Сборник Стеклянных Драбблов

      Соблазнить этого растерянного, испуганного своей собственной силой мальчишку было просто. Привычно нацепить облик человека, которым он являлся в этом веке, эффектно появиться на месте преступления, одарить ободряющим взглядом распластавшегося на полу писаря… Немного поддержки, щепотка ласковых взглядов, чуток нежных улыбок и прикосновений, и все — юный Темный смотрит глазами преданного пса и таскается хвостиком. От этой легкой победы Яков Петрович Гуро — такое он выбрал для себя имя — даже не чувствовал привычной гордыни. Настолько это было легко, что даже скучно. Он поддерживал преданность и привязанность юноши, продолжая дарить ему улыбки и слова ободрения, но ему самому этого вдруг стало мало. Слишком скучно.       И в один прекрасный день в этом захолустье Яков — от скуки, не иначе, — вдруг нарушает привычно официальную дистанцию между ними. Неожиданно для мальчишки, да и для самого себя, запирает дверь, шагает вплотную, заглядывает пристально в расширенные от удивления голубые глаза и нежно, бережно гладит Николая по бледной щеке. Гоголь и не сопротивляется — то ли от растерянности, то ли привязанность его к Якову столь велика… В любом случае, Николай лишь прикрывает глаза и тянется за прикосновением сухой узкой ладони. Рубиновый перстень, что сверкает на ней, чуть неприятно царапает кожу, но юноше, похоже, все равно.       …Первый их поцелуй сладок как мед и чуть горчит. За первым соприкосновением губ следует второе, третье… писарь стонет рвано, беспомощно цепляется дрожащими пальцами за плечи Гуро, и не замечает, какая голодная, опасная тьма разгорается в зрачках мужчины.       Наконец, настает та, особенная, ночь. Яков, как и полагается, драматично и красиво «сгорает» в доме, в их «схватке» со Всадником. Наблюдая из-за деревьев, как Гоголь истошно кричит от тоски и бьется в удерживающих его руках, Гуро довольно кивает сам себе — все вышло как надо. И ему, демону, достаточно легко проигнорировать легкую боль где-то внутри.       Гоголь сидит на краю своей постели, сгорбившись и зарывшись пальцами в волосы. Его рубашка вся измята и до сих пор в пыли и гари, пальцы в спутанных волосах дрожат, а глаза полны слез. Он тихо всхлипывает и шепчет горько на выдохе: — Лучше б мне там сгореть… Яков Петрович… все бы отдал, чтобы Вы остались живы!.. — Прямо таки и все? — лукаво интересуется у него темнота в углу и на глазах вскинувшегося Николая немедленно материализуется из пустоты статный мужчина с чертами до боли знакомыми и родными. — Яков… Петрович?.. — Да, это я, Николаша, я… — сладко тянет Гуро, гладит писаря по голове, — Ты хочешь, чтобы я жил? — Да! — запальчиво восклицает Гоголь, и в глазах его разгорается бешеная надежда. Мысли хаотично скачут в его голове, и, судя по всему, он считает, что видит очередной бредовый сон. Демон усмехается — ему это только на руку. — Ты отдашь свою жизнь за меня? — спрашивает он ласково, поглаживая рукой в перчатке тонкую шею. — Да… — шепчет тихо Николай, и смотрит на Якова с такой безграничной любовью, что у демона снова странно и болезненно екает что-то внутри. — Да будет так… — нежно выдыхает в его губы Гуро и дарит ему поцелуй — последний.       А потом его зубы заостряются, глаза вспыхивают алым, из нутра рвется голодный рык и губы его окрашиваются кровью.       …пока его острые зубы рвут на куски доверчиво прильнувшее к нему тело, Яков почти ослеплен своим голодом. Кровь Николаши кажется демону сладкой, пьянит похлеще любого вина. Гуро упивается вкусом, глотает хлынувшую из разорванного горла тягучую, прохладную энергию — силу Темного, не обращая внимания на то, что у нее странный вкус. Солёный, словно слезы…       За окном светает. Яков поднимается с пола, вытирая рот рукавом и совершенно не беспокоясь об испорченном таким отношением костюме. Он неотрывно смотрит на распластанное на полу тело.       Николай лежит в луже крови, неестественно выгнувшись. Бледные тонкие руки с перегрызенными венами раскинуты в стороны, словно крылья погибшей птицы. Волосы, прежде шелковые и нежные, слиплись от крови. Глаза распахнуты широко, навеки застывший взгляд смотрит в потолок. А на тонких посиневших губах застыла улыбка. Яков смотрит на растерзанное — его зубами — нежное горло, на хрупкие кисти — кости которых раздробил своими жадными укусами… и чувствует, как из самой глубины его существа поднимается что-то огромное, ужасное, оглушающее…       Горькая, болезненная, отдающая металлическим вкусом крови волна прошивает его сознание. Глаза существа, что никогда раньше не знало печали, наполняются влагой неумолимо, стремительно. Яков вскидывает затуманенный взгляд к потолку и издает оглушающий, протяжный вой. Замолкает, вновь смотрит вниз, задыхается от пронизывающих чувств, вернувшихся в полной мере… За спиной полощется что-то смутно знакомое, задевает стены, мешается. Это вернулись крылья, но Гуро не до них. Он падает на колени рядом с телом юноши и протягивает к нему дрожащую руку: — Николаша, Николенька… милый мой, славный… что я наделал, что натворил?..       Пока Яков погружается в ужасное осознание, дымка силы ласково вьется вокруг него. Словно сама сущность Николая хочет его утешить, душа его. Только вот душа-то его теперь в аду.       Падший еще долго сидит рядом с телом Коленьки, гладит его холодную кожу и плачет. Демоны могут любить. Но узнают об этом, как правило, слишком поздно.