Round and Round

Когда Гарри подошел к зданию, в котором проходили съемки, он ожидал чего угодно, но не обычной пошарпанной длинной постройки, неуютно вклинивающейся в ухоженный пейзаж. Окон не было, а дверь была больше похожа на въезд в гараж. На секунду стало даже немного страшно, но, увидев у этой самой двери несколько человек, одетых в темные куртки и держащих в руках скрепленные листы бумаги, Стайлс понял, что пришел туда, куда надо. Вздохнув и поправив кудри, он зашагал к входу. Нельзя было сказать, что кудрявый совершенно не боялся того, что ему предстояло испытать, но подрагивающие колени и сбившееся дыхание не шли ни в какое сравнение с той уверенностью, которая была у него в голове, и поэтому, пожалуй, Гарри выглядел вполне спокойно. Настолько, насколько спокойно вообще можно выглядеть в подобных ситуациях. Больше года Гарри жил мечтой увидеть Луи за работой, побывать в святилище кинематографа – на съемочной площадке, а сейчас он был в паре десятков шагов от этого, и голова кружилась от опасений, что он обязательно сделает что-нибудь не так. Ему нужно было справиться со своими эмоциями, спрятать поглубже свое обожание и не упасть в грязь лицом. Ему жизненно было необходимо произвести хоть какое-то впечатление на парня, чьи глаза порой не давали заснуть. Просто нужно было, и все. Войти в здание не оказалось большой проблемой, как Гарри предполагал, и все, что ему понадобилось сделать, - это кивнуть на невнятно брошенное «Ты к Томлинсону?», и он уже был внутри павильона. Пожалуй, он все-таки был немного напуган, оказавшись в этой суматохе, где у каждого была своя цель, он так и стоял посреди прохода, стараясь не стать кому-нибудь помехой. Убедившись, что он предоставлен сам себе, он продвинулся чуть глубже в помещение, рассматривая горы реквизита и занятых людей, аппаратуру и листы со всевозможными списками. Было интересно до кончиков пальцев, если учесть, что про фильм, который здесь снимали, было известно не так много, и Стайлс чувствовал, возможно, немного больше гордости, чем следовало, потому что был одним из первых, кто узнает больше. Пройдя импровизированный коридор, он наткнулся на яркое светлое пятно во всем этом мраке, и это, видимо, было, главной единицей здесь, в, казалось бы, бесконечном пространстве, - та самая площадка. Складывалось ощущение, что каждый миллиметр воздуха здесь существовал и был обращен к центру, куда светили все софиты, смотрели все люди, куда сходилось все тепло этого помещения, где стояли декорации и он. Луи был невероятно красив в тот момент, когда Гарри только заметил его, хотя в последнее время Стайлс стал задумываться, что Луи был просто невероятно красив таким, каким он был, каждую секунду его жизни, и это было аксиомой, неоспоримым фактом, философией жизни Гарри. Возможно, все в павильоне вовсе не было сосредоточено на съемочной площадке – все было сосредоточено на Луи, от кожи которого отражался яркий свет софитов. Луи был таким маленьким и беззащитным, словно прозрачным там, посреди множества людей, которые хотели от него чего-то, и Стайлсу неожиданно просто захотелось защитить его от всех, не учитывая того, что Томлинсон был на три года старше и уж точно более уверенным в общении с другими людьми и вообще в существовании. Он был хрупким и легким, но он крепко стоял на ногах, и была эта призрачная уверенность, что он сможет удержать весь мир на этих тонких, но широких плечах. Луи был противоречив и непонятен, и Гарри не мог оторвать глаз от того, как тот осматривался на площадке, словно что-то искал, и в его движениях было столько неподдельной грации, но в то же время какое-то бесконечное количество искренней печали, что Гарри не мог точно понять, где кончается персонаж Томлинсона и начинается он сам. Луи был силен и крепок, и его глаза, светившиеся серой сталью, заставляли верить ему, подчиняться ему, падать перед ним на колени и посвящать ему свою жизнь. И Стайлс наблюдал за тем, как вся площадка словно задержала дыхание, ожидая следующего шага Луи, и, если бы здесь не проходили съемки, Гарри бы действительно подумал, что ни один из них не знает, что именно может сделать Томлинсон в ту или иную секунду – так жадно ловили они все его движения, его дыхание, направление его взгляда, будто все они и каждый по отдельности дышали им так же, как это делал Гарри. И когда Луи опустил голову и через пару секунд поднял ее, осматриваясь, в нем снова была та теплота и яркость, присущая только ему, и словно за это мгновение он стал мягче и спокойнее, словно и не было той жесткости в его взгляде, той острой точности в его движениях, но совершенно точно оставалась та тихая величавость, та торжественность и стойкость, присутствующая даже в каждом взмахе его ресниц и заставляющая чувствовать себя таким незаметным под его совершенно не гордым взглядом. И когда по павильону разнеслось низкое «Стоп! Снято», Луи Томлинсон стал обычным человеком, обычным парнем, в котором неземным образом сочеталась невероятная красота и такое нечеловеческое величие, что слепило глаза и не давало отвести взгляд. Луи Томлинсон был поистине невозможным человеком, и его настоящая внушительность так отчетливо чувствовалась здесь, на съемочной площадке, будто это было его естественной стихией, будто это было его предназначением – стоять перед камерой и дарить людям искусство. Наверное, так и было, и Гарри лишний раз убеждался, что, если каждому веку суждено познать как минимум десяток великих людей, то Луи Томлинсон точно входил туда. Он был великим человеком века, и он был великим человеком Гарри. Он был не просто кумиром – в нем словно таилась какая-то непознанная тайна всего окружающего, словно Луи знал чуть больше, чем знают остальные, и это, в то же время, казалось его единственной и такой тяжелой ношей. И, поймав взгляд актера, Гарри просто лишний раз удивился, как может в одном человеке уживаться столько разных эмоций: с одной стороны, он был счастлив находиться в этой атмосфере, и направленные на него камеры явно подпитывали его энергией, но, с другой стороны, в нем была такая усталость, моральная, прежде всего, но в то же время и физическая, что, казалось, он упадет прямо здесь и сейчас. - Пришел все-таки, - крикнул ему Луи, улыбаясь во все 32, и, кивнув режиссеру, покинул площадку, подходя к Гарри. Стайлс все еще не был уверен, может ли он дышать, поэтому лишь улыбнулся и попытался унять бешеное сердцебиение, оглядывая Луи снова и снова. - Как же я мог не прийти, - пробормотал парень скорее для себя, чем для собеседника, и покорно повернулся и пошел за ним, когда тот, с этой своей вечной неиссякаемой энергией, пронесся мимо кудрявого на улицу. Солнце светило особенно ярко, и это уютное тепло лишний раз напоминало Гарри о скором окончании его учебы и сдаче экзаменов, к которой следовало бы готовиться вместо того, чтобы прогуливаться здесь с мечтой своей жизни. - Вот так вот, мог и не прийти. Разве тебе не нужно быть в школе сейчас, котенок? – в его голосе было столько неподдельного интереса и даже капля осуждения, и все это в сумме с этим непонятно откуда взявшимся прозвищем заставляло Гарри мысленно прощаться со здравым смыслом и просто отдавать свой разум в лапы этого искусителя, который так магически действовал на него, заставляя забывать обо всем на свете. - Ничего, переживу, - кудрявый постарался улыбнуться, но вышло, пожалуй, немного вымученно, потому что он все еще боролся с восторгом от встречи с Луи, и это немного мешало ему сконцентрироваться на их беседе и поспевать за мельтешащим актером. - Ты выглядишь слегка потерянным, - вкрадчиво проговорил Луи, садясь за столик небольшой кофейни, до которой они дошли, лишь зайдя за угол этого пугающего здания, где и проходили съемки. - А ты выглядишь уставшим, - в ответ заметил Стайлс, придвигая стул и шумно выдыхая. Луи был здесь, прямо перед ним, такой простой и обычный, и от такой близости сводило зубы, но Гарри старался оставаться спокойным, подавляя в себе жуткое желание просто наброситься на актера с криками обожания и преданности. – И под «уставшим» я имею в виду «изнеможденным», Луи, - Гарри на секунду замолчал и, сразу спохватившись, затараторил: - Ничего, если я буду называть тебя так? Это не проблема? - Не проблема, - Луи улыбнулся слишком мягко, слишком добро и так тепло, что Стайлс в первый раз действительно понял, что значит в полной мере быть зависимым от человека. – И да, пожалуй, чашка кофе мне бы не помешала. Он подозвал официанта движением руки и быстро заказал две кружки латте, и даже в этом его движении рукой, в этой паре слов было столько грации, и каждая его малейшая эмоция, то, как он облизывает губы, как щурится, как вглядывается в пустоту за спиной Стайлса - ничто не ускользало от внимательного взгляда Гарри. - Мы снимаем психологическую драму, и это действительно выматывает, ты прав, - продолжил он, когда официант отошел от их столика, и в его голосе была какая-то невероятно глубокая грусть, что Гарри просто хотелось стиснуть его в объятиях прямо сейчас и никогда не отпускать. Его внешний облик совершенно не вязался с его внутренним состоянием, и Гарри чувствовал это, он словно впитывал все эмоции актера и пытался составить портрет настоящего Луи Томлинсона, и то, что он видел, слишком сильно отличалось от того, что видели все остальные. Когда им принесли заказ, актер сразу отпил немного напитка, грея руки о высокую чашку, и поднял глаза на парня. Ему нужно было что-то ответить или спросить, нужно было поддержать беседу, но Луи был таким уютным сейчас, выглядывающий из-за огромной чашки в своих руках, что Гарри просто пытался каким-нибудь образом отпечатать это в своей памяти, чтобы никогда не отпускать это воспоминание. - Как тебя хоть зовут, котенок? – голос Луи, такой мелодичный и тихий, влился в эту картину так же идеально, как в ней смотрелись светящиеся глаза Томлинсона, и кудрявый улыбнулся уголками губ этой идеальной атмосфере вокруг себя, которую создавал актер и все его мелочи. - Гарри. Меня зовут Гарри Стайлс. - Очень приятно, Гарри Стайлс, - Луи улыбнулся хитро и с таким детским озорством, которое не должно было быть свойственно человеку его возраста, но это было в нем, и это было еще одним нюансом, который был в нем идеален. Он протянул Гарри руку, и это было так странно – здороваться после того, как они провели уже достаточное количество времени вместе, но это был Луи, и Стайлсу просто нравилось все, что делает этот парень, поэтому он протянул руку в ответ и сжал мягкую ладонь, которая была такой маленькой по сравнению с огромными руками Гарри, и в первый раз за всю его жизнь ему стало стыдно за такие длинные конечности, потому что Луи был маленьким и каким-то карманным, а он, Стайлс, был громадным и нескладным, и это было слишком заметно и бросалось в глаза. Гарри подумал, что трех секунд вполне хватило, чтобы утверждать, что они поздоровались, но актер не отпускал руку, а кудрявый просто был не в том состоянии, чтобы добровольно отказываться от этого контакта с теплой ладонью, и они так и сидели, держась за руки и смотря друг другу в глаза, существуя в своем отдельном мире, не замечая людей вокруг и горячего кофе на столе перед ними. Наверное, румянец на щеках Стайлса стал слишком ярким в какой-то момент, и Луи, усмехнувшись, все-таки разрушил их затянувшееся рукопожатие, и Гарри было просто необходимо сразу схватиться за кружку с латте, чтобы восстановить внезапно исчезнувшее тепло. Быть рядом с Томлинсоном было… непонятным и противоречивым занятием, таким же, как и он сам, и это сводило с ума, как и его глаза, его запах, его движения и манера говорить. В нем было все, чтобы стать стандартным сердцеедом, но он, казалось, делал все, чтобы быть полной противоположностью – он был самым нестандартным человеком во всей вселенной по меркам Гарри, и это притягивало с какой-то неимоверной силой, что парень даже не пытался сопротивляться. - Чем ты занимаешься, Гарри Стайлс? – Луи спросил так, словно они были знакомы тысячу лет, - откинувшись на спинку твердого стула и взяв в руки чашку, он периодически поглядывал на Гарри из-под опущенных ресниц, осматривая как-то по-особенному, в его, Луи, стиле: смотря в глаза, опускаясь на губы, прокладывая дорожку по торсу до той точки, где его тело скрывалось за столом, и снова поднимаясь к глазам, проделывая весь этот путь туда-обратно за мгновение и абсолютно сводя Гарри с ума. – Помимо того, что прогуливаешь уроки. Стайлс лишь усмехнулся на это и мысленно пробежался по всему своему жизненному пути. Чем он занимался? Он смотрел фильмы с участием Луи. Он читал статьи про Луи. Он развешивал плакаты с Луи. Он говорил о Луи. Он, вообще-то, много чем в своей жизни занимался, помимо того, что прогуливал уроки, чем он, кстати говоря, вовсе не занимался повседневно – это было единичным случаем по уважительной причине. Но была еще одна вещь, которой он любил заниматься, и ему было даже не стыдно сказать об этом Томлинсону. - Я пою, - произнес он, и вдруг это уже не звучало так хорошо, как он себе представлял, и парень слегка стушевался, запинаясь. – Немного. - Поешь? – казалось, удивлению Луи нет предела, и его брови потерялись под длинной челкой, и кудрявый смог лишь опустить взгляд в свою кружку, в которой уже успел остыть напиток, и наругать себя за подобные заявления, потому что, господи, Томлинсон так внимательно сейчас осматривал его, что под подобным взглядом можно было расплавиться, и Гарри попытался собрать остатки своей выдержки, чтобы этого не сделать. – Значит, твои губки способны на большее, чем я думал. Словно гром среди ясного неба, эта фраза прозвучала так громко в тихой и спокойной атмосфере уютного кафе, что Гарри резко поднял на актера расширенные от удивления и смущения глаза и неосознанно облизал эти самые губы, вглядываясь в глаза собеседника и пытаясь разобрать, что именно он пытается сказать этими намеками, но увидел на лице лишь самодовольную ухмылку и ни капли стыда, и в который раз удивился, как Томлинсону удается снова и снова сводить его, Гарри, с ума и заставлять сжимать зубы, лишь бы не умереть прямо здесь и сейчас от желания, стыда, удивления или какой-нибудь еще зашкаливающей эмоции. Луи выглядел таким наивным и спокойным, даже с пошлым намеком, слетающим с его губ. - Что не так с моими губами? – Гарри решил, что пойти в наступление было бы хорошим и неожиданным ходом, поэтому положил локти на стол и склонился над ним, придвигая свое лицо к Луи и облизывая губы еще раз, наслаждаясь, как Томлинсон смотрит на него. - Они великолепны, - ответил актер с придыханием и повторил действие Гарри, и круглый стол был не слишком широким, поэтому их лица оказались в опасной близости друг к другу, что натолкнуло Стайлса на мысль, что его наступление обернулось против него самого. Опять. И что наглость в Луи не была отталкивающей, как в других личностях, - даже наоборот, она притягивала, заинтересовывала, заставляла хотеть большего, и Гарри хотел, отчаянно, но безрезультатно пытаясь отрегулировать свое сбившееся дыхание. Луи Томлинсон противоречил всему, что когда-либо было важно для Гарри, даже самому себе, и это сбивало с толку и заставляло сознание перевернуться, но Стайлс никогда не был любителем простых вещей, и это было единственной чертой в Луи, которая отлично сочеталась с представлением Гарри о мире – он был непростым. - Вообще-то, котенок, мне уже пора, но ты можешь побыть в павильоне столько, сколько тебе захочется, - он протараторил эту фразу на лету и вскочил со стула, нарушая ту идиллию, что установилась между ними, пока в чашках не закончился латте. Актер кинул на стол пару смятых бумажек и поднял взгляд на Гарри, который все еще не отошел от наглости Луи и этой игры, которую он сам и затеял, и во взгляде Томлинсона было, вероятно, слишком много ожидания, чтобы Гарри мог выдержать, и, лишь бы не сорваться и не поцеловать его прямо сейчас, он заговорил: - Почему ты называешь меня котенком? – наблюдать за тем, как Луи Томлинсон задумывается, автоматически стало любимым занятием Гарри, стоило только актеру закусить губу и поднять брови от неожиданности, отводя глаза и отчаянно пытаясь быстро найти ответ. - Ты.. уютный, - лишь бросил он, и кудрявому хотелось закричать, что это он, Луи, уютный, что это он похож на кота, когда щурится и наклоняет голову, но, когда парень очнулся, его собеседник уже выходил из кафе и вдыхал свежий весенний воздух в легкие, и Стайлсу осталось только сорваться с места и предпринять попытку догнать Луи, в то же время вбивая себе в голову мысль о том, что ему нужно сделать что угодно, лишь бы не позволить Томлинсону подобраться слишком близко, потому что влюбляться в Луи Томлинсона было нельзя. Гарри знал это, его разум знал это, его сердце знало это, но ни один из них не хотел подчиняться.