Сборник Стеклянных Драбблов

ты смеешься так звонко над тем, что остался один... дождь хлестал по щекам, бил ветер стёкла витрин. а я слышал, как внутри тебя бился хрусталь пожалуйста, перестань пожалуйста, перестань элли на маковом поле – но ведь я буду рядом

      Темнота мягко скрадывала силуэт, что неслышно скользнул к приоткрытой двери. Человек бесшумно шагнул в полосу тусклого света, и мутные тени бешено заметались по стенам. Заколыхалось тускло светящее пламя одинокой свечи на столе. Мужчина застыл на пороге, не решаясь шагнуть в комнату. А внутри нее, словно раненый зверь, метался от угла к углу бледный, болезненный юноша с растрепанными темными волосами.       Гоголь (нетрудно угадать, что это был он) вновь порывисто прошагал к письменному столу и вдруг резким, злым движением смахнул все нагроможденные на нем бумаги. С тихим шелестом взметнулись в воздухе исписанные, заляпанные чернилами листки. Промелькнули и какие-то рисунки – уж не те ли, что разглядывал некогда на завтраке Яков Петрович?.. Бумаги рассыпались по полу шуршащим беспорядочным ковром. Писарь постоял какое-то время, замерев в центре этого хаоса, и вдруг бессильно упал на колени, словно ноги вдруг отказались его держать.       Силуэт за дверью с болью наблюдал, как сотрясаются худые плечи от приглушенных ладонями рыданий, как Николай захлебывается в своем вернувшемся одиночестве, не в силах вновь терпеть его. Гоголь глушит свой плач, крик своей тоски, и тишину комнаты нарушает лишь тихий скулеж. Николай скулит, как брошенный хозяином пес. И столько боли, столько страдания в этом печальном звуке, что у Якова Петровича, неподвижно замершего за приоткрытой дверью, сжимается сердце.       А потом Гоголь вдруг начинает смеяться. Слезы по-прежнему струятся по его щекам, но он смеется. И это еще страшнее, чем когда он оплакивал свою потерю.       У мужчины озноб проходит по коже. Сотрясающуюся от горького, злого, больного смеха фигуру юноши в комнате окутывает непроницаемый, чернильный мрак. Светлые глаза стали черными провалами, безумная улыбка на тонких губах ширится от проявившихся трещин. Яков Петрович чувствует горечь во рту. Так больно видеть, как Николай падает во мрак, живущий внутри него, как впадает в отчаяние и теряет себя. Безумие так отчетливо слышно в этом громком смехе, что Гуро едва не шагает в комнату, но в последний момент останавливается. Еще рано. Яков делает шаг назад, не отрывая взгляда от свернувшегося прямо в куче рассыпанных бумаг юноши, смех которого перешел в едва слышные всхлипы. «Еще немного, милый мой... Я вернусь, только дождись меня»       Мужчина закрывает глаза, и его темная фигура расплывается, растворяется в воздухе. Ещё не время.