Round and Round

Гарри старался идти как можно быстрее и незаметнее, натягивая на слишком выделяющиеся из толпы кудри капюшон толстовки, опустив голову вниз и почти не дыша. Было жарко и ужасно неуютно, но, пусть погода на это и намекала, он не мог рисковать и выходить на улицу в одной футболке, и сейчас, преодолевая себя, он просто думал о том, чтобы быстрее добраться до Луи и упасть в его объятия. После того, как несколько фанатов заметили Гарри и Луи, идущих из круглосуточного кафе поздно ночью пару дней назад и держащихся за руки, и выложили несколько нечетких фото в интернет, Гарри боялся выходить на улицу и показываться вездесущим папарацци. Он просидел дома два дня, и поначалу все казалось вполне себе нормальным, пока тоска по Луи не стала удушающей, и Гарри пришлось выбраться из своего убежища, лишь бы заглянуть в серо-голубые глаза, прикоснуться к шелковой коже и почувствовать сладкие губы на своих губах. Вероятно, и фанаты, и репортеры и, казалось, весь чертов шоу-бизнес делали из этого слишком большую проблему – да, Луи не отличался постоянством и особой нежностью в отношении своих партнеров, да, его уже давно не видели держащимся за руки с кем-то, кто не был его старым другом, да, Гарри был первым парнем, о ком общественность узнала не как о парне-на-ночь или бывшем однокласснике, ну, и что с того? Гарри усмехнулся сам себе и покачал головой. Хорошо, да, это было достаточно большой новостью. Парень улыбнулся и попытался подавить так не вовремя загоравшуюся в груди гордость, - в конце концов, он все-таки был особенным для Луи, о нем говорили, ему завидовали, и пусть это было не одной из тех вещей, к чему он стремился, и та сторона всей этой ситуации, где он получал Луи, его любовь и внимание, была гораздо более значительной, но Гарри просто не мог удержаться от того, чтобы мысленно не ткнуть всем своим бывшим врагам – всем тем, кто когда-то говорил ему, что он абсолютно ничем не примечателен, - этим в лицо. Потому что сейчас он был здесь, идущий по краю одной из крупнейших улиц города, направлявшийся в квартиру к своему невероятно-красивому парню, который по совместительству был всемирно известным актером, и надеявшийся в ближайшее время получить глубокий поцелуй или даже, возможно, неземной минет. Черт-побери, глупая и неуместная гордость практически разрывала его, и улыбка уже не могла быть шире, и единственное, о чем действительно жалел Гарри – это Луи, перебравшийся обратно в свою городскую квартиру и оставивший загородный дом, и теперь то, что они вместе, больше не было такой огромной тайной, какой было раньше. Хотя, вероятно, это было к лучшему – это было еще одним шагом в развитии их отношений, и Гарри был рад двигаться дальше, - просто порой ему казалось, что этот шаг слишком велик, и они – в большей степени Луи – не были готовы к подобному. Было сложно сказать, что именно смущало Гарри, потому что все действительно было хорошо – Луи был нежен и страстен одновременно, они проводили огромное количество времени вместе, и актер ни разу не заставлял кудрявого сомневаться в себе, - но Стайлс все равно чувствовал эту.. стену между ними, которая сейчас была практически незаметна, но она точно была, и, как Гарри ни старался, он не мог ни закрыть на это глаза, ни понять, что именно разделяет их сейчас. Парень завернул за последний угол на своем пути и уже практически выдохнул с облегчением, радуясь своему маленькому достижению, когда столкнулся буквально лицом к лицу с несколькими репортерами, сразу засуетившимися и окружившими его. - Вы с Луи Томлинсоном встречаетесь? - Как давно он использует тебя? - Он заставляет тебя спать с ним? - Сколько он платит тебе за ночь? Вопросы лились со всех сторон, и Гарри, если быть честным, растерялся – он ожидал, что люди будут строить догадки, распускать сплетни и очень надоедливо интересоваться, но он абсолютно точно не ожидал.. такого. Неужели есть люди, которые действительно думают о Луи так плохо, что могут даже произнести подобное в его отношении, не говоря уж о том, чтобы действительно в это верить? Парень нахмурился и попытался снова ориентироваться в пространстве, пробираясь сквозь набежавшую толпу папарацци и отчаянно стараясь не впасть в истерику от внезапно накатившей паники. Ему-таки удалось преодолеть скопление и проскользнуть в так вовремя приоткрытую одним из охранников дверь, и, оказавшись в светлом холле, он постарался стряхнуть с себя все то сумасшествие, что застало его на улице. Единственное, чего ему хотелось – это поскорее увидеть Луи. Когда он, наконец, поднялся в квартиру и поздоровался с Дереком, он застал Луи вместе с Лорен в гостиной, стоящих у окна и смотрящих на людей, только недавно пытавшихся разорвать Гарри на кусочки и разобрать на трофеи. - Хей, солнце, - сладко позвал он, видя повернувшееся к нему осветившееся улыбкой лицо и преодолевая расстояние между ними, чтобы прижать Луи к себе. Он был странно тихим сегодня, но Гарри постарался списать это на усталость, и просто уткнулся носом в волосы, вдыхая любимый аромат. Сейчас Луи был в том самом настроении, когда на него накатывала грусть, когда он мог задуматься о чем-то своем и абсолютно отстраниться от реальности, и Гарри хватило одного его вздоха, чтобы понять это. Так или иначе, парень не собирался пытать Луи сегодня, вытаскивать его из дома или заставлять его заниматься чем-то активным, поэтому он лишь погладил его по спине и улыбнулся сам себе. Он здесь, Луи рядом, и тот может молчать хоть весь день, - Гарри хорошо и так. *** Вероятно, Гарри преувеличивал, когда утверждал, что он совершенно не против молчащего Луи. Он был против. Луи не сказал ни слова с момента, как Гарри появился в квартире, и это было крайне странно – и не похоже на актера, – но тот лишь качал головой, когда кудрявый спрашивал, не случилось ли чего. Это было до смешного глупо и пугающе, потому что, как только Гарри спросил о произошедшем Лорен, она ушла в свою комнату на втором этаже квартиры и закрылась, не выходя оттуда до сих пор, а Дерек посмотрел на него, как на умалишенного, и тоже не ответил, лишь покинув квартиру и спустившись вниз, в холл. Стайлс был взволнован – мягко сказано – этой ситуацией, и ему стало казаться, что над ним просто решили пошутить. Гарри просил Луи кивнуть, если все хорошо, но тот продолжал смотреть вперед, не двигаясь; Гарри просил Луи показать ему знаками, что именно не так, но тот лишь грустно улыбался; в конце концов, Гарри вручил Луи листок и ручку, ожидая, что тот сможет объяснить все хотя бы так, но актер отложил их на диван рядом с собой и прижал к груди колени, обхватывая их руками и утыкаясь носом. Стайлсу было обидно. Он чувствовал себя дураком, единственным ничего не понимающим здесь глупым ребенком, над которым все в тихую посмеиваются, продолжая так по-глупому издеваться. - Если это какая-то очень интеллектуальная шутка, - сухо начал Гарри после длительного молчания, поворачиваясь к Луи и смотря в его отрешенные глаза, - то мне вовсе не смешно, Луи. Если ты не хочешь, чтобы я был здесь, ты мог просто сказать мне об этом, - он тихо выдохнул и встал с дивана. – Я думаю, мне стоит идти. Как только захочешь объясниться – звони, - он осекся и покачал головой, поправляя себя: - Я имел в виду, если захочешь. Я не буду против. Он развернулся и прошел к двери, вставляя ноги в кеды и снова натягивая на себя теплую мешковатую кофту. Он чувствовал себя поразительно пусто – словно все внезапно закончилось, остановилось, словно ничего и не было, словно сейчас он выйдет отсюда и больше никогда не вернется, - и это было абсолютно беспричинно, потому что, да, хоть он и был обижен, он надеялся на то, что узнает правду в скором времени, он надеялся, что Луи просто перестанет постоянно отталкивать его. Он услышал громкий судорожный вздох, и, как он ни старался, он не смог удержать себя и повернулся, сразу ловя грустный взгляд, в котором было столько всего несказанного, что Гарри внезапно почувствовал именно себя виноватым – он обещал быть рядом, он обещал не уходить, и сейчас он практически вышел за дверь. Это все вдруг стало таким неправильным, и Гарри не мог сказать, что именно встало между ними, потому что только вчера все было хорошо, а сейчас они казались абсолютно незнакомыми друг другу. Луи внезапно зашевелился и схватил лист бумаги и ручку, только недавно отброшенные за ненадобностью, и стал пытаться написать что-то, положив листок на колени. Он начеркал там буквально несколько слов, когда вдруг резко сорвался с места и, преодолев расстояние между ними, впечатал листок в грудь Гарри, смотря так, словно в этой записи была вся его жизнь, все его мысли, его дыхание и стук сердца. Кудрявый осторожно взял бумагу из его ладони и, нехотя оторвав от актера взгляд, прочитал, делая рваный вдох: «Я не могу объяснить. Мне больно. Останься». Это не прояснило абсолютно ничего, кроме единого факта, о котором Гарри в сумасшедшем круговороте их светлых и радостных отношений успел позабыть – Луи все так же был сломанным и потерянным, и его одиночество до сих пор грызло его так отчаянно, что он не мог никак это скрыть. Гарри был рядом, но, видимо, этого было недостаточно, и от этого становилось больно самому парню, и, как бы сильно ему ни хотелось сделать что-то с этим, упрекнуть Луи, он только неуверенно кивнул, сбрасывая обувь с ног и прижимая к себе актера так близко, как мог, укутывая его большими рукавами толстовки и пытаясь согреть его – как снаружи, так и изнутри. То, что Луи скрывал что-то такое важное от Гарри, причиняло большую боль, чем Гарри думал, потому что, когда Луи заснул у него на груди поздней ночью, Стайлс не мог ничего поделать с внезапно скатившимися по щеке слезинками. Он не чувствовал того, что всегда было раньше между ним и актером – той связи, того понимания, того доверия, - и без всего этого не было и чувства защищенности, чувства любви. Он просто постарался успокоиться и закрыть глаза, провалиться в сон и проснуться, узнав, что весь этот день был обычным кошмаром, но что-то подсказывало, что это не так – то ли теплое дыхание, пробирающееся под кожу сквозь футболку, то ли ноющая боль в сердце от волнения за самого важного на свете человека, которому, кажется, было вовсе не до него. *** Гарри проснулся один, в комнате никого не было, и лишь легкий сладкий запах Луи все еще кружил ему голову, заставляя встать и отправиться на поиски актера. Тот нашелся достаточно быстро – он стоял посреди кухни, попивая сок из стакана и наблюдая за медленно просыпавшимся городом через окно. Было тихо и практически спокойно – как в квартире, так и на душе у Гарри, и он тихо поздоровался, желая Луи доброго утра и проходя мимо него, чтобы заглянуть в холодильник, когда услышал тихое хриплое «Привет» в ответ. Он развернулся, стараясь не выглядеть слишком резким и ошеломленным, но Томлинсон, казалось, вовсе не придал своему ответу никакой важности, все так же разглядывая верхушки деревьев и щурясь от раннего солнца. Стайлс не был уверен, в праве ли он спрашивать Луи про вчерашнее, стоит ли ему уйти или остаться, часто ли у Луи случаются подобные приступы молчания, или это был единичный случай, как вести себя с ним рядом сегодня, и все эти вопросы крутились у него в голове огромным шумным роем, который мешал ему сосредоточиться. Он решил начать с чего-то нейтрального и обычного: - Ты в порядке? – он вложил в свой голос совсем немного заботы, чтобы Луи не показалось, что с ним обращаются, как с ребенком, но актер, казалось, даже не заметил тона голоса Гарри, отвечая автоматически и не задумываясь: - Я в порядке, - его выражение лица было неизменным, и он выглядел таким неприступным, крепким, сильным сейчас, и Гарри было интересно, была ли это его актерская игра, за которой скрывался ураган чувств, или Луи действительно не чувствовал абсолютно ничего. Стайлс не собирался сдаваться, потому что, научившись за время их отношений, он знал, что, если Томлинсон действительно скрывал в себе какие-то переживания, ему стоило просто выплеснуть их, выплакать все слезы, закричать так громко, как хотелось, закатить истерику, но избавиться от груза, что давил на грудную клетку. - Ты уверен? Ты не был в порядке вчера, - Луи резко развернул к нему голову, услышав реплику, и сверкнул глазами, безмолвно прося Гарри подождать, не давить, не спрашивать, забыть. Но, как бы Гарри ни хотелось это сделать, он не мог оставить это нетронутым. – Расскажи мне, Луи, я прошу тебя. Луи рвано выдохнул, сглатывая и пытаясь удержать слезы, которые все равно скатились по бледным щекам. Он сжал ладони в кулаках, словно стараясь заставить себя не сделать чего-то резкого и непоправимого, и Гарри даже на секунду показалось, что актер хочет ударить его или, возможно, выгнать – из квартиры или из жизни, - но Луи лишь выдержал еще пару минут молчания, прежде чем заговорил: - Я не могу, - голос дрогнул в конце, и слезы снова проложили соленую дорожку по коже, и дыхание стало еще труднее, и было ощущение, что Томлинсон задыхается собственными чувствами, и это было самым невыносимым зрелищем, которое когда-либо приходилось видеть Гарри. – Я обязательно расскажу тебе, я обещаю, Гарри. Но я не могу сделать этого сейчас. - Ты не доверяешь мне? – кудрявый проговорил тихо, не совсем уверенный, уместно ли спрашивать подобное, но на душе скребли кошки, и было ощущение, что его легкие обожгли чем-то едким, потому что он не мог дышать без боли, что, вероятнее всего, лишний раз доказывало, что он дышал Луи. - Я доверяю, боже, Гарри... – Луи устало выдохнул, и, хоть они только начали эту беседу, складывалось ощущение, что актер изнеможен и не может продолжать дальше. – Ты сказал однажды, что мое сердце разбито, - продолжил он, и Гарри с интересом нахмурился, вспоминая тот инцидент и не совсем понимая, к чему ведет актер. – Ты был прав, и ты знаешь это. Так вот, это произошло вчера снова. Мое сердце разбивается заново каждый год в этот день. Стайлс не мог сказать ни слова на это – он не был уверен, стоило ли, - поэтому лишь выпустил грустный выдох и приблизился к Луи, втягивая его в молчаливое объятие и потирая его спину, пытаясь успокоить – и его, и себя. Гарри никогда не заставлял Луи говорить о том, что именно сделало его таким чувствительным, таким сломанным, таким одиноким, потому что это, очевидно, было слишком глубокой раной, никак не хотевшей заживать, но, видимо, это было оно – они, так или иначе, пришли к этому, и кудрявый не мог сказать, что он был рад – это приносило Луи боль, и Гарри ничего не мог сделать, кроме как успокоить и отвлечь его с помощью объятий, поцелуев и приятных слов. Он не собирался пытать Томлинсона и сейчас – это не было такой уж необходимостью, и Гарри собирался предоставить Луи возможность самому решать, как, когда и где говорить об этом – да и говорить ли вообще. Это было его жизнью, и если он не хотел впускать туда Гарри, то так тому и быть. Гарри был согласен до конца своих дней простоять на пороге. *** Гарри чмокнул Луи в губы, не обращая внимания на охранников, и, развернувшись, побрел в другую от выхода сторону. - Ты куда? – обеспокоенно спросил Луи, и его голос слегка дрогнул, заставляя Гарри резко обернуться. - К черному выходу, - тихо ответил парень, не совсем понимая, что так удивило актера в его действиях. Раньше, когда он приходил к Луи в квартиру, он всегда покидал ее один, и с этим не было особых проблем, но сейчас они в первый раз шли вместе, и Гарри казалось глупым так спокойно выходить через парадный вход вместе. – Там много папарацци на улице. Я выйду через заднюю дверь, и мы встретимся на парковке, хорошо? – он постарался улыбнуться, но Луи лишь недовольно фыркнул и требовательно заговорил: - Почему мы не можем выйти вместе? Ты мой парень, и все должны знать это. Я не собираюсь это скрывать, - гордость звучала в его голосе, и Гарри смотрел на него, не совсем веря в то, что слышал, потому что, вопреки его же, Гарри, мнению, Луи вполне нравилась перспектива того, что их увидят вместе, что о них узнают, что о них будут говорить. Не то чтобы Стайлс совсем не принимал эту идею, скорее даже наоборот, просто это было странным – видеть Луи таким уверенным в себе и в них и осознавать, что он действительно готов сбросить с себя статус свободного и одинокого человека. - Ты выглядишь ошеломленным, - усмехнулся Томлинсон, наклоняя голову и подходя ближе к парню. – Ты не хочешь? - Хочу, - выпалил Гарри, не откладывая и секунды на размышление, и вцепился длинными пальцами в ладонь Луи, выдыхая и многократно кивая, вызывая на губах актера легкую улыбку. - Тогда чего же мы ждем, котенок? – в ответ сладко пробормотал он и потянул кудрявого на улицу, улыбаясь самому себе и сжимая внезапно ставшую влажной ладонь парня, поспевавшего за ним. Он слышал вспышки камер, множество вопросов, обращения, просьбы, приглашения и крики вокруг него, но все это отскакивало от оболочки, что словно окружала Луи и Гарри, не давая ничему проникнуть внутрь. И он впервые чувствовал себя не таким разбитым под объективами камер, и он не чувствовал себя таким предателем и лжецом, каким раньше всегда ощущал себя в обществе – потому что сейчас его ложь медленно переставала быть ложью, и улыбка на его лице больше не была маской. В первый раз Луи улыбался не потому, что должен был, а потому, что он держал за руку человека, способного заставить его душу снова расцвести. И Луи не был уверен, как давно он был настолько близок к счастью, как сейчас. Они сумели преодолеть толпу и завернуть на парковку, все еще слыша множество вопросов и видя, казалось, сотню камер, направленных на них. Сказать, что Гарри был испуган и шокирован, - значит, не сказать ничего, потому что он перестал дышать в ту самую секунду, когда был вытянут за дверь на растерзание всем этим папарацци, которые – складывалось такое ощущение – действительно были готовы четвертовать его. Он знал, что Луи популярен, но, вероятно, никогда не осознавал реального масштаба его значимости в киноиндустрии – все эти люди готовы были отдать парочку своих внутренних органов за возможность первым получить эксклюзивные фотографии и новости о личной жизни Томлинсона, но не это было той вещью, что сильнее всего заботила Гарри в тот момент. Он смотрел на Луи и видел улыбку на его губах, морщинки в уголках глаз, выражение счастья на его лице, но, проведя так много времени с ним рядом, он мог с уверенностью сказать, что все это было напускное, и, да, Луи был невероятным актером, потому что он играл это – изображал счастье и беспечность – каждый Божий день, и Стайлс знал это теперь, но это не укладывалось в его голове. Сколько сил нужно было прикладывать, каждый раз выходя в общество, чтобы сначала пробудить, а затем сохранить в головах всего без исключения населения миф о том, что у Луи Томлинсона все замечательно? И как давно актер занимался этим – жил свою жизнь в маске, не имея ни сил, ни возможности быть искренним? Это разбивало Гарри сердце, и он не мог смириться с мыслью о том, что в дополнение ко всему, через что проходил Луи, ему также приходилось лгать всему миру каждое мгновение. Это было так несправедливо и жестоко по отношению к нему, и Гарри вдруг захотелось укрыть Луи от всех этих людей, которые пытаются сделать из него кого-то, кем он не является, когда они нагружают его ношей, которую он не может вынести. Но все, что он мог сделать сейчас, - это сильнее сжать его руку и успокаивающе провести большим пальцем по гладкой коже, и это было спорным вопросом, кого в действительности надо было успокаивать, но Гарри старался не думать о своих страхах, а лишь сконцентрироваться на той шаткой душе, что была в его руках. Луи улыбнулся этому заботливому движению и, резко остановившись в нескольких десятках метров от парковки, притянул Гарри к себе, вовлекая парня в глубокий поцелуй и прижимая его так близко к себе, казалось, абсолютно не заботясь о том количестве людей, что видят и снимают это сейчас. Он потерся бедрами о бедра Гарри, и, черт, это было так неуместно горячо и возбуждающе, с кучей репортеров вокруг них, со всем вниманием, сфокусированном на них, и, наверное, это не должно было влиять на Гарри так, как влияло, но он издал прямо в губы Луи гортанный стон, который, вероятно, не услышал никто, кроме актера. Тот лишь отстранился и, тяжело дыша, заглянул в зеленые глаза, видя там то же желание, что ярко горело в его собственных. Он отдышался и повернулся к папарацци, выпрямляясь и смотря на них тем взглядом, что приковывал всех к земле и заставлял замолчать, заставлял смотреть на Луи, не отрываясь, и выполнять все, чего бы он не пожелал. - Еще вопросы есть? – жестко спросил Луи, но никто не издал и звука; казалось, никто даже не дышал, внимая каждому его слову. И было сейчас что-то такое в нем, что довело Гарри практически до грани, и он лишь вцепился в ладонь Томлинсона и прильнул к нему, наклоняясь и почти беззвучно шепча на ухо: - Я так хочу тебя. Луи только самодовольно улыбнулся и, в последний раз окинув толпу взглядом, потянул Гарри в машину. Стайлс не замечал, что было дальше; он лишь видел то, как Луи двигается, как он хмурится, как дышит, как сжимаются его руки на руле, как он сглатывает, как невероятно он красив, и так не вовремя появившееся возбуждение затмевало его разум – ему хотелось получить этого человека себе, ему хотелось чувствовать его прикосновения, поцелуи, укусы по всему телу, ему хотелось почувствовать такое нужное сейчас расслабление, а еще ему хотелось, наконец, понять, как Луи может сочетать в себе так много всего разного – причинять боль, дарить любовь и заставлять Гарри изнывать от желания. Он, определенно, был чем-то неземным, невероятным, несуществующим, потому что все, что он делал, говорил, имел – все это было невозможным. И Гарри просто пытался удержаться за это как можно дольше.