Громоотводчики

Я ухитряюсь жить в мире без совести, Отгораживаясь и оставаясь неузнанным, И проблема в том, что Ты такой же, как и я. Three Days Grace "Anonymous (Безликий)".

      Утро выдалось хмурым, под настроение Ала. Лучик, с любопытством первооткрывателя изучавший комнату на рассвете, был одним из немногих, которые пробились через свинцовый заслон туч. Курск готовился умыться дождём.       Ал готовился этого всеми правдами и неправдами избежать, и потому выбрался из дома пораньше и накинул капюшон. Небо придвинулось совсем близко и казалось, что ещё чуть-чуть, и оно попросту наденется на склонённую голову, как большая и влажная шляпа. Впереди маячили два холма, где Ала наверняка заждались родная школа, родные репетиторы и родные головные боли. А пока что он шел по узким полупустым улицам, петляя между низенькими домами в поисках дороги, где было посуше.       Не то чтобы он слишком боялся промочить ноги. С его головными болями простудиться и заболеть так, чтобы выхлопотать перенос экзаменов, было наилучшим вариантом. Но совесть не позволяла так облегчать себе жизнь, да и в районе, где жил Ал, любая влага практически стопроцентно обозначала и грязь тоже, а это уже попахивало нагоняем за испорченную обувь.       Вдалеке вяло перебрехивались собаки. Первые капли дождя прорезали морозный воздух и, казалось, прицельно шлёпнулись Алу на темечко. Утро пахло рутиной и неприятностями, и Ален был почти уверен: что-то случится. И эта уверенность тоже отдавала вкусом крови и терпкого вина, рождая смутные, неприятные ассоциации.       Он даже не удивился, когда заметил, что двое широкоплечих парней при виде него переглянулись и поднялись с сырого тротуара.       — Закурить есть?       О камерах видеонаблюдения в их районе только слышали. И Ал сильно подозревал, что нехорошее. Иначе он не мог объяснить, почему во вполне себе приличном городе не так уж далеко от центра камеры были разве что в магазинах. Это делало район любимейшим местом таких вот компаний, которых человек приличный пытается избегать всеми силами.       Голова снова предприняла решительную попытку расколоться здесь и сейчас. Ал не сомневался, это действие произведёт впечатление. Но настроение портилось слишком быстро и наверняка, и потому его уже почти потянуло отозваться со всем сарказмом, на который только был способен его измученный разум. Их было двое. Ал ни в коей мере не считал себя талантливым борцом или ему подобным зверем. Но двенадцать лет занятий борьбой позволяли надеяться, что он при желании сможет швырнуть в канаву обоих.       Тренер любил повторять, что один правильно проведённый приём боевого айкидо равен четырём переломам у противника. Слишком оптимистично, чтобы в это верить. Чуть более приближенный к реальности вариант звучал примерно так: «Один правильно проведённый приём айкидо, и эти двое удивятся. Сильно. И больно!»       А потом в голову пришла неожиданная мысль: «Так ведь у них ножи».       Позже Ал и сам не понимал, откуда узнал, что два его «новых знакомых» бродили по улицам с «бабочками» и пытался убедить себя, что это было очевидно по чересчур нахальному поведению гопоты. Но в тот момент такие мысли его ничуть не волновали. Ал просто знал, что в карманах этой парочки лежали ножи, и слегка поумерил свою язвительность.       — Смирновы, я слышал, камер понатыкали, — негромко проронил он и для наглядности ткнул пальцем в высокие автоматические ворота. Кто там жил на самом деле, Ал не знал и знать не хотел. Внешний вид забора и ворот был достаточно внушителен, чтобы говорить о камерах, а большего ему и не требовалось. — Я не сомневаюсь, что они предоставят моей семье любопытное кинцо о том, как двое идиотов шляются по улицам с ножами.       — Борзый что-то сильно, — поморщился один из «идиотов», раздражённо сплёвывая в сторону. — Ща с нами пойдёшь, побазарим.       «Я скоро буду сдавать ЕГЭ, мне нечего терять. Но с вами, конечно, никуда не пойду».       Ален демонстративно пожал плечами и пошел дальше, иногда поглядывая через плечо. Интуиция взыграла в очередной раз, уверяя, что так просто его не отпустят.       Дождь стал накрапывать сильнее. Крупные капли шлёпались на куртку и, не в силах удержаться на гладкой поверхности, скользили вниз, чтобы разбиться о дорогу. Ал машинально покусывал губу, чувствуя, как на ранках иногда выступали солёные капли. Характерный привкус этой соли напоминал о красной спирали, и это сравнение странно успокаивало. Пальцы сами собой сжимались в кулаки и разжимались вновь.       Шаг. Ал точно знал, что на него кинутся ещё до поворота.       Два. Очередная капля упала прямо на нос.       Три. Кроме собственных шагов ничего не слышно, но Ал был уверен, что за ним шли.       Пять. С неба падали уже не капли, а длинные тонкие струи воды, будто город подкрутил краник в душе, желая поскорее смыть с себя ночь и сон.       Семь. Отстали, что ли?       Восемь. Нет, вряд ли. Ал понятия не имел, почему именно сегодня его хиленькая интуиция решила показать себя во всей красе, но был уверен, что она не подведёт впервые за столько-то лет.       Десять. Шум дождя заглушал все звуки, вода разбивалась о капюшон, отдаваясь в голове глухой болью.       Ал на мгновение замер и шагнул назад и вбок, быстро поворачиваясь на опорной ноге и ловя скользнувшую мимо него руку с ножом. Одна ладонь — на пясть, другая немного выше, не давая быстро завершить выпад. Инерция увлекала человека вперёд, и Ал с явным удовольствием ей помогал. Едва уловимое движение руками: положение было удобным, большого усилия не потребовалось — и нож выпал из чужих пальцев. Ал снова сделал шаг в сторону, наступая на него ногой и с силой отпихивая нападавшего так, чтобы он столкнулся с напарником. Новый шаг вперед, правая рука стремительно распрямилась, врезаясь в чужой подбородок и придавая вторичный импульс.       Как же он не любил нахалов, которые считали, что, раз у них в руке нож, им всё можно!       Уличный мордобой — не то, чему Ала учили столько лет. Это не значило, что он совсем не мог за себя постоять. Ровно как и не значило, что ему хотелось продолжать общение с новыми знакомцами.       Ножик стремительно улетел в грязь. Ал пятился назад, прикидывая, как далеко до ближайшей людной улицы. Один из «знакомцев», кажется, ругнулся, совсем неожиданно на незнакомом Алену языке. Ал решил не уточнять подробности и почти уже приготовился рвануть куда-нибудь, где за ним следовать не станут, но внезапно почувствовал сильный удар в плечо. Сильный настолько, что Ал, признаться, ожидал увидеть свою куртку порванной, а тело кровоточащим. Но одежда оказалась совершенно целой. Только внутри, под ней и, наверное, под кожей, расцветала тянущая боль, словно юноша тёр незаживший кровоподтёк. Рукоятью ножа, что ли, приложили? Почему так быстро? Почему так сильно?       Ал вновь шагнул назад, потом почти автоматически уклонился от удара по лицу. Снова странная, нездешняя ругань, и плечо прострелила новая волна боли. Сжав зубы, Ал схватился за плечо. Вернее, схватился бы, но тут совсем рядом свистнул нож, ударяя по запястью.       Интуиция подвела, замолчав в самый неожиданный момент, и уж это было очень на неё похоже. Ал отдёрнул руку, потом, поняв, что движение было лишним, шагнул в сторону, с явным наслаждением наподдав мужчине коленом под зад. К айкидо это не имело ровно никакого отношения, зато как приятно! Кровь капала на тротуар, смешиваясь с бурой грязью и дождевой водой. Плечо странно пульсировало. Ал судорожно озирался по сторонам, а затем как можно скорее скользнул в переулок.       Мысленно он пожелал обоим любителям покурить скорейшего отравления никотином и второй жизни в виде демонстрационных органов в КГМУ. Он был почти уверен, что сейчас сквозь шум дождя услышит топот двух пар ног и уже приготовился петлять, чтобы не попасться под нож.       Ален, конечно, хотел бы получить отсрочку для экзаменов, но такой способ не нравился ему категорически.       Он уже не видел, как обоих мужчин перехватил вынырнувший из переулка силуэт. Точно так же как он не мог знать, что обоих гопников найдут через несколько часов в канаве, живых, но парализованных, со сведёнными судорогой мышцами, побороть которую удастся лишь после длительного курса экспериментальной терапии.       Ему удивительно повезло прийти в школу одним из первых и, заперевшись в туалете, промыть и перевязать руку. С плечом всё оказалось куда интереснее. Ал не поленился стянуть рубашку перед небольшим, покрытым разводами, зеркалом и придумать три синонима к словосочетанию «неприятные люди». Одежда была цела и кожа тоже, зато под ней наливался цветом багряный идеально-круглый кровоподтёк. Вокруг него уже образовалась припухлость, прикасаться к которой оказалось до странности больно. Ал, как ни пытался, не мог понять, чем его ударили, но мысленно пообещал с этих самых пор отводить сестру в школу лично.       На то, чтобы, стиснув зубы, осторожно протереть плечо холодной водой и привести себя в божеский вид, ушло около пятнадцати минут. Потом Ал юркнул в класс и до самого звонка развлекался тем, что пытался найти положение, в котором его не будут беспокоить ни левое плечо, ни правая рука. Одноклассники, наблюдая за его махинациями, предположили наличие шила в причинном месте, но отвлекать не стали.       А потом Ал пригрелся у батареи и, прижавшись к ней гудящей головой, кажется, уснул. Во всяком случае, в спину его тыкали именно со словами: «Не спи, всё пропустишь». Ал недовольно поморщился, пытаясь удержать глаза открытыми, и собирался переспросить, что именно «всё» ему настолько нельзя оставить без внимания. А потом увидел и сам.       Мрачный и страстно любящий Серебряный век литературовед обменивался дежурными любезностями с директрисой, за спиной у которой стоял… Очевидно, новенький, потому что Ал этого парня никогда прежде не видел. Он понятия не имел, на кой кому-то нужно менять место учёбы в начале марта. Не то чтобы такого не случалось раньше, но Ал всё никак не мог вникнуть в высшие смыслы такого странного поступка. Особенно несвоевременные переводы почему-то любили иностранцы, коих в их школьной «семье» было на удивление много. Родную русскую речь в их лингвистическом классе чаще всего слышали только от учителей, да и то не всегда. Подавляющее большинство школьников были иностранцами и косились на затюканного подготовкой к экзаменам Алена с искренним удивлением.       Новенький в их компанию бы вписался прекрасно, потому что явно не знал, куда себя деть. Стоял тихо, не спеша вмешиваться в разговор старших, и небрежно оглядывал класс. Он словно пытался разрушить стереотип о «всегда аккуратных иностранцах». Формы на нём не было, вместо этого юноша щеголял в джинсах, перепачканных землёй кроссовках и белой футболке с длинными рукавами, которая, казалось, была велика ему на несколько размеров. На голове у него было не менее выразительное воронье гнездо. Волосы того самого «медового» цвета, которого девушки пытались добиться с помощью самых разнообразных красок, казалось, ничего не слышали о расчёске.       Для завершения неряшливого образа не хватало только прилипшей к нижней губе сигареты и вальяжной позы. Но нет, новенький предельной сосредоточенностью искупал все выводы, которые могли сделать на основе его внешнего вида. Стоял так ровно, словно проглотил стальной прут, подбородок чуть приподнят, серые глаза глядели прямо, цепляясь за каждый ответный взгляд.       Ален краем глаза подметил, что одноклассники отворачивались, едва на них падал этот внимательный, ищущий взгляд. Когда новенький глянул прямо на него, Ал и сам почувствовал, как что-то неприятное, пламенное вгрызается в разум, но лишь в очередной раз сжал зубы и глаз не отвёл. В ответном взгляде почудилась скрытая ирония, но затем новенький попросту стал рассматривать одноклассников дальше.       А потом директриса, дружелюбно потрепав новенького по плечу, широким жестом обвела класс, желая, наверное, открыть простор для деятельности, и ушла. «Простор» был, говоря откровенно, так себе. Несколько свободных мест было в непосредственной близости от учителя, да и те пара одноклассников, неожиданно проявляя странное отсутствие дружелюбия, тут же накрыли собственными сумками. Новенький, казалось, не замечал ничего, и только по едва заметной насмешке в его глазах можно было сделать вывод, что он всё же ни один жест не оставил без внимания.       Ал закатил глаза и спихнул собственный рюкзак под ноги, чудом умудрившись не рассыпать книги. Новенький снова едва заметно улыбнулся и пошёл к нему.       Когда Ал перевёлся в лингвистический класс ради порядком осточертевших «европ», он прекрасно понял: лучше полностью игнорировать новичков, чем на них пялиться. И потому искренне попытался отыскать в учебнике сегодняшнюю тему, почти радуясь, что книга, как обычно, решительно не желала открываться так, как надо. А потом всё же кинул косой взгляд на новенького и задумался.       Походка у него была слишком характерная. Она выдавала борца с большим опытом: чёткие, размеренные шаги, относительно легкие и тихие, равномерное распределение веса на обе ноги и извечно-прямая спина. Когда новенький останавливался, он каждый раз застывал в устойчивом положении — просто так с ног не собьешь, даже если постараешься. Ал не мог на взгляд определить стойки и понять, каким видом борьбы занимался новенький, но то, что он тратил на тренировки большую часть свободного времени, не вызывало сомнений.       Сел он тоже прямо и как-то так, что стало понятно: в случае чего он выскочит из-за парты в ту же секунду. Ал немного полистал учебник с многословным анализом Шолохова, покрутил в пальцах ручку, записал тему, задумался, случайно записал её ещё раз, а потом осторожно поинтересовался на английском:       — Как тебя зовут?       На какую-то секунду Алу показалось, что новенький удивлён. Но потом выражение лица у него вновь закаменело, и ответ прозвучал так же тихо:       — Рей.       За спиной Славик едва слышно проронил на родном, великом и могучем:       — Мне кажется, все эти англичане нас скоро ассимилируют.       — Не думаю, что вам это всерьёз грозит, — отозвался Рей на чистейшем русском, не оборачиваясь. Он перешёл на другой язык так просто и естественно, совершенно обходясь без акцента, что Ал слегка растерялся. Но новый сосед по парте снова глянул с лёгкой смешинкой и замолчал до конца урока, игнорируя шепотки и чужие взгляды.       Право, если бы на Ала в своё время так пялились, он бы точно с кем-нибудь поссорился. А Рей ничего, сосредоточенно смотрел на учителя и слушал отрывки из книг с таким вниманием, словно это был его первый и последний шанс послушать Шолохова в оригинале. Ален принял бы его за большого ценителя искусства, если бы новенький и даже после звонка не продолжил улыбаться каким-то своим мыслям с отрешенной задумчивостью, которая одной половиной класса была спешно принята за высокомерие, а другой — за лёгкое «не в себе». Окружающие быстро убедились, что, если Рея не трогать, он мог стоять у окна неподвижно, с преувеличенным и ничем не оправданным интересом наблюдая за дорогой. Ал большую часть перерыва искал сестру, рассказал ей, что самой лучше не ходить. Тут же был адресно послан готовиться к экзаменам и фактически выброшен из класса.       Когда Ал вернулся через пятнадцать минут, Рей всё так же стоял у окна. Оставаясь в той же устойчивой позе, словно под ногами не чуть потрёпанный линолеум школьного коридора, а алое полотно ринга.       Любопытства Ал всё-таки не сдержал.       — Ты занимался борьбой?       Рей замер. Нет, он и до этого стоял неподвижно, но после вопроса весь словно закаменел, не моргая и не дыша. В прозрачных каплях, устроивших забег по стеклу, было больше жизни, чем в нём.       — С чего ты взял?       — Походка, — тут же пояснил Ал и с шумом поставил рюкзак на подоконник рядом с Реем. От громкого звука в висок вновь тугой волной ввинтилась боль. Ален недовольно покусал нижнюю губу и пояснил уже заметно тише. — Не дать сбить себя с ног — от этого сложно отвыкнуть, да?       Рей ненадолго оторвался от созерцания безрадостного пейзажа и глянул, как Алу показалось, оценивающе.       — Борец, значит. Понятно.       Ал выждал немного, чувствуя, как в этом обществе становится действительно неуютно, а потом решил повторить вопрос:       — Сам ты чем занимался?       Чужой взгляд в очередной раз скользнул по телу с прохладным равнодушием. Рей вновь обернулся к окну и всё же отозвался:       — Фехтованием.       — Давно?       — Всю жизнь.       Он не удивился ни на мгновение. Вычислить профессионала порой так же просто, как разглядеть в толпе белую ворону. Ал кивнул скорее своим мыслям, чем собеседнику. В последнее время эти непроизвольные жесты выходили у него сами собой, словно сознание нуждалось в каких-то внешних выражениях мысли и без этого работать не желало.       Молчание затягивалось. Рей стоял у окна, теперь разве что не забывая дышать, но внешне выглядел ровно так же, как и минуту, и десять минут назад. Неподвижная статуя, которую с места сдвинет разве что строительная бригада. Воспитанию Ала уделяли слишком много времени, чтобы вот так развернуться и уйти. Потому он, немного потоптавшись на месте (в глазах новенького в очередной раз почудились смешливые огоньки), снова подал голос:       — Ты хорошо говоришь по-русски. Обычно у иностранцев акцент…       И тут же понял, что сказал глупость. Призрачные смешинки теперь заострились и вырисовались ярче, поселяя в чужих глазах почти тёплое выражение. Так психиатр мог бы смотреть на страдающего слабоумием пациента, который внезапно начал щёлкать сложнейшие задачки за несколько секунд. И при этом продолжать с упоением нести чушь.       Выражение это Алу не понравилось категорически.       — Назовём это особым талантом к языкам.       «Назовём», ну надо же. Словно Рей пытался подобрать слово попроще. И глядел при этом так, будто проверял реакцию.       — Звонок, — почти сквозь зубы процедил Ал.       Рей лишь кивнул с какой-то странной покорностью, как человек, который из-за чьей-то нелепой прихоти вынужден делать сказочную глупость. В этот миг Ал невольно подумал, что новенький не похож на одиннадцатиклассника. Странная усталость залегла в тенях на его лице, в глазах и манере поведения, укоренилась там и прибавляла хозяину лишний пяток лет — если не больше, как бы странно это ни звучало.       Как оказалось, экскурсию по школе Рею не провели. Ален волей-неволей частично взвалил это на свои плечи и вяло пошёл к спортзалу. Школьная гордость: отремонтировали его этим летом в лучших отечественных традициях. Замазали цементом и краской всё, что можно было замазать в принципе, и поставили современные тренажеры, трогать которые воспрещалось категорически. Помогло это мало: зал всё равно глядел на мир с тоской невинно обиженного, в раздевалках было всё так же тесно, задвижки вечно выкидывали финты, то вовсе не желая шевелиться, то замуровывая наполовину одетых школьников внутри.       Когда Рей и Ал юркнули мимо отвернувшегося физрука в раздевалку, та уже была пуста. Ал, после краткого раздумья присоединившийся к реевской молчанке, спешно стягивал рубашку. Сам новенький, неторопливо копошась в пакете с формой, где, видимо, он надеялся найти что-то новое, наблюдал за ним краем глаза.       — Поскользнулся? — он даже пошевелился, чтобы небрежным кивком указать на синяк.       Ал поморщился, когда ткань футболки прикоснулась к опухшему плечу, но через силу улыбнулся.       — Упал, очнулся, гипс. — Он сильно подозревал, что так овладеть языком Рей на всяких там дополнительных курсах не мог. В скованности движений, иногда сквозящей во взгляде неуверенности и полной неспособности ориентироваться в новеньком яснее ясного угадывался иностранец, но ведь это не значит, что он никогда не жил в России? Ал догадывался, что Рей учился языку напрямую у носителей лет пять, не меньше, и хотел выяснить это, избегая прямых вопросов.       Но на знаменитую фразу Рей не отреагировал совершенно, только вопросительно поднял брови.       — Гипс? — осторожно переспросил он, и Ал в очередной раз почувствовал себя дураком.       — Не обращай внимания, — буркнул он, одёргивая ткань. Плечо прострелило тягучей пульсацией. Головная боль, явно обрадовавшись поддержке, тут же запустила зубы в мозг. Сдаваясь под двойным напором, Ал зашипел и тяжело опустился на скамеечку рядом с рюкзаком — искать анальгин.       Сестра ехидно говорила, что у Ала «эта дрянь» наверняка уже изменила состав крови и вряд ли действовала. Но юноша ничего не мог сделать, продолжая с какой-то полубезумной надеждой поглощать белые горькие таблетки.       Рей уже переоделся и теперь глядел с прищуром на все эти махинации, а за таблетками и вовсе проследил с таким любопытством, словно удивлялся, что кто-то мог таскать с собой такую аптечку. Неудивительно, у них же медицина дорогущая, и лекарства без рецепта поди купи. Это здесь Ален скупал анальгин чуть ли не килограммами, и никто ему и слова не говорил.       — Болит?       Ал аж таблеткой подавился.       Свежий кровоподтёк на всё плечо, как он смел предполагать, не мог не болеть. Но у Рея, видимо, было на этот счёт своё мнение, потому как глядел он с любопытством.       — Есть такое, — сдержанно согласился Ал, пытаясь отделаться от ощущения, что он в очередной раз делал что-то не так, нёс страшную околёсицу и вообще в глазах новенького выглядел идиотом.       Рей промолчал и вернулся к собственной сумке. Вжикнул молнией, закопался в тетради. При полном отсутствии учебников их было так много, словно в канцелярском магазине была девяностодевятипроцентная акция, и он никак не мог оставить это без внимания. Ал раскусил таблетку, чувствуя, как постепенно становился ватным язык и жалея, что не заскочил на перемене в столовую за водой.       Идти никуда не хотелось. Собственно, у Ала было только одно желание: вытянуться хотя бы на этой самой лавочке и вздремнуть. Мало ли, проснётся, а голова не болит, плечо онемело, и можно спокойно добраться до дома, и уже там заняться лечением. К школьной медсестре, улыбчивой и добродушной дамочке шестидесяти лет, у которой в кабинете были только весы, градусники и специфический набор первой помощи, Ал идти не хотел. Его наверняка отправили бы к врачу, а это было чревато.       Больше ЕГЭ Ален боялся разве что врачей. Он вообще проникся терпкой антипатией к отечественной медицине, когда его сестре едва не начали лечить диабет при его отсутствии, а знакомому неправильно определили группу крови, и в больницу соглашался пойти исключительно чтобы взвеситься и проверить зрение. Чтобы допустить до его плеча сладко улыбающихся эскулапов, Ала нужно было сначала связать.       На лавочку прямо перед носом опустился флакончик.       Ал поднял голову и покосился сначала на него, потом на вновь замершего изваянием Рея.       — Яд? — И самому стало стыдно за пламенную надежду в голосе.       — Мазь, — хмыкнул в ответ Рей и задумчиво покатал ногой баскетбольный мячик.       — На кой тебе таскать с собой мази? — поймав очередной насмешливый взгляд, Ален тут же стал отбиваться. — Анальгин — другое дело, мало ли! И места он много не занимает, в отличие от этого.       Флакончик действительно был достаточно крупным, в ладони не спрячешь. Пузатенькая такая стеклянная гранёная скляночка с узким горлышком, плотно заткнутым деревянной пробкой. Гранёная не как советские стаканы, из толстого покоцанного стекла, а этакая изящная вещица. Точно в такие же, только поменьше, в последнее время взяли моду запихивать цветные камушки, крохотные фигурки людей и животных, сушеные лепестки цветов или бусинки, вешать на шнурок и называть это «хэндмейдом».       Ал примерно догадывался, сколько накидывали к цене лекарства за такую вот красоту.       — Я на тренировки с собой ношу, — после секундной задержки с неудовольствием ответил Рей, и вопросы тут же отпадали.       Тренер видел в Але потенциал. На деле он видел его во всех и с фанатичностью маньяка пытался этот самый потенциал пробудить. В случае Ала, видимо, от вечного сна, потому как борец он был так себе. Чтобы этого добиться, тренер частенько тягал подопечного так, что домой он возвращался с синяками и растяжениями и объяснял явно довольной сестре, что вот это он случайно ударился, вот это из захвата выбраться не смог, тут неправильно приём провёл, а здесь вообще совершил какую-то неведомую ерунду, идентифицировать которую под осмысленное действие не вышло даже у тренера. В те счастливые времена он тоже таскал с собой эластичные бинты, обезболивающее и всякие-разные мази. Родители посмеивались, что, если их семье нужно будет спешно эвакуироваться, вместо аптечки можно схватить всегда собранный «борцовский набор» Ала.       Мазь смутно пахла какими-то травами. Конечно, глупо было надеяться, что после нанесения её на припухлость плечо тут же перестанет болеть. Всё оказалось наоборот: втирая лекарство в кожу, Ален сквозь зубы поминал злым тихим словом всё, что только приходило на ум, начиная от утренних гопников и заканчивая собственной неспособностью заметить злополучный удар, который как-то оставил ему этот дурацкий кровоподтёк.       Раздражал он ужасно. Во-первых, разумеется, самим своим наличием, а во-вторых, почему-то, формой. Отметина была такой идеально-круглой, что при желании можно было измерить её диаметр, радиус и длину окружности. Когда Ал понял, что, вместо того чтобы выматериться, вспоминает нужные формулы, он тут же погрустнел. Отдых ему был нужен, срочно.       А вместо этого пришлось сразу после недо-лечения бежать в зал и там стоять, потупив глаза, перед физруком. Голова болела так, что жить не хотелось, чужой голос отдавал в висках набатом. Во рту было солоно из-за совсем измочаленной губы и горько из-за анальгина, который обезболивать ну никак не хотел.       Рей стоял рядом, озираясь с вежливым любопытством и, казалось, совершенно не обращая внимания на то, что ему в эту самую минуту читали лекцию на тему пунктуальности и неуважения. Он подал голос удивительно вовремя, улучив момент, когда физрук выдохся и попытался набрать побольше воздуха для новой тирады.       — Прошу прощения. Я заблудился в школе, и Ал пошел меня искать. Такого больше не повторится.       Ален краем глаза глянул на его невозмутимое лицо, и интуиция как-то отрешенно подсказала: а ведь новенький прав. Больше не повторится. Никогда.       Что-то было нелогично, неправильно, но Ал, слишком сонный, чтобы думать, лишь отмахнулся от наполовину оформившихся предчувствий.       Уже вечером, вернувшись домой от репетитора по физике, Ал смог наконец-то остаться в тишине и задуматься, откуда же появилось то кусачее чувство неправильности происходящего, которое захватило его ещё утром и никак не желало отступать. Головная боль решительно не давала сосредоточиться, и Ал, решив, что сделать ничего он всё равно не сможет, пошел переодеваться и спать.       В стеклянной дверце шкафа отразилось его усталое лицо и погасшие глаза. А ещё — совершенно чистое, без всяких отметин, плечо. Замерев перед зеркалом с растянутой ночной футболкой в руках, Ал яснее ясного понял, что же не давало ему покоя. За день, злясь на весь мир и страдая от головной боли, он так и не представился новенькому.