***
— Если она погибла в бою, то ей место в Вальгалле, — заключил Тор и отпил от своей огромной кружки. В полутьме блеснули клыки, Ракета промолчал, упорно перебарывая сон и очевидно в этой борьбе проигрывая. Она не снилась ему. Уже несколько, — лет или недель, время относительно, когда ты постоянно несёшься куда-то, летишь, и точки отсчёта, от которой всегда всё отталкивается, — нет. Он редко о ней думал, пару раз — в месяц, день или полчаса, решайте сами. — Она не погибла, — а он улыбался, по-своему, хитро, слегка злобно и ностальгически. — Её убили. Просто взяли, выждали, и убили. — Как это, без боя? — по лицу Тора можно было понять, что он хотел сказать созвучное «позорно». — С боем. Просто бой был раньше. А потом мы думали, что победили, и в итоге вышло так, как вышло. «Вышло так, как вышло». Вышло так, что много крови, много матов, много недосказанного и несбывшегося, — ушло с ней. И эгоистичная мысль о том, что он был последним живым существом, которое она видела, с кем говорила, — не придавала ситуации и, упаси? , отношениям, никакой особенной тональности. Это было предсказуемо. Они знали, на что шли. Они знали, что так может быть. Так бывает, что когда ты одинок с кем-то, то вы вроде как не одиноки. А потом кто-то уходит, и становится так же, как прежде. — И всё же, кто эта дева, о которой теперь пекутся валькирии? Может быть, в тот момент валькирии заплетали ей косы. Может быть, она искала способ, как оттуда сбежать. Может быть, пыталась скинуть в его измерение кусок нормальной еды (наверняка, ему на голову). — Чесслово, дура.***
Настроение «ты или тебя», вероятно, действовало на новом, мерзко-технологизированном корабле, с их встречи до пятой остановки. Супер-прыжков этот корабль, однако, не совершал. Это бы намного ускорило процесс (а не её жизнь), и облегчило существование (и память). Но дуло пистолета смотрело ей между ушей, и он бы не побрезговал Кодексом Чести стрелять в спину. Она жевала. Она жевала бутерброд. Поперхнулась, и, закашлявшись, ударилась головой о пистолет. И за несколько секунд выбила у него из рук оружие, толкнула, встала в боевую позицию и была готова убить его, — чуть более честно, хотя убийство и честь всё-таки живут бок о бок в основном в рыцарском Средневековье. А по радио Боб Дилан. И она продолжала жевать. Ракета ощетинился. Вики подняла палец, мол, последний кусок проглочу, и нападай, — и они сцепились. Смешно, но она царапалась глубже, чем он, — и она царапалась. Ещё смешнее, она приложила его прикладом его же оружия (собственной сборки), и он провалился. В обморок ли, или в этой маленькой миссии, но провалился. — Всё-таки, ты та ещё крыса, — обрабатывая свои царапины перед зеркалом, произнесла она, и очнулся он ровно на этой фразе. Что было до, что было после, — может быть, она произнесла монолог, или изнасиловала его, — но очнулся он приклеенным изолентой вперемешку со скотчем и верёвками поверх всего этого, для пущей сохранности, на стуле. В центре корабля. Напевая себе под нос всё того же Боба Дилана, она прилепила на плечо улыбающийся пластырь и подошла к нему, выдержав пандемийное расстояние в полтора метра. — Ну что, твой звёздный час, солнце моё, — Вики села на пол в позе лотоса, но он молчал. Она вытянула ногу и ткнула его массивным ботинком под дно стула. Тот накренился. — Говори, — с ленивой злобой пояснила она. А что ему было говорить? Сказки рассказывать? Песни петь? Чего она ждала? Неужели, извинений… — Ладно, я поступила по-честному. Шанс на последнее слово был дан. Ты его упустил, и это твоя проблема. — В смысле, последнее слово? — она ухмыльнулась. Своей чёртовой фиолетовой ухмылкой. А за его спиной поднялся первый люк, коих было три до бесконечного космоса. — Не будь ты сволочью и не сломай мне ноготь, я бы пощадила тебя и дала шанс эволюционировать дальше, — рассматривая свою руку, вздохнула она. И сжала кулак. — Но ты хотел меня убить. И думаешь, после того, как тебе это не удалось, я не буду хотеть убить тебя? Открылся ещё один люк. Она встала и взяла с полки рядом с пультом управления этими самыми люками маску. Всё предусмотрела. — Эй, — умирать без такого гонорара, который ему обещали, он не хотел. И умирать вообще. Не теперь. — Стой, — а она уже натянула маску, и положила палец на кнопку выброса мусора. — У меня чип, мать твою. Если ты меня выбросишь, ты помрёшь, идиотка. Всё предусмотрела. Шесть миль. Или семь миль. Или девять. Пространство относительно. — Ублюдок, — она выключила свет и ушла из отсека. — Конченная. В темноте и с одними хлипкими воротами до космоса, было холодно. Если бы не зудящая кожа и ноющие, чёрт их, царапины, — он бы уснул прямо там, да и ладно, тогда она могла бы его убить, хотя убивать спящего не лучше, чем стрелять со спины. Памяти его шерсти и здоровым нервам, он вырвался.***
— Вот это я понимаю, сотрудничество, — удивительно, что Тор знал это слово, но он это сказал. — Ну давай, проведи аналогию к вам с Локи, — Тор поперхнулся, и пойло полилось по его усам, бороде, и прочим эталонам «мужественности». — Мне интересно, ты вот сейчас как, думаешь его найти, вернуть, или продолжаешь держать марку «no homo»? Тор недовольно бурчал что-то про «да как ты можешь такое говорить», только жёстче, и в целом не произнёс ничего конкретного, но слился, драматично отвернувшись к иллюминатору. — Я уверен, он хотя бы жив. — О, конечно. — А ты, когда она умирала, о чём думал? Всё ещё отрицал, что не хочешь терять, и почему не хочешь? Вёл себя так же, как со всеми? — не поддаваясь на провокации, Ракета усмехнулся, — кисло, но усмехнулся. — Какую марку ты держал? Ракета задел его за живое, и ему было на это глубоко-далеко наплевать, — но Тор задел за живое его, и это уже было личное для него. — Я думал, что мне будет плевать, когда она умрёт, — он думал о её смерти как о необходимом, естественном событии. Он думал о её смерти. Он думал, она непременно умрёт от его рук. — А потом думал, что мы умрём вместе. Я думал, это будет мой последний день в жизни, — но её кровь была на его руках, и, как бы он не убеждал себя в обратном, а я не хотела поразмышлять об «эффекте бабочки», в этом не было его вины. — Может, в этом и проблема, — задумчиво начал Тор, выводя на стекле витиеватые узоры. — Мы слишком много думаем. Восприняв это как призыв к действию, Ракета подстебнул: — Вряд ли это по твоей части, Златовласка.***
Чипы не вынимались. Ни ножом, ни вилкой. Чипы не отключались, и били током, когда над ними проводились неудачные попытки манипулировать технологией, дотошно-правильной и отточенной. Под водой они забавно мигали. Рядом с огнём холодили. Было что-то и хорошее, и даже полезное. — В каком настроении сейчас Ракета? — «я зол как чёрт, я ненавижу тебя, ты меня бесишь». Химический состав крови похож на спектр эмоций «усталость, спокойствие, интерес, обида…». — Хватит. «Сердцебиение равномерное. Вы расслаблены». — Я же попросил перестать. Какое у тебя стоп-слово? — Пусть будет «фасоль», — внезапные вбросы были одной из её визитных карточек. — «Фасоль»? Ты серьёзно? — она пожала плечами. — Да, так можно любой настрой убить к чертям, действительно. — Я права, — сказала Вики и повернулась к нему. — Я всегда права, просто признай это. Скажи это. Разве так сложно подчиниться? А ещё она говорила с подтекстом, и знала об этом. — Фасоль. — Чёрт, ты серьёзно? Я даже боюсь спрашивать о том, в каком ты сейчас настроении. Да что толку спрашивать, я знаю, — я уверена, я знаю, мне неприятно, а ещё теперь ты стал мне ещё сильнее противен. — Говори громче, крошка. — Да пошёл ты, — а ещё её было очень легко заставить уйти. — Любитель садомазо. И, как бы там ни было, после того, как она уходила, становилось тихо. Никак. А потом она возвращалась, потому что любила смотреть в окна, и у панели управления были лучшие колонки, а ещё… А ещё… Вики любила танцевать. И часто мылась. И на любой станции она закупалась какими-то гелями, мылами, и смешивала их, когда ей было нечего делать. Любила гонки и сидеть за рулём. Любила критиковать, как он водит. Любила стебать его, любила издеваться, закрывать двери, возвращаться, включать музыку. Они часто спорили. Иногда снова дрались. Задирались, по-крайней мере. Что-то били, что-то рвали, протыкали. Скрежет, слёзы, крики, — однозначно, садомазо. И это были кошмарные дни, — это был кошмар, это было плохо. И, как и следует в романтизируемых абьюзивных отношений, в этом было и хорошее. Это всегда было «хорошо» между плохо. Дорога всегда была между станциями, до тех пор, пока ехать оказалось больше некуда.***
— То есть, она была женщиной? — Ракета непонимающе скривился, и коротко согласился. Он, конечно, был всем известно кем, но всё же не настолько плох и… Наверное. В принципе, вопрос был сам собой разумеющимся. — Не конём? — и начал Тор привычную братскую песнь «А вот Локи…». — И без шерсти? И не робот? — в итоге он пришёл к прямолинейности: — Что тогда с ней было не так? Почему ты? — Да всё так, чего ты прикопался-то? — Ну, просто, понимаешь… Есть дуб, а есть ясень. Есть бог, а есть человек. Есть человек и трава. В общем… — Да заткнись ты. Не равняй всех по своему любовнику. Задолбал уже выть баллады по своему «брату». Знаю я, какие у вас «братские» узы тесные, — да у тебя встаёт, когда ты про него говоришь. Так что, чувак. Я не знаю, может быть он и от тебя залетел? Всегда хотел спросить, но как-то было неловко. Тор промолчал. Задумался ли, или был обижен, — неизвестно. — С ней очевидно было что-то не так. Она хотя бы видела тебя? — О, зрение у неё было отличное. Хотя, слух лучше, — и тут Ракета вспомнил одну забавную примечательную деталь. — У неё были большие уши. Приставив к своим ушам ладони, Тор спросил: — Такие? — Нет, — и с памяти о её ушах стало смешно. — С половину твоей руки, — и тут его прорвало со смеху. Он стал колотить по рулю, и смеялся до истерики. — Когда она удивлялась, уши вставали. И когда врала. Мы как-то раз были в магазине и спёрли там лоток с этими, как их, с заготовками для микроволновки. А она была в шляпе. И когда нас засекли у входа… Продолжить из-за всё того же смеха он не мог. Тор пытался смеяться, но было не по себе, когда это продолжилось больше минуты. А Ракета всё не мог остановиться. И вёл криво. Вот так он её помнил. И когда что-то маячило на соседнем кресле, ему маячилась она. Но она бы смеялась и с ним, и над ним, и над собой, — надо всем, вместе. А там был Тор, и Тор пристально-прискорбно на него смотрел. Когда смех прекратился, в лёгких осталась колющая боль, а дышал он судорожно. — И, когда нас засекли у входа, — отдышавшись, тише продолжил Ракета. — Шляпа поднялась на её голове. И я сказал: «Кролик в шляпе, оборжаться». Кролик в шляпе. Ну смешно же. — Это тогда вас поймали? — В первый раз. Мы сидели в каком-то участке в одной камере и ржали. В камере напротив сидел мужик, который блевал каждые пять минут на своего спящего брата. Мы спорили, как прошла их ночка, что они тут. — И кто выиграл? — А хрен знает. Мы не договорились. Нас освободили. Странно, но мы даже сбежать не пытались — там было, ну знаешь, прикольно. И нужно же иногда делать привал, отдыхать там. Он вспоминал, и видел только эту свою память. Эти их истории. Эти её ужимки, фразочки. Ему не хватало этого. Он скучал по этому, но сделать с положением вещей ничего не мог. Перед смертью он был бессилен. Из них не было богов, на двух странных чудаков был весь мир, все измерения, которые стояли против них. А они ухмылялись и показывали им средний палец, стоя на другой орбите и зажав меж зубов по сигарете. И всё им было фиолетово.***
Она не давала ему советов по жизни, не тыкала на его ошибки, не запрещала пить, — она жила ничем не лучше и не умелее, ошибалась наверняка чаще, и пила вместе с ним. Идиллии не было. Да ладно, ничего не было (ну да, ну да). Как так произошло, что за то время, которое они летели до пункта сбора металлолома (условно, на самом деле металлолом ещё нужно было сломать), стало настолько спокойно, что даже мерзопакостно-нормально? У них была работа, общая миссия, и ссориться было бесполезно. Они привыкли, — не просто свыклись, а привыкли. — А нам обязательно это делать? — спросила Вики. Растрёпанная, но почему-то такая спокойная. Или встревоженная. — Лететь туда. Быть там. Делать всё это. — Либо так, либо нас прикончат. Ты же знаешь. — Я знаю, но… — она всплеснула руками. И сказала надломленно: — Но я не хочу. Груз был уже на их корабле. Они уже на всё подписались. Обратного пути не было. — Эй, ты чего? — она, заноза в заднице, задира и язва, чуть ли не в слезах решила всё отменить и развернуться? — Эй. Да ну тебе, сопли пускать. Ты меня убить была готова ради этих денег. Да кого угодно бы убила. И я бы убил. А теперь что? — в растерянности пожав плечами, Вики отвернулась. — И чего же ты, мать твою, хочешь? Она подтянула колени к груди и уткнулась в них носом. — Ой, да ладно. Вот только не говори, что жить нормально. Это же бред. Это скучно, глупо, и долго ты так не протянешь, — корабль тряхнуло. — Тебе реально это надо? Вот эти вот все домашние штуки, цветочки-тарелочки, и прочая хрень? О «таких» вещах они не разговаривали. Толку бы было разговаривать? Они договорились выполнить поставленные задачи и разъехаться, забрав с собой свою долю. И всё. Они обсуждали, кто на что потратит деньги, куда полетит, и подкалывали (да-да, снова это слово) друг друга касательно «Я убью тебя и заберу всё». — Остановись вон там, пожалуйста, — она указала на планету неподалёку. — Вот сейчас не понял. — Остановись, — твёрдо сказала Вики. — Пожалуйста. — Откуда такая вежливость? Тебя кто подменил? Кого благодарить? Пузыри-дома на этой планете мигали на свету, степенно уходящем вдаль. Оплатив место на стоянке, Ракета вернулся на корабль. Её там, по закону жанра, не было. Но он всё ещё был жив, да и времени прошло всего ничего, — значит, ушла недалеко. Долго кричать и реветь он не стал, повода не было. И смысла. И сил. Она вернулась и разбудила его затрещиной. Определённо, она вернулась. — Пошли выйдем, — но он не ответил. Он держал на неё обиду. Она заставила его думать, а с мыслями он справлялся как мог — или пил, или спал. — Идём, — она тянула его. — Когда ещё будет возможность? И, так или иначе, он пошёл за ней. Пошёл смотреть, как у местного пастуха рождается пополнение скота. Скот был странный, с полупрозрачной толстой кожей, а под кожей светилось, переливалось и, кажется, горело, оранжевые, красные и фиолетовые внутренности. Это существо изрыгнуло себе подобное. Собравшиеся вокруг местные и такие же вселенские отщепенцы аплодировали. Кто-то открыл бутылку чего-то, кто-то издавал какие-то звуки. Существо, только что произведшее на свет потомство, повалилось на бок. Свет потух. И вскоре тело растворилось, просто взяло и по частицам исчезло. — Это происходит раз в много-много лет, — сказала Вики. — Они перерождаются, и никаких «они» на самом деле нет. Эта штука всегда одна. Единственная. — Поэтому здесь столько народа? — От народа здесь мало кто остался. Только переселенцы. Но да, это не просто праздник, это… Очень важная и редкая штука. — А как их называют? — Никак. Такая традиция. — А откуда ты знаешь? Раньше она ни слова не знала, не говорила о других местах. О планетах. О звёздах. — Здесь была долгая пересадка. — А куда ты летела? — Я не знаю, — утомлённо выдохнула Вики. — Меня просто затолкали на рейс с такими же детьми, и отправили. Даже не попрощались. Говорят, нас везли в рабство, но мы так и не долетели. — Да ну, ты врёшь, — она покачала головой. И больше о своём прошлом она не рассказывала. И её никто не спрашивал. И, может быть, она всё это выдумала на ходу, от балды. Ему не было её жалко. Да он с ней мог запросто побороться за право получить свою заслуженную порцию жалости; мог издеваться, по привычке всё извратить, обсмеять и вернуться как ни в чём не бывало, — но не стал. И извиняться не стал. И, снова, жалеть. Не для таких, как они придумана жалость, не для них розовые сопли и дорогие винные погреба. Она прикурила ему сигарету и отпила от жестяной банки, лопатками уткнувшись в корабль. Закат зеленел на ровном горизонте. — Надолго остаёмся? — он всё понимал. — А ты как думаешь?***
Ненадолго. Долго быть не могло. Когда позвонили заказчики, его не было рядом. Тревожный звоночек ударил по нервам, и тогда всё закончилось. Тогда началась очередная гонка: иди как сказали — дальше, или умри. Сборы. Не заводящийся двигатель. Сомнения. Топливо. Взлёт. Кислотный дождь, от которого раньше они прятались в гостях у хозяина бара, таранил корабль, утягивая вниз и заставляя остаться. Но Вики хотела жить. Она сидела за рулём и так сильно давила на газ, что когда им удалось прорваться, на секунды подлетевший корабль остался без контроля и едва не упал обратно. Кнопки, рычаги, — что угодно шло в помощь. Когда серьёзные люди говорят «быть там через семь дней», — это серьёзно. Когда через три дня серьёзные люди говорят «или», — их «или» — это один вариант из двух противоположных, и это «или» сильно перевешивает. Или ты жив, или ты мёртв. А они размякли. Валяться до того, пока не приспичит поесть, в туалет ли — это прикольно, но это же время можно было потратить на то, чтобы успеть всё вовремя. Чтобы выжить. И за столом сидеть прикольно. И прочая романтизированная бытовая хрень — это прикольно. Только, иллюзорная и очень не подходящая по времени. — Предали? Если бы дело было в дедлайне — они всё равно успели. — Обманули. А дело было и не в них. А в том, во что они ввязались. И откуда было сложно уйти с чистыми руками, ничего не нарушив, никуда не попав. — Это было нелегально. Законы читать было некогда, новости особо не читали. Но один раз радио включилось — как само, и так мы узнали, что мало того эта организация — сучий сетевой маркетинг вне закона, так ещё и о том, что мы в розыске. — И что? Чем закончилось? — Нас предупредили, что если мы сдадим их, то попадём сами. И либо сядем куда подальше и подольше, либо разберутся они. Так что, мы договорились с Корпусом Нова, — по-тихому. Там помог Квилл, я ему весточку подослал, только чутка зашифровал, а он передал Корпусу, когда не смог прочитать. И должны были всё как по договору сделать, а там бы нас ждало спасение. — Ждало? — Ждало. И они ждали. Потом всё поняли, и пока их базу брали штурмом, нас зажали в угол те, которых в здании на тот момент не было. Хотели разобраться, отомстить там, все дела. — И? — Сам додумай.***
Разобщили: он сбежал, а её избили. В западне неподалёку крик, вокруг — темно, тихо, никого. Из западни вышли странные типы. Темно и тихо. Западня. Всё впустую. Она снилась ему. И эти улицы. И мигающий кораблик скорой, вовремя подоспеть не успевшей, помощи. Вот так комедийно, драматично и стрёмно всё получилось. Она обыгрывала его в карты. Она всегда играла честно. Она дралась до последнего, да победы, до его проигрыша. - Ты только, если я помру, сильно долго не реви, ладно? - Ты ещё предсмертное желание загадай. Записку напиши. Смех смехом. Но она любила писать записки. Когда куда-то уходила, - если не писала, то быть драме; когда была в хорошем настроении; когда он был в ужасном. И последняя её записка звучала так: "Если планеты встанут в ряд, ты меня переживёшь. Если выживу я, это естественно. Если выживем оба - значит, вселенная схлопнется. P.S. увидим, чем всё закончится".