Round and Round

Луи изменился. По крайней мере, Гарри так казалось. Может быть, это было лишь видимостью и появилось из-за того, что Гарри узнавал Луи все ближе, и то, что он видел, вовсе не соответствовало тому, что он знал раньше. Но все же кудрявую голову не покидала мысль о том, что он, хоть и старается быть более спокойным и понимающим в этом отношении, все-таки заслуживает знать, что именно беспокоит Луи. Поначалу он думал, что это один из тех аспектов жизни актера, который тот мог оставить при себе и не выносить на обозрение Гарри. Думал так до тех пор, пока этот самый аспект не начал влиять на их отношения – а точнее, на самого Стайлса. Луи закрывался в себе, и это отражалось на Гарри; он злился, и это отражалось на Гарри; он грустил и проклинал весь мир, и это, конечно, отражалось на Гарри. Стайлс чувствовал себя покинутым и в какой-то мере даже обманутым, потому что он был более чем открытым в отношении актера, он рассказывал ему все – что следовало и не следовало, - он был честным и полностью отдавал себя Томлинсону, ныряя в их чувства с головой. И порой просто казалось, что Луи плавает где-то на поверхности. Гарри метался меж двух огней, боясь, с одной стороны, обидеть Луи и сделать ему еще больнее, чем есть сейчас, а с другой – самому остаться с разбитым сердцем и сломанной мечтой. Он старался балансировать, находить выход: он выбирал слова, которые говорил, потому что не знал, что именно может навредить Томлинсону; он не особо разнообразил их жизнь, потому что не был уверен, не напомнит ли Луи очередное его действие о чем-то, что причинило ему боль в прошлом. Гарри, безусловно, был все так же влюблен в актера всем своим сердцем, но время, проведенное с ним, приносило все меньше и меньше удовольствия. Постепенно Гарри стало больше нравиться оставаться дома, лежать на кровати и мечтать о том, какой идеальной могла бы быть их с Луи жизнь, чем действительно идти к Луи и жить этой самой жизнью, - и это было настолько неправильно и странно, насколько только могло быть, и Гарри чувствовал себя безумно плохо из-за этого. Чувствовал, но не мог ничего поделать. Ему хотелось того же огонька, что был в самом начале, когда Луи был этим постоянно борющимся с миром активистом, когда он – даже в то время – отталкивал Гарри и всеми силами пытался причинить ему боль, но сейчас Стайлс чаще пытался пробудить в Луи хоть какие-то эмоции, обратить на себя внимание, заставить сказать хоть слово. Это было изнуряюще, и это, как бы Гарри не хотелось этого признавать,.. надоедало. Ему надоедало постоянно быть сильным, постоянно веселиться и улыбаться, засовывать свои собственные, пусть и порой глупые, проблемы подальше, ставя на первое место благополучие и спокойствие Томлинсона. Гарри любил Луи, но он хотел настоящих отношений, он хотел взаимной любви, но то, что он получал, больше было похоже на воспитание маленького ребенка. Гарри сам еще был ребенком, и он хотел, чтобы о нем заботились, он хотел, чтобы ему проявляли знаки внимания, он хотел, раз уж на то пошло, жить подростковой жизнью: пить алкоголь, баловаться сигаретами, ходить на вечеринки и, черт побери, трахаться. Ему не хотелось быть ответственным за что-либо, кроме сдачи экзаменов и поддержание порядка в его комнате, но он был ответственен за взрослого состоявшегося мужчину, чье сердце просто-напросто было раздроблено. Это было тяжело. Луи улыбался на улице, на разных светских мероприятиях, на съемочной площадке, он шутил, общался с коллегами и смеялся, но потом, наедине с Гарри, где на актера не было направлено бесчисленное количество глаз, он замолкал и задумывался о чем-то и оставался в этом состоянии до следующего выхода в свет, и Гарри чувствовал себя все более обиженным и разгневанным с каждым разом, и однажды он просто устал держать это в себе. Он начал с обычного вопроса, на который Луи ответил совершенно безразлично, потом продолжил легким упреком, на который Луи вообще не отреагировал, и, когда плотину его спокойствия прорвало, он высказал Томлинсону все, что думал. Возможно, немного больше. - Я, черт побери, устал от тебя, Луи! Я устал от твоих перепадов настроения, от твоего откровенного безразличия, от твоей закрытости, от твоего абсолютного нежелания впускать меня в свою жизнь! Как долго ты собрался прятаться от мира и от людей, которые о тебе заботятся? Боль никогда не пройдет, если ты не дашь кому-нибудь вылечить тебя или хотя бы попытаться это сделать! Неужели ты настолько глуп и наивен, раз думаешь, что все это просто волшебным образом исчезнет из твоей головы однажды? Почему ты не можешь просто дать мне помочь тебе? Что такого могло случиться с тобой, что ты не можешь даже сказать мне об этом? Ты убил кого-то? Или, может, над тобой издевались? Тебя бросили? Что, черт возьми, случилось с тобой, Луи Томлинсон? – Гарри говорил громко, эмоционально и слегка истерически, и он никогда не был таким раньше, и он понимал, что ему не стоило произносить и двух третей того, что он произнес, но дело уже было сделано, и он просто надеялся, что это сработает, потому что он не был уверен, что сможет дальше так безвозмездно любить Луи и страдать, не получая ничего в ответ. Томлинсон смотрел на него какое-то время, разглядывая разозленное лицо и обдумывая всю речь, которую услышал, и Гарри видел в его глазах грусть, которая, кажется, никогда оттуда не уходила, боль и раздражение. Раздражение, мать его, и Стайлсу хотелось ударить Луи, лишь бы он перестал винить во всем его, потому что, да, он был груб и немного перегнул палку, но сам Томлинсон был далеко не ангелом (по крайней мере поведением, потому что выглядел он.. ангельски). Луи лишь тяжело выдохнул и наклонил голову, смотря на Гарри таким невероятно изможденным и усталым взглядом, что у парня перехватило дыхание: - Ты правда хочешь знать, что со мной случилось? – его голос был слабым и хриплым, и Стайлсу показалось, что тот простыл или только проснулся, но ничто из этого не было правдой, и поэтому единственным объяснением такой прозрачности его голоса были подступающие слезы, и Гарри медленно начинал ненавидеть себя за это, но все же ответил, хоть и с чуть меньшим энтузиазмом и громкостью, чем раньше: - Да, я хочу знать, - Стайлс возвышался над сидящим на диване Луи, и ему было немного неуютно в подобном положении, но он не собирался что-то менять, потому что это бы значило, что он сдался, а это определенно не было его намерением. Томлинсон безэмоционально молчал около минуты, а потом ответил: - Меня изнасиловали. Гарри не знал точно, что сказать. Он не знал, куда смотреть. Он забыл, как дышать. Он прокручивал в мыслях эти слова и хмурился, не верил, не хотел верить, не хотел принимать. Это было шуткой, ему послышалось, это сон, этого нет. Луи не произносил этого, а Гарри не спрашивал; и Гарри не приходил к Луи домой, а Луи не целовал его в дверях; у них не было проблем; Гарри не признавался Луи в любви, Луи не отвечал ему взаимностью; Луи не отталкивал Гарри, а Гарри не пытался заслужить его доверие; Гарри не приходил на красную дорожку, а Луи не давал ему свой номер; Гарри не знал о Луи, Луи не был актером; Луи не насиловали. Луи не насиловали. Гарри повторял это, как мантру, как молитву, как единственную здравую мысль в своей голове. - Ну, не совсем изнасиловали, - спокойно продолжил Луи, отведя взгляд и понурив плечи, словно прячась и пытаясь исчезнуть. – Это было взаимно... поначалу, - он остановился, чтобы перевести дыхание, а Гарри все еще молчал, хмурясь, во все глаза смотря на Томлинсона и не веря неверяневеряневеря, не понимая, о чем говорит актер, что творится у него на душе, как вынести всю остальную историю. – Это был мой первый секс, - продолжил Луи, выглядя вполне.. собранным и спокойным. Вероятно, так было только снаружи. - С парнем, по крайней мере, первый. И я был снизу, потому что.. ну, потому что я был младше и.. менее опытным, и сначала все действительно было хорошо. Он целовал меня, шептал разные милые слова о том, какой я красивый, как сильно он хочет меня... Он раздевал меня, попутно вылизывая и выцеловывая каждый миллиметр моей кожи, и он.. мне было так хорошо, Гарри. Ты не представляешь, как мне было хорошо, - он вздохнул, поежившись от воспоминаний, а Гарри вздрогнул, услышав свое имя, и он боялся сделать движение или даже вздох, потому что он боялся, что Луи остановится, что ему станет больно, он просто боялся, и он никогда не ненавидел себя так сильно, как в тот момент. – Потом, когда он раздел меня полностью, он просто смотрел на меня и облизывался, и я чувствовал себя самым красивым парнем на свете, и я был так счастлив, и мне так.. мне так хотелось перейти к главному, и я что-то сказал ему.. что-то, чтобы он продолжал, и он расстегнул свою ширинку и набросился на меня, поцеловал, стал гладить и заставил.. заставил облизать его член, и я сделал это, я не знал, зачем, но я сделал это, я не знал ничего тогда, и я не понимал его действий, но я доверял ему, я... Он поднял меня за бедра после и вошел на всю длину, не разработав меня, не растянув, и стал двигаться, даже.. даже не дав мне привыкнуть. Мне было так больно, - в его голосе слышались слезы, и, кажется, он действительно плакал, но Стайлс не мог видеть этого, потому что голова актера была опущена, и Гарри хотел сказать, чтобы тот остановился, но он не мог произнести и слова, лишь слушал и пытался понять, и Луи продолжил сквозь слезы: - Я думал, что так и должно быть, что в первый раз всегда больно, что все идет правильно, и я был так горд собой, потому что ему.. ему нравилось. Но через пару толчков это стало невыносимо, и я кричал, я просил его остановиться, я плакал, но.. но ему было все равно. Он так и не кончил. Вероятно, это тоже причиняло ему боль, в конце концов... Он поставил меня на колени и сказал отсосать ему, но я не хотел, я отказался... Ему было плевать. Он заставил меня сделать это, трахал меня в рот, держа рукой за волосы,.. – по лицу Луи текли слезы, и его голос дрожал, и Гарри не мог терпеть этого. Он пытался не плакать, он пытался быть сильным, потому что он знал, что должен был, что он был нужен Луи, однако поток соленых капель не прекращался, и он чувствовал, что не сможет вынести этого глубокого несчастья на лице актера, этой боли, этого отвращения к самому себе, к своим же слезам, к своим же словам, но Луи продолжал говорить, и Гарри не мог остановить его. Он не имел на это права после того, как сам довел Томлинсона до такого состояния. Он снова и снова ненавидел себя за это. – Ему не потребовалось многого, и вскоре он кончил мне в рот, заставил проглотить это, и.. и ушел. Он не сказал ничего и ушел. Я проснулся на следующее утро в той же позе, что и заснул, и я боялся того, что будет дальше, но часть меня... самая глупая часть меня все еще надеялась, что он просто не смог сдержаться, что он просто очень сильно меня любил, очень сильно меня хотел, и.. я нашел его в школе и сам подошел к нему, и я не мог говорить после того, как он оттрахал меня в рот, и мое горло болело, поэтому я написал ему на листе о том, что хочу поговорить. Он.. я надеялся, что он хотя бы извинится или будет чувствовать стыд, вину, но он только засмеялся мне в лицо и сказал... сказал, что я никчемный, что я не достоин ни одного человека на этой планете, что я не достоин любви и счастья,.. Я не хотел верить, но он продолжал говорить. Что я не оправдал его ожиданий. Что у него никогда не было такого отстойного парня, как я. Что я скучный и поверхностный. Что, кто бы не заинтересовался мною, все бы обязательно поняли, насколько я неинтересный, и ушли бы. Он сказал, что все уйдут, - он снова рвано вздохнул, пытаясь противостоять слезам и истерике, но у него плохо получалось, и Гарри задыхался, он не мог стоять на ногах, но он боялся предпринять что-то. Ему хотелось умереть на месте, лишь бы не слышать больше этого сломанного голоса. Лишь бы дальше делать вид, что все хорошо. – Я старался не слушать и не верить ему, но... Он рассказал моим друзьям о том, что я был геем, и практически все из них отвернулись от меня и стали издеваться, и... Я хотел рассказать кому-нибудь о том, что произошло, но.. хотел даже пойти в полицию, но я боялся, я был чертовым трусом, и я продолжал молчать, и.. А потом мой отец ушел от мамы, потому что не мог терпеть гея в своем доме. Ему было стыдно. Он пытался выгнать меня, и я готов был уйти, но.. мама защищала меня, и он бросил её и моих сестер.. из-за меня. Из-за меня мама постоянно грустила, из-за меня ей пришлось найти еще одну работу, из-за меня нам вдруг стало не хватать денег,.. Это все из-за меня, Гарри. Я разрушил свою семью, я стал посмешищем среди моих друзей, я... Я ненавижу себя, черт подери, я так ненавижу себя, его, я ненавижу этот мир, я просто... Я не хочу, чтобы ты уходил тоже, Гарри, - он зарыдал взахлеб, хватая ртом воздух и всхлипывая, и он выл и повторял имя Стайлса, и его грудная клетка разрывалась, потому что он был так жалок в тот момент, так отвратителен и ужасен, и он был грязным, помеченным, испорченным. Он был недостоин ни Гарри, ни кого-либо еще, и он знал это. Он просто хотел, чтобы это было не так. Гарри смотрел на него, но ничего не видел, - то ли потому, что пелена слез застилала глаза, то ли потому, что Луи, казалось, пытался сжаться до размеров атома, превратиться в пыль, исчезнуть. Складывалось ощущение, что одно неверное движение – и он разобьется, сломается, умрет. Стайлс упал на колени, не в силах больше стоять, потому что его колени тряслись и он терял всю энергию, которая когда-либо в нем была, он продолжал беззвучно плакать и морщится, он все еще не верил, он не пускал в свой разум эту мысль, он лишь хотел, чтобы Луи прекратил, чтобы он успокоился, чтобы он улыбался, чтобы он жил. Он подполз к актеру, еле передвигая руками, и прижал трясущееся тело к себе, использую последнюю мощь, вкладывая все чувства, что в нем были – любовь, нежность, страх, боль, ненависть, отвращение к себе – в это объятие, стараясь не разрыдаться самому, стараясь подавить в себе желание убить себя, потому что именно это было тем, что он так хотел сделать, но, даже если бы ему хватило отчаяния и смелости, он не смог бы совершить подобного – хотя бы потому, что он обещал не уходить от Луи. Он свернет горы, но выполнит это обещание. Томлинсон медленно успокаивался, обмякая в руках Гарри, затихал и отпускал истерику, но слезы все так же стекали по раскрасневшимся щекам, и он не собирался их останавливать. Они сидели так какое-то время, Луи слушал, как билось сердце Гарри и как он шептал, что все хорошо, что он не уйдет, что надо успокоиться, что все обязательно будет хорошо – он повторял одно и тоже, не прерываясь ни на секунду, не давая себе даже вдохнуть, словно это было его призванием, его целью, его миссией – внушить это Луи, заставить его поверить в это. Луи не верил. Он отстранился от Гарри и, боясь смотреть ему в глаза, поднялся на ноги, сглотнул и тихо пробормотал, что хочет побыть один. И ушел. Стайлс не мог смотреть, как Луи скрывается за дверью своей спальни, как он снова отгораживается от него, как он уходит в себя, но он не мог ни остановить его, ни переместить свой взгляд, поэтому он продолжал делать себе больно этим – он заслуживал этого, как никто другой. Он, черт побери, натворил таких вещей, за которые не прощают, за которые следует убивать – он заставил Луи пройти через ад, снова разрушить свое с трудом склеенное сердце, снова пережить все то, что и так убивало его каждую минуту каждого дня. Гарри действительно думал, что причина такого сломанного состояния Томлинсона окажется глупой и незначительной? Каким идиотом нужно быть, чтобы заставлять больного человека самому возобновлять свои раны? Стайлс был ужасен, и он ненавидел себя практически настолько же сильно, как он ненавидел человека, сделавшего это с Луи. В нем кипело отвращение и такая нужная жажда мести, буквально съедающая его изнутри и заставляющая застонать от безысходности, вцепившись пальцами в волосы. Ему хотелось разбить что-нибудь, ударить, бросить, сломать, уничтожить. Луи думал, что все уходят, потому что этот ублюдок сказал ему об этом? Как он мог вообще верить человеку, который сотворил подобное с ним, с самым невероятным человеком на этой планете? И неужели Луи упрямо молчал в тот день около недели назад потому, что он не мог говорить тогда, несколько лет назад, после роковой ночи? Неужели Луи было так сложно написать что-то на листе бумаги потому, что он сделал это в следующий день после происшествия? Неужели Луи спал со всеми этими парнями до появления Стайлса лишь для того, чтобы отомстить за тот случай? Вместо того, чтобы попробовать отпустить это, он нарочно напоминал себе об этом, вскрывал ножом засохшие порезы и безостановочно делал себе больно. И все из-за какого-то ублюдка, который сказал ему, что он не достоин быть счастливым. Черт. Гарри не знал, что за чертовщина творилась в голове Томлинсона, но теперь он ясно понимал, насколько по-настоящему хрупким и невинным был Луи, как легко он поддавался влиянию, как близко к сердцу он принимал слова таких ничего не значащих людей и как сильно он в действительности нуждался в защите. Луи не был уверенным в себе и нашедшим свое место в жизни мужчиной – он был мальчиком, застрявшим в горькой юности и не имевшим достаточно сил для того, чтобы выбраться. Он был маленьким ребенком, потерявшимся в жестоком мире, где каждый думает лишь о себе, он был запутанным клубком мыслей и страхов, он был такой большой бомбой, готовой в любой момент взорваться. Он был опасен сам себе, и Гарри понимал это сейчас. Жаль, что он не понял этого раньше. *** Когда Гарри очнулся от собственного забытия, из комнаты Луи не было слышно ни всхлипов, ни тяжелого дыхания, ни тихого шепота, и поэтому парень решил рискнуть и проверить, все ли в порядке. Он не знал, имел ли он право входить туда после того, через что заставил пройти Луи, но он волновался за него и вообще-то рассчитывал на то, что актер спит, так что все-таки повернул ручку двери. Луи лежал на кровати ко входу спиной и сжимал в руках большую мягкую подушку, свернувшись в клубочек и сжавшись до минимального размера. Он тихо размеренно дышал, и Стайлс облегченно выдохнул, делая вывод, что он спит. Это означало, что он успокоился и теперь отдохнет хоть немного, чтобы справиться со всеми воспоминаниями завтра утром, - Гарри планировал каким-то образом помочь ему в этом, правда пока еще не знал, каким именно. Но вид такого умиротворенного Луи заставлял его сердце биться сильнее и его дыхание останавливаться от всей любви, что переполняла парня, и поэтому он просто стоял в дверях, оглядывая хрупкое тело и до сих пор не веря, сколько несчастья и трудностей свалилось на эти тонкие плечи за такую относительно недолгую жизнь. - Прости, - послышался тихий шепот откуда-то из подушки, и Гарри подумал, что ему послышалось, что это был шелест листьев с улицы или вовсе галлюцинация, но Луи зашевелился и глубоко вдохнул, так и не разворачиваясь к кудрявому и не меняя позы. Стайлс нахмурился и быстро преодолел расстояние между ними, обходя кровать и садясь перед нею на корточки, чтобы быть на уровне глаз Луи. – Прости за то, что не рассказал тебе об этом сразу, и за то, что отталкивал тебя, и за сегодняшний срыв, и за все предыдущие срывы, Гарри, прости меня, - протараторил он, удерживая слезы в глазах и, видимо, считая, что заплакать сейчас было бы низко. Гарри так не считал. И он не собирался принимать извинения, потому что Луи не был виноват, и, в конце концов, у него были все права на все то, за что он извинялся, и Стайлс считал только себя виноватым. Ни в коем случае не Луи. - Ты не должен извиняться, - он звучал хрипло и сломлено, и ему пришлось прочистить горло и сглотнуть, лишь бы не пугать актера и не отталкивать его таким ужасным голосом еще дальше. – Тебе не за что извиняться. Я должен просить прощения. И я прошу – за то, что упрекал тебя в этом, что не был достаточно терпелив, что заставил тебя снова все вспомнить, что не понял сразу, насколько эта тема неприятна для тебя, и... Дыхание словно кончилось в его легких, и он остановился, чтобы восстановить количество кислорода в организме и усмирить сердце, пробивавшее его грудную клетку и заставляющее его сдерживать непрошенные слезы. Луи перед ним был таким невероятным богатством, таким незаслуженным подарком, а он не ценил этого, он просто дал этому выпасть из его рук, просочиться сквозь пальцы, и он испортил все, о чем всегда мечтал - пусть так, но он был обязан заставить Луи почувствовать себя лучше сейчас, когда слезы актера были его виной. Он был тем, кто должен был извиняться. И он был тем, чьи извинения не заслуживали внимания. Луи не отвечал, только смотрел на него все так же безэмоционально, как это было до их разговора в гостиной, но в нем в то же время было спокойствие – такое непривычное, но так давно желанное, что Гарри подумал, что именно сейчас ему стоит уйти. - Ты хотел побыть один, - пробормотал он и, поднявшись на ноги, почти сделал шаг к выходу, когда почувствовал холодные пальцы на своем запястье, и, повернувшись, наткнулся на пронзительный взгляд серо-голубых глаз, в которых плескалось что-то необъяснимое, но приятное, и Стайлс корил себя за то, что посмотрел в эти омуты – теперь не в силах уйти. Луи потянул его на себя, укладывая на мягкое покрывало рядом с собой и переплетая их пальцы, все так же не произнося ни звука, и Гарри чувствовал, что, как бы сильно он не презирал себя, он не сможет сделать шагу назад, когда в глазах напротив горит.. любовь. - Я должен был сразу рассказать тебе, - повторяет Луи и вздыхает, сглатывая и сжимая пальцы кудрявого чуть сильнее. – Но вообще-то я чувствую себя немного лучше после этого. Поэтому, если это не вызывает у тебя отвращения, я был бы очень рад, если бы ты остался. Гарри смог лишь нахмуриться и, выпустив грустный вздох, прижать Луи к себе, чувствуя его тепло и то, как нос актера утыкается ему в ключицу. Он действительно думал, что мог вызывать отвращение? Гарри чувствовал отвращение – исключительно к самому себе и своему нетерпению, своей вспыльчивости, - но Луи ведь был.. таким светлым и ярким, и он был самым недостойным отвращения человеком во всей вселенной. Гарри точно знал это. И, несмотря ни на что, Томлинсон все еще лежал около него, сжавшись в клубочек и постепенно отпуская хотя бы немного той тяжести воспоминаний, что давила на его плечи столько времени, а Гарри надеялся, что когда-нибудь ему удастся снять с него весь груз и заставить его летать так же, как летал сам Стайлс рядом с Луи. И парень собирался вложить всю свою любовь в эту цель – его сердце уже давно не принадлежало ему: оно принадлежало актеру, который был слишком измотан, чтобы заметить. Гарри, по крайней мере, хотел попытаться изменить это.