Round and Round

Гарри ни на что не надеялся и ничего не придумывал – Луи был человеком, и проявление эмоций было нормальной вещью, но кудрявый просто не знал, куда деть себя, когда сидел в кресле и смотрел на посапывающего Луи. Он обещал, что не уйдет, но сам не мог понять, насколько масштабно и значительно было его обещание, и что именно под этим понял Томлинсон – Гарри нужно было вернуться домой сегодня, потому что уже смеркалось, и он не мог просто остаться в доме у актера, потому что ему не хотелось объясняться перед мамой и испытывать неловкость в общении с Луи утром, но он в то же время не мог просто так уйти – он прирос к сиденью, не в силах оторвать взгляда от лица актера. Гарри боялся, что, проснувшись утром, Луи обязательно снова закроется в себе от того, что не сможет смотреть кудрявому в глаза – либо от неловкости, либо от того, что Стайлса просто не будет с ним рядом – и это казалось неизбежным, но таким нежеланным, что парень пытался напрячь извилины, лишь бы прийти к наиболее разумному выходу. Он буквально метался меж двух огней, разрываясь и отчаянно желая найти решение, а в груди все еще горело от непонятного комка чувств, что скопился там. Луи был слишком хрупким, таким невероятно тонким и изящным, таким неземным, голова шла кругом, и Гарри вдруг подумал, что совершенно не знает этого человека. Точнее, конечно, он стал достаточно близок с Томлинсоном в последнее время, но все те знания о нем, как о человеке, приобретенные Стайлсом до знакомства с актером лично были абсолютно бесполезны – никто из фанатов, с кем когда-либо общался Гарри, даже не представлял, кем был Луи Томлинсон на самом деле и какие демоны таились в его душе, но Стайлс вовсе не гордился тем, что он был одним из немногих, знавших это – он не мог чувствовать ничего хорошего относительно этой стороны Луи: она причиняла боль им обоим, и Гарри бы предпочел, чтобы Томлинсон был глупым, скучным или отвратительным. Он был готов терпеть что угодно, лишь бы Луи не было так больно. Вероятно, кудрявый вел себя глупо, когда пытался не обращать внимания на укол совести в свое сердце – он чувствовал вину за то, что, восторгаясь этим человеком такое долгое время, он никогда не видел его настоящего: вся его жизнь была мутной иллюзией, и сейчас контуры становились четче, и Гарри словно узнавал мир заново. Ему не нравилось то, что он видел. Он не рассчитывал быть настолько ослепленным великолепием и трагедией Луи, он не рассчитывал так глубоко погружаться во все это, он не рассчитывал становиться сгустком боли, которая скапливалась в нем самом и которую он высасывал из Луи с каждой, пусть и кроткой, улыбкой. Гарри рассчитывал сдать экзамены в этом году, а потом отправиться путешествовать в свой заслуженный gap-year*, но, кажется, все складывается немного по-другому, потому что он сидит у кровати человека, которому отдано его сердце, и не знает, что делать со своей жизнью. Мыслей было слишком много, а кресло было совсем неудобным, поэтому Гарри поднялся на ноги и, отыскав в кабинете листок и ручку, начеркал записку, оставив ее на прикроватной тумбочке. Воздух на улице был гораздо свежее, и сам парень чувствовал себя свободнее. Это было приятно – быть освобожденным хотя бы от малой части груза на сердце, и кудрявый невольно улыбнулся. Ему просто был необходим крепкий сон. «Я есть у тебя, и я буду всегда, но мне очень хотелось спать, поэтому я ушел домой. Я все еще твой. Звони, если что-то понадобится. Г.» *** Гарри поклонялся человеку, который придумал систему навигации и поместил ее в смартфоны, потому что по-другому кудрявый бы точно никогда не пришел туда, где он сейчас стоял – это было в черте города и именовалось парком, но Гарри первый раз слышал об этом месте. Здесь было тихо и свежо, и солнце еле-еле пробивалось сквозь густую листву высоких деревьев, и людей было мало для столицы, но достаточно много для такого тихого и укромного уголка. Здесь было приятно и уютно, и он корил себя за то, что никогда не был здесь раньше – здесь легко дышалось, и мысли медленно приобретали хоть какой-то порядок. Подобное было необходимо парню, и он понимал, почему Луи предложил встретиться именно здесь. Такие места были созданы для потерянных и сломленных, и если Томлинсон не был одним из таких людей, то Гарри не знал, кто был. Во влажном воздухе витала грусть, и какое-то отчаяние пробиралось под кожу. Здесь было слишком много печали, чтобы Гарри вообще мог это вынести, но он был здесь, искал взглядом Луи и старался не волноваться настолько по-глупому сильно, как он это делал. Томлинсон нашелся достаточно быстро – он сидел на одной из лавочек недалеко от входа и о чем-то увлеченно думал. Гарри остановился в десятке метров от парня и глубоко вдохнул. Ему не хотелось подходить к актеру, и это было странным, учитывая то, насколько Стайлс любил быть к нему близко, но сейчас, когда Луи просто сидел на лавочке, такой спокойный и умиротворенный, а Гарри просто стоял, вдыхая свежий воздух, все было так правильно и тихо, что парню не хотелось этого нарушать. Ему бы просто хотелось остановить этот момент и жить в нем, потому что волосы Луи слегка спадали ему на лоб, а футболка немного свисала с плеч, и ноги были перекрещены под лавочкой, и пальцы перебирали телефон в руках, и он был настолько невероятно красивым, просто сидящим здесь и забывшимся в своих мыслях, что Гарри не мог вдохнуть, и он просто смотрел на него, не отрывая взгляда. Он подумал, что, даже если это и было немного странно, это все равно не было настолько пугающе, как тот факт, что он наблюдал за спящим Луи совсем недавно, и его немного успокоила эта мысль. Вероятно, он бы простоял так еще около десяти минут – примерно то время, которое понадобилось бы ему, чтобы окончательно привести свои эмоции в порядок, - но Луи словно почувствовал взгляд на себе и повернул голову, встречаясь с зелеными глазами. На его губах расцвела кроткая улыбка, и, боже, Гарри просто старался думать о чем-то отвлеченном, потому что после вчерашнего происшествия его влюбленность утроилась, и он не мог спокойно смотреть на этого человека и уж тем более на его улыбку. Томлинсон подошел ближе, все так же улыбаясь и сверкая глазами, и Стайлс был, вероятно, слегка сбит с толку, потому что он ожидал грустного Луи, потерянного Луи, смущенного Луи или абсолютно безэмоционального Луи, но то, что он видел, было абсолютной противоположностью и, пожалуй, невероятно радовало Гарри. - Привет, Гарри, - это было словно в тумане, словно Стайлс был отделен от Луи какой-то невидимой плотной стеной, и голос звучал отстраненно, он казался.. чужим, и, вероятно, некое замешательство отразилось на лице кудрявого, потому что Томлинсон, ничего больше не сказав, развернулся и медленно пошел по аллее, засунув руки в карманы и лениво разглядывая природу вокруг. Гарри лишь поравнялся с ним, так ничего и не отвечая и все еще пытаясь понять настроение и мысли Луи, потому что, да, это было действительно важным сегодня – Стайлс думал, что после вчерашнего срыва актер должен был быть особенно ранимым, и одно неверное слово могло вернуть вчерашний ураган, но пока что все было даже лучше, чем обычно, и, наверное, Гарри был немного напуган. Они шли по гравию, периодически шаркая ногами, и тихо дышали их общей грустью, которая окутывала своей вязкостью, и молчание не было неловким – скорее наоборот, оно было необходимым, но в то же время Стайлсу было слегка неуютно быть здесь сейчас – ему казалось, что вчера он не должен был быть там, в том доме, и то, что произошло с Луи, было таким личным и в каком-то роде интимным, что стыд и вина медленно начинали грызть Гарри за то, что он вмешался так бесцеремонно, и Луи теперь, вероятно, просто сделает вид, что этого не было. Стайлсу не хотелось забывать. Томлинсону нужно было выплеснуть все те эмоции, что скопились в нем, ему нужно было отпустить их и начать снова, но это не было возможным, если он просто решил забыть и вернуться в то же положение, в котором и был. Гарри не знал, что ранило Луи так сильно, что он был абсолютно полностью раздроблен, но парень понимал – чем бы это ни было, это было слишком важным для актера, чтобы просто так отпустить. Но он должен был, и это Гарри понимал даже лучше. - Прости, - Луи пробормотал, все еще глядя наверх, на деревья, и кудрявый резко повернул к нему голову, отрываясь от своих мыслей. – Прости за вчерашнее, - в его голосе было спокойствие, - возможно, напускное, - но еще Стайлс слышал отвращение. Луи был отвратителен самому себе за то, что был человеком, и зеленоглазый просто не мог оставить это без вмешательства, но сейчас ему нужно было молча выслушать актера, поэтому он только кивнул и шумно сглотнул. - Обычно у меня не случается таких.. выпадов. Я прошу прощения, что тебе пришлось видеть меня таким.. отвратительным, - он выдохнул, сдерживая дрожь в голосе, и Гарри заметил, что актер сжимал руки в кулаках, будто даже эти слова вызывали в нем адскую боль. - Ты был невероятно красивым вчера, - незамедлительно прошептал Стайлс, даже не замечая, что эти слова слетели с его губ. Он был здесь, чтобы успокоить Луи, а не для того, чтобы еще больше смутить и запутать его, но, видимо, парень вконец потерял ту нить, которая до определенного момента связывала его с реальностью и давала возможность управлять своим телом и своими чувствами. – Я имею в виду, что нет ничего плохого в том, чтобы плакать иногда. Ты тоже человек, - он попытался звучать как можно более мягко, но голос слегка дрожал – и Гарри даже не понимал, из-за чего, - и его слова казались ему глупыми и абсолютно бессмысленными. Луи опустил голову и качнул ею, не соглашаясь. Он был потерянным сейчас, сбившимся с пути, но даже не пытавшимся отыскать его снова, он казался таким маленьким и хрупким, и Гарри невольно вспомнил, каким был Луи в павильоне, когда на него было направлено столько камер и взглядов. Стайлс не мог понять, какой из них был настоящим Томлинсоном – скорее всего, это были две стороны одной личности, и в голове до сих пор не укладывалось, как один человек может быть таким разным. - В том-то и дело, Гарри. Я не могу позволить себе быть таким слабым и продолжать падать в эту пропасть, когда нет никого, кто вытащил бы меня на поверхность. Он звучал отчаянным и абсолютно разочарованным в себе и жизни в общем, и все вокруг заполнялось безысходностью, которая исходила от актера холодными волнами. Его слова не были просто словами – это был крик души, и казалось, что он был последним, словно Луи выдыхал последние силы жить с этими словами, и Гарри не верил в то, что видел – он помнил, каким Томлинсон мог быть: сильным, вдохновляющим, загадочным, неземным. Он ни в коем случае не был бессильным, бездыханным, безжизненным. Было что-то такое в его движениях – словно какая-то поразительная и невероятная легкость, - и Стайлс невольно подумал, что такое бывает, когда долго несешь что-то тяжелое, а потом наконец избавляешься от груза. Вчера Луи избавился от своего груза и обрел легкость, но это, казалось, вовсе не помогало. Если раньше он просто был сломленным, то сейчас он даже не стремился склеить все заново. Это было неправильно и так пугающе, что Гарри сводило грудную клетку от боли и волнения, - он остановился посреди аллеи, которая казалась бесконечной и совершенно безлюдной сейчас, и постарался заглянуть в серо-голубые глаза актера, пытаясь найти там хоть что-то, за что можно было уцепиться. - Я есть у тебя, Луи. Я был там, чтобы вытащить тебя, и я буду в следующий раз, - вероятно, он звучал слишком твердо, но его уверенность в словах была абсолютна и непоколебима, и, пожалуй, это было слишком важным сейчас – уверить в том же самого Томлинсона, и глаза Гарри горели так ярко, излучая доверие и любовь, что актер лишь шумно выдохнул. - Ты фанат, Гарри. Ты знаешь меня совершенно другим. Ты знаешь меня самодовольным молодым актеришкой, ты думаешь, что я непробиваемый, ты думаешь, что моя жизнь – это сказка. Ты знаешь меня своим кумиром, а я вовсе не тот, кем стоит восхищаться. Он усмехнулся – так горько и печально, что у Стайлса сжалось сердце, - и, развернувшись, направился дальше по аллее, уставившись в свои ботинки и опустив плечи. Казалось, что он просто бросился в ту самую пропасть по своему желанию, что он пустил последние силы его души на попытку растоптать самого себя, но его слова означали совершенно другое. Гарри слышал в каждой букве надежду, свет, заполнявший пустоту. В голосе Луи было будущее, и Стайлс не собирался просто так позволить Томлинсону потратить его в пустую. - Ты гораздо больше, чем просто кумир для меня, - голос Гарри был уверенным и твердым, и в нем слышалось умиротворение, которое так отчетливо находило продолжение в тихом шелесте листьев. Луи остановился, не подняв голову, не развернувшись, но в нем было что-то призрачное, дававшее понять, что он слушает. – Ты вовсе не непробиваемый, и ты не тот нашедший в жизни место парень, каким считают тебя остальные. Но я знаю тебя. Ты заблудился, и что-то сломило тебя, но я знаю тебя, и поэтому я рядом. И я… - Луи все так же не двигался, но он был напряжен, и его кулаки были сжаты, а плечи казались железными, и все это придавало ему таинственности, и Гарри был напуган тем, что собирался сказать, но он больше не мог держать свои чувства в себе, потому что они разрывали его изнутри с каждым днем все сильнее. Ему просто нужно было произнести это, и он хотел этого всем своим существом, но было ощущение, будто что-то мешало ему открыть рот и произнести эти слова, которые значили так много для него и, вероятно, так мало для Луи. - И я… - Замолчи, - Томлинсон развернулся слишком резко, и, когда он преодолел расстояние между ними, Гарри видел злость, страх и отчаяние, перемешавшиеся в его взгляде и плескавшиеся в его светившихся глазах. – Не произноси этого. Это не так, не смей даже думать об этом. Стайлс удивленно уставился на актера, все еще стараясь успокоить сердце, отбивавшее сумасшедший ритм от близости Луи и мыслей в голове Гарри, и сам парень был загнан в угол, зажат между словами Томлинсона и своими собственными чувствами, и ему было тесно и жарко, и он не знал, куда деть себя, потому что все это давило на него с огромной силой. Луи была противна мысль о том, что Гарри мог чувствовать к нему что-то. Это было не вовремя и не к месту, но кудрявый чувствовал такую предательски громадную обиду, и глаза вдруг стали влажными, и ему хотелось убежать, но выхода не было – он был прикован к земле взглядом стальных глаз и комком чувств, горевшим внутри него. Ему нужно было просто закопать все свои эмоции подальше, потому что они приносили слишком много проблем и боли, но он не мог, потому что в них была вся его сущность, в них был он сам, и он любил чувствовать что-то – это означало, что он еще жив, и это ощущение было бесценным. Луи все так же смотрел ему в глаза, и казалось, что он не может решить: остаться или убежать, но он все еще стоял на месте, и Гарри видел в его взгляде столько всего недосказанного, что это наводило страх. - Ты не можешь чувствовать ничего ко мне, Гарри, - голос Луи был таким же стальным, как и его взгляд сейчас, и он говорил в том тоне, какому никто никогда не перечит, и Стайлсу было страшно, обидно, больно, и он просто хотел упасть и больше никогда не вставать. Он виделся себе таким маленьким под этим взглядом, хотя по-настоящему был гораздо больше Луи, и ему хотелось сжаться еще сильнее, чтобы стать вовсе незаметным. – Это не стоит того. Я не тот выбор, который тебе стоит делать, поверь мне. Просто забудь об этом, Гарри, это не принесет тебе ничего хорошего. Луи тоже было больно, и, когда Стайлс заметил это, в нем вдруг проснулось такое отчаянное желание ударить актера, чтобы он перестал говорить об этом, чтобы он не говорил о себе так, чтобы он не говорил о чувствах Гарри так. Это было каким-то непрекращающимся круговоротом. Луи накручивал себе проблемы, и Гарри говорил что-то успокаивающе, и Луи делал это снова. Это было бесконечным и привычным, и Стайлс решил, что, пожалуй, это не одна из тех вещей, которые, ему бы хотелось, чтобы длились вечно. - Может, ты перестанешь говорить, что мне стоит и не стоит делать? – он переходил в активное наступление, и это было в своем роде чем-то наркотическим, подпитывающим энергией, прибавляющим сил. Луи был немного удивлен встретить такое препятствие, и Гарри воспользовался его замешательством: - Ты стоишь гораздо большего, Лу, и ты лучший выбор, который я когда-либо делал. И я влюблен в тебя всем своим существом, и ты ничего не можешь сказать или сделать, чтобы изменить это. Это в каком-то роде было похоже на то ощущение, когда избавляешься от груза – сопровождаемое легкостью и счастьем. Эти слова так красиво звучали из его уст, обращенные к Луи, и он был доволен собой и тем, что, наконец, произнес их. Он улыбнулся уголками губ, и Луи был слегка ошарашен, но его лицо было таким открытым, таким свободным, таким красивым в тот момент, что, да, пожалуй, это вселяло некую уверенность. Гарри снова был выше Томлинсона, и он снова чувствовал то, насколько действительно маленьким был Луи, и Стайлс, слегка наклонился и, прикрыв глаза, прикоснулся своими губами к губам актера лишь на секунду, успевая насладиться этим прикосновением и чувствуя крышесносную эйфорию. Когда он отстранился и открыл глаза, Томлинсон лишь выпустил неоднозначный выдох, и его глаза были все так же расширены, и он все так же не мог оторвать взгляда от Гарри, но он больше не казался разбитым или потерявшим надежду. Он просто казался.. удивленным. Кудрявый подумал, что, возможно, этого было слишком много для одного дня, но он чувствовал такое непередаваемое счастье в груди, в голове, во всем своем теле, и ему хотелось прыгать, смеяться и кричать, ему хотелось поцеловать Луи еще раз, а потом еще раз, и просто сжать его в объятиях, но он только шире улыбнулся и, взяв актера за руку, переплел их пальцы и потянул Луи за собой дальше по аллее. Томлинсон повиновался и пошел за парнем, и Гарри не мог перестать улыбаться, потому что на его душе было легко, потому что сердце счастливо билось, потому что он прикоснулся к самым желанным на свете губам и потому что Луи сжимал его руку в ответ.

*gap-year - что-то вроде академического отпуска, только по своему желанию - год между окончанием школы и поступлением в колледж/университет, в который многие студенты в некоторых странах отправляются в путешествие или на заработки