Одна боль на двоих

Когда Бьякуя внезапно женился на нищей, никому не известной девчонке из Руконгая, это прозвучало как гром среди ясного неба. Лишь немногие знали, что надменный аристократ, глава одного из четырёх кланов, пошёл против семьи и против закона, чтобы жениться на этой беспризорнице. По Сообществу забродили разные слухи, обсуждающие эту свадьбу: одни говорили, что это – политический ход, другие – что прихоть и блажь. У кого-то новость вызвала недоумение, у кого-то – презрение, у кого-то – зависть. Новость обсуждалась долго, но со временем слухи поутихли, всё улеглось. Только те, кто видели Бьякую с Хисаной вместе, поражались, насколько тот изменился. Рядом с ней вся его надменность исчезала, рядом с ней его видели улыбающимся, рядом с ней его холодная неприступность обретала оттенок мягкости. Руконгай складывал про чету Кучики сказки. Их заслуженно считали самой красивой парой во всём Сообществе Душ. И если Бьякуя был холодной и неприступной луной, то Хисана была его солнцем. Маленьким, домашним, тёплым солнышком, принадлежавшим только ему. Подперев голову рукой он лежит на полу и с улыбкой смотрит, как она ест. Её смущает его взгляд, она краснеет, зовёт присоединиться к трапезе, но он отнекивается и продолжает наблюдать. Не выдержав торжественности, с которой проходили обычно в поместье все завтраки, обеды и ужины, и своего неумения себя на них вести, Хисана попросила разрешения поесть в своей комнате. Не зная, что ответить, Кучики только повёл плечом: мол, традиции есть традиции. Истолковав этот жест по-своему, утром к завтраку Хисана не явилась. Удивлённый и немного раздосадованный этим, он пришёл за ней сам. И застал Хисану за готовкой. В ответ на недоумение с его стороны последовали её сбивчивые объяснения. Глядя на то, как от смущения у неё розовеют щёки, как дрожат опущенные ресницы, как теребят тонкие пальчики ткань юкаты, Бьякуя понял, что хочет остаться. И остался. Удивляясь самому себе, лёг на пол и стал наблюдать за готовкой. Пока Хисана готовила и накрывала на стол, Бьякуя не переставал удивляться тому, что, оказалось, просто смотреть на неё – это тоже своего рода пища. Когда Хисана позвала его за стол, Бьякуе совсем не хотелось прерывать только что открывшееся удовольствие, и он настоял, чтобы она приступала одна. Уж что-что, а повелевать он умел. Да Хисане много и не требовалось – легко сведённые брови были для неё достаточным основанием для послушания. И вот теперь Хисана сидела за столом одна, уже пунцовая от его пристального взгляда. Наконец она не выдержала, вскочила и, обхватив своими тонкими руками его предплечье, потянула к столу. Бьякуя улыбнулся. Её попытки поднять его равносильны попыткам ласточки сдвинуть скалу, но он уже успел проголодаться, а потому подчинился. Усевшись за стол, Бьякуя замер в ожидании. Палочки были приготовлены только для неё. Похоже, что сюрпризы для него самого на сегодня ещё не закончились, и его обычная сдержанность по какой-то причине не срабатывала: немного боясь спугнуть Хисану, он прикрыл глаза… и попросил покормить его. Она помедлила секунду, удивлённо глядя на него, потом шепнула «хорошо» и взяла палочки. Воздух вокруг них заискрился, и не только от неловкости, но Хисана быстро превратила завтрак в игру: буквально через пару минут они оба уже смеялись и кормили друг друга по очереди. Между ними никаких границ: ни страха, ни сожаления. Только радость от того, что они вместе, и ощущение счастья. Оба знали, что это только начало и он не раз ещё найдёт предлог, чтобы позавтракать или поужинать вдвоём. А Хисана с радостью поддержит его и будет удовольствием готовить для них, чтобы увидеть, как ребячится Бьякуя, хотя бы ненадолго снимая с себя груз ответственности. Известие о болезни Хисаны для Бьякуи стало потрясением. Наплевав на все условности и семейные понятия о приличиях, он взял на себя заботу о больной жене. Даже когда стало понятно, что лучшие лекари четвёртого отряда не в силах помочь ей, надежда всё ещё не покинула его. День за днём ухаживая за угасающей Хисаной, он изо всех сил сохранял спокойствие, ничем не выдавая притаившегося отчаяния. Приносил лекарства от капитана Уноханы, запретил ей готовить, укладывал днём спать, как маленького ребёнка, читал книги вслух, дарил её любимые цветы и всячески баловал, стараясь вызвать улыбку на бледных губах жёны. Когда Хисана ослабла совсем, выносил на руках к пруду. В ту самую беседку, в которой они раньше так любили проводить вечера, а иногда и ночи, наблюдая за звёздным небом. Бьякуя устраивал Хисану в лёгкое деревянное кресло, подоткнув плед, садился у неё в ногах и, спрятав маленькую ладошку в своей, говорил. Делился новостями за день, рассказывал о местах, в которых бывал, о смешных и не очень историях с офицерами, иногда о схватках с пустыми. Об истории клана, о прочитанных книгах, о музыке, о Сенбонзакуре. С женой он мог говорить о чём угодно. Хисане можно было даже пожаловаться, с ней не нужно было носить маску сдержанности и тщательно подбирать слова. Хисана слушала его низкий, глубокий голос и улыбалась, иногда поправляя несуществующую, якобы выбившуюся из кенсейкана прядку волос цвета воронова крыла и поглаживая пальцами свободной руки его руку. Тогда Бьякуя замолкал и поворачивался к ней, а она проводила тонкими пальцами по его щеке. Они смотрели друг другу в глаза до тех пор, пока он не выдерживал и не утыкался лицом ей в колени. А она наклонялась, обхватывала ладонями его голову и, прижимаясь губами к волосам, пыталась успокоить, избавить от муки, забрать его скрытую ото всех боль или хотя бы разделить её на двоих. И начинала говорить. Вспоминала о времени, когда они встретились. Рассказывала о том, как боялась его. О своей юности и жизни до него. О вечном голоде и драках, о бесконечных синяках и ссадинах. О жестокости и выживании. О горе и смертях. И о том, как полюбила его. И как была счастлива с ним. Пять лет счастья. Ничтожно мало и бесконечно много. Хисана давно смирилась. Она считала, что слишком много счастья им двоим было отпущено. Чрезмерного счастья. Взаимности. Понимания. Любви. Она вычерпывала горечь со дна его души, наполняя благодарностью за то, что они каким-то чудом встретились и остались вместе. Хисана утешала его, пока Бьякуя не поднимал голову и его взгляд не прояснялся. Она утихомиривала его тщательно скрываемое отчаяние, пряча свою собственную боль от того, что ей снова придётся бросить ещё одного любимого человека. Хисана никак не могла простить себе, что бросила младшую сестрёнку и считала, что не имеет права быть счастливой. Она корила себя за то, что не нашла её; считала, что вполне заслужила смерть и больше думала о том, каково приходится девочке сейчас, если та всё ещё жива. Однажды она рассказала Бьякуе об этом, тщательно сдерживая слёзы. Он помнил обо всём и знал о её чувствах, неизменно помогая во всех её поисках. Когда-то Хисана верила, что обязательно найдёт сестру, но теперь надежда гасла с каждым днём. И вот теперь она просила, вернее, брала с Бьякуи обещание, что он продолжит искать девочку. Это было так похоже на Хисану – даже на пороге смерти думать не о себе – в порыве желания успокоить её, Бьякуя, крепко прижав к себе, пообещал, что найдёт сестру, сколько бы усилий на это ни потребовалось. Хисана напомнила ему об этом в ТОТ самый день, тем самым стихающим шёпотом, попросив выполнить обещание.