Игра в слова

Одинокий маленький домик посреди снежного леса на краю мира. За окном мурлычет метель. Тихо, нежно. Но Бартону этот звук кажется самым громким в мире. Громче треска огня в камине. Громче стука клавиш ноутбука Коулсона. Громче стука собственного сердца, которое сейчас заходится в бешеном ритме. Успокаивающее мурлыканье метели и уютное шуршание снега за стенами странным образом согласуется с острой болью, ледяным холодом, который страшнее боли, и бережными прикосновениями лезвия. — Еще немного, — шелест слов, щекочущих ухо, вплетается в мурлыканье метели и в боль. — Осталось всего несколько рун. Поверь мне — оно того стоит. У Клинта вырывается смешок. Поверить трикстеру. Поверить тому, кто заставил его убивать своих. Поверить Богу Обмана. Абсурд. Но сейчас Хоукай верит. Локи стоит совсем близко. Он раздет по пояс, и Бартон, несмотря на истязающий мороз, остро чувствует прохладу, исходящую от тела йотуна. И это почти наслаждение. Нож снова касается спины. Хоукай чувствует, как лезвие раздвигает кожу, как из пореза выступает кровь, как касается раны ледяное дыхание магии, принося больше боли, чем все пытки, когда-либо пережитые Бартоном. Клинт выгибается, крепче сжимая мягкие кожаные ремни, петлями охватывающие запястья, запрокидывает голову и стискивает зубы, но стон, первый за последние часы, все же рвется из горла. Стук клавиш прекращается. Коулсон поднимает голову и снимает очки. Его взгляд тяжел и темен, в нем мешаются сочувствие и желание, нет, жажда. Бартона бросает в жар от этого взгляда, столь нехарактерного для идеального агента Фила Коулсона. Под этим взглядом стрелок отчетливо осознает, как выглядит сейчас: полуобнаженный, с лоснящейся от пота кожей, распятый на кожаных ремнях в дверном проеме, тяжело дышащий, с искусанными в кровь губами. Истерзанной спины снова касается лезвие, а вслед за ним магический холод. И Бартон снова стонет. У него уже нет сил молчать. — Тшш, — успокаивающе шепчет Локи. Он ласково проводит пальцами по напряженным плечам и рукам лучника, размазывая по коже его собственную кровь. — Я почти закончил. Знаешь, это красиво. Тебе понравится, — Локи наклоняется и касается шеи Бартона холодными губами, а потом смотрит через плечо Клинта в глаза Коулсона и добавляет, — вам обоим. Вместо ответа Фил аккуратно откладывает ноутбук и поднимается из кресла. Без строгого костюма или полевой формы, без незаметной кошачьей улыбки, в джинсах и мягком свитере, с закаменевшим лицом он кажется Клинту незнакомцем, пугающим чужаком, жутким существом из забытых детских кошмаров. Коулсон пересекает комнату и останавливается перед Бартоном. Пугающее ощущение усиливается. «Кто-то страшный к нам пришел… » всплывает из глубин сознания строчка из детского стишка. Тяжелая горячая ладонь Фила ложится на загривок, крепко стискивая, не давая отвернуться. Кажущиеся мягкими, но на самом деле не являющиеся таковыми, губы накрывают рот Бартона жестоким поцелуем. Трикстер тихо смеется за спиной и опускается на колени. Его ладони скользят по спине. Три последние руны должны располагаться на пояснице и с такой позиции их удобнее вырезать. Две по бокам и в центре. Бартону хочется кричать, когда по позвоночнику вверх поднимается ледяная боль, во много раз более сильная, чем была до этого. Но кричать невозможно, потому что Коулсон не отпускает, целует жадно и безжалостно, оставляя во рту привкус крови. А потом все заканчивается. И поцелуй и боль. Резко. Сразу. И Бартон беспомощно повисает на своих путах, почти теряя сознание. Ловкие пальцы освобождают запястья от ремней. У Клинта нет сил стоять. Он всем весом наваливается на подхватившего его Коулсона. Его доводят до кровати, укладывают, раздевают. — Получилось? — Голос Коулсона доносится как сквозь вату. — Должно. Завтра узнаем наверняка, — Локи говорит устало и словно бы через силу. — Я сейчас усыплю его. Пусть отдохнет. — Тебе тоже не помешает. Ответа Клинт уже не слышит. Он проваливается в сон словно под лед. Ему сниться урчание метели, прохладные прикосновения Локи и тяжелый немигающий взгляд Коулсона. Утром, в короткий период затишья между снегопадами, Бартон, обнаженный и слегка подрагивающий от холода, стоит на краю обрыва. Позади него стоят Локи и Коулсон. Лучник оглядывается на них и, раскинув руки, делает шаг вперед. Ощущение свободного падения длиться лишь миг. А потом магия, намертво впечатанная, врезанная в кожу, преобразует человека, и ветер ударяет в грудь и в распахнутые крылья, подкидывая вверх легкое уже птичье тело. Зимне-белый сокол с серо-стальными глазами Хоукая взмывает к низким снежным тучам. Высота пьянит. От скорости кружится голова. Сокол смеется, разрезая крыльями небо. Он несется наперегонки с ветром, играет с ним в пятнашки. И ему кажется, что ничего прекраснее он никогда не чувствовал. Когда, кажется, вечность спустя, Бартон возвращается к обрыву, его по-прежнему ждут. Коулсон приглашающе вытягивает руку. И белая птица ныряет вниз. Острые когти вцепляются в плотную ткань перчатки. Крылья хлопают, восстанавливая равновесие. Сокол замирает, устроившись на импровизированном насесте. Коулсон улыбается и бережно проводит ладонью по мягким перьям. — Красивый, — говорит он. — Хорошо? — Спрашивает Локи, подходя ближе и тоже касаясь белоснежного оперения. Птица издает довольный клекот и несильно прихватывает клювом ласкающие пальцы. Коулсон опускается на колено, ссаживает Сокола на землю и отходит. Птица снова расправляет крылья. Ее очертания плывут, изменяются. Белые перья тают словно снег. Несколькими мгновениями позже птица исчезает, а место нее с колена поднимается человек. Бартон, по-прежнему обнаженный, но уже не чувствующий холода, делает пару неуверенных шагов и останавливается перед Локи. Он двигается так, будто ему неуютно на земле. — Спасибо, Локи, — голос стрелка звучит хрипло и чуть сорвано. — Ты был прав: оно того стоит. Зеленые глаза трикстера полыхают обжигающим торжеством. Он улыбается и переводит взгляд на второго человека. — А ты, Сын Коула, не хочешь примерить чужую сущность? — Из меня вряд ли получится птица, — качает головой Коулсон. — Птица? О нет, не птица. Не перья. Мех. Черный, густой, плотный. И острые когти, спрятанные в подушечках лап. Ты знаешь, почему кошки ходят бесшумно? — Потому что из звуков их шагов гномы сковали Глейпнир, неразрушимую цепь для великого волка Фенрира. Бартон оглядывается через плечо. На его спине уже не осталось ни ран, ни шрамов. Только полыхают синим светом руны. Они медленно угасают, не оставляя после себя следов. Коулсон смотрит в глаза трикстеру, потом встречается взглядом со своим коллегой и другом. — Кошка и птица. Как вы думаете, Бартон, мы сможем поладить? — Если вы не будете выпускать когти в направлении меня, сэр. Вместо ответа Коулсон подбирает куртку Бартона и накидывает ему на плечи. Руны на спине стрелка уже погасли, но они все еще там, невидимые, скрытые, и готовые в любой момент полыхнуть синим пламенем, преобразовывая человека в небесного хищника. Они навсегда слились с самой сущностью Клинта Бартона, и он не жалеет об это, хотя и понимает, что от дара трикстера, пусть и отданного в уплату за спасенную жизнь, будет еще много проблем. Локи просто не умеет иначе. Но оно того стоит. Хоукай поводит плечами, чувствует, как кожу на спине легонько покалывает от спрятанной в ней магии, и вспоминает небо. Оно того стоит. А вечером Бартон будет сидеть в том же кресле, что вчера занимал Коулсон, с банкой пива в руке и с сигаретой в зубах и слушать мурлыканье возобновившейся метели. Так же как Коулсон, он будет наблюдать, как теперь уже Фил выгибается под ласковыми прикосновениями ножа и магии, и кожу на спине будет покалывать теперь уже от воспоминаний. Взгляд Бартона будет цепляться за закушенную губу, за сомкнутые ресницы, за стиснутые на кожаных ремнях пальцы, за шарм. У Фила Коулсона не так уж мало шрамов, но взгляд Бартона раз за разом будет останавливаться на одном, на хорошо зажившем, спасибо медикам, но очень заметном шраме от лезвия на чародейском жезле Локи. В конце концов, Клинт отставит в сторону недопитое пиво, отложит сигарету, подойдет к Коулсон и положит ладонь ему на грудь, закрывая вертикальную полосу, а потом будет целовать своего непосредственного начальника, только гораздо бережнее, чем его самого целовали вчера. А Локи будет улыбаться безумной улыбкой, вырезая руны на бледной коже и напитывая их ледяным синим светом. Утром следующего дня крупный зверь, странно красивый гибрид волка и пумы, в притворной ярости опрокинет в снег хохочущих во все горло стрелка и трикстера. У зверя будет черная густая шерсть и острые когти, спрятанные в подушечках мощных лап. Через несколько часов прорвавшийся сквозь непогоду джет заберет троих мужчин из снежной ловушки. Локи исчезнет в ту же ночь. Ни Коулсон, ни Бартон не включат в отчеты сведения о своих новоприобретенных способностях. Через три недели в десяти милях от одной из наземных баз Щ.И.Т.а найдут первое растерзанное тело.