Вторая линия

- Голодные? В квартире пахло лепешками – Джон помнил их откуда-то из детства. Мать не так уж часто готовила, зашиваясь в больнице, бабушку он почти не застал, но запах отчего-то запомнился. Правда, к нему прилагался едкий дым от горелого сливочного масла, который заполнял всю квартиру и частично – лестничную клетку. - Лепешечки! – обрадовался Игорь.- Это нам? - Кому ж еще, - с гордостью отозвалась Алевтина Кузьминишна и выставила на стол большой таз с упомянутым блюдом. Женя быстро умылся и сел есть лепешки. Вкус был неплохой, но он его не особенно чувствовал. В голове стоял туман, и это было очень недоброе предзнаменование. Ничего хорошего этот туман не сулил, потому что выносило из него порой крупных откормленных чудовищ. - Женя, ты заснул, что ли? Так иди спать. Не надо тазик под голову подкладывать, - Игорь отбирал у него лепешки и перевернутую кружку с чаем. - Да? - Шарились где-то всю ночь, немудрено, - назидательно сказала бабушка. Джон виновато улыбнулся, позволил Игорю отволочь себя на кровать, закрыл глаза, но спать не мог. Виделось разное. То, что позабыл за давностью лет, то, что хотел забыть, да так и не сумел – все лезло из вязкого тумана наружу. Горы, холод, ветра, постоянное чувство опасности, а с ней заодно – беспомощность. Он почти забыл, каково это – когда ничего не решаешь, и твоя жизнь зависит от случая. Позже он и вовсе перестал ценить жизнь, и стало легче. Кровать прогнулась, скрипнула панцирная сетка. На лоб легла теплая, чуть трясущаяся рука. Женя вскинулся было, но вовремя понял, кто перед ним, и сполз обратно на подушки. Алевтина Кузьминишна сидела на краешке перины и гладила его по голове: - Мне глаза твои знакомы, Женечка. Муж мой, царство ему небесное, такой же с войны вернулся. Так до самой смерти и не смог забыть. И ты не можешь, верно? - Я и потом правильно не жил, - тихо сказал Джон.- И видимо, уже не начну. - Это уж мне со стороны виднее, - бабушка поправила ему сбившееся одеяло. – Спи. Все уже кончилось. Джон был в этом с ней категорически не согласен, но почему-то закрыл глаза и покорно уснул. Когда проснулся, время было явно вечернее. Рядом, на полу, завернувшись в одеяло, спал Игорь. Алевтина Кузьминишна без звука смотрела телевизор, а заодно что-то перебирала в серванте. - Времени сколько? – шепотом спросил Женя. - Половина восьмого, - отозвалась бабушка. - Пойдемте, чаю попьем. А Игореха пусть спит. - Пусть, умаялся. Три часа унитаз чинил. - О… успешно? - Поди испробуй. К лепешкам добавилась вазочка с вишневым вареньем, а еще целая сковородка румяной картошки. - Не уезжайте, - уплетая за обе щеки, попросил Женя. – У меня бабушки, можно сказать, не было. Так с вами хорошо! - Без меня не справятся, а так бы осталась. Мне с вами тоже веселее. Как будто внуки снова маленькие. - Мне тридцать восемь уже, какой же я маленький? - Мне, Женечка, сто второй год пошел, а я только моложе становлюсь. В душе. Все меньше беспокоишься из-за ерунды, а важное успеть еще хочется. Прекрасное время – старость. - Вы правы, - неизвестно с чем согласился Джон. - Что гложет-то тебя? - Всякое. Память, по большей части. Войну вспоминаю. - Чеченскую? - Ее самую. - Война одна была, Великая Отечественная, - отрезала бабушка. – А это все так, вооруженные конфликты. - Разница есть? - Поверь участнику событий, есть. Я всю войну медсестрой прошла, знаю, о чем говорю. Ты в Чечню по срочной попал? - Нет, по найму. Денег хотелось. - Заработал? - Да. Без единой царапины вернулся, с наградами даже. Вот только один. Парней, которые со мной уходили, всех убили. Глупо. Грязно… Черт, не мастер я слова складывать. Болит, а объяснить не умею. Спился бы давно, да не получается что-то. - И не надо. У всех своя судьба. Тебе – жить, им – погибать. Не потому, что ты лучше или хуже, или они. Просто так пуля прилетела. Пуля без мозгов. Понимаешь? - Пытаюсь. - А чего вдруг сейчас вспоминать стал? Столько лет ведь прошло! Годовщина, небось, какая-то? - Да нет, не годовщина. Чеченца встретил. Полевого командира. Он не в тюрьме сидит, а ходит себе, деньгами ворочает. Как будто и не он нашим пленным головы отрезал… - А ты что, не убил никого за всю кампанию? - Убил. - Как? - Из автомата. И гранату разок бросил… удачно. Сам потом неделю не слышал. - А пришлось бы, отрезал бы голову кому-то? Джон потупил глаза. Вспомнилось, как убивал Козлова. - Вижу, задумался. Женечка, справедливость – штука непростая. Может, и у него война до сих пор перед глазами стоит. Я не призываю, конечно, его оправдывать. Враг есть враг. Но я после войны в ГДР ездила три раза с делегацией, и немцы, знаешь, были люди как люди, вроде нас. Только немцы. А не те, против кого мы сражались. Ты разве еще солдат на службе? Разве на родину твою кто-то напал? - Да нет. Нет у меня уже родины. - Ну, не надо так. А что тогда есть? - Свои. - Тоже можно. Вот пока враг твой на твоих не посмотрит, пусть ходит себе по земле. А будет угрожать – тогда его и убьешь. - Просто у вас все, Алевтина Кузьминишна. - А ты проживи на свете сто лет, тоже все просто будет. - Ну, не обещаю, но попробую, - сдался Джон. – Спасибо вам. - То-то же. Картошку доешь, Игорьку я потом еще нажарю. - Я отъеду ненадолго, пусть Игорь когда проснется, меня не теряет. Передадите? - Может, не надо на ночь глядя? - Я услышал ваш совет, постараюсь глупостей не наделать. - Бог с тобой, Женечка. Весенний вечер был прохладным. Во дворе отцветала черемуха, запах стоял душный и пьяный. Стекла «Истаны» залепило белыми лепестками. Джон бродил вокруг дерева, пока грелся мотор, не стал даже курить – после разговора с бабушкой в голове стало ясно, так, словно все тучи разогнали. - «Хорошо, что они еще остались. Старики», - подумал с благодарностью. Душа успокоилась, способность соображать вернулась. Джон знал, куда едет, и знал, зачем. По дороге заскочил в супермаркет, взял бутылку не самого скверного виски и кое-какую закуску, пачку нормальных сигарет заодно. Свидание предстояло то еще, но недоделанных дел Женя оставлять не хотел. Тем более, таких. - Спишь, что ли? Физиономия Максимова, нарисовавшаяся в проеме приоткрытой двери, действительно была мятой и сонной. - А я вот в гости пришел. - Горохов, заходи уже, не ори на весь подъезд. - Так бы сразу. В квартире снова было душно и пахло отнюдь не вечерней свежестью, а скорее ржавчиной какой-то. Вот только не ржавчина это была, Женя знал. - Хватит херней маяться, - объявил он и выставил на стол принесенную из магазина добычу. - А что ж не водка? - Могу и за водкой сгонять, одиннадцати еще нет. - Сойдет. Зачем пожаловал-то? У тебя же выходной. Спал бы себе. - Не спится, когда такое вокруг происходит, - честно сказал Женя и откупорил бутылку. – Будешь? - Буду. - Так что тебе спать не дает? – поинтересовался Максимов, стащив из упаковки кружок копченой колбасы. – Рассказывай. - Извиниться хотел. - Кто? - Да я, кто ж еще. Не твоя вина, что родня такая, - выдавил Джон. – Я лишнего наболтал. - Надо же. Ладно. Принято. - И все? - Так ведь и у тебя не все. - И у меня. Вопрос есть неприятный. Нафига ты террористам деньги возишь? Совсем без этого никак? - Горохов, ты что, мент? - Упаси боже. - Слабый довод, - Максимов снова потянулся за колбасой, на этот раз, при помощи вилки, но на полпути передумал и воткнул вилку в стол. – Но ты не мент, это я в курсе. Поэтому с тобой еще разговариваю. - Мне может, по-человечески, интересно, - вздохнул Женя. – Я их убивал-убивал, а ты – кормишь. - Все не так просто устроено. - Проще некуда. - У всего есть своя цена. Согласен? - Безусловно. - Я плачу свою цену и покупаю свой товар. Вот и все объяснения. Больше не спрашивай, а то начну спрашивать уже я. Максимов наклонился вдруг очень близко – от него явственно несло безумием, а еще ржавчиной-кровью. Бешеные черные глаза, окруженные тенями, бледное лицо, волосы торчком, на шее дергался кадык. Джон спокойно выдержал этот взгляд, не шарахнулся, но в глубине души почувствовал себя не в своей тарелке. А скорее уж – в чужой, с кетчупом и макаронами на гарнир. - Откуда ты взялся такой, Горохов? - Самозародился. - Очень сомневаюсь. Но выводы делать подожду. Колбасу всю не жри, я с утра голодный. - В пакете еще есть. Максимов нашел вторую пачку, торопливо разодрал и принялся есть, даже не подумав положить на стол и поделиться с собутыльником. Джон только хмыкнул. Беспокоило его другое. Ему только что казалось, что он контролирует ситуацию, но на деле вышло совсем не так. Максимов оказался умницей, и с ним тяжело играть. Маршрутчик понял, что ему все-таки не хватает контроля. - «Как бы опять не сорваться, - подумал он. – Прибью еще ненароком, а оттащить некому.» - Откуда ты знаешь Зураба Рашидова? – спросил Максимов. - Я уже сказал. - И все? - Нет, не все. На зоне о нем слышал. Разное люди говорили. А ты, небось, никакой не Максимов, а, Серега? - Максимов. Самый настоящий. В отличие от тебя, Евгений Соломонович. Как тебя на самом деле зовут, а? - Так и зовут. Женя. Максимов рассмеялся. Он не пьянел, вот в чем была загвоздка – снова начал заваливаться на стол, промахивался мимо еды, но соображал прекрасно. И, похоже, намеревался вытянуть из Джона гораздо больше, чем тот сумел добыть из него. Максимов снова нарушил дистанцию, вцепился в плечо, подтянулся – заглянул в глаза. - Не надо со мной играть, - попросил он. – Хочешь работать – работай. Играть – не надо, Евгений Валерьевич. Джону на секунду сделалось дурно, потом он сразу как-то успокоился. Решение вызрело и едва не было приведено в исполнение. В последний момент вспомнились теплые руки старой женщины, гладившие его по голове, и ее слова. Маршрутчик одумался. Он еще не проиграл. Самое важное – не проиграл. «Пока твой враг не посмотрит на твоих, пусть себе ходит…» - повторила у него в голове Алевтина Кузьминишна. Маршрутчик с силой опустил руку на стол, ту, что уже готова была ударить, а затем и добить. - Эдак мы с тобой опять поругаемся, - совладав с голосом, сказал он. – А я без работы остаться не хочу. - Смотря как будешь работать. Водишь ты как дьявол, но еще бы молчать научился… - Не буду из принципа. Иногда от моего жизненного опыта бывает польза. - Опыт твой тебя довел до чужого паспорта и маршрутки, а еще до работы на мутного типа чеченского происхождения. Вот и весь твой опыт. Я так жить не хочу. У меня другие планы. - Битва за вершину пирамиды? – сочувственно поинтересовался Женя. - Мира. - Да ради бога. Кто ж мешает-то? - Сам неужели не пробовал? - Отчего же, пробовал. После отсидки как-то перехотелось. - А убивал зачем? - Родина приказала. - И потом тоже – родина? - Потом – защищался. - Исчерпывающий ответ. - Какой уж есть. По-человечески тебя прошу, Серега, не лезь ко мне в душу. Ничего там нет хорошего. - Мне душа и не нужна, хватило биографии. - Интересно? - Впечатляюще. Но в сухом остатке – сухой остаток. Безработный калека предпенсионного возраста, ни кола, ни двора, ни последствий для мира в отдаленном будущем. Биологический мусор. Джон почему-то совсем не расстроился. Ему стало даже любопытно. Логика у Максимова была инопланетная, но право на существование имела. А может, наоборот, так рассуждала большая часть людей, а он да еще несколько психов вокруг – как-то иначе. Впрочем, представить себе Игоря, на полном серьезе называющего биологическим мусором, скажем, дядю Васю с 19-ого маршрута, так и не смог. Не было в дяде Васе ничего примечательного, разве что пивное пузо таких размеров, что им руль можно крутить. А так – обычная жизнь, как у всех. - Обиделся, что ли? – по-своему истолковал его молчание юный шеф. - Нет, так, размышляю. Ты много раз по башке получал? - Хочешь добавить? - Нет, что ты. Что хотел, уже сделал. - Если тебе интересно, достаточно получал. Со школы начиная. У вас что, не было в классе очкарика, которого положено пиздить нормальным пацанам? - Очкарик был. Пиздили. - Ну, а к чему тогда вопросы? - Я не об этом говорю, а в глобальном смысле. Одноклассники в толчок макнули – мелочи жизни. Тот наш очкарик потом поднялся по жизни, давно не в России живет. А из тех, кто его макал или смотрел, как это делали, я один живой и остался. Двое в Чечне полегли, одного на разборке взорвали, один спился, трое от наркоты. Такой расклад. - Ты смотрел или макал? - Макал. - Понятно. А чтобы глобально не получать, нужно головой работать. А это у меня пока еще получается. - Не сомневаюсь. Давно перебинтовали-то? - Днем. Скорую вызывал. - Ебанулся совсем. - Нет. Не поверишь – упал неудачно. - Не поверил. - А зря, - Максимов задрал мятую футболку и продемонстрировал пластырь на боку. - На что же ты такое упал? - подивился Женя. - На ножку от табуретки. Железную. - Стесняюсь спросить, откуда. - Окно закрывал. Холодно. - Нихера тут не холодно. Ташкент. - Зимбабве, - поправил Максимов. - Да нет, Серега, Гондурас.