Громоотводчики

Естественный отбор, он происходит, Когда ты снова влезаешь в чужие судьбы. И, вместо того, чтоб жить, Ты ищешь грязь в посторонних тебе персонах. Северный Флот, «Презирать и ненавидеть»

      Рей не нервничал.       Чего там нервничать? В Ала он верил. И не нервничал. Из-за чего? На Дина он вообще злился. Сам виноват, глупый, непослушный ребёнок! Чуть не угробился и их всех едва не забрал с собой. Дин накосячил, подставил Рея, «Громоотвод», «Феникс» — и после всего этого из-за него нервничать? Чести много!       И Рей из-за него не нервничал. Ни капельки. Да он даже не думал о младшем — не было времени на этого раздолбая. У него разведчиков требовалось по точкам рассажать, огненные города проверить, связаться с артаскейцами, чтобы узнать, защитили ли они портальные пути в город. А ещё новенькая землянка никак не хотела выходить из комнаты, всё сидела на кровати, обнимала подушку, начинала голосить каждый раз, как слышала слово «магия», и Рей совсем не был уверен, что в ближайшее время сумеет её успокоить. С магами тела было в некотором отношении сложно: когда в них просыпалась сила, они оказывались непредсказуемы. Вот откроется специальность, а ты не почувствовал, и всё, пошло веселье: случайно толкнёшь кого-то в толпе или не приведи провидение дома — и у тебя на счету один труп. Точнее, хорошо, если один. А если, как в случае с этой иномиркой, на пике силы пойти, скажем, в мяч поиграть с детьми, всё могло закончится куда хуже. Марк, который девчонку забирал, выдернул её у местных властей буквально чудом, но в процессе додумался пошутить над ситуацией. Позже он всё никак не желал пояснить, что именно ляпнул. Видимо, нахалёнок всё же был в ударе, ведь бедная девочка, и без того шокированная, поехала крышей окончательно. Среди магов, особенно иномирных, вступивших с силой в мощный резонанс, сумасшествие было нередким явлением. За последние три года Рей таких навидался и знал: эта шуточка Марка принесла ему затяжную нервотрёпку. Проклятущий энергетик нашёл Рею занятие на ближайшие месяцы, если не годы.       Хотя и сам Марк недалеко ушёл от таких бедняг. Рей помнил, каким увидел его впервые: вымазанном в крови, грязи и пепле, с полусумасшедшим взглядом и неутолимой жаждой убийства. Мальчишка был неуправляем и, если говорить откровенно, далёк от нормальности, как, впрочем, и любой сильный, оставленный без присмотра маг. Рей убил месяцы времени, растратил литры препаратов, расставил километры сдерживающих, успокоительных и дезориентирующих чар, чтобы сначала не дать его отклонению прогрессировать, а затем и вовсе свести на нет. До конца, быть может, и не получилось. Остаточное влияние чуть не сведшей Марка с ума магии проявлялось отголосками в чрезмерной жестокости, откровенно дерьмовом характере, полном отсутствии всяких принципов и частых заскоках разной степени странности. Могло быть и хуже, это Рей знал, и потому предпочитал по этому поводу не загоняться, отвлечься от Марка и обратить внимание на остальных мажат, нуждающихся в помощи. Их всегда было много. Сейчас — особенно.       Ну вот когда в таких условиях из-за Дина нервничать? Рей и не нервничал. Ни минуты, ни секунды, он вообще о младшем забыл. И не вспоминал. Совсем. И не нервничал. Да.       Но, получив от Ала короткое сообщение: «Проверяй работу», оказался у двери в комнату брата секунд за тридцать. Оказался, да там и замер.       Дверь пугала. Рей не мог протянуть руку и открыть её.       Вообще-то Рей ничего не боялся. Почти. Были вещи, которых Дроссвел здраво опасался. Он не вышел бы один против толпы, потому что глупо, не стал бы брать в руки ядовитых насекомых, потому что ещё глупее, не сыграл бы в азартную игру со ставкой в жизнь, потому что это — вообще кретинизм. Не послал бы своих людей на неоправданный риск и не пошёл на него сам — много существовало действий, совершать которые Рей бы поостерегся не из-за страха перед ними, а исходя из чистого рационализма. Но раньше не существовало в мире ничего, что заставило бы его замереть, перестав дышать от ужаса, опустить руки или попросту сбежать, не попытавшись разобраться с причиной страха. Он не пугался темноты и того, что жило в ней, не боялся опасных драк и не чувствовал ни малейшей дрожи при взгляде на всевозможных диких, ядовитых или просто уродливых животных. Страх чего-то определённого, неоправданные фобии отсутствовали у него с раннего детства.       Рей не боялся смерти — и это была совсем не бравада.       Но сейчас, стоя у знакомой двери первого этажа, Рей смотрел на её резную ручку и не мог к ней прикоснуться. И уйти не мог тоже. Что-то неприятно холодное и склизкое прошлось по телу болезненным ознобом и сжало, сдавило рёбра, выжимая воздух, а вместе с ним и решимость тоже. Пальцы мёрзли так, что почти не чувствовались. И мерзкий, комом грязи налипший на душу страх вместе с таким же мерзким чувством вины парализовали не только тело, но и, казалось, даже мысли.       Рей не знал, что будет, когда он откроет дверь. Не знал, что сказать, если у Ала не получилось. И тем более он не представлял, что говорить и делать, если экстрасенс всё же справился. Рей не нервничал, ни капли! Он паниковал.       А потом дверь открылась сама. И Рей растерялся, поняв, что на пороге стоял не экстрасенс.       — А… где Ал? — выдавил Рей первое, что пришло в голову.       Дин нервничал тоже. Левой рукой он сжимал дверную ручку так сильно, что костяшки пальцев побелели. Быть может, паника кусала и его. Но в таких ситуациях Дин всегда отмирал первым.       — И тебе привет. — Улыбка у него вышла чуть подрагивающей, неуверенной, она делала выражение лица Дина то ли заискивающим, то ли жалобным. При таком раскладе выгоднее казалось вовсе стереть её с губ. Но — младший не мог не улыбаться. Было в нём что-то пламенно-радостное и преданное. И Рей почувствовал, что улыбался тоже, настолько это оказалось знакомое выражение лица. Дин всегда делал так, снизу-вверх заглядывал в глаза чуть пристыженно, но всё равно до наивности восторженно. Именно это выражение как никакое другое подходило ребёнку, который нашкодил и знал это. — А кто его знает. Вызвал тебя и испарился на этом амулетике, что ты у меня из-под носа утянул. — Он помолчал, а потом чуть склонил голову набок и поинтересовался уже без веселья в голосе. — Ты в порядке?       И вот тут Рей наконец-то понял, что снова мог дышать.       Забота Дина всегда казалась умилительно-наивной. «Ты переживаешь из-за мелочей и не умеешь отпускать», говорил Дин в те редкие моменты, когда собирался и становился почти серьёзным. Рей не знал, с чего он так решил и когда именно пришёл к выводу, что старший брат без опеки не проживёт. Это просто началось однажды и прошло сквозь большую часть жизни, повзрослело (точнее, не повзрослело) вместе с Дином и стало Рею чем-то вроде оберега.       В первый раз на его памяти Дин показал характер в доме Фалаттер.       Минонские законы воспитания иномирцев обычно смущали. Рей же не замечал в них совершенно ничего странного. До четырёх лет детей-магов не видел никто, кроме ближайших родственников. До восьми ребёнок не выходил из семейного гнезда и с чужими людьми знакомился только в том случае, если они заходили в гости сами. С восьми до шестнадцати маг мог заглянуть к кому-то, если его сопровождали старшие родственники, и только с шестнадцати становился вольной птицей, могущей появляться дома раз в месяц, получать дополнительное образование у кого угодно, хоть у бездомного сумасшедшего, и рассматривать мир не в книгах, а собственными глазами.       Тот год оказался особенным для обоих братьев Дроссвелов. Рею было шестнадцать, и он упивался неожиданно ударившим в лицо вольным ветром, носился по городам, заводил знакомства, заявлял о себе, позорил фамилию — развлекался. А Дину недавно исполнилось восемь, и он, странно серьёзный, похожий на того самого «идеального» ребёнка и идеального же будущего Хранителя Пламени, впервые покинул территорию поместья. И, пока сопровождавший его Рей общался с Ортонном Фалаттером, с которым они как раз недавно вместе неделю двумя восторженными идиотами бродили по лесам в поисках руин азатонских храмов, Дин шатался по новой локации с открытым ртом, рассматривая непривычную для него воздушную, рваную архитектуру в любимой манере менталистов. Младший путался под ногами, терялся в многоэтажном доме, расспрашивал обо всём, что видел, пугался неприятной магии Фалаттеров, эмоционального вампиризма, и, только почуяв его, нервничал, поджигал себе волосы и пугался ещё больше. Рей забегался его заговаривать, успокаивать, тушить — и шипеть на хихикающего Ортонна.       Ортонн подшучивал, но беззлобно — он вообще к Дроссвелам относился хорошо. Рей причислил его к друзьям, не задумываясь, и не запрещал Ортонну шутить и скалиться, как ему угодно. Но то, что позволено Ортонну, совершенно не распространялось на всех остальных. Неудивительно, что, когда молодой Ористалл тоже решил блеснуть остроумием, они с Реем крупно поссорились.       Прилюдные скандалы — то, из-за чего Рейнольд Дроссвел стал широко известен, то, что он сам очень не любил, то, из-за чего потом переживал… То, от чего не мог удержаться, хотя, видит Пламя, пытался. Периодически. Кто бы мог подумать, что давно наблюдавший за такими ссорами Дин решит вмешаться?       Рей до сих пор помнил ошарашенные лица Ористалла и Фалаттера, когда его мелкий буквально выкатился вперёд и с недетской агрессией пригрозил Деенору:       — А ну не повышай на него голос, а то испепелю, — и, глянув на не менее растерянного Рея, куда дружелюбнее посоветовал. — А ты их не слушай.       И пошёл обниматься.       С тех самых пор у Рея появился малолетний телохранитель. Карманный, если можно так выразиться, защитник. Он выскакивал, как побочный эффект безопасного лекарства, в самые неподходящие моменты, и вечно вместе с Реем попадал из-за этого в неловкие ситуации. Точнее, не так. Неловкость эту чувствовал только Рей. Дин же, стопроцентный сангвиник, такого понять не хотел и не мог. Первое время Рея настораживало его наивное и, что страшнее, не изменяющееся со временем мировоззрение. А потом Рей понял, что с таким отношением Дин оставался эмоционально устойчив даже в ситуациях, когда у него самого сдавали нервы. Он не обдумывал собственные ошибки или случившиеся с ним неприятности. Если Дин и вступал в конфликты, то исключительно из-за его любви к движению, дракам и спорам до хрипа. Но спроси его через неделю, из-за чего он с кем-то цапался, и ответить младший уже зачастую не мог.       И вот это-то создание, всю свою сознательную жизнь смотрящее на Рея с преданным обожанием (которое, впрочем, не мешало братьям и самим скандалить в два дня раз, если не чаще), а на жизнь — с позиции «Будь проще, ведь и мир прост тоже», отчего-то решило, что Рею, у которого всё вокруг, наоборот, тяжело и сложно, требовались постоянные поддержка и опека.       Дин действительно помогал и опекал: рявкал на всех, кто имел наглость с его братом ругаться, а в худшем случае нахала, спешно приписанного к врагам человечества, даже пытался побить; деловито старался утянуть Рея подальше, если видел, что тот начинал нервничать или злиться, и первым поднимал знамя миротворца, если ссора происходила дома, в забавной, но не беспочвенной надежде на то, что старшие, глядя на него, умилятся и перестанут скандалить. Он постоянно ошивался рядом и, если видел, что Рей погружался в свою обычную отчуждённую меланхолию, пытался треснуть его по голове и заявить: «Выключай думалку!»       В восемь лет Дин всерьёз задался целью уберечь психику брата от раздражителей, с которыми тот сам справлялся ахово. И эта его защита, такая наивная, такая бесхитростная, такая нелепая — она оказалась неожиданно необходимой Рею. Дин защищал старшего от нервного срыва, Рей пытался уберечь младшего от него самого и всех тех зачастую смертельно опасных «мелочей», которые он ввиду своей «прекрасности» попросту оставлял без внимания. Эта молчаливо согласованная система стала настолько привычной, такой правильной, что, выпав из неё раз, Рей чуть не утонул в том кипящем море болезненных потрясений, что раньше разбивалось о бесхитростную жизнерадостность Дина.       Сейчас, когда всё ещё далеко не встало на круги своя, но уже сдвинулось с места, Рей неожиданно почувствовал тотальное, одуряющее облегчение. Странное, нелепое: «Ты в порядке?» от его младшего казалось просто смешным. Ведь это не Рея загипнотизировали, это не он столько времени находился в смертельной опасности, в незнакомом месте без воли и в окружении, это не над ним буквально только что колдовал экстрасенс — но о самочувствии почему-то спрашивали именно его. И эта привычная неуместная забота заставила отмереть, задышать, отбросить глупые вопросы: «А что ему сказать? Что сделать?» и примерить тот образ, которого от него ждали: образ доброго, но придирчивого и въедливого старшего брата, тот самый, что, как Рею казалось, уже отпал за ненадобностью, осыпался сбрызнутым кровью пеплом вместе с Дином.       — Сейчас — да, в полном порядке, — ответил чистую правду Рей и наткнулся на ответную понимающую улыбку.       — Знаю-знаю, без меня плохо, — с нарочитой скромностью глядя куда-то на напольные узоры, заметил Дин и пожал плечами. Теперь он рассматривал дверную ручку. Прятал хитрющие глаза.       Если даже полугодовое пребывание в плену под полным контролем не заставило его повзрослеть, то Рей уже не знал, что заставит. Точнее, пара предположений имелась, но хотелось верить, что до такого не дойдёт.       — Поговорим, Дин?       — Я убью следующего, кто скажет эту фразу… Не бери в голову. Поговорить так поговорить, тем более что у меня опять нет выбора.       — Есть у тебя выбор! — искренне оскорбился Рей, ныряя в насквозь пропахшую дымом и силой комнату. А потом задумался. — Просто не сейчас.       — Ну вот и я о чём.       Со щелчком пальцев три высоких окна распахнулись разом, обдав жаром стоящего в зените лета. Свет и тепло хлынули в комнату, мягкой волной вымыли переплетения разорванных арканов, следы чужой силы, скопившуюся по углам пыль и мрачную тишину безрадостных мыслей и разговоров. Они сплелись с чем-то жарким, огненным, скрытым внутри обоих Дроссвелов, перепутались крепкими нитями с белым и синим огнём, сладкой дрожью пробежались по коже.       Обычно Рей оставался глух к зову своего элемента. Но сейчас, когда два Хранителя Пламени наконец-то собрались впервые за долгое время, огонь взыграл, ударил в голову, возродил из пепла осознание, что они вообще-то Фениксы, и небеса лежали перед ними, раскрытые в своей безбрежной бесконечности.       Впервые в жизни Рею хотелось сгореть и воскреснуть.       Он шагнул к гордо высящимся посреди комнаты креслам, и Дин вскинулся.       — Только не туда.       — Чего так внезапно? — слегка растерялся Рей, останавливаясь.       Дин прошёл мимо него, странно задумчивый и похожий на нахохлившуюся мелкую птицу. Сходство, правда, испарилось, когда младший свалился на длинный узкий диванчик, свесив руку на пол, всей своей позой пытаясь продемонстрировать смертельную усталость.       — Да я уже смотреть на эти кресла не могу. Сразу кажется, что этот мозгоправ сейчас припрётся.       — Ну чего ты так? — улыбнулся Рей и опустился на диванчик рядом с ним. — Ал помочь пытался. И, заметь, получилось.       Дин приоткрыл один глаз, прижмурился на свету и с чувством выплюнул:       — Не спорю. Но помощь малоприятная. Терпеть не могу экстрасенсов!       — Что-то новенькое. Почему?       Если до этого Рей поглядывал на младшего краем глаза, то сейчас развернулся к нему всем телом, цепко ловя каждое изменение в выражении его лица. А Дин сначала поморщился, словно ему наступили на ногу, набрал побольше воздуха так, что можно было готовиться к длинной гневной тираде… И неожиданно сник, словно растеряв весь запал: только-только вспыхнувшее раздражение улеглось, превратившись в безразличие, сбрызнутое лёгким недоумением.       — Честно? Не могу сказать точно. Но они подбешивают. — Даже интонации у Дина стали поспокойнее. Рей напрягся. — Не так, чтобы сильно, но по своей воле я бы с экстрасенсом долго не общался. Не поймёшь, когда он просто на тебя смотрит, а когда уже потрошит твоё сознание. Да и гипноз на меня наверняка экстрасенс кинул. Процесс я не помню, но сам контроль — штука препротивная, не пробуй.       Пальцы подмерзали.       Пробежавшая по телу волна озноба оказалась почти болезненной, такой, что остро захотелось закутаться в пуховое одеяло с чашкой чего-нибудь горячего. Но не успел Рей растеряться и задуматься, на что ему намекало подсознание, как холод исчез, не оставив и следа.       Предупреждение? Очередной знак? Напоминание? Или утренняя ударная доза бодрящего всё же была лишней?       Слегка сбитый с толку Рей мысленно попросил принести им чаю и откинулся на спинку диванчика. Дин тоже наблюдал за ним, хоть и старательно делал вид, что внимание его привлекал исключительно потолок родной комнаты. Показывать младшему, что нервы совсем расшалились, не стоило. И Рей, с усилием улыбнувшись, вытянул из кармана кулон.       Дин рывком сел, и в серебряных глазах промелькнули растерянность, недоверие, узнавание и восторг. Кулон-феникс на золотистой цепочке кружился в пальцах, и в многочисленных его гранях пойманной огненной бабочкой бился свет.       — Мой кулон! — Рей напоминал себе, что расслабляться нельзя, что отголоски контроля могли остаться на Дине, что младший всё ещё мог устроить пару неприятных сюрпризов… Но не поверить в искреннюю радость в его голосе было невозможно. Дин широко улыбнулся и требовательно протянул руку. — Дай! Ты где его нашёл?!       Рей мог бы рассказать, как он возвращался в Айрэ-Китарс, как с отчаянием одержимого искал малейшие лазейки, через которые Дин мог уйти, как методично осматривал улицу за улицей в безумной надежде за поворотом — за этим, за следующим, за каким-нибудь! — найти младшего, что умудрился избежать такой глупой смерти. Он мог бы рассказать, как отыскал чуть закопчённый, перемазанный в пепле и крови амулет там, где в последний раз расправлял крылья Синий Феникс и забрал его себе, зная, что Дин не простит, потеряй Рей эту памятную для каждого громоотводчика цацку.       Но Рей не хотел рассказывать. И потому он молча передал кулон, чувствуя странное облегчение от того, что больше не нужно хранить его в ящике стола и морщиться каждый раз, замечая этот чуть поцарапанный амулет, почти чёрный из-за отсутствия контактов со светом и огнём.       Дин заминки как будто не заметил. Схватил свой кулон, сжал в кулаке, сминая тонкую цепочку, а затем, не задумываясь и ни на мгновение не переставая улыбаться, надел его на шею. Кулон вспыхнул, как казалось — радостно, взыграл ласкающим теплом…       Рей на мгновение перестал дышать. Он не знал, что делать, если зачарованный амулет почует в его младшем жажду крови, отыщет замаскированные злые намерения, выхватит не исчезнувшие вместе с гипнозом братоубийственные желания и оставит похожий на клеймо ожог на оголённой шее. Просто понимал, что даже сопротивляться не станет: не останется сил в очередной раз отчаянно пытаться выживать.       Ничего не произошло вопреки всем опасениям и страхам, в которых неловко было признаваться даже самому себе. А Дин как ни в чём ни бывало погладил кулон пальцами и вскинул ехидные глаза.       — Что? Проверил? Убедился? Не обожгло меня, выдохни, — почти пропел он и, сверкнув совершенно ребяческой улыбкой, развёл руки. — Теперь уже можно. Ну?       Рей глянул в смеющиеся глаза, на ощутимо фонящий теплом и восторгом амулет и, наконец-то действительно выдохнув все опасения, ядовитые мысли, пепельную тоску прошедших месяцев, пессимистическое неверие в лучший исход, позволил себе улыбнуться в ответ и порывисто обнять брата.

***

      — Эй! Эй-эй, парень из аномалии!       — Да отстань ты уже, — проворчал экстрасенс, оставляя в сторону укрепляющее.       — А ты не скалься так, будто аномалии попутал, — жизнерадостно потребовал Марк. Он эффектным движением развернул к себе стул и сел, уложив руки и подбородок на повёрнутую к столу резную спинку. — Ты из Курской, не из Чернобыльской. У вас там не кусают.       — А ты проверял? — устало улыбнулся Ал и тут же ненавязчиво отодвинул от Марка тарелку с пирожками.       Поделиться он был не против, но не с Марком, когда тот в прекрасном настроении. Обычно, пребывая в солнечном расположении духа, энергетик азартно сметал со стола буквально всё, что видел, включая посуду. То есть, это Ал утрировал, но не сильно.       — Как там наша головная боль? — чуть понизив голос, поинтересовался Марк.       Пирожки он проводил печальным взглядом, но посягать, как ни странно, не стал. Видно, уловил, что Ал наколдовался до сосущей пустоты в резерве и до столовой дошёл с трудом. Обычно, истощившись, маги превращались в весьма пассивных животных, желающих и могущих только есть и спать, причём желательно именно в таком порядке. Засыпать с пустым резервом остро не рекомендовалось: мало того, что отдых растягивался на несколько суток, так ещё и сила, отчаявшись найти где-то еду, начинала копиться за счёт резервов тела. Проспавший неделю кряду маг обычно выглядел, как коматозник, провалявшийся под аппаратами годы.       Когда маг был в таком состоянии, воровать у него еду считалось кощунством. Конечно, один-два пирожка дела не решали, но, зная Марка, он, раз начав тырить, уже не остановился бы. Поэтому, наверное, он и решился ничего не брать в принципе, чтобы не поддаваться соблазну. Или просто мысли его были не о еде?       Ал не знал. С некоторых пор он вообще остерегался в голову Марку заглядывать.       — Нормально, — скомкано отчитался Ал и, заметив недовольный взгляд, начал рассказывать. — Ну, я вроде как снял с него гипноз.       — Мы в тебе не сомневались, — проникновенно сообщил Энди, появляясь за спиной Ала и молниеносно утягивая пирожок.       — Ага, спасибо, — хмыкнул в ответ экстрасенс и снова, старательно игнорируя раздражители, стал есть. — Вроде сознание чистое. Покоцаное немного, но тут уже не моя работа, само исправится со временем. Я вызвал к нему Рея, чтобы разговорил, и пока всё спокойно.       Повисшая тишина Ала насторожила. Марк, до сих пор качавшийся на стуле, с грохотом поставил его на все четыре ножки. Энди перестал жевать.       — Ты сделал что?! — таким тоном, будто Ал сообщил, что это он развязал Вторую Мировую, прошипел Марк.       — Как давно? — отрывисто спросил Энди.       И оба глянули с одинаковой тщательно скрываемой паникой.       Когда эти двое противоположных во всех отношениях мага начинали делать что-то одинаково, это уже был нешуточный повод для беспокойства.       — А что не так?       — Ты должен был позвать нас! — простонал Марк, растекаясь по стулу. Возмущённый экстрасенс уже хотел было сказать, что, если этим двоим так хотелось побыстрее увидеть Дина, им следовало подойти раньше, и вообще они делом занимались, а не играли в «воссоединение друзей», и от получаса промедления ничего страшного не случилось. Но Марк не дал сказать ничего. Вцепившись в запястье Ала обеими руками, он свистящим шёпотом спросил. — Как давно они вместе?       — Это важно?       — Очень! — рыкнул Энди, поспешно устремляясь к выходу из столовой.       — Их нельзя, нельзя оставлять одних надолго после такого конфликта! Так сколько прошло времени, Ал? Десять минут? Пятнадцать?       — Минут сорок, — растерянно отозвался провидец и совсем шокировался, когда Энди замер, словно на стенку налетев.       Марк зажмурился и убитым тоном повторил:       — Сорок минут. Боже, я надеюсь, они оба живы. — И сорвался с места вслед за оборотнем.       Ругая все на свете, Ал бросился за ними. И, как оказалось, прилив адреналина какое-то время довольно успешно заменял и еду, и сон, по крайней мере, экстрасенс больше не чувствовал, что упадёт тут же, как сделает ещё шаг.       — Вы можете объяснить, что случилось?       — Братья Дроссвелы без присмотра в одной комнате целых сорок минут, вот что случилось! — рыкнул в ответ Марк, сворачивая на сторону Испепеления. Энди следовал за ним, громоздкий и молчаливый, и не отставал от юркого товарища ни на шаг. Почти предбоевое сосредоточение на его лице пугало. — Всё, что произошло за это время — на твоей совести, Ал!       Уже порядком обозлённый экстрасенс хотел было попросить, чтобы эти двое не ломали комедию, как по ушам ударил грохот.       Из комнаты Дина клочьями валил дым.

***

      Вот уж не думал Рей, что первым не выдержит тишины. Обычно это он тяготел к молчанию и комфорту, а у Дина начиналось неудержимо чесаться шило, стоило только отвлечься от суеты. Но нет же: младший развалился на половину дивана, прислонившись к плечу Рея, и, похоже, собирался сидеть так весь день. Рей сначала искренне наслаждался просто компанией младшего. Но тишина затягивалась, Дин пытался приговорить чай, а повисшие между ними вопросы всё не собирались разрешаться.       Сначала Рей от нервов соорудил на голове Дина нечто невообразимое, отчего тот теперь походил на земного ежа. Когда младший не отреагировал даже на этот шедевр парикмахерской мысли, Рей не выдержал:       — Какое воспоминание тебя вернуло?       — Ты знаешь.       Рея часто подозревали во всеведении, но Дин в этом ушёл дальше всех. В его понимании для Рея даже определение «умнейший человек на Миноне, кладезь проницательности и знаний тысячелетия» звучало как-то мелко.       — Я понятия не имею, Дин.       Младший посмотрел на него с сомнением, но затем пожал плечами и просто покрутил забинтованной рукой. Рею стало дурно.       — Это для тебя хорошее воспоминание? Издеваешься?! Да ты пострадал тогда, вообще-то! Из-за меня.       — И дефицит из-за тебя начался, — скучающим тоном подтвердил Дин и снова отпил чая. — И глобальное потепление на Земле тоже лично ты вызвал. Думай что хочешь, Реюшка, но это воспоминание… Болезненное, конечно, но я бы не стал ничего менять.       Для Рея тот день был сосредоточием ярости, страха и вины, которая так и не стала слабее. Годы спустя Дроссвел учил своих новичков держать контроль, сохранять трезвость мысли и не позволять себе действовать на эмоциях. Наука оказалась полезной: Рей гордился тем, что за столько времени в «Фениксе» не случилось непоправимого. Его подопечные часто ссорились, делали друг другу гадости и сходились резервом померяться — чего ещё ожидать от сборища подростков? Но ни разу ситуация не становилось критической. Жертвы, необратимые травмы, драки насмерть — всё это случалось только в бою, с реальным врагом. Но никогда — не на территории поместья, не по неосторожности. За плечами у «детишек» Рея не нарастало проступков, за которые они будут жалеть и которые не позволят жить дальше с чистой совестью.       У Рея такой проступок был. Рей пять лет жил с мыслью, как он вообще додумался, как позволил себе…       — А я бы всё изменил. Это была катастрофа, — тихо выговорил Рей.       — Твой грандиозный успех, — не согласился Дин. Снова на его лице мелькнула задорная улыбка. — Самый искренний. Ты же впервые стал собой в тот день, дал отпор — без бравады или наносного.       — Да, а потом выхаживал тебя столько времени!       — Ты дал отпор — и принял за это ответственность, — перебил Дин, и по его тону стало понятно: что бы Рей ни сказал, мелкий не прислушается. — Я сомневаюсь, что «Феникс» прожил бы хотя полгода, не получи ты такой урок. Сейчас ты умеешь оценивать ситуацию и предугадывать последствия… Хотя иногда и не справляешься. Сейчас, например, ты меня задушишь. Смысл тогда было «воскрешать»?       Рей убрал руки с его плеч. А затем и сменил тему, понимая: как и во многих других вопросах, здесь они не придут к согласию.       — Кстати об этом. Как ты выжил? Ведь я видел, как тебя… — слово «убили» Рей произнёс одними губами, но оно всё равно незримо повисло в воздухе ощущением обидной ошибки.       — И как меня убили? — искренне заинтересовался Дин. Смешинки заплясали в серебряных глазах. — Стой, дай угадаю! Меня прокляли? Заклятьями расстреляли? Потушили?       — Призванным оружием поразили.       Перед глазами болезненным видением промелькнула беспомощно бьющаяся под куполом, ломающая крылья, разбрасывающая вокруг огненные перья синяя птица, и Рей поспешно пригубил бодрящее.       — У-у-у, никакого креатива, — поморщился Дин и продолжил слегка раздражённо, словно ситуация его оскорбляла. — Твоя проблема, старший, в том, что ты упорно пытаешься считать меня идиотом. Ну очевидно же было, что в том дворике ловушку приготовили: от него силой фонило, туда сложно было пробраться тебе, он сам узенький, взлететь трудно… Ты правда веришь, что я стал бы туда приземляться? Я дворик перелетел и сел за домами. — Выражение лица у Дина стало кислым. — Ну не ожидал, что они и там ловушку устроят! Закутали всё, понимаешь, сонными чарами, я ещё не превратился обратно, а уже уснул. Сгорел при этом неправильно, потом с ожогами ходил, прямо как ты. Ну, не важно. Я потом расспрашивал, мне говорили, что в том дворике иллюзию устроили, чтобы ты поверил, что меня не забрали, а убили, да и дезориентационных на тебе с полдесятка висело уже давно, ты же так старался меня защитить, а по себе спокойно давал палить. Ты, конечно, запросто бы поддельную картину от настоящей отличил, если бы не испугался так сильно и не был под чарами. Поди попробуй обратить внимание на всякую ерунду вроде свето-цветовых помех, когда у тебя на глазах кого-то убивают и мозги вверх ногами поворачиваются. Честно — поймать, конечно, хотели не меня, а тебя, потому так хорошо подготовились. Иногда задумки этих гадов просто потрясают воображение.       — Гадов? — ухватился за слово Рей, и Дин нахмурился, надолго замолчав. — Может, припомнишь что-то и о них?       Над чашкой курился розоватый пар: даже без просьб чай делали так, что бодрящего в нём было больше, чем всего остального. Сладкий запах окутывал лицо и мысли, дышал вместе с ветром за окном и казался приторным до полного отвращения. Эта сладость, забивающая нос, остающаяся на языке мерзким осадком, впитывающаяся в кровь и изменяющая её состав — она казалась грёзой и ловушкой.       Нельзя идти на поводу у желанных видений.       Нельзя следовать за мечтой, какой бы сладкой она ни казалась.       Нельзя верить, что всё будет хорошо.       Рею казалось, что он увяз в бодрящем. Розоватая настойка неожиданно затвердела, намертво обхватив тело, а поднимающийся над ней сладкий дурман рождал нездоровые галлюцинации, иллюзию счастья в полной безысходности.       И Рей понятия не имел, что не нравилось ему больше: тонуть и видеть дно, или перед тем, как окончательно погрузиться, неожиданно заметить иллюзию спасения и отчаянно, безнадёжно в неё поверить.       — Может, — не слишком-то вдохновился Дин. Он наконец-то сел, а под пристальным взглядом старшего брата ещё и стал держать осанку. Он постоянно тёр свою правую руку, отчего на бинтовой повязке то и дело выступали красные пятнышки.       Каждое пятнышко — как укол совести. Рей смотрел на них и понимал всю горькую иронию своего белого цвета. Перемаранные кровью бинты можно снять и выбросить, демонстративно прикрыть кровящие раны чистой белой тканью. Но кровь, что однажды пропитала этот чистый и якобы немараемый цвет, никуда не исчезала, она только маскировалась, убиралась с глаз долой, туда, где не найти. А окружающие, взглянув на сотни, тысячи раз сменённую белоснежную повязку, на которой — пока что — не было алых неприглядных пятен, искренне восхищались чистотой оттенка.       Люди считали, что белый свет вёл за собой. А Рей знал — он всего лишь слепил и скрывал разводы крови.       С трудом оторвавшись от покалеченной конечности Дина, Рей мягко спросил:       — Тебе что-то до сих пор мешает рассказать?       — Да, — задумчиво отозвался Дин и тут же исправился. — Нет. Голова болит. И ещё — я ничего не помню. То есть нет… Я помню всё, но не помню ничего. Ты понимаешь?       — С трудом, — признался Рей, хотя пальцы непроизвольно сжались на чашке почти до хруста фарфора. Кажется, он понимал. И совсем этому не радовался. — Поясняй.       — Да чего там пояснять? Голова болит, как что-то вспоминаю. И чувство такое, будто что-то закрывает воспоминания. Я помню, как жил и что делал, но всё это — такие мелочи… А воспоминания о господах как будто стёрлись.       — О господах?       Упоминание головной боли смущало. Вытянуть информацию из Дина можно в любое время и куда более щадящими способами. Но сам младший, видимо, очень хотел высказаться.       — Да. Их трое было, — отозвался Дин с такой поспешностью, будто он смертельно опасался забыть что-то ещё.       А затем младший неожиданно вскинул левую руку к виску и поморщился. Словно нечто невидимое быстро и болезненно укусило его. Рей машинально потянулся к нему рукой, будто пытаясь стереть боль, но Дин быстро покачал головой, отодвинулся ещё дальше и зачастил:       — Женщина. И двое парней — семья. Я слушался одного из парней, но многим заправляла эта стерва. Она была кем-то вроде… Генерала? Не помню. Её называли местной надеждой, но конкретнее… Ещё помню, что они… Нет. Не помню. Да гори ты в Пламени!       Восклицание это было настолько неожиданным, что Рей среагировал не сразу. А когда он всё же взял себя в руки и заметил, что именно вывело его младшего из себя, пальцы замёрзли почти сразу, даже быстрее, чем окончательно оформилось дурное предчувствие. Дин, заметно сдерживаясь в выражениях, поспешно стирал монотонно капающую из носа кровь.       — Ерунда какая-то, — злился он, отставляя чашку с нетронутым, но качественно перемешанным чаем.       — Не ерунда, а последствие снятия гипноза, — меланхолично поправил Рей, грея озябшие руки о чашку, обжигаясь, но иррационально не перенимая тепла. — Ты долго был подконтролен, организм привык. Теперь разрыв плетений он воспринимает как повреждение. И не трать время, кровь так не остановится. Лучше расслабься и сведи ментальную и мыслительную активность к минимуму.       — Чего?       Рей знал, что смысл в этот вопрос был вложен другой. Дин этак замысловато выражал своё удивление, что далёкий от такого Рей неожиданно начал разбираться в магии разума…       Знал. Но удержаться от подколки не смог.       — Говорю, веди себя как обычно.       — О, ну прекрасно, ты уже полностью в норме, я рад, — закатил глаза Дин и, морщась, визуально растёкся по спинке дивана. Он явно радовался разрешению расслабиться и тому, что его больше не заставляли держать спину прямой. — Кстати. Вот уж не думал, что ты магов разума обучать возьмёшься. Ал ведь твой новенький протеже? Я узнал почерк. Почему ты его забрал? Что, в поместье нет магов разума, что обучили бы его быстрее? Обязательно было утягивать парня в коллекцию? У вас же совсем разные профили. Нет, не так — сложно даже придумать что-то настолько различное. Почему тогда?..       — Там потенциал такой — грех не забрать, — уклончиво отозвался Рей и снова пригубил чай. Правда, от улыбки он всё же не удержался. — Вечно тебе мои «протеже» не нравятся.       — А чего мне их любить? Одна головная боль от них, — проворчал Дин и с видом мученика потрогал лоб. — Сейчас — в буквальном смысле. То есть нет, не подумай, я твоему новенькому благодарен за помощь и всё такое, но не думаю, что это, как ты любишь говорить, рентабельно. Проблем от твоих протеже всегда гораздо больше, чем пользы.       Рей старался, на самом деле старался не усмехаться слишком открыто. Это становилось интересным.       — А ты всё не меняешься, младший. Вечно одни и те же претензии… Аргументы, кстати, тоже.       — Да и ты не то чтобы изменился, старший, — тут же передразнил его Дин и от возмущения живописно чихнул чёрным дымом. — Может, хватит? Любой бы на твоём месте заметил, что эта схема постоянно даёт осечки. Что, тебе правда так нравится в полгода раз брать под крыло очередного талантливого идиота, а потом расхлёбывать возникшие из-за него проблемы? Первый — Марк, ты из-за него до сих пор страдаешь, теперь вот второй — этот твой Ал…       — Третий — ты, — в том же тоне продолжил Рей и придал себе задумчивый вид. — Хотя, если считать по хронологии и степени проблемности, то ты скорее первый.       Новых людей Дин, как и все чёрные маги, принимал тяжело. Наблюдать за этим всегда было забавно. Младший устраивал нелепые конфликты и сам же разрешал их, зачастую в процессе развлекая всю организацию и особенно — Рея. Дин ещё и рта не раскрыл, а Рей уже знал, как будет развиваться эта проблемная тема.       — Молодец, браво. Блеснул остроумием, — ворчал Дин, увлечённо убирая пальцами уже давным-давно исчезнувшие следы крови. На лице младшего не осталось ни одного развода, а он всё продолжал и продолжал тереть кожу над верхней губой так, что она покраснела. Рей наблюдал за этими махинациями из тёплого ароматного облака розоватого пара и брату старался не мешать. И действительно, молчание не затянулось. Убрав, наконец-то, руку от лица, Дин снова взял свою чашку и с хорошо сыгранной небрежностью заметил. — Весьма колоритную ты, кстати, мне замену нашёл.       Ну вот, он наконец-то озвучил основную претензию. И что делать с этим ребёнком? А, впрочем… Не в первый раз ведь.       — А что мне оставалось делать? — Разыгрывал возмущение Рей исключительно хорошо. Дин напрягся. — Ты не соизволил сообщить, что не умер, а всего лишь отправился искать… Друзей на стороне.       — Ты себя слышишь?! — зашипел Дин, подрываясь с места. Он чуть было не пролил подостывший чай, но не обращал на это внимания, сверля Рея искренне возмущённым взглядом. — Заводил друзей? Я?! Да ты хотя бы понимаешь…       — Я понимаю, — отрезал Рей, оставляя собственную пустую чашку в сторону. — И ты пойми. Нам нужен был четвёртый. Ты, между прочим, сам фактически заставил меня взять в отряд новичка — или забыл своё приглашение на дуэль? Что тебе теперь не нравится? На мой взгляд, Ал прекрасно справляется со своими… то есть, прости, с твоими обязанностями.       В чашке, которую Дин сжимал обеими руками, не замечая, что рана опять начала кровоточить, гневно вспыхнуло ослепительное синее пламя, пробежалось раскалёнными язычками по фарфору и, словно убедившись, что топлива вокруг не было, загорелось ровно и ярко, не пугая, а, скорее, выражая протест.       Какое умилительное ребячество.       — Ты чай поджёг, — мягко заметил Рей.       — Я заметил. Ты… — начал было Дин, но потом с силой швырнул свою кружку об пол.       В серебряных глазах зажглось даже не раздражение, а самое настоящее безумие. Ситуация выходила из-под контроля. Рей открыл было рот, чтобы прервать новый оборот давящего их обоих колеса, но не успел: Дин, полыхая обидой и гневом, выпалил быстрее:       — Ты говоришь, что я не поменялся. Но и сам всё тот же — время идёт, а ты по-прежнему легко торгуешь людьми!       Краска прилила к лицу, и щёки полыхнули, как от пощёчин. Дин умел не только защищать. Иногда он и сам говорил такое, что резало Рея без ножа. И не было от этих ядовитых, сочащихся хлёсткой правдой слов ни защиты, ни схрона.       — Дин, остановись, — медленно, с усилием сглатывая невырвавшиеся оскорбления, попросил Рей. Голос его неожиданно зазвучит хрипло, будто горло сдавило, не давая вдохнуть, стальными руками. Одна из них принадлежала попранной гордости огненного существа. Другая, куда более крепкая — совести. — Поссоримся.       — Переживу, — ядовито отозвался младший. — О как мы покраснели! Ты снова строишь из себя правильного, хотя прекрасно понимаешь, о чём я. Люди для тебя — расходник, всегда был и всегда будет. Ты и сейчас запросто заменил меня, как будто менять местами, ломать и выбрасывать людей для тебя — интересная игра. Хотя чего тут удивляться? Тебе всегда было на всех плевать. На семью — особенно.       — Я не торгую людьми.       Эти слова — яд, лекарство, мантра, самовнушение. Дин хорошо знал, на что давить. Не было в целом мире темы, более болезненной для Рея, чем эта.       Осколки разбитой чашки сиротливо лежали на полу, и лужица чая под ними казалась морем, что пришло в древний город и затопило его, оставив лишь искорёженные, острые, как зубья расколотых костей, обломки.       — О-о-о? — ехидно протянул Дин, чуть подаваясь корпусом вперёд. — Ты забыл, как всё разрушил? Или хочешь забыть? — Он глянул прозорливо, с раздражающим пониманием. — Хочешь. Но ты ничего не забудешь. И свои слова — тоже.       — Прошлое решил вспомнить? — недобро сощурился Рей, тоже подаваясь вперёд. — Как будто сам без греха. То, что недавно натворил ты…       — Не по своей воле, — шипел Дин, и от его пальцев по обивке кресла растерялась чёрная прогоревшая сетка. Рей и сам, захлёбываясь своей и чужой злобой, давясь их общим огнём, незримо полыхал, распространяя вокруг себя волны удушливого жара. — И за то, что я сделал, расплачиваться буду сам. И сам всё исправлю. А ты? Бе-е-елый Фе-е-еникс, того, что ты сделал, не исправить и не закрасить — и я даже представить не могу, как за это можно расплатиться. Но, — он глянул со злой хитринкой, — я хотел бы это увидеть и посмеяться.       Даже не осознавая этого, Дин угрожал — и целенаправленно давил на больное. И эта боль, то ли колючая, как шип, то ли кислая, как неразбавленная правда, вымывала всякое желание повернуть разговор в мирное русло.       И если находила коса на камень, если братья Дроссвел вспыхивали вместе, а рядом не оказывалось никого, кто мог бы залить два зарева водой и спокойствием, то впору было прятаться, надеясь, что два беснующихся Феникса не изничтожат всё вокруг себя.       — Увидишь, — резко бросил Рей.       Обивка кресла там, где он прикасался к ней голой кожей, вспыхнула, не выдержав нечеловеческого жара.       — Надеюсь, — Дин говорил, а на щеках у него расцветали лихорадочные пятна. И ссыхались когда-то живые цветы под окном его комнаты. — Мне интересно, что бывает за лицемерие. И за то, что ты убил их всех.       Чтобы понять, о ком он говорил, переспрашивать не требовалось. Давно осыпавшиеся пеплом «они» были рваной гноящейся раной на совести.       Когда-то, три года назад, когда все только начиналось, Дина действительно трогало всё то, в чём он обвинял старшего сейчас. Младший был напуган, обижен, но прекрасно понимал мотивы Рея. И, конечно, не поощрял, но и неодобрения старался не высказывать: знал, что не ему одному тяжело. А потом время прошло. И Дину стало всё равно. Ему не было дела до давно умерших, до философских «правильно» и «неправильно». Он уже давно забыл лица тех, за кого раз за разом укорял Рея…       Он вспоминал их только потому, что знал: это сделает Рею больно.       — Я и пальцем их не трогал.       — Ты дал им умереть. В чем разница? Ты знал, что происходит, знал, кому и когда ждать беды, ты мог спасти каждого, но делать этого не стал. И у тебя хватает совести говорить, что ты не убивал их?       Лужица чая на полу высохла, словно её и не было. Мерно тлели тканевые обои и густой ворс винного цвета ковра. Медленно но верно сгорало ко всем драконам терпение Рея.       — То была необходимая жертва.       С треском полыхнул огонь, облизал мебель и пол вокруг братьев, закружился в танце, захватывая их в подобие ринга. Искры взлетали к потолку, дым оставлял на нём грязные разводы и клубился в комнате, не давая дышать.       Пламя выло вокруг и внутри, во взбудораженной крови.       — Для чего необходимая?! — голос Дина сорвался с шипения на обвинительный крик. И в нём отчаянно порезались неприятные для слуха птичьи «переливы». С громким вкусным хрустом обрушился на полыхающую кровать подъеденный огнём балдахин. — Чтобы гордость твою потешить?       — При чём тут моя гордость?! — так же рявкнул Рей, подрываясь с горевшего кресла. Эти упрёки-уколы, болезненные, несправедливые — или наоборот, слишком справедливые — они рождали где-то глубоко внутри жгучий протест, отчаянный, как крик сломавшей крылья и падающей со скалы птицы. — Когда я вообще ставил свою гордость выше… Да чего угодно? И выше семьи в том числе? Думаешь, мне их не жаль?! Думаешь, я счастлив был их оставить?       А потом случилось нечто такое, что полностью убило желание как-то оправдывать себя. Дин, тоже вставший на ноги, поглядел на него исподлобья, чуть прищурившись, и неожиданно заговорил совсем тихо, так, что голос его почти слился с дыханием разгорающегося огня:       — «Я не буду больше предупреждать и как-то вас останавливать; может, то, что происходит, даже к лучшему, время покажет. Идите на этот приём, если хотите, идите куда угодно — мне дела нет. Общайтесь с такими же пафосными идиотами, которым наплевать на здравый смысл и которых я предупреждал тоже — думаю, в компании вам будет веселее. Но не смейте забирать с собой нас. Хотите испытать судьбу? Да пожалуйста! Только сами. А я рад буду получить известие о вашей смерти…»       Рей понятия не имел, что Дин слышал этот разговор. И тем более не знал, что младший запомнил каждое его слово.       Признаться, Рею было бы куда проще, не узнай он об этом и сейчас. Он видел упрёк в собственных словах, в глазах Дина, который сейчас смотрел прямо на него, в расцветшем за его спиной синем огне, в горьком дыму, что так старался и не мог выжать слёзы — весь мир обернулся острым шипом и обвинял, обвинял, обвинял. За колкие слова, которые Рей когда-то не постеснялся бросить в лицо родителям, за то, что он действительно выбирал, кого из старых друзей спасать, а кто станет проблемой… За то, что сейчас, спустя почти четыре года, Рей принял бы то же решение, позволив всем лишним осыпаться пеплом и уйти с дороги.       Наверное, расплачивался Рей всё же за это.       — Ну да, мне стоило догадаться, что ты это слышал, — с нервным смешком заметил Рей. Он безнадёжно старался не злиться, пытался успокоиться, но огонь уже взял своё, и волны жара текли от него, сжигая даже, казалось, сам воздух. — И как всегда сделал неправильные выводы. Ты…       — «Не знаю, как вас убьют. То, что я этого не увижу — единственное, что меня, по правде говоря, сейчас огорчает, — продолжил в том же тоне Дин, и в глазах его появилась неприкрытая угроза. — Может, Молнии в чём-то и правы — зачем сила тем, кто не умеет ей пользоваться? Зачем живут те, кто не видит очевидных вещей? Вы так и не прислушались ко мне, а ведь я столько времени ходил рядом и говорил, к чему всё идёт. Что же, прекрасно. Мне действительно гораздо проще будет, когда все до единого снобы обратятся в кровь и пепел. К чему конкуренты? Я знаю, что и как нужно делать. Сложно будет, если рядом окажутся те, кто даже в такой мелочи от моих предупреждений отмахнулись. Думаю, Молнии окажут мне огромную услугу, если убьют всех, кто может встать на пути. Поэтому — действительно, почему бы вам не убраться к праотцам? Может, хотя бы в роли защитников нашего дома от вас будет польза?»       О сила, сколько же он слышал? В тот вечер Рей действительно наговорил порядочно, это он признавал.       Он три месяца, три проклятущих месяца ходил за семьёй, за знакомыми, убеждая, уговаривая, угрожая, умоляя открыть глаза и посмотреть, наконец, на тех, кто выходил на улицы и вербовал народ, не как на смешную шайку идейных дураков, а как на настоящую силу, с которой необходимо считаться. Но — здесь против него сыграла его печальная слава раздолбая и сумасшедшего, — из старой знати никто так и не обратил на него внимания.       Знать была пассивной, как загипнотизированной. А Рей в те дни оставался слабым, почти смешным раздражителем, который не мог заставить никого отбросить эту нелепую, неуместную апатию. Он был скандально известным ребёнком, и никто не слушал его, отвечая на предупреждения насмешливыми улыбками. В какой-то момент ему самому захотелось убить их всех за этот глупый консерватизм, что не позволял главам правящих домов прислушиваться к только-только оперившемуся ребёнку...       Нет. Если говорить откровенно, то Рей никогда и не хотел вытаскивать аристократию из ямы, куда она сама себя загнала. Но в те времена совесть кусала его слишком сильно, и Рея просто разрывало от противоречивых желаний. С одной стороны, ему мечталось помочь всем этим давно знакомым, почти родным людям, сделать доброе дело, спасти им жизни, просто чтобы не убить человека в себе… А вот с другой он делал всё, чтобы к нему так никто и не прислушался. Годами взращивал свою репутацию идиота, за которым приличному аристократу будет пойти попросту стыдно, чтобы в момент, когда всё решится, сбросить маску полусумасшедшего подростка и выступить новой, неожиданной силой.       Дин говорил чистую правду: он действительно мог спасти если не всех, то большинство — точно. Он сопоставил факты, следил за активностью Молний, читал газеты, где народу рассказывалось о планах знати — он точно знал, когда по его мирку поцелованных силой нанесут удар. И в силах был не допустить этого, сохранить сотни жизней, он мог… Мог снова оказаться в тени старших и опытнейших.       Рей прекрасно знал, как собирался бороться, и понимал, что умелой агитации Молний нужно будет что-то противопоставить. Поднять знамя старой знати над несогласными, подкинуть народу пьянящую идею, то, во что они станут верить, стать путеводным светом для всех, кто сомневался. Ему нужно было возглавить, как Марк презрительно заметил, «подпольную группировку фанатиков и моралистов», это Рей знал задолго до того, как на белом свете появились Молнии в том виде, в котором они жили и процветали сейчас.       Проблема была в том, что, останься старая знать в живых, его бы задавили. Никто не позволил бы мальчишке, скандально известному молодому Дроссвелу, который даже магическое совершеннолетие не пережил, стать лидером и отдавать приказы. Вместо того, чтобы принести клятву верности, старшее поколение старой знати непременно бы передралось за призрачную власть. А Молнии, искренне веселясь оттого, что им так ничего серьёзного и не противопоставили, продолжили бы разгоняться, набирая обороты и сторонников, пока в конце концов не добились бы своего, уничтожив всех и каждого из тех, кто мог оказать сопротивление.       Такого Рей допустить не мог. У организации мог быть лишь один лидер и те, кто перед ним молчаливо склоняли головы, ожидая указаний и не смея ослушаться. От осуществления давным-давно продуманного плана его ограждал один-единственный приказ: помочь Молниям, пойти на приём и не дать ни одному из старой знати выжить; проникнуть в дома и выкосить оставшихся, тех, кто всё же имел достаточно мозгов, чтобы заметить подвох.       И он решился.       И он продал семью за влияние.       И он не жалел об этом.       В один день бросил попытки спасать тех, кому это было не нужно, и напрямую обратился к своим друзьям. Рей обещал помощь взамен на безоговорочную преданность и обещание выполнил. В тот день, когда Молнии истребили почти всю старую знать, он увёл группу ошарашенных, слабых, убитых горем молодых аристократов в тайное поместье и принял первые клятвы верности.       Так родился «Феникс», но умерла старая знать. Точнее, так Рей дал ей умереть. И, если его когда-то и тревожила совесть из-за этого решения, то только изредка и приглушённо. С точки зрения силы он был прав, устранив конкурентов.       Но сейчас, глядя в глаза Дина, который, оказывается, слышал и знал куда больше, чем он мог представить, Рей понимал: такой отговорки недостаточно. Ведь Дин, глупый, алогичный, всегда остающийся большим ребёнком из-за своих наивных суждений — Дин, даже видя все недостатки старой знати и их собственного огненного дома, очень любил семью. Из-за Дина она не развалилась ещё раньше. Этот ребёнок, весёлая и задорная искра, был миротворцем. Он решал конфликты с недетской серьёзностью и обстоятельностью. Часами ходил за родителями, рассказывая о том, что Рей прилюдно оскорбил их не со зла, а потому что «он тоже ребёнок и хочет внимания; ну папа, разве может взрослый и сильный Дроссвел всерьёз обижаться на такие глупости?» Он бегал за Реем и рассказывал, что семья его простит, «ты же такой сильный и добрый, почему ты не можешь решить дело миром? Да, ты, конечно, прав, я знаю, но дай родителям скидку. Они же просто не понимают тебя. Не оскорбляй их, а докажи, что ты настоящий Дроссвел хорошими поступками, а не эти твоим дебо… дебоширством!» У Дина категорически не получалось сгладить все острые углы, но он очень старался. Если подумать, то младший всегда оставался единственным, кто делал хоть что-то, чтобы старшие Дроссвелы друг друга не загрызли. Остальным явно хотелось крови.       У Дина имелась тихая и добрая детская мечта — чтобы у них в семье всё было хорошо. Рей же знал, что такое невозможно. Но объяснять это Дину, тем более — злому Дину, который, оказывается, слышал куда больше, чем требовалось, который глядел так обвинительно, с нотками непогасшей обиды, не было никакой возможности. И желания тоже.       Потому что, если Рей и чувствовал себя в чём-то виноватым, так это в том, что он дал Дину услышать эти слова. В том, что не проверил, уснул ли младший, а ушёл скандалить. Всё остальное было продиктовано судьбой, необходимостью, здравым смыслом — всем тем, чего Дин не понимал. И Рей не собирался сейчас извиняться, отчитываться или выслушивать то, что только ранило, толкало совесть, но при этом оставалось глупостью, которую давно стоило бы выбросить из головы.       Вокруг них полыхала уже не отдельная мебель, а просто всё. Даже воздух, казалось, сгорел и осыпался мёртвым пеплом. Оконное стекло разрушилось и засыпалось в комнату, словно притянутое бушующим пожаром.       — Если ты действительно не понимаешь, почему я это сказал и сделал, то нам не о чём разговаривать, — зашипел Рей и сам не услышал своего голоса.       Но услышал Дин. Он расхохотался, запрокидывая голову назад, и неожиданно огонь вокруг него собрался в плети и стегнул Рея поперёк лица. А вот это уже было оскорблением, но оттого не менее обидным: продольной полосой, от уха до уха, метили в стародавние времена лжецов и предателей.       Легко уйдя в сторону, Рей неожиданно даже для самого себя метнул в ответ ударное заклятье, чуть было не сгоревшее от нечеловеческого жара.       — Ты постоянно уходишь от разговора так! — на этот раз Дин кричал, перебивая рёв голодного огня. Заклятье он заблокировал, и теперь в обеих его напряжённых руках извивались и стрекотали шаровые молнии. — «Ты не знаешь», — один разряд сорвался с пальцев, — «Ты не поймёшь», — с шагом вперёд Дин послал вслед за ним и второй, — «Нам не о чём разговаривать»… Сколько можно?! Ты опять, опять что-то скрываешь, и я боюсь даже думать, что ты натворишь теперь. В прошлый раз ты своей «гениальной идеей» всё разрушил — пошёл на второй круг, Белый Феникс?       Все удивлялись, почему Рей так ненавидел своё «Имя Хранителя». А как было любить его, если каждое такое обращение, каждый акцент на его белом «непорочном» цвете ощущался пощёчиной?       Он и сам не понял, когда в руках появилась секира, когда Дин оказался рядом, без колебаний призвав меч, когда призрачная сталь запела погребальную песнь одному из них — или сразу обоим. Вокруг гудел и выл пожар, воздуха не хватало, чёрный дым мешал разглядеть чужие движения, огонь лизал пятки, игриво покусывал голую кожу, и кровь полыхала ему в такт. А сила, проклятущая сила, общая для них, стремящаяся к слиянию, всё науськивала, подбадривала, будила взаимное желание наконец-то убрать, собственноручно уничтожить лишнего, глупого и ненужного человека, который одним своим появлением на свет разрушил привычный порядок, украл половину силы, ему не принадлежащую…       Огонь есть доминация.       Сплетаясь в извечном сражении, они оба пытались уничтожить друг друга. В минуты безумия, когда смешной и глупый повод толкал их к ссоре, когда контроль над мыслями и эмоциями захватывали древняя кровь и растворённая в ней сила, исчезали, сгорали и общее детство, и братская любовь, и въевшееся в подкорку желание защищать.       Оставался только огонь. И он стремился к доминации, пытаясь уничтожить единственного соперника. Подойти ближе, уклониться от свистнувшего над головой лезвия меча, ударить в ответ в первобытном желании добраться до горла и перерезать его, утонуть в хрипе не брата, но извечного противника, и поймать, вобрать в себя, наконец, насильственно, неестественно разделённую силу.       То была игра на выбывание. И, размашисто подписавшись под её правилами, две фигуры плясали в огне.

***

      — В следующий раз, если решишь оставить этих двух остолопов одних, лучше сразу иди и убейся!       В абсолютной тишине этот голос прозвучал неприятно, почти болезненно. Рей с усилием сфокусировался на источнике звука, потом случайно вдохнул пепел, чихнул и резко сел, чтобы задышать уже нормально, полной грудью.       Оказалось, тишина была далеко не абсолютной. Просто в ушах шумела кровь, и она же перекрывала все остальные звуки. Может, ему и правда не стоило пить бодрящее? Какие-то странные от него симптомы…       А потом Рей вспомнил. И, понимая, что сил встать нет, просто заозирался, чувствуя, как и без того опустошённое тело попытался добить озноб. Нет, он же не мог на самом деле?..       — А Дин… — начал было Рей и снова закашлялся. Во рту чувствовался вкус пепла, будто он совсем недавно сгорал, неправильно, в своей «любимой» манере, а потом ещё и не смог правильно восстановиться.       Иногда Рей, приходя в себя после вспышки, начинал всей душой ненавидеть свою огненную сущность. Вспыхнуть раз ярко и красиво, упоительно потерять голову было приятно. Не нравилось потом глотать пепел от перегоревшей злобы и ужасаться тому, что чуть не натворил. Или натворил.       — Не дождёшься, — проворчав в ответ Дин, выглядывая из-за спины Энди и потирая плечо. — Меня убить сложнее, чем ты хочешь думать.       — Я вас обоих скоро убью, — флегматично подметил Марк и, смерив обоих Дроссвелов подозрительным взглядом, убрал до сих пор разделявший комнату синий барьер.       Рей не помнил, как они появились. В памяти остался только крик: «А ну разлетелись по углам, петухи бойцовские!» и рывок в сторону. Судя по тому, что резерв был пуст, как у мертвеца, Марк не пожалел времени, чтобы блокировать Рею силу.       Зашуршав тихо, но всё равно как-то укоризненно, из пушистого пепла восстановился ковёр.       Неужели они спалили целую комнату? Снова?       — Да-да, Реюшка, этот тотальный раскардаш — ваших рук дело, — ядовито сообщил Марк, заметив ошарашенный взгляд, которым Рею обводил спальню. — Молодцы, постарались, парни. Действительно, чем ещё заниматься двум гордым Хранителям Пламени? Только сжигать чёртову комнату! А, ну и пытаться подпалить всё, что подпаливается. Знаете, иногда я вас ненавижу.       Он с недовольным видом потирал ожог на руке. Рей ощутил короткий, но очень болезненный укол совести (Марка-то они когда успели обжечь?), и поспешно отвёл взгляд. Только сейчас он заметил, что Ал тоже был в комнате. Стоял в дверях, одной рукой опираясь о косяк, полностью открытый солнцу: капюшон мантии, вопреки обыкновению, не был наброшен на голову. И от этой маленькой и, казалось бы, ничего не значащей детали Ал, и без того ошарашенный, выглядел так, будто ему сломали мировоззрение.       Ну вот. Давно Рей перед землянами не позорился.       Он с усилием схватился за обрастающее обивкой кресло и начал осторожно подниматься. Его слегка клинило на левый бок, а проклятый пепел, казалось, забил все дыхательные пути, не давая нормально глотнуть воздуха. Вот проблемы с дыханием точно были последствием энергетического истощения! Видно, Марк всё-таки не удержался и ему врезал, пока Рей был не в себе.       Хотя, если подумать, имел право. Рей и сам себе хотел бы врезать. Не смог даже с братом поговорить без скандала. Хорош лидер, нечего сказать! И стоило ли тогда приносить в жертву столько людей, сражаясь за этот глупый титул командира, к которому Рей, кажется, оказался попросту не готов?       Тычок в висок оказался настолько неожиданным, что Рей, будь у него силы, непременно бы отшатнулся. А так он всего лишь обернулся и недоумённо глянул на каким-то чудом оказавшегося рядом Дина.       — Выключай думалку. Надоел, — проникновенно сообщил он, помогая подняться.       А Рей неожиданно понял, что несмотря ни на что улыбался.

***

      Со стороны наверняка всё выглядело так, словно он вернулся с одной простой целью: угрохать-таки Рея.       — А… Что вы здесь устроили? — Вот этого вопроса Дин слышать никоим образом не хотел.       Ему было плохо — во всех смыслах этого неприятного слова. Дин был слегка побит, немного растерян, чуть разозлён — и снова чувствовал себя распоследним мерзавцем в мире.       Который опять распалился из-за ерунды.       Который подло бил по больному.       Который обидел Рея.       Просто замечательно.       Сейчас выслушивать эти дурацкие вопросы от новичка и ехидные ответы от Марка в духе: «Да эти двое — просто неадекватные идиоты, которые не могут пять минут поговорить без скандала» не хотелось. Дин был настолько зол — на себя, разумеется, и совсем немного — на весь мир за компанию, — что снова готов был агрессировать на всё, что неловко подставится.       Ал просто оказался в ненужное время в ненужном месте, только и всего.       — Тебе-то какая разница? — едва повернув к экстрасенсу голову, с показной лаской поинтересовался Дин. Он старательно проигнорировал гневный взгляд Рея. Впрочем, взгляд был единственным, на что Реюшка сейчас оказался способен: энергоиздевательство, которое Марк бессовестно называл «мерой предосторожности» ударило по нему больнее, чем стихийная магия Дина. Братишка даже дышал с усилием, как после своего неправильного, глупого сгорания — ну куда ему ещё новичка защищать? — Мне казалось, ты клялся снять гипноз и свалить куда-нибудь, где я тебя не увижу. Что ты снова делаешь здесь?       Быстрее, чем Ал успел раскрыть рот, он развернулся и захлопнул дверь с такой силой, какой сам от себя не ожидал. Экстрасенс, должно быть, не ожидал тоже, потому как Дин прямо-таки почувствовал, насколько сильно этому чернявому нахалу вмазали дверью.       А потом Дина самого приложило об неё, выжимая из лёгких воздух. Дин видел чуть поцарапанную бордовую краску с золотистыми прожилками, чувствовал тепло нагретого дерева — и ледяную руку у себя на загривке тоже.       — Озверел, что ли? — прошипел Рей совсем близко, развеивая все сомнения насчёт того, кто взялся проводить воспитательную экзекуцию. Дин не знал, как старший вообще на ногах устоял, выглядел он так, будто собирался сию секунду откинуться. А нет же, держал довольно крепко, не давая рыпнуться.       За дверью слышались удаляющиеся шаги. Пламя его знает, о чём там Ал подумал, но в конфликт, видимо, решил не вступать.       Слабак.       Нет, правда, почему его взяли в «Громоотвод»? Неужели Реюшка был настолько в отчаянии? Дин сделал зарубку в памяти о том, что этот момент следовало уточнить у Ала. Было бы презабавно смотреть на этого нахала, когда он стал бы стоически стискивать зубы и уморительно пытаться не отвечать ни на один выпад, а потом какими-то правдами и неправдами успокаиваться и на всё только скалиться своей неизменной лицемерной улыбочкой доброго человека.       — Дин, если продолжишь срываться на людей, отдам обратно Молниям, — шипел над ухом Рей, злой, как лесной пожар. Вот откуда он вечно брал силы, чтобы почитать морали? Иногда казалось, что для его братика издевательство над нервами ближних было куда важнее любви к жизни. — Не приведи Пламя ещё раз увижу что-то подобное! А Ала бы вообще не трогал. И часа не прошло, как он тебе помог, а ты уже нападешь на него — разве это правильно?       А разве правильно вечно защищать посторонних, хотел было отозваться Дин.       Разве правильно требовать от человека хорошего отношения к своей замене?       Тем более после всего, что они оба здесь наговорили?       Дину было, что ответить. Но он, чувствуя разгорающееся раздражение брата, только пробормотал что-то про тотальное послушание, показательно опустил голову и не поднимал, пока шаги уходящего Рея ещё слышались в коридоре. И лишь когда всё стихло, Дин медленно выдохнул и упал в кресло, упрямо скрестив руки на груди.       — Бесит.       — Ну… — Дин хорошо знал эту интонацию Марка, и обычно она не сулила ничего хорошего. — Вообще-то он прав.       Дин аж на ноги взвился.       — Я надеюсь, это у тебя снова проблемы с произношением и ты не нарываешься, — предостерегающе поинтересовался он, и огонь снова взыграл под кожей.       Тяжёлая ладонь Энди опустилась на плечо, вынуждая снова сесть. Остро захотелось огрызнуться, но Дин слишком хорошо знал приятелей. К ним нельзя лезть с агрессией по одной простой причине: они ответят. Сильно, больно, так, что сразу пропадёт всякое желание вступать с ними в дальнейшие конфликты. И никого не интересовало, что Дин и так побит физически и морально. Марк и Энди отвечали на любой удар. И это служило показателем силы. Настоящий маг никогда не демонстрировал своего превосходства. Он мог быть добрым, помогать сиротам и кормить бездомных животных, он мог не любить ссоры и драки и держаться подальше от опасности. Но он никогда бы не позволил вытирать о себя ноги. Эти двое были из таких.       За это Дин уважал «Громоотвод».       — Притухни, — невозмутимо посоветовал Энди. — Мы видим, что ты делаешь. Не смей.       — Я сижу, — огрызнулся в ответ Дин и показательно откинулся на спинку надоевшего кресла. — И не вижу причин, по которым надо «не сметь» это делать.       — Ты же его прекрасно понял, — усмехнулся Марк, до сих пор скептически наблюдавший за их попытками «показать зубы». Вот он крайне редко позволял себе прямую агрессию, умело маскируя её подо всё, что угодно. Сейчас прямая угроза пряталась под совершенно неподходящей Марку маской покровительственного понимания. — Тебя постоянно что-то бесит, но ты умудряешься вести себя адекватно — ну, с поправкой на твою обычную манеру поведения. Вот проверни этот трюк ещё раз. Честно, мне немного плевать, что тебе сейчас так не нравится, но Ал точно поводов для ссоры не давал. И не даст, поверь мне на слово. Так что и ты его не трогай. Огрызаться на тех, кто всё равно не даст отпора — это даже для тебя слишком.       — К тому же он неплохой, — это Энди подметил таким тоном, словно он готов был сломать палец каждому, кто посмел бы не согласиться. Марку — два, потому что Марк.       Дин был не согласен, но решил промолчать.       Сам энергетик только едва заметно кивнул, признавая правоту напарника, и обвинительно ткнул пока не сломанным пальцем в Дина.       — Самому Алу об этом знать не обязательно, но ты запомни: если и правда продолжишь вести себя так, как сегодня, то разбираться с тобой будет не только Рей. Ал с приветом, но он — точно такой же громоотводчик, как и ты, и ничем такого отношения не заслужил. Услышал? Запомни. И мы за тобой следим, понял? — Это было просто смешно.       Марк был из тех, кто скорее мог вскрыться, чем сказать кому-то доброе слово. И при том же Але, как Дин успел заметить, Маркуша внезапно обнаруженного дружеского участия не демонстрировал. Да что там при Але? Подобное поведение было настолько не в духе этой ехидной инопланетной язвы, что Дин сразу заподозрил подвох. Ведь не мог он, в самом деле, из чистого альтруизма защищать человека? Марк не был плохим и умел относиться к людям с теплотой, но показать это открыто? Ну нет.       Дин неожиданно представил, как Марк выгораживал бы его самого, например, пока он был у Молний, и чуть не рассмеялся в голос: настолько нелепая, неправдоподобная картинка получилась.       — Не злись, — негромко попросил Энди, едва заметно поведя носом — должно быть, снова настраивался на эмоциональную волну Дина. — И послушай нас. Ал не плохой. Начнёте общаться — увидишь сам.       — Не собираюсь я с ним общаться, — проворчал Дин, снова скрестив руки на груди. В последнее время этот жест стал таким привычным, Дроссвел не знал, куда от него деваться.       Он чувствовал себя ребёнком, но ничего не мог с собой поделать, как не мог объяснить этим двоим, почему не желал общаться с экстрасенсом. После затяжных, раздражающих, выворачивающих наизнанку сеансов мозгоправства — как вообще с ним можно было разговаривать? И пусть Ал даже хотел помочь… Хотя Дин в это по-хорошему не верил. Паренёк, очевидно, не так давно практиковал магию разума, и потому не всё знал о ментальном контакте. В частности, не знал Ал и то, что такие вещи всегда двусторонние.       Нет, Дин не лез ему в голову. Ал просто весьма наивно стягивал их разумы и слишком громко думал. Вот и поди попробуй не услышь лишнего, когда рамки сознания стираются, а прямо у тебя в голове очередной нахал, решивший, что ему всё можно, активно выстраивает логические цепочки.       В какой-то момент Дин этому экстрасенсу почти симпатизировал, настолько искренними выглядели его мысли о том, что Рею следует помочь любой ценой. Куда меньше энтузиазма вызвали мысли Ала о нём самом. И если, допустим, идея «нужно спасти или убить» не слишком пугала, замурованной за проклятущей стеной гипноза Дин и без того чувствовал себя тысячу раз мёртвым, то внезапная идея Ала «проверить Дина и в случае чего наложить на него свой контроль, чтобы не рыпался» вызвала слепую, беспомощную ярость.       Возможно, в чём-то Ал был и прав. Дин стал угрозой, угрозу следовало нейтрализовать. Дин много видел магов, что воспринимали окружающих то мусором, то куклами, которыми можно управлять, которых можно сломать и сложить заново. Нельзя сказать, что такие ему нравились, но Дроссвел хотя бы признавал их силу и мотивы. Чего там, сам Рей был из таких.       Вот только эти люди, как правило, либо утверждали своё право на подобное отношение силой, как Рей, либо имели смелость хотя бы не прятать настоящее лицо, прямо высказывая презрение к окружающим.       Отвратительным в Але было именно то, что тот прятал душевную подлость в тени. Он подставлял свету дружелюбную улыбку, смотрел добрыми понимающими глазами, говорил тихо и заботливо, не влезал в конфликты — наверняка экстрасенсишка казался всем вокруг «неплохим человеком», если не сказать — замечательным.       Этим самым «неплохим человеком», которым он не являлся.       Если бы Дин рассказал всем, какие мысли он видел в голове вот этого образчика миролюбия, то никто бы ему не поверил. А сам Ал, выслушав, только улыбнулся бы, как обычно, с раздражающим пониманием и приятием. Была у него такая улыбочка в арсенале, очень и очень неприятная. Она словно бы говорила: «Да, увы, люди вокруг несовершенны, я знаю это. Но ведь это не мешает мне их любить всем сердцем!»       Дин просто не мог смотреть на этого лицемера без презрения. Он не знал, отчего Ал то казался альтруистом, готовым объять и спасти столько миров, сколько сможет удержать в руках, то неожиданно оборачивался беспринципной сволочью, что могла поломать человека, лишь бы убрать его с дороги. И не горел желанием разбираться в психологии экстрасенса. Дина не волновало совершенно, из-за силы ли его так бросало из крайности в крайность или из-за собственных причуд, не хотел знать, насколько этот иномирец разобрался в себе и насколько настоящим было то, что он показывал людям. Он не хотел знать даже, были ли жёсткие, похожие на приговор, мысли Ала настоящим, так сказать, руководством к действию, действительным намерением «убить или спасти», или же правды в них было столько же, сколько в извечной браваде Марка.       Это так или иначе было лицемерие.       Стихийная, открытая сила Дина делала его таким же. Его мог прочитать любой, стоило только действительно захотеть. Дин всегда говорил то, что думал, и показывал себя настоящим. Да, это могло кого-то оскорбить, обидеть, вызвать раздражение — и только. Дин предпочитал не навязывать себя людям, которым он не нравился, так же, как он решил не навязывать себя Алу, пусть они и были в одной команде. Иногда случалось так, что его «заскоки» понимали и принимали. Иногда люди, которым открытая честность Дина вставала поперёк горла, начинали ненавидеть его со временем только сильнее. Но все они, эти люди, сотни, тысячи людей вокруг, по крайней мере видели и знали, чего от Дина ждать. В нём не было сюрпризов и неприятных открытий — и тени не было тоже.       Он не мог принять лицемерие точно так же, как Ал не принимал предательство.       Выпроводив громоотводчиков возиться с их расчудесным Алом, Дин уже собрался было лечь и, наконец, отдохнуть, тем более что кровать как раз недавно, так сказать, воскресла из пепла. Но, лениво вышагивая к ней, случайно бросил косой взгляд на высокое, занимающее пространство от пола до потолка, зеркало и остановился перед ним.       Когда-то перед такими зеркалами, здоровыми, во всю стену, занимался Рей. Уже много позже, когда Дин вырос и смог составить ему компанию, а иногда и выступить противником в спарринге, старший перестал проводить часы пред зеркалами с тяжёлой секирой наперевес. Зато иногда там появлялся гонимый любопытством Дин. И, замерев с мечом у этих огромных кусков посеребрённого стекла, старательно вглядываясь в отражение, Дин пытался понять, чего Рей добивался, часами повторяя одни и те же простые движения с разной скоростью. Братишка, занимаясь этими глупостями, выглядел необыкновенно серьёзным, словно его кривляния взаправду имели какой-то смысл. Сам Дин так не мог. Он, стараясь верить, что все поступки Рея имели какой-то скрытый, высший смысл, всё же порой уставал его искать. Выдерживая от силы пару минут такой глупой тренировки, Дин вскоре, замечая за собой очередное нелепое движение, бросал меч и строил отражению рожицу.       Прошло столько лет, а Дин так и не научился видеть высшие мотивы Рея. Брат продолжал старательно заниматься странными, непонятными глупостями, и неожиданно становился сильнее.       А Дин всё ещё строил отражению рожицы.       Сейчас кривлянием, злой издёвкой выглядел алый кулон «Феникса» поверх форменного чёрного айторре Молний. Этот цветовой контраст неожиданно резанул по глазам. Почему-то каждый раз, вспоминая о том, что с ним было, Дин морщился и тёр ладонями раскалывающуюся голову. Казалось, что фундамент, на котором стояла стена гипноза, кровила и болела, как обломанный и оставшийся в десне корень зуба. Перед мысленным взором услужливо вставали серые будни, которые как будто проживал не он, а кто-то другой, и которые сам Дин наблюдал из-за мутного стекла. Дроссвел легко мог вспомнить свой отряд, скрывающиеся под одинаковыми шипящими масками лица тех, кого называли его друзьями, и тех, кто с радостью желали ему болезненной смерти. Дин без труда оживлял в памяти рейды и своё командование, он помнил, как резал пространственников и приходил в дома к разведчикам, как засыпал и просыпался в чужой доме, но… Ничего больше.       Реюшка сейчас, наверное, сказал бы, это его сознание так пыталось избавиться от болезненных воспоминаний. Но сам Дин не особенно верил в подобный вариант. Потому что, во-первых, не в его манере было так нервничать из-за подобных мелочей, чтобы аж потерять кусок памяти. А, во-вторых, стёршиеся детали были слишком… системными? Дин не помнил лиц и сил тех, кто командовал им, не мог представить свою комнату или хотя бы тот самый дом, где его держали. И это пугало. Даже если гипноз был снят, то какая-то печать его всё ещё осталась, ехидная, на его сознании, как осталась на его теле эта ненавистная форма. Словно кто-то, опасаясь того, что может рассказать его память, заблокировал отдельные её участки. И, как бы Дин ни хотел на блюдечке поднести старшему брату всю, несомненно, необходимую ему информацию, он сделать этого попросту не мог.       Он снова был бесполезным ребёнком, который путался под ногами и гримасничал перед зеркалом, строя из себя состоявшегося мага. Мага со знаками принадлежности к двум враждующим организациям на теле. Шут, право слово. Несмешной и оттого — такой глупый.       И Дин, неожиданно испытав впечатляющее по силе чувство брезгливости, поспешно стянул через голову айторре, путаясь в рукавах, дёргаясь от прикосновения ткани к коже и злясь, отчаянно злясь не на эту одежду, а на то, частичкой чего она являлась.       Едва слышно простучав по паркету, короткий обрезок тончайшей проволоки выпал из кармана и остался лежать у самых ног, поблескивая на свету.       Эта вещь была знакомой. Дин совершенно точно узнавал зачарованный-перезачарованный сплав и тончайшую ковку. Он знал, что если взять эту вещь в руки, то она покажется лёгкой и тонкой, как волос, легко изогнётся под любым углом, но не сломается, сколько ты её ни крути…       Дин не знал, откуда он всё это знал.       Опустившись на колени рядом с болезненно изогнутым, похожим на переломанный позвоночник куском проволоки, Дин смотрел на него и не хотел трогать. Дроссвел чувствовал исходящий от него слабый магический фон, улавливал едва различимый отголосок чужой силы и понимал, что лучше позвать Рея. Показать эту вещь, стоически перенести насмешку, если то была ложная тревога, или улыбнуться, услышав от брата тихое, но искреннее: «Спасибо. Наконец-то ты научился думать, перед тем как что-то сделать. Я так рад, что ты не стал трогать эту вещь без нас и без защиты…»       Дин и сам не понимал, чего он хотел добиться, когда, раз за разом точно зная, что нужно предпринимать, делал всё наоборот.       Быстро, чтобы не дать себе времени на раздумья, он протянул руку и схватил проволоку, сразу ощутив едва заметный укол. На пальце выступила капля крови, тонкая стальная ниточка дрогнула, свилась кольцом вокруг запястья, что-то с оглушительным звоном раскололось надвое в голове…       Судорожно вздохнув, Дин отшатнулся назад, осколки стены в сознании закровоточили вновь, затапливая разум болью. А потом всё неожиданно встало на свои места.       Стало правильным.       Цельным.       И он вспомнил.       Проволока дрогнула вновь, пошла волнами и неожиданно сложилась в его имя.

Дин

      Это было самое необычное оружие, что он только видел в своей жизни. Если Рей считал, что его секира, как символ вызова всей старой знати, это оригинально, то он очень ошибался. Виллиан Ористалл, тихий и незаметный блондинчик, вечно скрывающий мощное тело воина за мешковатыми длинными одеяниями, и дрался, и гадал так, что никто не успевал заметить, что сверкнуло в его руках. А если кто-то и замечал, то считал — показалось. Ведь не мог убить человека какой-то странный металлический блик, промелькнувший в только что пустых ладонях экстрасенса?       Дин знал, что в широких рукавах-раструбах Вила змеями свернулись сотни металлических нитей, достаточно гибких, чтобы двадцать раз изогнуться под любым углом, и достаточно прочных, чтобы, направляемые его магией, ввинтиться кому-то в череп.       А нить всё вилась, быстро складываясь в короткие:

Рад слышать тебя Ты жив Мы сомневались

      — Вил, скотина, — зашипел Дин, едва заметив, что металлическая леска снова изменила форму. — Убью тебя.

Попробуй

      — Ага, так и сорвался с места, — ядовито подметил Дин, рывком поднимаясь на ноги. Он злился, но отчего-то понизил голос на тон, словно опасаясь, что нечто, незримо витающее в прогретом силой и летом воздухе, подслушает его. — Ты правда считаешь, что я выйду, чтобы попробовать убить тебя и снова попасть под гипноз? Или что ты там придумал? Только не отговаривайся дружбой, очень тебя прошу. Не поверю. Или ты думаешь, что я настолько тупой, что правда пойду у тебя на поводу?

Да

      — Точно убью, — нервно хохотнув, сообщил «браслету» Дроссвел.

Я не умею накладывать гипноз И ты знаешь это Ты знаешь, что я не наврежу Приходи Нам нужно встретиться Моя нить зачарована

      — Уж это я заметил, — Дин даже не старался поубавить сарказма в голосе. Всё внутри сжималось, когда он снова глядел на этот обрывок металлической лески, привет из страшного сна. Дин говорил, что чудовище, воссозданное из его личности Ористаллами, было кошмаром Рея. На самом деле это был его собственный кошмар.       Из которого Дин так и не выбрался.       И в который его приглашали снова.

Было бы странно Не заметь ты моих чар Но довольно шуток Я сделал из нити портал Он сработает только один раз И в одну сторону Если ты захочешь встретиться То он проведёт А я буду ждать тебя

      Ему нужно было позвать Рея.       Но Дин, прижавшись лбом к стене, лишь глухо поинтересовался:       — С чего ты взял, что я приду? Я наконец-то дома. На мне нет ничьего контроля…

Ты уверен в этом?

      — Не заговаривай мне зубы!

Прости Договаривай, Дин

      — Встречаться с тобой опасно. Я не хочу снова оказаться под гипнозом. И не хочу видеть стены. Ты знаешь это — но почему-то веришь, что я приду. — Тонкая леска на руке не двигалась, но Дин чувствовал жизнь в ней. И ему казалось, что вокруг запястья свернулась тонкая блестящая змейка, на клыках у которой — смертельный яд. Сейчас эта полосочка направляемого чужими силами металла не двигалась. Словно замерла, затаила дыхание, прислушивалась к его словам. — И веришь зря. Можешь не ждать.

Ты придешь

      — Почему это?

Потому что тебе нужны ответы И потому что это Может стать Нашим последним шансом поговорить

      Он действительно ненавидел экстрасенсов.       Терпеть не мог их покровительственную манеру говорить — эти, чтоб их, провидцы давали понять, что знали всё и обо всех. Они вечно лезли в душу, раздражали своими попытками вертеть чужими чувствами. Вил был хорошим приятелем — и заклятым врагом, одним из тех, кого следовало убрать из партии сразу же, пока эта непримечательная фигура не скосила куда более ярких и нелепых в своём пламенном сиянии фениксов.       Дин хотел верить, что он шёл исключительно убить опасного противника.       Но понимал: единственной целью его новой авантюры было прощание с другом.       Правда, поняв, куда именно перекинул его неожиданно полыхнувший и тут же самоуничтожившийся портал, Дин снова подумал, что всем сердцем ненавидит экстрасенсов. Словно в насмешку, вокруг разлагающимся трупом возлежал павший Витарин, в изуродованном, небьющемся сердце которого застыла знакомая фигура.