Длиною в жизнь любая из дорог. Скажите, что такое русский бог? «Конечно, я приеду». Не приеду никогда. В России расстаются навсегда.
Глоток бы воздуха… в горле печет, дерет, словно иглы ходят под кожей. — Яков… Петрович… Яков… И только этот шепот срывается с пересохших губ, пока тонкие пальцы бессильно скребут по деревянной крышке. Призрачный шепот в ушах: «Зачем ты проснулся, глупец, зачем…» А в медленно затухающем, бьющемся в агонии сознании, мелькают кадры, последними яркими вспышками под веками темные глаза улыбка касание руки трепетное прикосновение сухих губ последний поцелуй силуэт в красном Задыхаясь в тесноте узкого деревянного ящика, погребенного под несколькими футами сырой тяжелой земли, Коля шепчет, как молитву, словно это избавит его от боли: — Яков-яков-яков-яков-яков… А там, наверху, воркуют басовито голуби, цокают коготками по утлому крестику на свежей могиле. Но вдруг что-то спугивает их — птицы срываются с места и улетают, хлопая крыльями. Взметаются в воздухе и опадают, медленно кружась, белые перья. Господин в элегантном пальто медленно подходит к могиле, постукивая тростью с набалдашником в виде птичьей головы. Глаза Якова Петровича Гуро подернуты печалью, словно весенним льдом. Губы кривятся горько: — А ведь я должен был уйти раньше, Коля. Куда ты вперед меня?.. …как вернулись в Петербург, так и разошлись в разные стороны. И друг о друге слышали лишь мельком. Яков по-прежнему раскрывал самые сложные и необычные дела, и его слава летела впереди него. Но не забывал он писаря со смешной фамилией Гоголь. Помнил каждую секунду — его смущение, робость, тепло его кожи, его отзывчивость и тихие вскрики. Его слабую улыбку и нежный шелк волос на подушке. И последний поцелуй, что подарил ему перед тем, как уехать и окунуться в привычную круговерть событий. Все собирался навестить его, лелеял глубоко внутри надежду снова увидеть его, сжать в объятиях тонкую фигуру, прижать к сердцу, рассказать, как ходил без него сам не свой… Не успел. Некому теперь рассказывать. Гуро сжимает пальцы на трости до боли, до скрипа кожаных перчаток. Зажмуривается, сжимает челюсти. Горькая волна болезненно бьется в горле. Шепчет срывающимся голосом: — Я виноват, так виноват, Коля… прости меня, дурака старого… прости… И далеко внизу умирающий от удушья Николай словно чувствует присутствие следователя и улыбается. Растягивать губы в улыбке больно — сухие, потрескавшиеся, они лопаются от натяжения, кровь течет по подбородку. Но Коля уже не чувствует боли. Пальцы последний раз касаются крышки, нежно, словно любимого человека гладят. — Я… лю-блю… Вас… И с последним вздохом ветер горестно взвывает на кладбище, взметывает сухие листья. Яков поднимает встревоженные глаза. — Коля?..«Душа моя, приеду». Через сотни лет вернусь. Какая малость, милость, что за грусть — мы насовсем прощаемся. «Дай капельку сотру». Да, не приеду. Видимо, умру скорее, чем.