Наступит день, и с ним придет решенье, Которое, увы, не мне менять. Ты не простишь мне, но надеюсь, верю, Что не простить сумеешь, а понять. Ignes Fatui, «Рассвет»
— Попалась! — фыркнул Дин и сжал плечи выглядывающей из-за колонны девушки. Мелла вздрогнула и оглянулась. — От кого прячешься? Марка нет в поместье. Целительница изумилась: — В каком смысле «нет»? Он не заходил сказать, что… сваливает! — Спешил. Они с Энди только вернулись, узнали, что Ала до сих пор нет, а Рей ушёл за ним, и тут же порталом переместились. — Дин обозначил улыбку. Неприятная слабость всё ещё сковывала тело, а сила не слушалась вовсе, но он хотя бы уже мог передвигаться без посторонней помощи. Это было поводом для радости. — А что, он каждый раз к тебе заходит попрощаться? — Да не то слово, — буркнула целительница и тут же состроила на лице дебильно-восторженное выражение. — «Милая, я ушёл!», «Милая, я вернулся!» — я не знаю, как вы его терпите. Дин улыбнулся. — Очень просто, нас он милыми не называет. Не обижайся на него, он бы наверняка заскочил к тебе, если бы не такая ситуация. — Ты не представляешь, насколько мне всё равно. Нет, даже насколько я рада, что он не нашёл времени! Непрошибаемая наглость Марка была оружием массового поражения. Действовала медленно, но убийственно. И пусть Мелле всё ещё без него куда лучше, но в то же время — уже непривычно. Маркушу можно поздравить: на это у него ушло всего полтора года. Глядишь, лет через десять целительница и посмотрит на него влюблёнными глазами. Сбоку подходил ещё один источник тепла. И природа этого живого огонька Дину была хорошо знакома. — Опять парней обсуждаете? — Детта весело улыбнулась, пуская вокруг тёплые искры. — Я хочу с вами. — Рея тоже нет в поместье, — ухмыльнулся Дин, искренне забавляясь тем, как стала играть в безразличие огневица. Всё-таки, как бы долго его ни было, некоторые вещи так и не поменялись. — Я передам, что ты хотела его видеть. Могу даже уточнить, в каком виде. — Не вздумай! — Ты же не будешь бить беззащитного? — Я пока в раздумьях, — хмыкнула Детта и поспешно сменила тему. — Вы обедать? Кстати, Динка, чего один? Где твой землянин? — Как обычно, косячит и заставляет за себя волноваться, — фыркнул Дроссвел, проходя к ближайшему столу у окна. Прямо за стеклом растянулась паутинка залитых магическим искрами тропинок, сплетающихся в сложный узор. День располагал к долгим прогулкам в тени аккуратненьких деревцев и неторопливым, ленивым беседам. По-хорошему Ала нужно было сначала спасти, а потом самим убить за то, что подарил им такую головную боль в настолько хороший день. Дин сначала сел, потом вспомнил, что надо было стоять, пока стоят девушки, и подскочил снова. Мелла усмехнулась. — Сиди уже, воспитанный аристократ. Детта ничего не сказала, но по её чуть мечтательному виду было понятно: думала огневица о том, что Рей точно бы так не прокололся. Этикет был не просто заложен, а вбит старшему в голову. Теперь, много лет спустя, братишка включал все эти правила поведения в свою жизнь легко и естественно, что придавало его манере держаться какой-то особенный, изысканный оттенок. Дин, который единственный из всех живущих знал, чего стоила эта изысканность, испытывал раздражение, когда кого-то начинал ей восхищаться. — А что, кстати, случилось? — полюбопытствовала Детта, усаживаясь. — С Алом что-то произошло? — Да ничего особенного. — Дин принял переданные им подносы. — Нет, он, конечно, очень далеко, я его чувствую едва-едва. Именно поэтому и не беспокоюсь. Если бы его хотя бы ранили, связь тут же бы окрепла и дала мне об этом знать. Рей развёл панику на пустом месте. И я даже не знаю, что меня беспокоит больше: то, что Ал решил заставить нас всех поволноваться, или то, что я единственный, кто не полетел дать ему волшебного пинка. — Никаких пинков, он не заслужил, — тут же одёрнула его Мелла, и Дин закатил глаза. — А тебе всё ещё нельзя много двигаться и колдовать, так что пользы от тебя чуть больше ноля. Можешь даже не думать, что я тебя в ближайшие дни из поместья выпущу. Так что прекращай злиться. Это того не стоит. — Да вы просто сговорились! А про «не стоит» согласен полностью. С чего ты вообще взяла, что я злюсь? Я как потухший вулкан. — В смысле, если не извержение от тебя, то землетрясение? — задумчиво протянула Детта. — А сейчас и то и то вместе? — У меня такое чувство, будто я потерял нить разговора. Я совершенно спокоен. Никаких… Мелла фыркнула. — А, то есть, хочешь сказать, это не от тебя тут жарко, как в печке? — Сейчас постоянно жарко. Лето же. Нахмурившись, Детта повернула его голову вправо, и Дин увидел, как жухли лепестки цветов на подоконнике. Слишком быстро жухли: ещё секунду назад сочный фиолетовый венчик покачнулся, словно от ветра, и беспомощно опустил налившиеся трупной желтизной листья. Почва в горшках, которая всегда была рыхлой и чуть влажной, превратилась в клочок далёкой степи: между сухими корочками земли прорезались провалы трещин. Редкие фениксы, ютящиеся в столовой, все, как один, пытались отпиться прохладным чаем. Они даже не сидели, а лежали на стульях. Распластались по ним, словно растаяв, и только у огневиков, привыкшим к такой температуре, оставались силы, чтобы обмахиваться всем, что под руку попадётся. Тело тревожила лёгкая, почти незаметная дрожь. И Дин не знал, шалили то его нервы, или вибрировало само поместье. — Какого… — начал было Дин, но замолчал, когда Детта отдёрнула от него руку. — Что такое? Огневица глядела на него не столько удивлённо, сколько обиженно. — Ты горячий. — Может, многие парни и хотели услышать эту фразу, но не в таком контексте. Непонимание нарастало и дрожь — тоже. Мелко подрагивая, стакан с ледяным чаем полз к краю стола по гладкой скатерти. Вибрировала мебель. Пол и стены тряслись, как насмерть перепуганные дети. Тоненькое дребезжание доносилось справа, и Дин не сразу понял, что это дрожали дутые стёкла в окнах. Росла температура и рос шум. Мелла, словно потерявшись в своём лекарском призвании, не обращала ни на что внимание, всё пыталась приложить светящиеся магией руки ему ко лбу. Дин уклонялся от прикосновений машинально. Смотрел не видя, слушал, не слыша. Он был в коконе из жара, из недоумения, из липкого влияния глупой болезни. Звуки казались смазанными, свет — слишком ярким, цвета — необычайно тусклыми. Он, как зачарованный, смотрел на стакан и отчуждённо, заторможенно думал, что же случится первым: чай выплеснется на скатерть или посудина упадёт на пол. Сейчас она замерла на краю, словно раздумывая, стоило ли лететь в эту пропасть. Мир облегчённо выдохнул, поборол нервические подёргивания. Жар схлынул, и дрожь исчезла. Дин не спешил выдыхать. Где-то внутри него бесновался и выл в ужасе огонь. Теперь поместье разбила уже не дрожь, а самый настоящий толчок, словно фундамент треснул и просел. Стакан отвесно рухнул вниз, украсил осколками стекла и влажно поблескивающей тёмной лужей каменный пол. Дин моргнул — чай высох, оставив после себя терпкий аромат степных трав. И в голове прояснилось, как от пощёчины. Новый удар сотряс стены. Если бы окна могли кричать, они бы захлёбывались в вопле. Теперь столы не просто вибрировали, они сами чуть подпрыгивали от каждого толчка, роняя еду и посуду. Цветочные горшки уже давно были на полу. Сморщенные лепестки безвозвратно погибших цветов рассыпались жёлтой пылью. Огненный дом бился в агонии, сильнее и сильнее с каждой секундой. И Дин понял, чем это чревато, ещё до того, как увидел ползущие по потолку тонкие трещинки. — На пол, быстро! — гаркнул он так громко, как мог, и рванулся вперёд. Одной рукой он ухватил и кинул вперёд себя Меллу, другой — стол. Растерявшуюся Детту пришлось просто сшибить вместо со стулом. Ближе к опорной стене. Дальше от окон. Обрушенный стол закрыл их в тот самый момент, когда мир всё-таки не выдержал. Тоненько всхлипнув, окна выплюнули стёкла, но почему-то не на улицу, а в дом. Выплюнули как из катапульты: осколки пронзили комнату быстрее, чем Дин успел повторить предупреждение. Они дробились о стену и сыпались на головы мелкой крошкой, пробивали столешницу их импровизированной баррикады и прочно застревали в древесине. Неудачно упавшая Детта вскрикнула и прижала к себе руку: её задело только краешком, но из длинного тонкого пореза хлынула кровь. Дин видел: кому-то повезло меньше. Осколки находили людей, пробивали тела. Многие падали, и Дроссвел не знал, почему: то ли чтобы спастись, то ли глупо получив стеклянным снарядом по горлу. Дин лежал, прижимая рукой к полу порывающуюся вскочить целительницу. Над головой проносилось стекло, потом — горящие обломки деревянных рам. Когда тлеющий обрывок былого великолепия упал ей на волосы, пробивная Детта всхлипнула и только ниже опустила голову, прижимаясь к плечу Дина. Она дрожала — и сотрясалось крупной дрожью само поместье. За спиной что-то грохотало, древние стены вибрировали, Дроссвел задыхался. Огонь жёг его изнутри. Обжигал прямо под кожей, пробирался в каждый участок тела и заставлял кровь бурлить. Сердце колотилось так, что было почти больно. Когда силящийся остаться в сознании Дин открыл глаза, он увидел, как его обсыпанные стеклом и краской руки покрывались красными пятнами, как при высокой температуре. Он не понимал, почему кожа ещё не плавилась, и дыхание сперало, огонь забирал у него последние крохи кислорода. Где-то проломился пол. Кричали люди — и им вторило разрушающееся поместье. На голову посыпалась мелкая пыль. Дин вскинулся и увидел, как трещинки на потолке, ещё недавно — такие мирные и нелепые на вид, углубились, растянулись по всей комнате. Потолок проседал. Дин же пытался подняться, хотя пол дрожал и никак не желал собираться под ногами. Наружная стена вваливалась в помещение, как незваный гость, медленно, но неотвратимо. Дин видел: и Мелла, и Детта пытались поставить щиты, но магия подводила, не слушалась, срывалась с пальцев бесполезными искрами. Дрожь нарастала — теперь в звуках царящего вокруг хаоса слышался отчаянный птичий крик. В ладони и колени впивалась стеклянная крошка. Дин сжимал пальцы, собирая её в горсть, резался до крови, словно пытаясь заставить себя проснуться. Камни падали, дробя пол и чьи-то ноги. И в момент, когда завал, который не могла удержать даже древняя магия их дома, всё-таки хлынул, Дин уже был на ногах. Его силы не слушались, его кровь, кровь младшего, не имела никакой власти над древними плетениями Дроссвелов. Его сознание мутилось от жара — Дин не придумал ничего лучше, как выставить перед собой руки, словно надеясь сдержать лавину алых обломков. Ладоней коснулась шершавая поверхность камней. В груди стало больно-больно, словно Дин уже очутился под обломками, и навалившийся вес ломал его рёбра. И тут же отпустило. Огонь обжёг изнутри, но не так, как до этого. Не выматывая, не сжигая мгновения жизни в тлеющих внутренних углях, а словно ударяя по нервам пылающим кулаком. Что-то поломанное, разделённое, расколотое — раз! — и срослось. На мгновение от этого стало так хорошо, словно Дина вновь научили дышать. Глаза сами собой закрылись от пьянящего ощущения блаженства силы, а когда открылись, прямо перед Дроссвелом оказалась совершенно целая стена. Непотревоженные столики стояли в ухоженном зале в порядке строгого хаоса. Начищенные до блеска тарелки и вилки белели на алых скатертях. Цветы на окнах распространяли ненавязчивый сладковатый аромат. Сквозь совершенно целые окна в столовую вливались ударные дозы тепла и света. За спиной послышался тут же захлебнувшийся крик, а потом скулёж. Дин, даже не оборачиваясь, знал: Мелла уже останавливала кому-то кровотечение. Дин не видел целительницу, просто чувствовал прикосновение её коленей к идеально-чистому полу, улавливал, как отголоски её магии щекотали стены… Он испугался в тот момент, когда вспомнил, что означали такие «симптомы». — Дин, что произошло?! — беспомощно рявкнул обычно тихий Тейллу. Но и он, и его вопросы были не к месту. Дин метнулся вперёд, одним лёгким движением отодвинул мага в сторону. Не так, чтобы толкнуть, скорее, чтобы заставить его отойти самого. Но Тейллу ахнул и зашипел, словно Дин выворачивал ему руку. И до этого тоже не было дела. Дин кинулся к окну так быстро, что не успел затормозить и ударился о широкий подоконник. И замер, не двигаясь, не дыша. Над одиноко стоящей башней у самого края защитного поля всегда парила алая звезда. Теперь же она бледнела, словно кто-то разбавлял её кровавый цвет шокирующей, незапятнанной белизной. Яркими светлячками вокруг парили беззаботные золотые искры. Мгновение слилось в удар сердца, очертания звезды размылись. Откуда-то — из ниоткуда — появившееся белоснежное пламя вытянулось, обрело форму… На пару секунд над башней завис парящий силуэт Белого Феникса. Сияние гасло, гигантская птица била крыльями и кричала до тех пор, пока не исчезла совсем. Звезда, обретшая вместо красного бело-золотой фон, мирно воспарила над острой крышей. И стало тихо. Или кровь слишком шумела в ушах? На осторожное прикосновение к плечу Дин ответил бы ударом, если бы не закаменел весь. Он был истуканом. Мраморным. Замершим у самого окна, глядящим на одинокую башню. Неживым. — Это же не то, что я думаю? — едва слышно спросил Ортонн. — Это… Дин и сам не заметил, как вцепился в подоконник до боли, и теперь его внутренний жар прожигал в древесине пять обугленных дыр. — Рей, — ответил он одними губами. По лицу стекали кровь с рассечённого лба — и слёзы. И ото всей этой соли, чертящей линии на его коже, обжигающей изнутри, и от всего этого огня, набравшегося силы, слившегося со своей давно оторванной половиной, хотелось кричать. Хватка на плече стала крепче. От того, что сейчас кто-то был рядом, кто-то ненужный, но почему-то живой, внутри просыпалась беспомощная злоба. Дин вывернулся, вырвался, отступил назад. Взгляд упал на Тейллу. Защитник стоял, как и минуту назад, словно замёрзнув в незавершённом движении, в попытке шагнуть, уйти с дороги. Напряжение его неподвижных мышц ощущалось мощным магическим усилием. «Живым» осталось только лицо, и на этом лице царило выражение испуга. Дин слишком долго жил со стоп-магом, чтобы не узнать такой паралич. Рей обожал их. Почему-то добило его именно это фирменное заклятье Рея — не Реем сплетённое. Снова воздуха не хватало, на сей раз — от паники. Ортонн поднял руки вверх и осторожно шагнул ближе. На его бледном перепуганном лице, впрочем, отпечаток разума ещё сохранился. В себе Дин такого отпечатка не чувствовал. Он весь был соткан из страха и желания отмотать время назад, вернуть, как было. И, может, ему не всё нравилось в том, как было раньше. Но то, что предлагало будущее, было хуже, намного хуже, гораздо, и он не понимал, что делать, не знал и не хотел знать, он хотел просто… Тейллу всё так же стоял статуей и непонятно как дышал. — Дин, — мягко позвал Ортонн. Таким тоном он обычно говорил только с Реем. — Дин, расколдуй его. Он дрожал и всё внутри дрожало. — Я не… — Расколдуй его, — уже настойчивее повторил Ортонн, подходя ещё ближе. И Дин, чувствуя, как его магия выпитывала и злость, и страх, уже не хотел броситься отсюда куда-нибудь. Он вообще больше ничего не хотел, внутри оставалась пепельная горькая пустота и болезненное, ноющее смирение. — Давай, Дроссвел, ты можешь. Ты видел, как Рей это делает. Теперь, с его силами, можешь повторить. Слова обожгли, но Ортонн лишь нахмурился, и эмоция не успела даже вылиться болью, заполнить собой трещинки в разбитом сузившемся мирке. Силы Фалаттера гасили истерику, как водные — пожар, оставляя после себя почерневший, непригодный для жизни остов. — Дин, — снова повторил Ортонн, вызывая, обращая на себя внимание, не давая даже уйти в себя. Дин осторожно вытянул руку вперёд, надеясь исправить всё на расстоянии. Рей делал это только при касании, но ведь он был контактником. Был? Пальцы дрогнули, но Дин всё-таки воссоздал смутно знакомое плетение, послал заклятье перед собой… И кто бы знал, как он надеялся, что ничего не выйдет! Но Тейллу дёрнулся, вдохнул полной грудью и растёр снова послушные запястья. Дин невольно опустил взгляд на свои руки, и мир разбился в тысячный раз. Вокруг его пальцев парили золотистые искры.***
Марк ругался. То есть он делал это всегда, громче или тише, от радости, непонимания, злости или просто так, для души. Но так, как сейчас, он не ругался никогда. Энди мог бы сказать, что у него уши вяли, но это не правда. С ушами у оборотня было всё в порядке. А вот сердце ёкало, когда он смотрел, как Марк, матерясь через слово, напрягая весь резерв, колдуя с невероятной скоростью, роняя плетения, содрогаясь от торопливых, неосторожных попыток зачерпнуть из своей силы ещё больше, делал невозможное. И не получал результата. — Я не понимаю! — задыхался он то ли от ярости, то ли от страха, то ли от перенапряжения. Даже Энди не мог сказать наверняка: столько всего оказалось намешано в фоне обычно скупого на сильные эмоции Марка. — Я ничего, твою мать, не понимаю, я не знаю, как, почему, что тут произошло… И тем более почему он не приходит в себя! Энди смотрел на то, как тоненькая ниточка его эманации терялась в тусклых чёрных осколках, укутывающих Ала. На экстрасенсе почти не было физических повреждений. Ничего такого, что привело бы к столь глубокому обмороку. Но Марк, бледный, ничего не понимающий, психующий, категорически приказал, чтобы Энди делился своей зелёной силой. Лечить чужие повреждения с помощью зелёных магов было не слишком эффективно: сила не напрягалась. Её ролью было исцелять повреждения собственного Носителя, другие её не волновали. Даже если приказывал энергетический маг. Если бы Ал был ранен, это медленное, вынужденное лечение только оттянуло бы момент гибели. Удачей и одновременно проблемой было то, что на простейшем физическом уровне экстрасенс был почти в порядке. Только замёрз, да и то — не так сильно, как мог бы. У него было переопустошение резерва. Критическое, даже сверхкритическое. В таком магия принудительно погружала Носителя в глубокий сон, почти сопор*. Марк, только увидев мальчишку без сознания под толстым ровным слоем льда, сразу спал с лица. Связал свой резерв с Алом ещё до того, как Энди смог пробить морозный панцирь, и за прошедшее время влил в экстрасенса столько силы, что тот уже давно должен был подскочить, испуганно хлопая глазами, и бегать вокруг, не зная, куда сбросить излишек энергии. Резерв у Марка в два с половиной раза больше, чем у Ала. Но сейчас даже энергетик уже бледнел, шатался и дышал с усилием, продолжая отдавать силу по капле, невзирая на сопротивление тела. А состояние Ала не изменялось. Он только дышал еле слышно и почти не отогревался. — Очнётся, и я его удушу, — зло хрипел Марк, сплетая всё новые и новые заклятья, чтобы дозваться и пробудить хотя бы силу Ала. Он злился и ошибался, и эти ошибки выпитывали силы чуть ли не больше, чем само колдовство. Марк осторожно пошевелился, скользя на льду. Движения у него были медленными и скупыми, объятыми сладким блюром усталости. Энди чувствовал, что энергетик держался на чистом упрямстве и не знал, как ему помочь. Как помочь Алу — тем более. — Правда не понимаю, — бессильно выдохнул Марк и снова разозлился, рявкнул, обращаясь к Алу. — Да как ты вообще не сдох, придурок?! Энди понимал, как. И Марк тоже. Это виделось в выражении его лица, звучало в интонации, улавливалось отголоском в эмоциональном фоне. Он понимал, но не принимал. — Первооснова не убила бы своего Носителя, — всё-таки сказал Энди. — Весь этот лёд. Это защита. Его защита. Ал снова забыл, что изнутри она не разбивается. Марк вскинул злющие глаза. — Этого Носителя даже я готов убить! Странно, что Первооснова сделать этого не удосужилась! — Очередное плетение выпало из рук. Марк снова выругался, и мешанина негативных эмоций так и стегнула Энди по носу. Он поморщился, а энергетик лишь схватился за голову и сказал уже гораздо тише. — Не понимаю. Тем более — что такого могло произойти, чтобы Ал пробудил Первооснову. С магией у него имелись огромные проблемы. Чтобы изучить Первоосновы, требовалось таких проблем избегать. Быть либо стихийником, либо гением. На изучение одной Первоосновы уходили годы постоянных тренировок и работы над собой даже не столько в физическом плане, сколько в духовном. Энди помнил: Рей, когда ему советовали стать сильнее и изучить Первоосновы, лишь смеялся и говорил, что у него нет лишних пяти-шести лет. А ведь Рей гениален. Ал же оставался, по магическим меркам, скромным середнячком. Его таланты в подчинительстве полностью нивелировались остальными, развитыми ниже среднего, способностями. И Энди даже думать не хотел, что нанесло ему такой удар, оставило трещину, сквозь которую подавленная Первооснова вырвалась в мир и защитила экстрасенса. Марк выронил очередное плетение и схватился за волосы. — Почему ты не можешь не вляпываться?! Энди, я не знаю, у меня… У меня уже такое чувство, будто он просто не хочет просыпаться! — заорал он, и… На мгновение показалось, что дыхание Ала чуть изменилось. Энди прищурился. — Покричи ещё. Уже открывший было рот Марк заткнулся, переваривая просьбу. Вряд ли он что-то понял. У него не осталось ничего, чтобы понимать. Ни лишней силы, чтобы остудить голову, ни нервов. Его эмоциональный фон был испорченным блюдом, в которое закинули просто все специи мира: то ли горьким, то ли кислым, то ли солёным, но совершенно непригодным для существования. — «Покричи»?! — рявкнул энергетик, когда всё-таки совладал с речью. — Очень, просто очень, безумно смешно! Я уже не знаю, что делать, он не переживёт портал! А сам я не могу его разбудить. Я не целитель, понимаешь ты, нет?! — у Марка дрогнул голос. И дрогнули ресницы Ала, а в следующую секунду он уже нахмурился, морщась от шума. Энди зыркнул на Марка, и тот затих. А оборотень осторожно, но громко позвал: — Ал? Экстрасенс тихо выдохнул, открыл мутные, совиные глаза. Хотя бы на собственное имя отреагировал. Одной проблемой меньше. Потому что случаи, когда маг без подготовки, просто спасая свою жизнь, пробуждал Первоосновы, случались. Это не считалось чем-то невозможным или неописуемым, как говорил Рей, «с научной точки зрения». Всего лишь надо было, чтобы маг, испугавшись самого худшего, нанёс себе и своей силе травму — тоже, разумеется, небезопасную, но она хотя бы не убивала. Хотя нервов на то, чтобы устранить последствия такого манёвра, уходило столько, что лучше бы убивала. Оборотень даже думать не хотел, что с собой сотворил максималист Ал. — Как вы тут оказались? — хрипло спросил Ал, скосил глаза на протянутую ему ладонь. На мгновение словно бы задумался, а затем ухватился за руку Энди и сел. Оборотень выдохнул про себя. Что же, хотя бы его разум был в порядке. Марк сжал кулаки. — Нам уйти? От Ала, не сонно-расслабленного, а, наоборот, болезненно-напряжённого, до сих пор не тянуло никакими эмоциями. Казалось, что умом экстрасенс всё ещё спал. И, может, видел мир лучший, чем тот, в котором очутились они. Но теперь Ал включился весь, разом, словно в его голове зажглась пресловутая лампочка. Блеск, появившийся в глазах мальчишки, наверняка был её отсветом. Но вот как объяснить ужас, мощной волной хлынувший от Ала в тот же миг, Энди не знал. — Да, — едва слышно выдохнул Ал и глянул Энди в глаза, да так колюче, отчаянно, что его неожиданно стало очень жаль. Хотя даже причин для жалости вокруг не наблюдалось. — Да, пожалуйста, давайте уйдём отсюда. — Стой ты, — рыкнул Энди, не зная, куда деваться от смутной тревоги. Ал, обычно спокойный, почти отрешённый, теперь заражал своим страхом. Он сквозил в словах, в жестах, в нервических попытках оглядеться, тонкой нитью вплетался в полотно эмоционального фона. Теперь и Энди тоже хотелось убегать непонятно от чего, но он не мог. Они же не закончили. — Мы ещё не нашли Рея. Паника залила реальность красной вспышкой, и Энди потряс головой, озадаченно глядя на Ала. А тот схлынул с лица и заговорил ещё тише: — Не надо его искать, пожалуйста, давайте просто уйдём отсюда, и я скажу… Со стороны энергетика тоже потянуло тревогой. Уж как мало Марк был подвержен приступам паники, но даже его пробрало от того, с каким отчаянием Ал говорил это «пожалуйста». — Ты знаешь, где он? — сориентировался энергетик. Ал глянул на него дикими глазами. — Да. Нет! Его нет тут, понимаешь? Вы его не найдёте, правда, я вам клянусь, нам незачем здесь оставаться! Давайте просто улетим, я очень вас прошу. Марк? Кажется, Энди поторопился, вот так сходу решив, что с разумом Ала было всё в порядке. Конечно, это могло быть от переохлаждения или перенесённого переопустошения резерва, но оборотень на это не слишком надеялся. Тот животный ужас безо всякой видимой причины, что волнами исходил от Ала, лишь изредка заменяясь чернейшей грустью, почти скорбью — это явно пришло не оттого, что экстрасенс пролежал какое-то время в ледяном гробу. Да и то, как он шептал, горячечно, хватаясь дрожащими пальцами за рукав куртки Марка — это было ненормально. Не похоже на Ала. Тот собственной первой вылазки с «Громоотводом» так не боялся. И смерть видел много раз — и ничто из этого даже не могло испортить ему аппетит. А тут какое-то… Что, кстати, случилось? Марк непонимающе переглянулся с Энди и снова уставился на бледного Ала. — Да хорошо, хорошо, если ты так просишь… Мы принесли твой кулон. Энди кивнул и достал из кармана телепортирующий артефакт, потерянный Алом во время этого хаотического перемещения. Экстрасенс горько усмехнулся. — Мой кулон. — Повторил он с таким неподдельным сожалением, что Энди насторожился. — Парни, где вы были раньше? — В той жопе мира, куда нас выкинуло! — зашипел Марк, правда, совсем не так злобно, как обычно. Видимо, тоже проникся странным состоянием экстрасенса и пытался не давить. — Это же из-за тебя нас по всему миру раскидало, и ты теперь спрашиваешь? Но получалось у него так себе. Ал опустил голову. — Из-за меня, — снова эхом подхватил он осколок фразы. Но Энди показалось, что Ал имел ввиду не совсем то же самое, что и Марк. — Я знаю, знаю, что из-за меня. Но давайте, пожалуйста, поговорим об этом не здесь? — Подняться сможешь? — перебил его Марк и, вскочив на ноги, уже сам протянул Алу руку. Подняться-то он смог, но стоял, так шатаясь, что Энди невольно подошёл ближе, страхуя. Будь обстоятельства не такими странными, они с Марком непременно заспорили бы, сколько шагов сможет пройти Ал, прежде чем растянется на земле. Оборотень поставил бы на два. Но сейчас шутить почему-то не хотелось, и они с энергетиком только мрачно переглянулись. — Уверен, что Рей не здесь? — всё-таки уточнил Энди перед тем, как отдать кулон. Пальцы Ала дрогнули. — Уверен. Его… Больше здесь нет. Изумление, хлынувшее от Марка, было таким густым, что его можно было черпать ложками. — Что ты хочешь этим сказать? Он тебя что, кинул здесь? И зачем, а главное — куда он мог уйти? Энди не знал ситуации, он даже представить не мог, что могло заставить Ала превратить всё вокруг в ледяной ад. Но то, что Рей мог куда-то исчезнуть, оставив подопечного в таком состоянии, вообще не укладывалось в каноны его логики. — Ал, — снова как можно мягче позвал Энди. Экстрасенс дёрнулся и перепугано глянул на него. — Мы не наугад летели. Были в Агентстве. Марк спросил, куда отправился Рей. Нам назвали этот город. Ал только опустил голову и долго выдохнул, явно пытаясь взять себя в руки. И это работало: паника отступала, словно подхваченная отливом. — Я ведь не говорил, что его тут не было, — уже почти нормальным тоном подметил Ал. Снова выдох. — Но вы его не найдёте. До сих пор Марк выглядел таким же ошарашенным, как, наверное, и Энди. Но тут что-то случилось. Нет, изумление всё ещё составляло часть его эмоционального фона. Но большею, куда большую захватил ужас. Уже знакомый, липкий, безотчётный, похожий на кровь смертельно перепуганного животного. То ли состояние Ала было заразно. То ли Марк что-то понял. — Приплыли, — пробормотал энергетик. И тут же рявкнул. — Ал, клянусь, я тебя побью, если ты не перестанешь меня пугать! Говори прямо, чёрт тебя дери. Либо — нет, ничего не случилось непоправимого, либо да… — Да, — перебил его экстрасенс, словно окончательно сдавшись. И обрубил. — Рея убили. Вы очень опоздали, парни. На последних словах его голос дрогнул, распался осколками. Сбрызнул кровью эту страницу и перевернул её. Поставил точку в их тихой эпохе. И в их спокойствии. Чёрный портал, раззявивший круглый рот над ледяной гробницей, был похож на приглашающе распахнутые врата в пропасть.***
Дин налетел на них быстрее, чем портал успел закрыться. — Как это произошло?! — сжимая в кулаке ткань чужой мантии, зашипел Дин. Ал не выглядел удивлённым. Скорее очень, очень усталым. Он даже не попытался выпутаться, отойти или поглядеть на Дина. Только стоял, ощутимо пошатываясь, и глазами впитывал предвечернюю синеву отрыдавшего своё неба. И это лучше всяких слов и знаков сказало Дину: да. Не ошибся. Не перепутал дурные знамения. Хотя учил их давно, так давно, что уже и не помнил — когда, зачем? Кто из родных рассказывал ему о том, как умел скорбеть об утрате любимого хозяина их древний дом? С кем он учил слова древнего ритуала отпускания искр над пеплом? С Реем, скорее всего. Всему, что важно, его учил Рей. Пальцы сжались так, словно сами по себе решили вырвать клок проклятой чёрной ткани. Ал молчал. — Дин, отпусти его, — негромко приказал Энди, и стихийника будто ударило. Он поспешно разжал кулак и отшатнулся. Ал так же молча тяжело оперся о подставленную руку Энди. Падали и путались в траве отжившие своё листья. Готовился к ежегодной смерти нехороший лес. Несуществующий голос пел ему отходную — или не ему, а безвременно затушенному огню? За спиной разворачивало массивные коридоры притихшее, потрясённое новостями поместье. Почему-то живое — впрочем, долго ли оно проживёт без Рея? Подкравшаяся и вскочившая им на спины осень пахла утратой и близкими заморозками. Осенью всегда наступала хандра. И пусть теперь Дин стал сильнее вдвое, он впервые не чувствовал в груди огня, способного справиться с влажной сентябрьской грустью. Ал отводил глаза. Марк и Энди, напротив, ловили его взгляд. Немо спрашивали: правда? Что ты почувствовал? Это случилось? Случилось же? От этих прямых, вопрошающих, почти испуганных взглядов Дину стало так плохо, что он готов был сжечь тут всё без остатка и больше их не видеть. Чтобы всё горело в синем огне, как сгорело их лето, их идеальный «Громоотвод»… Как сгорела окончательно его семья. — Отведите, — наконец выдавил из себя Дин и отступил ещё на шаг назад. Туда, откуда лилась слышимая только ему песня рыдающего огня. Громоотводчики вскинулись, но Дин не мог сейчас говорить ничего полезного или ободряющего. Выдержки хватало лишь на то, чтобы отослать их прочь. — Отведите его к Мелле. Ал вскинул на него глаза, и Дина словно промозглым ветром обдало. Впрочем, всё правильно. Там, где гасло тепло, тут же появлялся холод. — Уверен? — едва слышно спросил Ал, и его голос, то ли надломленный, то ли простуженный, новой ноткой вплёлся в набирающуюся силы песнь скорби. — Тебе сейчас быть одному… — Сейчас же. Плечи Энди опустились, но оборотень остался себе верен. Не стал задавать вопросов, только повернулся и чуть ли не силой потащил экстрасенса за собой. Марк, проходя мимо, хлопнул Дина по плечу. И пусть этот жест явно выражал поддержку, пусть он был лучше, чем глупые, пустые, ненужные слова — он показался неправильным. Не реевским. И потому прошиб странной горечью до самого нутра. Тревожил... Дин остановился и в отчаянии посмотрел на башню, над острой крышей которой приглашающе светилась белоснежная звезда. "Меня что-то тревожит" - так сказал Рей. "Меня что-то тревожит". Три слова без пояснений и просьб о помощи. Просто меня что-то тревожит и этот проклятущий крик агонизирующей птицы, слившийся с рёвом покинутого дома. Если бы Дин мог предположить, что эти слова станут последним, что он услышит от брата, то… Дин усмехнулся. Что, интересно? Да, наплевал бы на недомогание и временную утрату сил. Вцепился бы, на одних руках пошёл за Реем. А дальше? Ведь и закрыть бы не смог. Не успел бы в таком-то состоянии. Да и не взял бы его с собой Рей. А если бы взял, что они могли получить? Пожалуй, два трупа вместо одного. Словно бы сама судьба решительно не давала Рею ни шанса пережить этот день. Только, как в насмешку, послала ему морозной тревоги. Может, чтобы испортить последний вечер. Или, быть может, чтобы Рей успел прочувствовать, как гаснет его огонь? Дин закусил губу и с силой толкнул старую дверь, отделяющую живое от мёртвого. Ту самую, за которой его уже давно ждал Рей. И было бы это мрачной шуткой, если бы не… Башня Хранителей встретила его тишиной и отвратительным холодом. Мир остался за дверью, и мрачная песнь, зовущая Дина начинать ритуал — тоже. Они объяли башню, сжали её тонкое тело в пальцах, словно приглашая закружиться в танце. Но не могли заставить её танцевать: это место было им неподвластно. Башня не принадлежала живым. Был только один способ хотя бы ненадолго вдохнуть тёплый огонёк в то, что уже погасло навеки. Дин собирался прогреть эту башню так, чтобы сделать её очередную смерть как можно безболезненнее. В пальцах вспыхнул огонёк, нежно-синий, объятый золотыми искрами. Дин на мгновение зажмурился, выдохнул — тепло его дыхания невидимой сеткой легло на стены, забралось в трещины, прогоняя холод. Огонь в ладони дрогнул, разделился на пять крохотных костерков, вытянувшихся к пальцам. Что-то невидимое задавало ритм. Отрывисто бухало в голове, чётко попадая в удары сердца, сплетаясь с выдохами. И Дин шёл, почти танцуя. Пальцами вёл по стене и грел мёртвый камень собой. Звал и будил, и истории прошлого раскрывались за его спиной. И слова лились. — Сегодня я славлю Огонь и славлю Жизнь, — шептал Дин, закрыв глаза. И шёл вперёд. Медленно обходил башню по кругу, гладил камни, оставляя за собой горящий след. — Сегодня я смеюсь над Смертью. Первая волна дрожи спустилась от плеч к ногам. Дин не открывал глаз, но знал: подчиняясь его воле, башня раскрывала свои секреты. Живой огонь, жаркий и ищущий, вырывал прошлое из тьмы тысячелетий. В местах, где пламя касалось тёплым языком промёрзшей стены, на ней красными цветами раскрывались невидимые ранее рисунки. Лица. Фениксы, что когда-либо жили и… — Наша жизнь — новое рождение из пепла. — Голос дрогнул и огонь мигнул, но не погас. Темп нарастал. — Наша смерть — возвращение в него до поры. Ведь не может умереть тот, кто тысячу раз уже вступал на Круг. Температура нарастала, и сердце билось, словно подхваченное рваным ритмом. Дин хорошо знал, что будет дальше, но всё равно боялся. Правда, не настолько, чтобы не продолжить, повышая голос: — Сегодня я славлю Огонь и Жизнь. — Пальцы замкнули круг. Дин ощущал, как под ладонью пойманной птичкой бился пойманный огонёк. И стоял, повернувшись к центру башни спиной, слушая дыхание жара и треск пламени позади. — Сегодня я зову того, кто снова посмеялся над Смертью. Волны чистого огня рванулись наверх, окутали башню от основания до вершины. Потянулись тонкими пальцами друг к другу, смыкаясь в замысловатую фигуру в центре острой крыши. Огонь горел так сильно, так жарко. Дин горько усмехнулся — постарался. Но это того стоило. У него было минут десять. Очень много. Немыслимо мало. Внезапное осознание не-одиночества ударило по натянутым нервам. И… — Что за выражение лица, Дин? — прошептал ветер за спиной. Плечи напряглись. Дроссвел чуть опустил голову, всем своим существом ощущая, как соткалось из небытия нечто, заставившее ненадолго ожить старую башню. Позади остро ощущалось чужое присутствие. Дин знал, что ему придётся обернуться, но продолжал полировать взглядом алую каменную кладку. Позади вздохнули. — Я почти обрадовался, как образцово ты ведёшь себя. Незнакомый голос со знакомыми интонациями как будто всаживал между лопаток нож и неторопливо проворачивал его. — Ты обрадовался? — наконец выдавил их себя Дин, зажмурился, несколько раз вдохнул и выдохнул, открыл глаза и развернулся. — А кто ты сейчас? Стоящий у него за спиной человек одновременно являлся и не являлся Реем. Он мог показаться их братом, ещё одним, давно потерянным. Он был старше Рея лет на десять и чуть выше его. Тот отголосок пламени, что запутался в волосах Рея и позолотил их, у этого человека оказался куда более жарким и буйным, закатно-рыжим. Дину незнакомы были тонкие морщинки, покрывающие почти знакомое лицо, и странное выражение усталой покорности, поселившееся в серых глазах. А вот улыбка оказалась той самой. И от неё на душе стало лишь хуже. — А с кем ты прощаешься? — мягко переспросил всё тот же голос. — Пока ты не отпустил меня, я остаюсь Реем. Хотя да, не подумал, прости… Вот так тебе будет проще? Астральное тело чуть расслабило плечи, позволяя налетевшим огненным искрам слиться с ним и забрать «лишний» рост, морщинки, пламенный цвет волос и интуитивно знакомое, но никогда не виденное выражение лица. Когда Рей открыл глаза, он был собой настолько, что Дину стало почти физически больно. И этой болью нестерпимо хотелось поделиться, так сильно, что Дин и сам не заметил, как шагнул вперёд и сцапал брата за ворот его дурацких белых одежд. — Конечно, мне будет проще. — Дин боялся, что голос сорвётся, и потому шипел, глядя прямо в возмутительно спокойные глаза. — Куда легче выяснять отношения с тобой, а не с каким-то древним великим твоим воплощением! Но я бы и с ним всё выяснил, если бы он ответил, как ты так подставился, как позволил… Смешок потонул в хрипе пока ещё жаркого огня. — Не глупи. Всё прошло точно так, как и было запланировано. Почти — но различия проявились в самых нелепых мелочах. В целом же я доволен тем, как всё обернулось… Ты хорошо себя чувствуешь, младший? Скрывалась в этом якобы невинном вопросе подлая издёвка. Дин отшатнулся и не сразу понял, что его трясло. А как осознал это, так едва удержался на ногах: дрожь была почти болезненной. А потом обжигающе-горячие, почти материальные пальцы поймали его пясти, придержали — и дрожь унялась, словно её выжгло белым пламенем. Рей заглянул в глаза и ободряюще улыбнулся, как улыбался всегда, когда его младший в порыве чувств начинал поджигать всё вокруг от любой мелочи вместо того, чтобы решить проблему. Эта улыбка говорила: «Ну вот, опять разбушевался на пустом месте. А кто вместо тебя взрослеть будет, а, мелкий? Как долго ещё это будет продолжаться?» И как-то само собой выходило, что взрослел за него всё равно Рей. И проблемы все решал тоже он. Правда, на Дина он после этого смотрел с лёгкой укоризной и тяжело ронял своё коронное: «Как всегда алогичный и несамостоятельный». Глупо и неправильно с его стороны было сейчас уходить, оставив на него, сто раз алогичного и тысячу — несамостоятельного все те взрослые проблемы, с которыми Дин не учился, не мог и не хотел справляться. Эта мысль колотилась в мозгу набатом, и Дину всё казалось, что если он прямо сейчас, сию секунду поговорит с Реем, объяснит ему абсурд ситуации, то что-то изменится. Хоть что-нибудь. Рей чуть сжал пальцы, и Дин не почувствовал давления — только как до боли увеличилась температура. — Всё хорошо, — негромко и мягко уверил старший, и только за этот тон его можно было убить ещё раз. — Всё правильно. Не стоит волноваться о произошедшем, Дин. Одна смерть, тем более моя, абсолютно не важна. Единственное, что имеет значение, — Рей неожиданно шагнул ближе, словно желая обнять, и закончил ещё тише, ещё весомее, — это то, за что мы дерёмся. То, за что теперь будешь драться т… Дин и сам не заметил, как одним усилием вырвал руки и отступил на шаг. — Что ты такое говоришь? — Ожоги на месте его пальцев даже не болели и затягивались так быстро, словно над ними работали целители, по двое — над каждым. Так любые повреждения от огня, даже самые сильные, рассасывались в считанные секунды на Рее. От этой ассоциации Дин почувствовал, как закружилась голова. — Себя слышишь? Ты умер, тебя убили — и всё, о чём ты можешь думать, так это о завершении твоей дурацкой войнушки?! — Моя дурацкая войнушка — единственный шанс для нашего дома выжить, — коротко обрубил Рей и усталым, до боли привычным жестом растрепал себе волосы. — А я всегда и во всех воплощениях делал только то, что идёт на пользу дому. Дин молча сполз по стене вниз и уткнулся лицом в колени. Пусть горит в пламени ритуал, пеплом осыпается покой этой неугомонной души! Дин не верил, что в нём были силы встать и сделать всё правильно. Правильного вокруг вообще не осталось. Даже Рей, который по умолчанию был примером, недостижимым образцом для подражания, надёжным и «святым», говорил о «доме» так, словно это было какое-то абсолютное понятие. Данность. Скреплённые магией древние стены и участок земли, но не люди, что населяли их. Заботься Рей не о доме, а о семье, он бы не позволил убить родителей — и дать убить себя. Для Дина дом был там, где жили его родные, люди, которых стоило защищать. В этом был смысл жизни, раз уж другого найти не получалось — теперь и он потерялся где-то. Не стало людей — и дома, получается, не стало? Беречь пустую коробку, напичканную магией, «богатой историей» и «неугасаемым пафосом» было попросту противно. Тёплый ветер прошуршал совсем рядом и осел на землю рядом с Дином. Дроссвел мог, не поворачивая головы и не открывая глаз, поручиться, что Рей снова сидел с идеально прямой спиной, словно то, что он уселся на пол, никак не подкашивало его аристократический портрет, а вот нарушенная осанка — очень даже. Резко захотелось смеяться. Так начинались истерики? Рей тяжело вздохнул и чуть сжал пальцами его плечо. — Знаешь, это почти забавно. После смерти вспоминаешь такие вещи… — Дин хотел ему двинуть, но сдержался, только глянул с немым отчаянием. Но Рей, как и всегда, выдержал взгляд. — Когда требовалось решать, кому рождаться в этом поколении, да ещё и в такой тесной взаимосвязи, никто не хотел идти со мной. Не верь тем, кто скажет, что я — буревестник, и перерождаюсь только когда семья в смертельной опасности. Я и сам не рад раз за разом оказываться в сложном времени и проблемном теле. Но мне приходится. Просто никто больше на такое не согласен. Всем хочется прожить нормальную жизнь. Ну, понимаешь, друзья, семья, дети, хобби, крохотный пушистый домашний питомец и тихая, безболезненная смерть. Обычные радости. Смысл менять всё это и свою очередь на возрождение на постоянные боль, страх, военное время и раннюю глупую гибель, даже если эта жертва потом позволит переродиться многим из нас? Сколько уже раз приходило такое время, всё одинаково: души чуть ли не позорный жребий бросают, кому идти на заклание. Отвратительное, скажу тебе, зрелище. Отвратительное настолько, что его чаще всего приходится прерывать и вызываться разруливать все проблемы самому, пусть мне уже и правда… — Рей тоскливо улыбнулся и глянул в потолок, — смертельно всё это надоело. Я возрождаюсь так редко только потому, что уже видеть всё это не могу. И даже не знаю, что хуже: постоянно закрывать этот опустившийся дом собой или понимать, что без меня он погибнет. Теперь случай был беспрецедентный. Неудачников на заклание требовалось целых двое, и, признаться, я не слишком обрадовался, когда именно твоя душа вызвалась мне в пару. Сам понимаешь, репутация у тебя так себе, ты слишком много чудил, а время, в которое ты рождался, всё, как на подбор, мирнее некуда. Проблемы, что ты себе наживал, и создавались, как правило, с твоей лёгкой руки… Хотя сейчас всё не слишком поменялось, да, младший? Дин вымученно хохотнул и тоже с усилием глянул туда, где спиралью заворачивалась крыша. Он не любил эту башню, всё казалось, что за ним вечно кто-то наблюдал. Причём не Аллира с целью сообщить старшему брату, что младший, мол, от ответственности спрятался и тренировку прогулял, а Фениксы, что своими глазами наблюдали десятки его рождений и смертей, и потому прекрасно знали, чего ждать от нового воплощения. Чужие пальцы на плече медленно, но верно прожигали ткань. — Я не представлял, как ты будешь вести себя в такое сложное время, — негромко продолжил Рей и снова улыбнулся, словно вспомнив что-то невероятно забавное. — К тому же до сих пор я только наблюдал за тобой, вместе мы никогда ещё не воплощались в этом мире. Ты был… Не угрозой, разумеется, но чем-то, на неё похожим. Я не знал, чего от тебя ждать. Сказать по правде, для такой жизни я предпочёл бы душу поспокойнее, кого-то вроде… — Среброносного Вииратана? — без особого задора предположил Дин и тяжело вздохнул, когда Рей расхохотался. — Да, о нём я думал, но он сказал, что хватит с него интриг. И ещё был Терренье — тоже удивительно гибкая душа. Воплощался с ним как-то раз, крайне быстро подавили восстание в приморских провинциях. Правда, убили меня почти моментально, успел лишь план кампании составить. Но и Терренье, памятуя о моих идеях, воплощаться вместе отказался категорически. Даже сказал, чтобы я… — Постой. — Голова кружилась. — Так то восстание тоже твоё воплощение подавляло? Странно, я не находил в архивах ничего… — А ты бы и не нашёл, я делал всё руками Нье, а сам погиб в первой же стычке, — расхохотался Рей — или всё же не он? Может, то уже был Арран Буревестник, в честь которого назвали их с Реем отца? Дин не знал. Но этот Дроссвел, так легко рассуждающий о десятках жизней и смертей, уже не был только Реем — вот это оставалось фактом. — Никто и не знал, что каждую схватку спланировал я. Вы, кстати, в этом с Терренье похожи: золотые руки, которым нужен мозг… Словом, твоя кандидатура на роль того, с кем я разделю силу, вызывала определённые опасения. Думаю, я бы даже отказался, предложил бы нашим устранить вторую оболочку, а тут бы уж крутился сам, но… Рей перестал улыбаться и глянул остро, словно оценивая. Кожа знакомого до последней черты лица стремительно бледнела, и Дин в ужасе задумался о том, что, кажется, зря откладывал ритуал. Точно ли у него были эти десять минут? А сколько из них уже прошло? Тепло и жизнь покидали башню, и Арран… Рей уже стирался из этого мира, чтобы уйти туда, где его уже давно ждали. И требовалось завершить ритуал Сгорания, чтобы это прошло безболезненно, и будущие воплощения Рея ничто не ограничивало в выборе нового тела. Дин уже порывался было встать и сделать всё правильно, но неожиданно налившаяся силой рука удержала его. Рей, снова неуловимо повзрослевший и странно серьёзный, внимательно смотрел ему в глаза и говорил: — Буквально перед тем, как вступить на Круг Перерождения, ты попросил дать тебе шанс. Сказал, что не подведёшь. Что всегда доводишь любое дело до конца. Такими словами не кидаются, если свидетель — вечность. Я с усилием, но поверил тебе тогда, и легко верю сейчас. Ты сможешь. Понимаю, обещания, данные ещё до рождения этого тела и этой конкретной личности — слабая мотивация. И потому я снова прошу тебя не отступаться. Закончи то, что я начал, и наш приход в этот мир не будет… До боли прикусив губу, Дин хрипло выдохнул: — Да, ты прав. — Прости? — Мотивация слабая. — Хватка на плече сначала чуть ослабла, а затем исчезла вовсе. — Ты требуешь от меня невозможного. И не спорь! Победить в войне, в которой мы столько времени проигрываем, переделать этот дурацкий мир… Замотивируй меня, брат. Предложи достойную награду, ради которой я бы попытался. Мне недостаточно знать, что чьи-то там души будут довольны. Я хочу услышать от тебя, что ты доволен тем, что получилось. Что новый мир тебе нравится. И что ты хочешь в нём жить. — Рей отвёл глаза и медленно стал убирать руку, но Дин, оскалившись, поймал его предплечье и сам сжал пальцы, чувствуя, как запекла уничтожаемая жаром кожа. Но он не приказывал, а просил. Глупо приказывать тому, кто принадлежал теперь только вечности. — Как всё закончится, возвращайся. Я хочу услышать всё это от тебя. Живого. Руку Рей всё-таки убрал, глядя с улыбкой, как на глупого, неопытного ребёнка. — Это буду не совсем я. Новое тело, новая память… — Старая душа, этого мне достаточно, — отрезал Дин и рывком поднялся с пола. Бледнеющий, на глазах слабнувший образ проводил его взглядом, исполненным незлой насмешки. — Только так. — Я попытаюсь. — Нет. — Старые ожоги уже испарились с кожи, и Дин, не задумываясь, протянул брату руку. — Пообещай. Сейчас, когда врать ты не можешь. Дашь мне полное нерушимое обещание — я дам тебе свободу. А ты запомнишь свои слова. Всё-таки ими перед лицом вечности не разбрасываются, всё такое… — Это шантаж, младший? — Рей задумчиво посмотрел на протянутую ему ладонь и снова улыбнулся. — Хорошо. Какое обещание мне дать? Игры со смертью и её вестниками были опасны, как никакие другие. Но Дин предпочитал сегодня забыть об этом, как и обо всём остальном. Он подбирал слова, отчаянно боясь оплошать, продешевить и оставить лазейку. И потому заговорил снова лишь пару минут спустя, лишь когда Рей стал словно бы зримо ссыхаться, темнея. — Обещай, что, если я выиграю эту войну, если смогу изменить старый порядок, ты вернёшься. Вернёшься при мне живом и при памяти. Не сто, не пятьсот лет спустя. Сразу же, едва представится возможность, и не уйдёшь как можно дольше. Опробуешь новый мир. Отдохнёшь без страха, боли и ранних… как ты сказал? Глупых смертей? Уже ощутимо холодная рука крепко обхватила его ладонь, и Дин легко поднял брата на ноги. — Обещаю. И подписываюсь под этими условиями перед лицом Пламени и Вечности… — Рей слабо улыбнулся. — Ты доволен, Дин? Тогда заканчивай ритуал, мне больно здесь оставаться. Это было прощанием. Температура стремительно падала. Живое тепло распространялось теперь только от Дина. Древние стены, что несколько минут назад источали удушающий жар, теперь балансировали на лезвии, вот-вот готовясь снова остыть. — Мы живём, — едва слышно выдохнул Дин, снова подхватывая плетения оборванного на середине ритуала. — Мы умираем. — Рей смотрел так, словно извинялся за всё на свете и за смерть — тоже. И мягкими интонациями успокаивал, убеждал, что всё будет хорошо, при этом ни на ноту не отступая от древней клятвы жизни, от слов, начерченных кем-то огненными буквами по остывающей крови. — И оживаем вновь. Шаг назад. — Своей волей раскачиваем Колесо. Голос Рей всё больше терял краски, сливался с непрерывным гудением открытого огня. Он не горел, но воздух вокруг его астрального тела сминался, наполнялся дымчатыми знаками и янтарными отсветами. И казалось, что совершенно неподвижный Рей танцевал в золотых искрах, с каждым шагом уходя куда-то далеко-далеко. — И только Пламя определит, когда оборвать новый оборот, — Дин повышал голос, силясь перекричать тишину, сделать так, чтобы и в небытии Рей его услышал. — Сегодня мы смеемся над смертью, — всё тише и тише говорил Рей. Он был похож на призрак. На тень человека, забытую, прикованную к этому миру неумёхой-медиумом. Вот только улыбка, привычная, тёплая, живая — она оставалась прежней и разгоняла мрачные тени. Дин ненавидел каждое слово дурацкого, неподходящего случаю ритуала — Рей же и правда смеялся над смертью. — Сегодня мы славим жизнь, — глухо вторил ему Дин. — Сегодня я возвращаюсь туда, откуда начал. — Чтобы когда-нибудь… — Не сейчас, — покачал головой Рей. — И не здесь, — одними губами подтвердил Дин, и живое пламя, чёрно-белое, обжигающее, закрутилось в кольцо, объяло основание башни. — Снова родиться. Рея уже не было — только силуэт в огне, только утешающий, мягкий голос, только ощущение прикосновения к плечу. — Сегодня мы завершаем очередной цикл. — Холод подбирался со всех сторон, игнорируя открытый огонь, но не смея приблизиться к живому, пыщущему силой Дину, который усилием воли прогревал старую башню. И к Рею, что уже не горел вовсе и только поглощал жар, чтобы продержаться в этом мире ещё немного, закончить ритуал. И Дин спешил, повышал голос, полыхал костерком в кромешной ночи. — Сегодня я отпускаю Феникса в долгий перелёт. Присутствие родного… уже не тела, но родной души угадывалось позади. Они снова, снова, как сотню раз до этого, стояли спиной к спине. Линия рук и плеч — треугольник. Большие пальцы точно напротив солнечного сплетения, остальные собраны «домиком». Огонь едва различимо пел Рею отходную. Два голоса сливались в один: — Смейся над смертью вместе со мной. Башня дрожала, словно испугавшись из двуединого голоса, их слитной, пробивающей силы. — И если Пламя ведёт тебя, она не посмеётся над тобой в ответ. Лети со мной, гори со мной, укажи мне путь. Они уже находились по разные стороны пропасти. Дин всё ещё балансировал на вершине Круга — Рей уже рухнул с неё, провалился, слился с Пламенем. Доказывал, что смерть — не предел. Дин же славил жизнь и звал угасшее однажды Пламя обратно. — Живые, — снова отделился от слитной песни Дин. — Мёртвые, — тут же отозвался Рей откуда-то издали. И потревоженное, разделённое надвое пламя снова слилось, чтобы вспыхнуть ярко-ярко в финальном аккорде. — Мы смеёмся над смертью оба и знаем, что делать, чтобы вернуться в мир вновь. И роль проста и слова просты: только скажи — «сгораю», — снова в два голоса почти пропели братья Дроссвелы, и реальность осветилась двуединым огнём, и две огненные птицы расправили крылья в ограниченном пространстве Башни Хранителей, и тепло жизни хлынуло в щели, скользнуло под дверь, зазвенело в воздухе, наполнило силой звезду над крышей… Два Феникса парили и смеялись над смертью. Вот только после следующей, последней вспышки лишь одно тело осталось в мире живых. — …чтобы потом возродиться из пепла, — едва слышно прошептал завершающие слова Дин, неотрывно глядя туда, где под самой крышей угасало белоснежное пламя. Стоило последнему звуку слететь с губ, как Башня Хранителей дрогнула — и выстыла, снова наполнилась могильным, мёртвым холодом. Высоко над головой Дроссвела звезда, что парила над острой крышей, заливая её белым и золотым, снова окрасилась в кроваво-алый, показывая, что очередной Хранитель нашёл покой до следующего перерождения. По щекам Дина катились слёзы.