобством и даже болью. Более того, Эсмеральда чувствовала себя совершенно в праве полностью расчеловечить монаха, практически низвести его до уровня скота. Ей даже показалось забавным снова ударить его по лицу и сказать:       - Только посмей не успеть!       Без этой бесформенной черной рясы, оробевший и распластанный под ней, священник казался Эсмеральде таким безобидным, кротким, почти что жалким. Ей хотелось ударять по лицу его вновь и вновь, издеваться над ним, плевать, вымещая на нем все обиды. Когда она вошла во вкус, то притянула руки священника к своей груди, заставив его обомлеть еще сильнее. Ей кружила голову ее власть над ним, и в этом иступляющем безумстве она танцевала свой самый искренний танец. И вот уже обескураженный монах наловчился и сам начал потакать хаотическому вожделению цыганки, сжимая и оттягивая ее соски. Удар молнии прокатился по ее мышцам, и она содрогнулась в витовой пляске. Не дав монаху закончить, Эсмеральда слезла с него, вся растрепанная, пытаясь отдышаться и таращась на него блюдцами глаз.       Не говоря не слова, она поспешила покинуть его ложе, чтобы утолить жажду и не дать своему любовнику продолжить ласкать себя. Затем, насытившаяся и довольная, легла обратно, погружаясь в облако мягких подушек и давая приятной усталости разливаться по всему телу. Засыпая, она все-таки позволила монаху едва касаться своих волос.       "Того видела осужденного и уязвленного в сердце оружием печали, рани и мою душу Божественной любовью."