Дисгармония

От автора: как всегда главу выставляю без предварительной вычитки, которую буду делать только завтра. Заметите ошибки, пожалуйста, подскажите! И, как всегда, приятного чтения! Наверно, в Джиме Кирке всегда было это – нечто сверхчувственное, за пределами нормы, за гранью дозволенного. Нечто… чрезмерное. То, как он смотрел, как двигался, как и что говорил, даже как делал очередной глоток кислорода – он весь походил на сплошную провокацию, вызов, искушение. Живое искушение – настолько сильное, что Хан одержим мыслью уничтожить его ровно настолько, насколько им и очарован. Бесспорно, эта страсть была губительна. Она разъедала и рушила тщательно выстроенный контроль над воспаленным разумом. Мысли – столько мыслей, что Хан в них захлебывался и тонул. Он терял нить переговоров, едва ли обращал внимание на своего смертельного противника. Эта его страсть к капитану – казалось абсурдным хотеть его сильнее, но Хан хотел. С каждым днем, с каждым часом он то грезил наяву, то боролся с зудящей, сводящей пальцы нуждой прикоснуться. К нему, к капитану. Джеймс Тиберий Кирк. Д Ж И М. Аномально бурные не-его – чужие! – эмоции всякий раз чудовищными волнами омывали выстроенные ограничения, когда Джим был рядом. Всякий раз, когда рядом его не было. Всякий раз, когда о нем говорили. Всякий раз, когда о нем не упоминали. Всякий бесконечный раз, когда Хан хоть на мгновение допускал, что поборол его влияние. Унизительно. И все же Джим Кирк оставался жив. Один этот факт будил в Хане бешеную, отчаянную, безнадежную ярость, но как умирающий в пустыне не мог надеяться, что жажда исчезнет, если разбить недосягаемый кувшин с водой, так и он не мог уничтожить предмет своей одержимости, опасаясь, что без Джима просто сойдет с ума. Поэтому Хан снова и снова, как мантру, повторял-напоминал себе, что Джим станет его, Джим будет принадлежать ему. И никак иначе. Главное – помнить об этом. - Дерись! – зарычал Мадх, с медвежьей силой, с истинно животной свирепостью обрушивая на Хана бет’лех. Хан парировал, и сквозь гул одержимых мыслей признавал мастерство противника – сильнее простого человека, искуснее нынешнего поколения, всецело доверявшего фазерам. А потом, в какой-то момент, когда их с Джимом взгляды пересеклись на крошечную наносекунду, Хан одним смазанным движением отрубил клингону голову. Мика только этого и ждал. В своем извращенном понимании субординации он старался не убивать раньше командира. Оценив покатившуюся голову Мадха, Мика тут же вогнал лезвие в горло уползавшего от него Борма. Клингон уже проиграл, истекая кровью от бесчисленного множества резаных ран, что нанес ему увлекшийся аугмент, и все же не сдавался до самой смерти, пытаясь добраться до своего меча. Будь в Мике чуть больше от человека и чуть меньше от социопата, он бы проникся к противнику уважением. У Сиба дела шли не в пример хуже. Он не любил холодное оружие и значительно хуже им управлялся. Тогда как Урд, казалось, родился с бет’лехом в руке. Все, что спасало Сиба, это телепатия, позволявшая ему улавливать намерения клингона за мгновения до атаки, и превосходящая скорость реакции. Тем не менее, Сиб не был воином. Те же Ван с Зеро справились бы на его месте куда лучше. Однако, Хан счел недальновидным выставлять их силу сейчас. Достаточно было и их с Микой. В этом маленьком спектакле Сиб должен был показать уязвимость аугментов, с которой клингонам будет легче смириться и принять их прочее превосходство. Достаточно хороши для союза, но не слишком, чтобы вызвать страх или ранить гордость. Совсем как с людьми. - Ч-черт! – глухо выругался Джим, невольно дернувшись, когда голова клингона, пролетев пару метров, тяжело упала и, разбрызгивая кровь по светлому покрытию пола, подкатилась почти к самым его ногам. Орсала, стоявшая рядом, передернулась и с ненавистью прошипела что-то на родном языке. Едва ли что-то цензурное и наверняка адресованное Хану. Вот только на лице у нее, помимо гнева, Джим увидел и страх. Знакомое чувство. Он опустил взгляд на голову и невольно сглотнул подступившую к горлу тошноту: в кровавых разводах, повернутое лицом к нему, да еще и с распахнутыми, словно в удивлении, глазами – казалось, клингон таращился на Джима, безмолвно вопрошая, что за чудовище сотворило с ним такое. - Пресвятая Матерь! – просипел кто-то. Джим не уловил кто. Кто-то из охранников. Вулканцы хранили тяжелое, мрачное молчание. Но и на их каменных, на первый взгляд, лицах читалось потрясение. Джим снова посмотрел на голову, потом на перешагнувшего через труп собственного противника Мику. Это была не битва, это… - Это бойня, – с отвращением констатировал Маккой, словно уловив мысли Джима. – У клингонов нет и шанса. - Бой еще не окончен! – резко возразил Драрс, услышав последние слова доктора. - Окончен. Со злым недоумением Драрс уставился на Хана, но Урд парой секунд спустя, вдруг издав короткий, рваный возглас, мешком повалился лицом вперед. С ножом в затылке. Мика превосходно обращался с холодным оружием, а слово Хана для него было даже не законом, но естественным направлением для собственных побуждений. Просто потому что именно Хан в свое время научил его, каково это – желать чего-то, чувствовать что-то, стремиться, действовать. У господ создателей Мика получился дефектным. Какая-то ошибка хромосом или просто эксперимент, но он появился на свет с ярко выраженной анормией или, говоря простыми словами, с клиническим безразличием к себе и окружающему миру. Мика помнил, как халаты сначала иглами, а потом и электрическими разрядами пытались добиться от него примитивного побуждения избежать неприятных ощущений. Он помнил жалящие укусы шокера, помнил, как не находил в себе ничего, что хотя бы напоминало волю или желание. Наигравшись, господа создатели признали его бесполезным и поставили в очередь на усыпление. Да, оно так и называлось – усыпление. Не ликвидация, и не утилизация, даже не убийство. У-сып-ле-ни-е. Такое вот простое слово. Их, таких бракованных, было много. Мика не знал точное число, но в среднем за месяц успевало накопиться где-то с сотню экземпляров. У халатов был даже особый график по усыплению такого вот дефектного материала. Но до Мики очередь так и не дошла – вмешался Хан. Он, как потом осознал Мика, глубоко презирал «усыпление» своих менее успешных собратьев. Он забирал тех немногих, в ком находил если не потенциал, то хотя бы надежду на нормальное, самостоятельное существование, и вместе с группой единомышленников работал над их лечением. Халаты души не чаяли в своем величайшем достижении и, пусть с недоумением, но шли ему навстречу. Мика претерпел ряд хирургических операций на мозге, а потом и длительную, изнуряющую реабилитацию. Но если реабилитация прошла, в конечном итоге, успешно, то в последующем обучении, должном сделать из него солдата, инструкторы столкнулись с неожиданными трудностями. Он был силен, быстр, жадно впитывал новые знания, с легкостью воспроизводил приемы различных боевых стилей. Было только одно «но» – Мика убивал. Убивал легко, с некоторым азартом, убивал там, где ему запрещали убивать. Да, он больше не страдал безразличием к себе или окружающему миру, но безразличие к чужой жизни осталось. При этом Мика не был психопатом как таковым: он не наслаждался чужой болью или смертью, не чувствовал своего превосходства, не вымещал злобу. Он просто не видел, не находил в себе ничего, что могло бы его остановить от убийства. Очень быстро эта его особенность стала существенно напрягать как ученых, так и товарищей. Даже группа Хана – и те стали поговаривать об опасности подобного аугмента. Но Хан… Хан что-то видел в Мике. Он не позволил усыпить его и принялся работать с ним сам. О, как это было странно для Мики – снова и снова пытаться кого-то убить и терпеть раз за разом неудачу. О времени их тренировок Мика вспоминал с ностальгией и с содроганием. Хан ломал его. Ломал физически, ломал морально. Он ставил Мике цели и жестко, крайне жестко наказывал его за любое отступление от приказа. Это длилось недели, месяцы… пока однажды Мика на очередном военном задании, на которое взял его Хан, сделал именно то, что тот ему приказал, а именно найти и привести живым «языка». Они тогда выслеживали группу террористов в восточной провинции Конго, не зная ни их численность, ни вооружение, ни точное местоположение. И когда Мика приволок слегка помятого, но вполне живого «бойца сопротивления», Хан кивнул ему так, словно никогда в нем и не сомневался. Словно и не Мика вовсе подставлял его все предыдущие миссии, убивая всех без разбору. Это было… воодушевляюще. С тех пор Мика едва ли научился ценить или уважать чужую жизнь, она по-прежнему для него ничего не стоила, но признание Хана стало для аугмента тем якорем, что останавливал его от очередного бессмысленного убийства. Хан даровал Мике жизнь. Хан даровал Мике рассудок. Хан даровал Мике возможность быть человеком – настолько, насколько это вообще было для него доступно. В сущности Мика принадлежал Хану. Принадлежал с того самого простого, одобрительного кивка. Мягкой, бесшумной походкой хищника Хан пересек импровизированное поле боя, не сводя с Джима тяжелого, какого-то затягивающего, как черная дыра, взгляда. От подобного пристального внимания спина покрылась неприятными, холодными мурашками, и где-то там, на задворках разума, заворочался липкий, первобытный страх. Но Джим не сделал и шага назад. Жестко давя в себе тревогу, он стоял там, между Орсалой и Драрсом, с двумя вулканцами, с Боунзом и охраной рядом. Но все же Джим ощущал себя уязвимым под одним лишь вниманием этих странных, льдистых глаз. Хан остановился совсем рядом, на последнем шаге чуть подавшись вперед, к Джиму, но, вздохнув сквозь разомкнутый рот, словно успокаивая в себе что-то и собираясь с мыслями, он повернулся к Драрсу, протянув окровавленный бет’лех. Клингон с промедлением принял клинок, сжав пальцы на рукояти. - Ты был в своем праве. - Славный бой, славные воины. Драрс хмыкнул, а потом и вовсе оскалился. - Вот, значит, на что способна генная модификация. - Ваши обычаи соблюдены, - вмешался Спок. – Теперь мы можем перейти к переговорам? Драрс кинул на него беглый взгляд и снова сконцентрировался на Хане. - Почему воин хочет мира? - Я не хочу мира. Я его предлагаю. - Почему? - Нет ничего лучше хорошей войны? – в ответ спросил Хан. - Да. - С Федерацией хорошей войны не будет. Они не начнут ее и будут оттягивать конфликт с Клингонской Империей до последнего. - Но она будет, - без тени сомнения возразил Драрс. - Федерация избрала для себя роль миротворца, - качнул головой Хан. – Ее поддержат союзные планеты, и клингоны проиграют. - Нет! Люди слабы! Бесхребетны! - Посмотри на меня, клингон, - в голосе Хана сталь и пробирающий до самых костей холод, - очень хорошо посмотри. Я – квинтэссенция человечества. Я – их идеал, созданный людьми и из людей. Человечество сильнее и куда более жестоко, чем показывает. Сейчас они этого стыдятся. Но если вы дадите им повод, праведную причину, они сотрут вас с лица вселенной, как делали это века назад друг с другом. - Я признаю твою силу, Хан, - раздул ноздри Драрс в сдерживаемом гневе, - и только из уважения к тебе до сих пор стою здесь и слушаю. Хватит слов! Что ты предлагаешь? - Я предлагаю хорошую войну, великую войну, которая закончится лишь с полным уничтожением противника. Я предлагаю увидеть вам своими глазами силу, ярость и честь человечества. - Войну с Федерацией? - Нет, войну вместе с Федерацией.