Coldplay — Magic
***
Если бы он мог, то забыл бы всю эту чушь. Чушь, которая на самом деле была реальностью. Неказистой, но сладкой и какой-то тягучей; она была вечной, лежала на самых несокрушимых полках его памяти. Будь Ракета, скажем, Квиллом, то нахрен обо всём забыл бы. Ему такие не нравятся: дерзкие, хитрые, готовые за бабло кинуть тебя в пропасть, довольствуясь бухлом и новым оборудованием. А тогда была какая-то магия. И эти её чары действуют на него наркотиком до сих пор. И Ракета ломается по ней. Внутри засело чувство невозможного, далёкого, но такого желанного. Он и сейчас хочет слышать, как она по пьяности подпевала каким-то рокерам, дура голос сорвала, потом шипела ему нецензурные ругательства, поджав свои нечеловечески-длинные уши к фиолетововолосой башке. Хочет понимать, что ей на него не плевать. Что эта небезразличность проявляется даже в том, когда Вики на него кричала, его обзывала, говорила, что он несносный гандон и отпетый говнюк.***
— Ещё раз — и в глаз! — тихо она ему угрожала, когда Реактивный, как бы невзначай, дважды подряд наступил ей на ногу во время очередной совместной миссии, давая понять, кто тут главный. Вики показала ему средний палец, выставив нижнюю челюсть вперёд, явно затевая какую-то пакость, а потом в отместку хорошенько топнула по его лапе. Он выскочил из укрытия по чистой неаккуратности и полетели догоняющие выстрелы. Напарница предвкушающим взглядом окинула рожон, но не вышла в бой без его команды.***
В тот же день, в той же заварушке, в момент, когда они собирались смыться куда подальше, корабль не изъявлял желания заводиться. — Блять, да заебись вообще, — двигатель корабля назло не врубался. — Ракета, да ты идиот? — вспомнив, что это он вчера вздумал заменить проводку от панели управления, она тихо проорала ругательства в его ускользающую спину, вскоре окутываемую сигаретным дымом.***
После починки енотоидом нужных запчастей, они с удовлетворением от удавшейся миссии и выкраденной круглой суммы, вышли на свежий воздух. Ветер на этой мутной планете ворошил её тёмные фиолетовые волосы, что волнами вились перед глубокими синими глазами, заставлял её щуриться. — Эй, Ракета, — внезапно сообщница поворачивается к нему, шаловливо улыбаясь, и подзывает его к себе пальчиком. Он не понимает ничерта, только всплескивает лапами, мол, «чего надобно, человечина?». Викэпи подходит, наклоняется так, что, мать её, из-под этой майки-алкашки всю грудь её с татуировками на каждом полушарии, видно. Засмотревшись, Ракета приходит в такой шок, когда его по плечу бьёт нормальный такой, вольт двенадцать, электрический разряд, что он на всё поле, в котором одиноко стоит корабль и два таких же одиноких вместе существа, орёт. — Понял, пиздюк, как мои вещи маслом марать?! — она поясняет и дико ржёт над тем, как енот потирает место соприкосновения электрошокера с его кожей, бурча что-то про то, какая она редкостная сучка.***
В последний раз она на него ругалась тогда, когда перед ним лежало её тело в запятнанном тёмной кровью, кажущейся чёрной от этого света, рабочем изорванном костюме. Изо всех сил он старается не закричать на эту идиотку. Закричать отчаянно, закричать от несправедливости. — Вики… — такой редкий момент, сам Ракета назвал её по имени. Даже уменьшительно-ласкательному. — Дура, что ты творишь?.. — Завались… — она часто моргает, говорит так тихо и хрипло, кашляя пятнами крови, что стекали по бледным щёкам, потом тёмными струйками марают его комбинезон. Ей вообще нельзя говорить. А она, глупая, всегда находит время и силы на то, чтобы его словесно обосрать. — Блять, да сама заткнись. Вики, — он, кажется, срывается на рык от досады. Это отчаяние вызвано осознанием того, что он вот-вот потеряет человека, который дарил ему ощущение царящей везде рядом с ней магии. Той самой, что его никогда не отпустит. В отличии от неё самой. — Только не смей, чёрт, даже не думай дохнуть. Не смей оставить меня одного. Она слабо усмехается, глаза её наливаются слезами, а кровь всё растекается по улице, её и его одежде. Кажется, что эта хренова кровь везде. Как будто она пропитывает весь этот тёмный переулок, а больше всего — его душу, которая сама по себе кровоточит. После того, как напарница касается его щеки тем последним предсмертным прикосновением, Ракета смаргивает слёзы, заставляющие перед глазами её силуэт расплываться на неясные пятна, а потом произносит, осознавая, что она только что, долбанная самоотверженница, свою жизнь отдала взамен на его: — Что ты натворила, идиотка?.. Сирены копов визжат вдали, а он слышит только тишину, зазвеневшую после её последнего выдоха.***
Все эти слова, пакости, шалости, которые он позволял ей над собой совершать, себе говорить, в них была самая магия, изюминка. В этой ненависти, в этой взаимной негласной симпатии, в этих молчащих, но говорящих больше, чем слова, взглядах, во всём этом хранилось волшебство. То самое, что пилило их напополам и каждому давало половинку души другого. И теперь у него только полдуши. После смерти эта её половинка к черту растворилась. Дура, идиотка, конченая. Но самоотверженная и гордая. Могла мстить ему за себя, а всем за него. «Хренова ведьма», — думает про себя Ракета, отпивая из банки с каким-то ненастоящим бухлом.